Текст книги "История русского романа. Том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

Нарежный перегрузил свой роман описанием занимательных приключений, придал ему, по сравнению с «Повестью» Гоголя, значительно более сложную сюжетную интригу, в которой участвуют не только Иваны и Харитон, но и их дети. Таким образом, писатель и здесь не смог преодолеть до конца ограниченности сатирической и нравоописательно – авантюрной традиции XVIII века.

Тем не менее роман «Два Ивана», в котором Нарежный создал целый ряд запоминающихся образов и картин, полных жизненной правды, колоритных и выразительных, свидетельствовал о дальнейшем движении писателя по пути реалистического изображения действительности.

Критическое отношение писателя к пошлости жизни мелкопоместного дворянства, сатира и юмор, пронизывающие роман, роднят автора «Двух Иванов» с Гоголем, [144]144
  Подробнее об этом произведении см.: E. Е. Соллертинский. Повесть В. Т. Нарежного «Два Ивана». «Ученые записки Московского областного педагогического института», т. XL, Труды кафедры русской литературы, вып. II, 1956, стр. 3—32.


[Закрыть]делают Нарежного предшественником великого русского сатирика и юмориста.

Язык романа «Два Ивана» далек от салонного языка сентиментальной прозы того времени. Он отличается простотой, иногда даже грубоват, но вместе с тем колоритен, близок к живому разговорному языку, хорошо передает особенности быта, характерную окраску речи героев.

В одном из эпизодов «Российского Жилблаза» появляется разбойник Гаркуша (I, 547). Об интересе Нарежного к разбойничеству как явлению социальному свидетельствует также роман «Бурсак», где разбойником становится один из воспитанников бурсы, Сарв. ил. Но центральное место отведено теме разбойничества в последнем, незаконченном романе Нарежного, «Гаркуша, малороссийский разбойник», который отразил новый этап в идейно – художественной эволюции писателя. Нарежный сумел здесь в какой‑то мере отразить основное социальное противоречие эпохи: антагонизм между крепостным крестьянством и классом помещи– ков – крепостников; он во многом правдиво нарисовал борьбу крепостных против своих угнетателей. Характерно, что попытка напечатать роман после смерти писателя, в 1835 году, была неудачной – цензура запретила его, и впервые фрагмент «Гаркуши» был опубликован лишь в 1950 году. [145]145
  Русские повести XIX века 20–30–х годов, т. I. Гослитиздат, М. —Л., 1950, стр. XXIII, 139–262.


[Закрыть]

Современная Нарежному критика, не только стоявшая на позициях классицизма, но и романтическая (за немногими исключениями), относилась к его творчеству без особого сочувствия. Как впоследствии Гоголя, его неоднократно обвиняли в «грубости слога», «низменности описаний», «отсутствии образованного вкуса». Так, например, отмечая в качестве положительного явления способность Нарежного «описывать быт народный и рисовать характеры», рецензент «Московского телеграфа» в то же время подчеркивал, что у этого писателя «всё затмевается выбором низких предметов». [146]146
  «Московский телеграф», 1825, ч. I, № 1, стр. 87.


[Закрыть]

Не случайно Нарежный получил в литературе 20–30–х годов прозвище «русского Теньера». [147]147
  В. В. Данилов. Мелочи литературного прошлого. III. Теньер в русской литературе. «Русский архив», 1915, кн. I, № 2, стр. 164–168.


[Закрыть]Писателя постоянно сопоставляли с этим известным фламандским художником, творчество которого в России воспринималось тогда как символ грубоватого, натуралистического подхода к явлениям действительности и нарочитого отбора «низменных» предметов для изображения.

Даже Вяземский, который отметил, что Нарежный, автор «Двух Иванов», был «первым» писателем, победившим «трудность» создания руе– ского романа, тем не менее писал, что Нарежный не удовлетворяет «эстетическим требованиям искусства», что этот писатель «не берется быть живописцем природы изящной, а сбивается более на краски Теньера…» [148]148
  «Московский телеграф», 1825, ч. VI, № 22, стр. 182, 183.


[Закрыть]

«Теньерство», установка на показ «грубой» и «низкой» действительности были неприемлемы для представителей романтической эстетики. Но «теньерство» как принцип реалистического бытописания имело и свою слабую сторону. Обычно оно ограничивалось созданием натуралистических картин, показом отдельных «низменных», отрицательных явлений без углубленного изображения действительности, без раскрытия всей сложной внутренней жизни человека. Это показал Белинский в статье «Русская литература в 1841 году». Говоря здесь о «Бурсаке» и «Двух Иванах» и отмечая, что они запечатлены «талантом, оригинальности]», комизмом, верностью действительности», Белинский напомнил далее, что эти романы Нарежного «обвиняли тогда в грубой простонародности». И Белинский подчеркнул, что в действительности «главный их недостаток состоял в бедности внутреннего содержания», в отсутствии достаточного внимания к душевному миру человека. [149]149
  В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. V, 1954, стр. 564.


[Закрыть]

В другом месте, говоря о нравоописательных и нравственно – сатирических романах, в которых, однако, русского было «одни собственные имена разных совестдралов и резонеров», Белинский указывал, что «тут были и достойные уважения исключения». Из них самым ярким, по его словам, были «романы и повести талантливого, но не развившегося Нарежного». И далее Белинский устанавливал непосредственную связь между Нареж– ным и Гоголем, когда писал, что именно в последнем «это направление нашло себе вполне достойного и могучего представителя». [150]150
  Там же, т. VI, 1955, стр. 461.


[Закрыть]

Роль Нарежного как одного из предшественников Гоголя была признана и Добролюбовым, писавшим, что этот писатель «опередил свой век в истинном понимании значения романа», что он «предупредил Гоголя со всею новейшею натуральною школою – в простом безыскусственном изображении природы и русского быта». [151]151
  Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. I, стр. 533.


[Закрыть]

Позднее, высоко оценив Нарежного по «уму» и «необыкновенному по тогдашнему времени уменью… отделываться от старого и создавать новое», Гончаров писал о принадлежности его «к реальной школе, начатой Фонвизиным и возведенной на высшую ступень Гоголем». [152]152
  И. А. Гончаров, Собрание сочинений, т. VIII, Гослитиздат, М., 1955, стр. 474, 475.


[Закрыть]

ПУШКИН. РУССКИЙ РОМАН 30–х ГОДОВ

1

«Евгений Онегин» – первый классический реалистический роман XIX века, в котором высокие эстетические достоинства сочетаются с глубоким раскрытием человеческих характеров и закономерностей социально-исторической жизни. Пушкин воплотил в этом произведении основные особенности реалистического метода, выработал принципы национального русского романа, развитые затем виднейшими представителями русской литературы.

Появление пушкинского романа было воспринято современниками как открытие совершенно нового мира искусства. И. А. Гончаров много лет спустя вспоминал: «Я узнал его (Пушкина, – Б. М.)с „Онегина“, который выходил тогда периодически, отдельными главами. Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылась вдруг и какие струи правды – и поэзии, и вообще жизни, притом современной, понятной, хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках!». [153]153
  Венок на памятник Пушкину. Составитель Ф. Булгаков, СПб., 1880, стр. 80.


[Закрыть]П. А. Катенин назвал «Онегина» «драгоценным алмазом в русской поэзии», заметив при этом: «Какая простота в основе и ходе!.. Какое верное знание русского современного дворянского быта, от столичных палат до уездных усадьб!.. и как всё это ново!..». [154]154
  «Литературное наследство», кн. 16–18, 1934, стр. 639.


[Закрыть]Неповторимое художественное своеобразие этого романа в стихах, оригинальность, глубина проблематики, проникновенный лиризм – всё это определило исключительную свежесть и новизну восприятия его и позднейшими поколениями. Характерен, например, рассказ мемуариста о впечатлении, которое производил «Евгений Онегин» на

В. М. Гаршина: «Я застал его как‑то за „Евгением Онегиным“, он сказал мне, что сейчас… плакал от умиления и восторга при мысли, что у нас был такой поэт. „Вот стихи, которые я тысячу раз читал, и всякий раз замечаю новые подробности“». [155]155
  В. Фаусек. Памяти В. М. Гаршина. В сб: Памяти В. М. Гаршина, СПб., 1889, стр. 100.


[Закрыть]

«Евгений Онегин» выделяется своим своеобразием среди предшествующих романов в русской и мировой литературе: это не плавное продолже ние традиции, а явление нового качества, результат нового понимания эстетического, плод новой художественной системы. Пушкин открыл «Евгением Онегиным» серию классических русских романов, в которых частные судьбы людей неразрывно связаны с крупнейшими проблемами исторического развития, где жизнь предстает в универсальном единстве интересов политических, народных и личных.

Распространенные до Пушкина в русской литературе дидактические, сатирико – просветительские, сентиментальные и другие романы резко от– личаются от «Евгения Онегина» и по степени охвата жизненного материала, и тем более по художественным принципам. В общем процессе развития русской повествовательной прозы на пути к Пушкину имели значение и повести Карамзина, сыгравшие немалую роль в борьбе против канонов классицизма и выдвинувшие новые идеи и темы; много верного и в традиционных историко – литературных оценках роли Нарежного как предтечи «натуральной школы». В предыдущих главах «Истории русского романа» охарактеризованы заслуги и этих, и ряда других предшественников Пушкина, которые, несмотря на противоречия и слабости, способствовали борьбе со старыми «правилами» и с обветшавшей консервативной идеологией и поэтикой. Но даже такие, наиболее выдающиеся образцы допушкинской прозы, как повести Карамзина и Нарежного, не дали тех идейных и художественных решений, которым Пушкин мог бы следовать, создавая свой роман. В повестях Карамзина, основанных на принципе изображения жизни сквозь призму восприятия чувствительного мечтателя, не было и не могло быть художественного анализа наиболее глубоких и важных социально – исторических причин, обусловивших характеры героев и их действия. [156]156
  Нельзя согласиться с бытующим в литературоведении мнением о том, что Эраст, герой повести Карамзина «Бедная Лиза», был в какой‑то мере предвосхищением Онегина (см., например: H. Л. Бродский. Евгений Онегин. Роман А. С. Пушкина. Изд. 3–е, Учпедгиз, М., 1950, стр. 148). Утверждение это базируется на следующих строках повести: «… сей молодой человек… был довольно богатый дворянин, с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреном. Он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии, искал его в светских забавах, но часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою…<Он>решился – по крайней мере на время – оставить большой свет» (H. М. Карамзин. Бедная Лиза. Гослитиздат, М. —Л., 1950, стр. 15). Весьма распространенный в литературе сентиментализма образ героя, уходящего от светских сует в мир сельской идиллии, принципиально, качественно отличается от пушкинского Онегина, «охлаждение» которого к свету объясняется более сложными, идейно – психологическими мотивами.


[Закрыть]У Нарежного реалистические тенденции были половинчатыми и непоследовательными, ослаблялись натуралистическими излишествами, приемами дидактизма и морализации, однолинейностью характеров. Вернее сказать, что достижения русской литературы во всех жанрах подготовили появление «Евгения Онегина». Нельзя, например, понять своеобразие воплощенного в романе принципа народности, если не учитывать, что в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева этот принцип впервые в русской литературе реализован в качестве критерия оценки изображаемого: при всех различиях в политических и эстетических взглядах Радищева и Пушкина именно от Радищева ведет традиция такого (а не этнографического) понимания народности. Но для разработки реалистической системы «Евгения Онегина» радищевское «Путешествие», художественные недостатки которого Пушкин критиковал довольно резко, опять‑таки мало давало. Ближайшим предшественником пушкинского романа и по проблематике, и по методу оказалось произведение другого жанра – «Горе от ума» Грибоедова, с подлинным блеском раскрывшего конфликт старого и нового в современной ему России и воссоздавшего типические характеры героев методом психологического реализма. [157]157
  См.: Н. К. Пиксанов. К проблеме реализма в «Горе от ума». «Доклады и сообщения Филологического факультета Ленинградского гос. университета», вып. 1, Л., 1949, стр. 7—24.


[Закрыть]Но всё же жанр реалистического романа предстояло разработать Пушкину.

В литературах других стран до начала работы Пушкина над «Евгением Онегиным» также не существовало образцов реалистического романа в том смысле, в каком современное литературоведение определяет классический реализм XIX века. В период возникновения замысла пушкинского романа и работы над ним во французской литературе еще господствовал романтизм. Гениальный Бальзак, впоследствии создавший величайшую эпопею – «Человеческую комедию», в 20–е годы еще был скован условностями романтического искусства и эмпирическим бытописательством. Этапный в истории реализма роман Стендаля «Красное и черное» относится к концу 30–х годов. В развитии реалистического социального романа большие заслуги принадлежат Вальтеру Скотту, которого Пушкин высоко ценил. Уже в 1824 году он называет произведения шотландского романиста «пищей души», а в дальнейшем подчеркивает его огромное значение в борьбе с «напыщенностью французских трагедий» и «чопорностью чувствительных романов». [158]158
  Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XIII, Изд. АН СССР, М., 1937, стр. 121; т. XII, 1949, стр. 195. Все последующие ссылки на это издание (тт. I‑XVI, 1937–1949, Справочный том, 1960) даются в тексте. При ссылках на текст «Евгения Онегина» (т. VI) указываются только страницы.


[Закрыть]Внимательно учитывая опыт Вальтера Скотта – автора исторических романов, в изображении повседневной жизни, Пушкин, однако, в решении важнейшей и для жанра романа проблемы характера постоянно подчеркивал первостепенную роль метода Шекспира. Размышления Пушкина о многосторонности изображения характера (этой многосторонности как раз не хватало у Вальтера Скотта), запечатленные в известных письмах и заметках о «Борисе Годунове», важны и для понимания творческой истории «Евгения Онегина». При всей прогрессивности многих сторон новаторства Вальтера Скотта главнейшим водоразделом между ним и Пушкиным являются консервативно – аристократические стороны идеологии английского писателя и преобладающая объективистски– бесстрастная манера его описания (на что не раз указывал Белинский).

Конечно, в творческой эволюции Пушкина сказалось усвоение опыта всей мировой литературы: об этом красноречиво свидетельствует также обилие упоминаний писателей различных эпох и народов в пушкинском романе. Но характерно, что здесь упоминание ряда самых популярных романов (вроде сентиментальной «Клариссы Гарлоу» Ричардсона) носит подчеркнуто полемический характер: свой метод Пушкин вырабатывал в борьбе с господствовавшей традицией. Так, в главе третьей (строфа XI) дана обобщающая характеристика нравоучительного романа XVIII – начала XIX века:

 
Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
 

Эта догматическая поэтика иллюстративности и подсказывания эмоций читателю, система умозрительно сконструированного идеального героя в равной мере характерна и для классицизма, и для сентиментализма. Ничто не могло быть более противоположно методу «Евгения Онегина», чем свойственное такого рода «старинным романам» схематическое номенклатурное описание героев, при котором исключалась сама возможность сложного изображения человеческого характера с его иногда глубоко скрытыми чертами.

Пушкин высмеял в «Евгении Онегине» также и традиционную сюжетную схему «массового романа», в основе которого обычно лежала любовная интрига, притом развернутая весьма узко, изолированно от какой‑либо значительной идейной проблематики. В строфе XIV третьей главы Пушкин пересказывает такого рода сюжетные схемы, иронически обещая написать «роман на старый лад»:

 
Перескажу простые речи
Отца иль дяди старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец… [159]159
  Достойно удивления, что в десятках работ и статей, посвященных Пушкину, эти строки рассматриваются как серьезная декларация поэта, характеризующая его путь к «смиренной прозе».


[Закрыть]
(57)
 

А в строфе L четвертой главы Пушкин критически упоминает «Роман во вкусе Лафонтена» с его «утомительными картинами», прибавляя в примечании: «Август Лафонтен, автор множества семейственных романов» (193).

Но даже в сравнении с теми явлениями западноевропейской литературы, которые были посвящены современной жизни и высоко оценивались Пушкиным, «Евгений Онегин» был произведением оригинальным и самостоятельным. Известно, как восторженно отзывался Пушкин о Байроне в начале 20–х годов, как увлекался великим английским поэтом и его «Дон– Жуаном», произведением, где дана энциклопедически широкая картина общественной жизни Европы. В самом начале работы над «Евгением Онегиным» Пушкин даже соотносил свой замысел с «Дон – Жуаном». «Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница. В роде Дон – Жуана…», – писал он П. А. Вяземскому 4 ноября 1823 года (XIII, 73). Однако эта аналогия не может быть истолкована шире, чем связь определенных элементов формы: [160]160
  Ср., например, – строфическое строение «Дон – Жуана». Приняв также для своего романа систему строф, Пушкин специально изобрел строфу в четырнадцать стихов четырехстопного ямба, получившую название «онегинской»: четверостишие с перекрестными рифмами, четверостишие со смежными рифмами, четверостишие с опоясанными рифмами и двустишие (в то время как «Дон – Жуан» написан октавами). Об «онегинской строфе» см.: Л. Гроссман, Собрание сочинений, т. I, Изд. «Современные проблемы». М., 1928. стр. 130–180; Г. Винокур. Слово и стих в «Евгении Онегине». В сб.: Пушкин. Гослитиздат, М., 1941, стр. 155–213.


[Закрыть]о жанре весьма своеобразном – романе в стихах, которым в действительности был «Дон – Жуан» (хотя это произведение именовалось поэмой). Что же касается его идейного содержания и художественного метода, то Пушкин вскоре сам решительно указал на своеобразие «Евгения Онегина». 24 марта 1825 года он писал А. А. Бестужеву: «Никто более меня не уважает Дон – Жуана (первые 5 песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с Онегиным» (XIII, 155). В строфе LVI первой главы

«Евгения Онегина» Пушкин критически говорит о лирическом субъективизме Байрона, отграничивая от его манеры свое объективное изображение героя. Лирический субъективизм в немалой степени сказался и в «Дон – Жуане», где обобщения изображаемой действительности даны не столько в типизированных образах, сколько в сентенциях и авторских декларациях. Но важнее всего своеобразие идейной проблематики пушкинского романа, выдвинутой национальным своеобразием русской истории. Касаясь различия между Пушкиным и Байроном, Герцен однажды заметил, что Пушкин знал «все страдания цивилизованного человека, но он обладал верой в будущее, которой человек Запада уже лишился. Байрон, великая свободная личность, человек, уединяющийся в своей независимости, всё более замыкающийся в своей гордости, в своей надменной скептической философии, становится всё более мрачным и непримиримым. Он не видел перед собой никакого близкого будущего…». [161]161
  А. И. Герцен, Собрание сочинений, т. VII, Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 203; ср. строки в строфе XII третьей главы «Евгения Онегина»:
Лорд Байрон прихотью удачнойОблек в унылый романтизмИ безнадежный эгоизм.  (56)


[Закрыть]Это тонкое замечание Герцена можно отнести и к некоторым другим популярным в то время западноевропейским романам, которые выдвигали проблему современного героя. В строфе XXII седьмой главы «Евгения Онегина» Пушкин называет «несколько творений», которые Евгений «из опалы исключил»:

 
Певца Гяура и Жуана,
Да с ним еще два – три романа,
В которых отразился век,
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданный безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
 

В одном из черновых вариантов названы эти романы: «Мельмот, Рене, Адольф Констана» (438). Речь идет, следовательно, о романах Матюрэна «Мельмот – скиталец» (1820), Шатобриана «Рене» (1802) и Бенжамена Констана «Адольф» (1816). Характер Адольфа – пресыщенного жизнью, разочарованного аристократа – Пушкин впоследствии отнес к роду байронических, отметив, однако, что Бенжамен Констан «первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда Байрона» (XI, 87). Роман этот, имевший в свое время большой успех и до сих пор представляющий интерес в «истории молодого человека XIX века», замыкает, однако, трагедию героя в рамки индивидуального сознания: объективные условия, формирующие характер героя, не интересуют Констана; более того, писатель принципиально утверждает их незначительность для человека, который остается якобы неизменным при любых обстоятельствах. Эта субъективно – идеалистическая тенденция в истолковании характера в еще большей степени свойственна «Рене» Шатобриана, для которого действительность сама по себе не важна: она всего лишь материал для размышлений героя. [162]162
  В книге А. В. Чичерина «Возникновение романа – эпопеи» (Изд. «Советский писатель», М., 1958) «Адольф» и «Рене» не без основания именуются «закрытыми» романами (в противоположность «объективным», «открытым» романам зрелого. Бальзака).


[Закрыть]

Все это свидетельствует о сложности задачи, которая возникла перед. Пушкиным, создававшим роман, основанный на совершенно новых принципах многопланного изображения жизни, широчайшего, универсального раскрытия существеннейших ее сторон как условия понимания душевного мира и интенсивной психологической динамики героев, их поведения и судеб.

Советское пушкиноведение сделало немало для изучения «Евгения Онегина». Опираясь на характеристики Белинского, определяющие этот роман как энциклопедию русской жизни, акт сознания русского общества и в высшей степени народное произведение, советские ученые освещали значение романа для пушкинской эпохи и для дальнейшего развития русской литературы. «Евгению Онегину» посвящены десятки исследований и статей, главы в общих очерках и монографиях о Пушкине. [163]163
  Основную библиографию см.: Б. С. Мейлах и Н. С. Горницкая. А. С. Пушкин. Семинарий. Учпедгиз, М. – Л., 1959 (раздел «Евгений Онегин»)


[Закрыть]Много дало для исследования творческой истории романа опубликование свода всех его редакций и вариантов (1937). Вместе с тем достигнутое оказывается всё же недостаточным не только потому, что каждая эпоха раскрывает Пушкина с новых сторон: развитие науки о литературе вызывает новые решения старых вопросов и новые аспекты изучения. К тому же в большинстве работ этот роман освещали раньше чисто социологически, игнорируя задачу исследования структуры произведения, в котором с подлинным совершенством все элементы подчинены художественному, эстетическому выражению крупного, общественно – значимого замысла.

2

История романа как жанра в мировой литературе свидетельствует о том, что наиболее благоприятные условия для его расцвета возникали в периоды крупных сдвигов, переломов, поворотов в общественном развитии. Тогда происходит и иереворот в эстетических представлениях, рождающий новые художественные принципы и формы. Национально– исторические условия русской действительности начала XIX века в наивысшей степени содействовали такому повороту.

В эпоху, когда складывалась идейно – художественная система Пушкина, ее возникновению способствовали многие факторы. Признаки (хотя еще в начальной стадии) разложения феодально – крепостнического строя; слияние национального подъема (вызванного победой над наполеоновской Францией) с борьбой против феодальных пут во всех областях общественной жизни; кристаллизация противоположности интересов крепостников и крестьянских масс, при которой отчетливо выступала антигуманистическая сущность всего существовавшего строя; непрекращающиеся крестьянские волнения и выступления первых русских революционеров; стойкая традиция просветительства и демократизма в предшествующей русской литературе; необычайно быстрое освоение деятелями русской культуры достижений других национальных культур – всё это было предпосылками коренных изменений, внесенных деятельностью Пушкина в литературное развитие. Эти же условия создали почву для появления романа «Евгений Онегин», работа над которым заняла у Пушкина более семи лет (1823–1830). [164]164
  Хронологию написания «Евгения Онегина» и справку о появлении в печати отдельных глав и полного издания романа см. в примечаниях к т. VI, стр. 659–661; см. также: H. Л. Бродский. Евгений Онегин. Роман А. С. Пушкина, стр. 12–16; комментарии Б. В. Томашевского в книге: А. Пушкин. Евгений Онегин. Гослитиздат, Л, 1937, стр. 255 и сл.; С. М. Бонди в книге: А. С. Пушкин. Евгений Онегин. Детгиз, М., 1957, стр. 242–247.


[Закрыть]

«Евгений Онегин» – насквозь пронизан социальностью: это реалистический социальный роман, ибо в основе его лежит, развитием его содержания движет большая социальная идея. Любовный сюжет является лишь канвой, на которой развертывается глубокая драматическая общественная коллизия: начавшийся в России раскол, противоположность нового и старого во всех областях жизни, влияние на современников исторического поворота от «дедовских времян» (75). Именно эта социальная коллизия и обусловила одиночество героев романа, их отщепенство, их трагическую судьбу и (хотя и в разной мере) симпатии к ним автора. Специфичность формы «Евгения Онегина», как романа в стихах, обусловила лаконичность, с которой в нем развертывается идея противоположности «старого» и «нового», идея начавшегося поворота, но проводится она последовательно на протяжении всего произведения и касается всего – и экономического склада России, и быта, эстетики, морали и т. п. Лев Толстой восторгался умением Пушкина в «Онегине» «двумя – тремя штрихами обрисовать особенности быта того времени». [165]165
  H. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. Изд. 2–е, М., 1928. стр. 180


[Закрыть]Это изумительное мастерство проявилось в романе с особой силой потому, что перед нами не просто роман, а роман в стихах («дьявольская разница»; XIII, 73, – заметил по этому поводу Пушкин). В стихотворном произведении удельный вес слова несравненно выше, чем в произведении прозаическом; кроме того, по сравнению с прозой, здесь участвуют такие дополнительные средства воспроизведения и эмоциональной окраски изображаемого, как рифма, ритм, подчеркнутая интонационность. [166]166
  В силу того, что проза в России в начале 20–х годов еще была мало разработана (на что не раз указывал Пушкин), а поэзия достигла большого развития (прежде всего усилиями самого Пушкина), для «Евгения Онегина», в самом замысле которого эпический план повествования сочетался с лирическим, был выбран жанр романа в стихах. Стихотворная форма романа позволила, в условиях современного этапа литературного развития, выработать те качества романического повествования, которые стали затем характерными для русской литературы (и среди них – воплощение при помощи разнообразных художественных средств яркой, идейно и эстетически направленной оценки изображаемого). В дальнейшей эволюции русского романа «Евгений Онегин» оказал влияние уже независимо от своей стихотворной формы (самая форма «романа в стихах» развития не получила).


[Закрыть]Всё это объясняет, почему «Евгений Онегин», несмотря на то, что количественно картины и характеристики русской жизни занимают в нем небольшое место, с полным основанием именуется «энциклопедией русской жизни». Недоумение, которое порой вызывает теперь эта формулировка у читателей, объясняется тем, что не учитывается природа романа в стихах и что самое понятие «энциклопедизма» впоследствии менялось: конечно, охват исторической действительности, например, в «Анне Карениной» (социальном романе, в котором огромная общественная идея также развивается на канве любовного сюжета) несомненно шире, чем в «Онегине». Но основные принципы в этих романах и Пушкина, и Толстого генетически родственны: оба они изображают частные судьбы не только как типические, но как результат, в конечном итоге, крупных конфликтов в общественной жизни.

В «Евгении Онегине» Пушкин открыл принципы типизации, которые позволяли глубоко проникнуть в сущность современных общественных отношений и в характеры представителей различных социальных слоев. Особенности героев раскрываются здесь не только в описаниях и в прямых характеристиках, которые дает им автор: эти приемы характерны в равной мере для классицизма и романтизма. Новаторство Пушкина в обрисовке характеров заключалось прежде всего в том, что герои изображались в таких сюжетных ситуациях, при которых они не могут не обнаружить основных, хотя бы и глубоко скрытых особенностей своего образа мыслей и чувств. Благодаря реалистическому искусству типизации детали несут важнейшую функцию раскрытия обстоятельств, в которых действуют герои, и вместе с тем с редкостной полнотой и точностью воспроизводят изображаемую эпоху. Поэтому деталями романа могут воспользоваться для характеристики эпохи и историк, и экономист, и исследователь русского быта. К. Маркс, внимательно изучавший «Евгения Онегина», при характеристике основных типов отношений к товару воспользовался первой главой романа (строфа VII). В работе «К критике политической экономии» Маркс по поводу этой строфы пишет: «В поэме Пушкина отец героя никак не может понять, что товар – деньги. Но что деньги – товар, это русские поняли уже давно…». [167]167
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 13, стр. 158. Об изучении Марксом и Энгельсом «Евгения Онегина» см.: М. П. Алексеев. Словарные записи Ф. Энгельса к «Евгению Онегину» и «Медному всаднику». В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Труды Третьей всесоюзной пушкинской конференции, Изд. АН СССР. М. —Л., 1953, стр. 9—161.


[Закрыть]Во множестве деталей Пушкин изображает специфические особенности феодально – крепостнической России. Запечатлены (хотя, конечно, с предельным лаконизмом) черты эксплуатации крестьян. Характеристике положения и быта крёпостного крестьянства в равной мере служат и «Затея сельской остроты» – сбор ягод девушками, которые «хором по наказу пели» (71), и упомянутое мимоходом битье служанок, и исполненный драматизма рассказ няни о своем замужестве, и «бритье лбов» (46) матерью Татьяны, и сатирические строки о Гвоздине:

 
… хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков…
(109)
 

Подобного рода штрихи не всегда удавалось сохранить по условиям цензуры. Так, например, Пушкин был вынужден изменить в беловом тексте сравнение унылости зимней поры в деревне с «крепостной нищетой» (глава четвертая, строфа XLIII). Подобные политические и бытовые черты эпохи не имели в «Евгении Онегине» самостоятельного значения, они были нужны как фон, на котором изображалась психология героев. Но в бытовых зарисовках, подчиненных этой цели, иногда несколькими штрихами подчеркнуты весьма существенные моменты исторического развития России. Таковы, например, картинки Петербурга, Москвы, Нижнего Новгорода с его «меркантильным духом» (193), пестрого одесского быта; такова и превосходная характеристика международной торговли России, мимоходом данная в описании кабинета «воспитанника мод» (14).

Столкновения «старого» и «нового» и отрицание старого показаны в романе и путем эмоционально окрашенных зарисовок быта, [168]168
  «Бытовизм» в «Евгении Онегине» в этом отношении принципиально иной, чем в произведениях и «классицистов», где он вводился лишь в «низкие жанры», и таких писателей, как А. Е. Измайлов или В. Т. Нарежный, где введение бытовых аксессуаров носит описательный характер или служит целям развлекательности. См.: Л. Гинзбург. К постановке проблемы реализма в пушкинской литературе «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», т. II, 1936, стр. 387–401; Г. А. Гуковский. Пушкин и проблемы реалистического стиля. Гослитиздат, М., 1957, стр. 144–149.


[Закрыть]и при воспроизведении эмоциональных реакций на окружающую действительность у представителей разных поколений русского общества.

В художественном произведении всякая, даже частная деталь изображаемой действительности приобретает, в силу законов типизации, значение обобщающее. Деревня, в которую приехал Онегин, характеризуется не только как «прелестный уголок»; Пушкин рисует ее и как типичную феодальную усадьбу, «почтенный замок»:

 
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах,
И печи в пестрых изразцах.
Все это ныне обветшало…
(31–32)
 

«Царей портреты на стенах» – это столь же обветшало, как штофные обои и изразцы. Обобщение столь смелое, что Пушкин в беловом автографе исправил эту строку: «Портреты дедов на стенах», пометив в сноске «Для цензуры» (557).

С проходящей через весь роман линией отрицания старого жизненного уклада связана сатирическая картина оскудения этого усадебного мирка (глава вторая), картина, нарисованная с такой силой, что она при всей своей сжатости предвосхищает страницы «Мертвых душ», изобличающие полнейшую духовную нищету поместного дворянства. Онегин получил в наследство «замок», где до него

 
… деревенский старожил
Лет сорок с клюшницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
(32)
 

Духовный кругозор «деревенского старожила» характеризует то, что в этом «покое» не было «Нигде ни пятнышка чернил» и что репертуар чтения его обитателей заключался в тетради расхода и календаре 1808 года, т. е. одиннадцатилетней давности (действие первой главы относится к 1819 году). На безнадежную тупость и вместе с тем принадлежность такого рода типов к старинному крепостническому дворянству указывает и упоминание в романе о «чете Скотининых», и даже смягченные, но достаточно ясные строки о родителях Татьяны.

Конкретное противопоставление «старого» и «нового» осуществляется в романе путем разграничения самого облика, интересов, образа мыслей главных героев романа, с одной стороны, и всего провинциального и светского общества, с другой. Одним из принципов дискредитации этого общества является раскрытие его бесконечной пошлости (этот принцип впоследствии был подхвачен всеми представителями критического реализма от Гоголя до Чехова). Убожество и пошлость заключаются прежде всего в почти животной ограниченности желаний и потребностей, в бесцветности существования, в подмене вопроса о смысле жизни идеалом так называемого «прекрасного человека», который

 
… в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
… в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
… славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился…
(169)
 

Всё, связанное с этим миром, получает ярко выраженную отрицательную идейную, эмоционально – эстетическую сценку: и «пошлый вздор» разговоров (159), и пронизывающая отношения между людьми фальшь, и унизительный для человеческого достоинства этикет («Носили блюды по чинам»; 47). В таком же плане обличаются и характерные для_этого мира представления о любовной страсти, которая стала лишь забавой, достойной

 
… старых обезьян,
Хваленых дедовских времян.
(75)
 

Это общество воспринимает в качестве своего противника каждого, кто не принадлежит к нему безраздельно, кто отдаляется от его обычаев или тем более как‑то стремится отколоться. Онегин – не Чацкий, мужественно и смело восставший против Скалозубов и Фамусовых, представителей «века минувшего», но и он для людей этого типа «фармазон», «сумасброд», ибо стремится хотя бы в немногом «Порядок новый учредить». Небольшое улучшение жизни крепостных – замена «барщины старинной» «легким оброком» – привело к тому, что «раб судьбу благословил», но сразу же вызвало враждебную реакцию соседей, увидавших в этом «страшный вред» и решивших, что Онегин «опаснейший чудак» (33, 32). Нарушение господствовавших норм во всем, начиная от ведения хозяйства до любых черточек установившейся этики и морали, не допускалось в среде, круг интересов которой был ограничен разговорами «о сенокосе, о вине, о псарне» (36) в провинциальной усадьбе и прениями «о кашах» в столице – в английском клубе.

В «Горе от ума», произведении, проблематика которого тесно связана с «Евгением Онегиным», два общественных лагеря России – России Чацкого и России феодальной – разграничены с резкостью, которая не оставляет между ними никаких связей. В «Евгении Онегине» тот же конфликт раскрыт шире и многообразнее: показывается не только их противоположность, но сложное переплетение старого и нового в самой жизни. Это переплетение гениально обобщено Пушкиным в афористических строках романа: