Текст книги "Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

Сказка русской зимы

 
Сказка русской зимы…
Деревенька. Снега.
Запорошена в город дорога.
Жёлтый свет из окна.
Синих елей стога.
И душа просит милость у Бога…
 

 
Снегов беспризорные горы —
Стога вездесущей зимы,
Рождественских ёлок узоры,
Тропический запах хурмы.
Разлито безмолвие в дрожи
Слепого январского дня.
Как тихо... Я чувствую кожей
Твой взгляд, что целует меня...
 

* * *

 
В сладком сумраке спящего дома
Мне с собой хорошо и легко,
Первобытная мягкая дрёма
Собирает соцветья стихов.

Шепчут сонмы сиреневых сосен
В задремавшем волшебном саду,
Где в дождях заплутавшая осень
Стелет листья на гладком пруду.
 

* * *

 
Дойти до корней, до основ,
Отбросив пустые сомненья.
Я слушаю шорохи слов
И ритма тугое движенье.

Мечом не разрушу мечты, —
Мучительны каждые роды,
И слово летит с высоты,
Даруя поэту свободу.
 

* * *

 
Серебристые струи осенних дождей
Выбивают по крышам мелодии грусти,
Я запру на замок ворох летних затей,
Чтоб зимой воскрешать нежных бабочек буйство,

Чтоб зимой отомкнуть заржавевший замок
И увидеть тревожную россыпь рассвета,
И вспорхнёт лёгких крыльев лесной ветерок
Так давно потускневшего сладкого лета.
 

Галина Уфимцева

* * *

 
Предпочитаю письменную речь,
Она в молчанье легче мне даётся.
Уста молчат, ну а душе неймётся
Безмолвье в слово на листе облечь.

Предпочитаю письменную речь,
Когда шумят, галдят в атаке спора.
Она не так быстра, но эта скорость
Мне помогает душу уберечь!

Меня спасает письменная речь,
Когда слеза мою туманит душу.
Перед бумагой никогда не струшу!
Исповедальна письменная речь
 

* * *

 
Любовь слепа, а горе зорко,
Кто в горе руку мне подаст?!
Любовь предаст, а горе-горько
Страданьем исцеляет нас.
Но вот сквозь стиснутые губы
Шепчу с тоскою вновь и вновь:
Избавь, Всевышний, от остуды,
О дай мне, дай ещё Любовь!
 

* * *

 
Ель-свеча стоит в конце дороги.
Я иду на этот белый свет…
Прочь с души сомненья и тревоги!
Подрастаю я душою в Боге,
И преград для Божьей силы нет.
 

Любовь Федунова

Новгород

 
Тучи свинцовые небо покрыли
И, над Детинцем повиснув, застыли.
Голубь вздремнул на ступенях собора,
Пенье услышав небесного хора.
Колокол спит. Не волнуется Вече.
Всюду затихли и звоны, и речи.

Дождь моросит над Кремлём и Софией.
Меч крестоносца и копья Батыя
Где-то лежат за широкой рекой,
А над Софией – осенний покой.
Пахнет листвой уходящего года,
Древнею Русью и словом «свобода».
 

На Волковском кладбище

 
Нет цветов на могиле Блока.
Загрустил потемневший снег.
Предсказал Гамаюн синеокий
Невозвратного времени бег.

Постою на безлюдной тропинке,
Помолюсь над угаснувшим днём,
И растают холодные льдинки
В растревоженном сердце моём.

Гроздь рябины к могиле поэта
Положу я на тающий снег,
И лучи предзакатного света
Посулят половодья разбег.
 

* * *

 
Оранжевый листок упал на плечи,
и пробудилась спящая душа.
Околица – берёзовые свечи
и шорохи речного камыша.

Дрожит роса на зелени осоки
в предчувствии снегов и ветряка.
Призывный клич над омутом глубоким
свинцовые заполнил облака.

Смешала осень запахи и краски,
Янтарно-изумрудные холсты
развесила по миру без огласки
среди житейской нашей суеты.

В тишь Лукоморья позвала тропинка,
где дремлет богатырь – кленовый лист.
Чуть-чуть спугнув нарядную осинку,
трёхрядку ладит ветер-баянист.

Лукавое, божественное – рядом.
Сомнений ком – седая голова.
Но лечит всё осенняя прохлада
и превращает травостой в слова.
 

Памяти архитектора Коробова

 
Дворцы Петербурга! Вы дети Растрелли,
барокко взметнувшего в небо качели.
Парадные залы, огни и фонтаны
рассеяли вмиг Петербурга туманы.
Сквозь призму лесов и шипение фабрик
я вижу под парусом русский кораблик,
летящий над морем в Галерную пристань,
где Коробов строил дома неказисты.

Аптеки и склады, сараи для флота —
России нужна и такая работа!
Черти, архитектор, валы да стропила,
готовь молотки да зубастые пилы!

«Иваном» – назвали, «Иваном» – крестили.
А где и когда – все архивы забыли.
Лишь помнят Голландии Новой каналы,
как шёл он со службы смертельно усталый.

Промокшие ноги сушил у камина,
А рядом стояли два маленьких сына…
За окнами ветер свирепый ярился,
но крепла Россия, и град возносился.
 

Записные книжки

 
Открываю книжки записные,
но молчат из прошлого звонки.
Только всюду голоса родные
окликают: в поле, у реки.
Из былого тихо и неспешно
мне они расскажут обо всём:
о своих несбывшихся надеждах
и о счастье, что входило в дом.
За окном – тяжёлые туманы,
лист парит под кронами осин.
Телефонный номер – в сердце рана,
и тепло ладоней: «Здравствуй, сын!»
 

Виктор Фёдоров-Вишняков

Валдай

 
Меж Петербургом и Москвою
Есть легендарный древний край
С печальной русскою душою,
С весёлым именем Валдай.

Иваном Третьим осаждённый,
Лишился Новгород свобод,
А «Вечник» – колокол соборный —
В Москву отправили. Но вот

Валдайские крутые горки,
С подводы там сорвался он
И раскололся на осколки,
Низвергнут, но не покорён.

И все осколочки, оскольцы,
Освободившись от оков,
Вдруг превратились в колокольцы,
Запев на тыщи голосов.

А ямщики, здесь проезжая,
Их подобрали и спасли,
И колокольчики Валдая
С тех пор звучат по всей Руси.
 

Дороженька

 
Далека ли ты, моя дороженька?
Лишь бы сил хватило на пути,
Лишь бы только выдержали ноженьки,
Лишь бы только всю тебя пройти.
Озарится солнцем утро раннее,
Защебечут птицы в тишине,
Позовет меня дорога дальняя
В край родной, к забытой стороне.

Ты веди, веди меня, дороженька,
К домику в сиреневом саду,
Постучу в оконце осторожненько
И без сил, как птица, упаду.

Но никто меня не встретит ласково,
Отзовётся домик тишиной.
Только щебетать мне станут ласточки
И кружиться будут надо мной.

А пока шагаю по дороженьке
И считаю вёрсты на пути.
Помоги, Всемилостивый Боженька,
К роднику родимому дойти.
 

Предчувствие весны

Тамаре Уржумовой

 
Стали ночи намного короче,
Продолжительны дни, и ясны,
А февральская вьюга пророчит
Нам приход долгожданной весны.
Что-то в нас по весне встрепенется,
И, взлетев, за собой позовёт,
Веселей ретиво́е забьётся,
А душа соловьём запоёт.
И утихнут былые печали,
И с невиданной силою вновь,
Озарив неоглядные дали,
Вспыхнут Вера, Надежда, Любовь!
 

Галина Федорова

* * *

 
Всё былое-прошлое
Замело порошею,
Лишь стихи остались
И живут в душе.

Пролетели годики,
Отходили ходики,
Цепь замкнулась времени:
Каждый день – клише.

Дети наши выросли
Не в слезах и сырости,
А в любви и счастии:
Мама-папа – есть.

Школу все окончили,
Вузом озабочены,
Есть любовь у каждого,
Благородство, честь.
 

Обращение к поэту

 
Согрей меня своим стихом,
Чтоб я, придя домой с работы,
Спешила в руки взять твой том,
Усталость сбросив и заботы.
Изранить сердце мне не дай,
Оно и так уже устало...
За окнами звенел трамвай,
Луна вопросы задавала...
Пусть шум машин и ветра вой,
Дождливое, сырое лето.
Я, закрывая томик твой,
Живу, стихом твоим согрета.
 

Лев Фунчиков

Детство

 
Опять мне снилось детство.
Сирены нудный вой.
В подвале по соседству
Мальчонка чуть живой.

Опять всю ночь терзали
Фугасы тишину.
В подвале проклинали
И темень, и войну.

Над низким сводом гулко
Ломился в дом металл
И сыпал штукатурку
На головы подвал.

И замирало резко
В груди под мёртвый свист.
Неслышно,
Занавеску
Вспугнув,
Зелёный лист
На стол мне бросил ветер.
В нос прянул майский мёд.
Чу! Детство, детство где-то
За окнами идёт.

Шаля, смеясь, шагает
Под звонкий гам весны.
Я рад: оно не знает,
Что есть такие сны.
 

* * *

 
Одеяло на пол
С голых плеч ползёт.
Мишка косолапый
Тапки стережёт.

В выгоревшей майке
Спит малыш. Устал.
Золотистый зайчик
В волосах застрял…

Спит малыш. Чуть слышно
Тикают часы.
Стрелки-шалунишки
Сдвинули усы.

Тихо в этом мире.
Нет в нём грубых слов.
На земле в эфире
Только стук часов!

Где-то там за рамой
Мир полей, росы…
Только мишка, мама,
Зайчик и часы.
 

У часов

 
Сквер. Часы. Скамейка. Ровно десять.
Возле циферблата пляшет снег.
В тучи окунулся жёлтый месяц.
На скамейке замер человек.
Не придёт. Из темноты минуту
Стрелка, вздрогнув, вырвала опять.

Он не знал, что это очень трудно
Одному с пустой скамейки встать.
 

Юлия Хрисанфова

Чудо

 
Не видим, куда и откуда
Пришли мы в назначенный час,
Но ждём непременного чуда
Во всём, что сокрыто от глаз.

И кажется вечной дорога,
Вопросы роятся и жгут —
Удастся ли вылепить Бога
По образу светлых минут?..

Узнаем ли правду на склоне,
Душой обращённые вспять —
К тому, что всегда на ладони, —
О том, что нельзя осязать...
 

Звучание

 
Я шью иглой карандаша
Всё, чем дышу на свете белом…
Словами выткана душа,
Душою высказано тело,

Несовершенство глаз и рук,
Смех жизни, слёзы погребений…
Всё – воплощённый в мире – звук
Совсем нездешних откровений.

И в море созданных помех
Звучим – один другого тише.
И каждый сказан был – для всех,
но мало кто его услышал.
 

Сумерки

 
Полусвет кому-то – полутьма,
Ярче очертания предметов.
В полутьме унылая зима
Спрятала улыбчивое лето.

Спрятала, да так, что не найдёшь
В сумерках неискреннего слова…
Полуправда для кого-то – ложь,
Сколько ни доказывай иного.
 

* * *

 
Ко всему безучастно готов
Мой рассудок, а что остаётся?
Остывает в пыли городов
Медный след уходящего солнца.

И неловко от детских обид —
Их цена возросла многократно.
Я лелею последний гранит,
Охранивший родимые пятна

От рабов, проходимцев, калек,
Чья наука – торги да смотрины.
Самозванец – неоновый век —
Без огня зажигает витрины,

Вызывающе светел и глух —
Повзрослев, мы о многом забыли…
А летящий над пропастью Дух
До сих пор создаёт нас – из пыли.
 

Кубок

 
Когда крыльца не заскрипят ступени,
Дорога ляжет чёрною чертой,
Ты всё отдашь рассудку, как забвенью,
Как с жизнью, распрощаешься с мечтой...

И выпадет из рук заветный кубок,
И воспалится явью тишина —
Вернёт на землю ласково и грубо
Ошибок недопитая вина...
Вернёт на землю ласково и грубо
Та тьма, что затекла под образа...

Когда безлико улыбнутся губы,
Останутся печальными глаза.
 

В пустоте

 
Всё растащили, всё разворовали,
В душе – как в тёмном и пустом подвале,
Где страшно, холодно, ни выхода, ни входа,
И, словно плесень, нарастают годы...

Осталось ждать, что счастье улыбнётся,
Зажжёт свечу, согреет, приберётся,
Натащит новой светлой суеты...

Меня наполнить можешь только ты...
 

Силуэты

 
Что загадать? Я ничего не знаю…
А то, что знаю, – прожито другими.
Там – истина, померкшая за краем,
А здесь костры, – и мне уютно с ними.

А здесь война за каждую улыбку,
И на прокрустовом бессонном ложе
Земле не спится… холодно и липко
Проводит свет по воспалённой коже.

Там – в вышине, у лампы золотистой
Мелькает силуэт за силуэтом —
Другие звёзды… или просто листья,
И каждый лист – упавшая планета.
 

Молитва феминистки

 
Спаси меня от правдолюбцев,
Чья честность радует и бесит,
Спаси от умных и безумцев,
От революций и депрессий,

От похвалы и поруганий,
Гармоний и противоречий,
Не самых страшных испытаний
И обязательных увечий.

Я допоздна сжигаю грёзы,
Мешая слёзы с никотином —
Спаси от чёртова наркоза,
Что называется «мужчина» —

Его так много на орбите,
Но на планете очень мало...
Спаси, ... мой раб и покровитель,
Я слишком от тебя устала.
 

Ирония

 
Утро светлое, беспокойное,
Холод выпит весь до глотка...
Как нам быть теперь, недостойный мой?
иль не быть пока...
Переждём зарю предрассветную,
Не заладится – убежим

Снова светлыми, снова смертными,
снова – в жизнь...
Целоваться по тихим лестницам,
Может, просто – поговорим,
Будет дым сигаретный пениться,
белый дым...

А любовь моя... ты не тронь её,
Холод выпит весь до глотка,
Снова глаз промелькнёт ирония...
...и – «пока»
 

* * *

 
Бессонный воздух пахнет дымом,
Светла за окнами заря,
Я занята необходимым
На перекрестье декабря —
Вдыхаю воздух тёмной спальни,
Где призрак завтрашнего дня
Блуждает сумрачный и дальний,
И так похожий на меня...
 

Алевтина Чевокина

* * *

 
Блокада – слово, как набат,
Блокада – это мрак и холод,
Снарядов гул, бомбёжки, голод, —
Всё перенёс мой Ленинград!
Блокада – это боль утрат,
Но наш народ – непобеждённый!
Восстал из пепла возрождённый,
Мой вечно юный Ленинград!
Блокада – крепкой дружбы узы,
К победе воля… И живой,
Всегда прекрасный город мой —
Герой Советского Союза!
 

Мать-и-мачеха

 
Улыбка первая весны —
Мать-мачеха проснулась,
И улыбнулась в день войны —
Так скорбно улыбнулась.

«Я буду матерью для вас, —
Тихонько прошептала, —
Сорви меня, сорви сейчас,
Пока листочков мало.

Я витаминов злой зимой
Хранила вашу долю,
Примите дар скромнейший мой,
Питайтесь ими вволю».

С тех пор прошло немало лет,
Путь в прошлое – неблизкий…
О, желтоглазый первоцвет,
Прими поклон мой низкий!
 

После первой публикации в газете

 
В мой стих селёдку завернут
Иль хлебушка кусок,
А, может, в туфлю затолкнут,
Чтоб просушить носок.

И станет мокнуть бедный стих
И киснуть в темноте.
Мне жаль его – из нас двоих
Лишь он на высоте.

Он беззащитен, хоть не тих,
Он искренен всегда,
Не заворачивайте в стих
Селёдку, господа.
 

Исток Волги

 
Здесь приютился скромный монастырь,
Овеян именем святой княгини Ольги,
И сердце радует простор земли и ширь
Лугов, холмов. И здесь истоки Волги.

Святые земли – радость для души,
Её отрада, мудрость, вдохновенье.
Сюда хоть раз ты в жизни поспеши
И получи душе благословенье.

Так познаём мы Родину свою.
Чем раньше, тем сильней, светлей и чище.
Кто смог к её приникнуть алтарю —
Себе другой он родины не ищет.
 

Нина Чидсон

* * *

 
В обнимку с питерским дождём,
В тени широкой тучи-шляпы,
Окутанной его плащом,
Спит ель, покачивая лапой.
Замшелой сединой своей
Ты на меня слегка похожа,
В краю, где царствует Борей,
И я гуляю, дни итожа.
И пусть судьбы моей пальто
Потрёпано, давно не модно
И полиняло, но зато
Мне в нём уютно и удобно.
От стрессов жизненных препон,
От лжи и пошлости эфира
Надёжно служит капюшон
Из нитей внутреннего мира.
 

Зима

 
Питерских шпилей острые копья
В клочья порвали ткань тучных перин,
И разлетелись мохнатые хлопья
Белого пуха с небесных вершин.
Плавно осело плотное облако,
Снег на деревьях, цветных куполах,
Ожило всё, нету прежнего облика
Города в пасмурных серых тонах.
Снег укрывает пледом искристым
Скверы, ограды, решётки ворот,
Куст под окошком стал белым, пушистым,
Словно ангорский породистый кот.
 

Слово

В начале было Слово,

Слово было у Бога,

Слово было Бог.

Евангелие от Иоанна, 1-1

 
О, Слово истины! Ты – Бог,
И сила слова всем известна.
Но святости твоей чертог
Мы преступаем повсеместно.

Шуршим словесной шелухой,
Что говорим, не помним сами,
Мы рушим ближнего покой,
Соря обидными словами.

Льют в уши искушенья яд
Наивным Евам Казановы;
Суд над талантами творят
Завистники коварным словом.

Кружит банальных фраз поток,
Пытаясь, и порой искусно,
Прикрыть, как фиговый листок,
Срам нищеты ума и чувства.

О, Слово, ты мой царь, мой бог,
Так научи, мне неизвестно,
Как говорить, чтоб между строк
Простор был мыслям в слове тесном!
 

Ночь в Дагомысе

 
Лиловый купол южной ночи
Стремительно спустился вниз,
Окутав мраком город Сочи,
Его курорты, Дагомыс.
Прибой у ног мурлычет кошкой,
Штурмует грозно скальный склон.
Сияет лунная дорожка
Прорехой на асфальте волн.
Под музыку мелодий старых
Призывно стонет саксофон,
В кафе скользят неспешно пары —
Здесь танцевальный марафон.
А на вершине терренкура —
Скамейка для усталых тел,
В засаде там сидят амуры
С колчанами любовных стрел.
Совсем забыла, вот досада,
Сосед на танцы звал вчера,
Но лень, давленье мерить надо,
Пожалуй, и в постель пора.
 

Бабье лето

 
Куст ромашек жалкий, куцый
Облететь давно готов.
Греется в огне настурций
Просинь васильков.

А прозрачные берёзки
Им не застят свет,
Щедро сыплют на дорожки
Медь своих монет.
 

* * *

 
Кровь умирающего дня
Течёт из рваной раны.
Пробитых облаков броня
Окрашена багряно,

Пожаром полыхнув в окне,
Теплом стекает светлым
И застывает на скамье
Холодным серым пеплом.

Ушёл на отдых зной дневной,
Луна встаёт устало,
И укрывает шар земной
Дырявым покрывалом.

Недолго длится ночи тень,
Незыблема основа
Закона жизни: умер день —
Да здравствует день новый!
 

Бессонница

 
Часы стучат: «не так, не так».
И закружился у постели
Бессвязных мыслей кавардак.
Невнятных образов метели.

С тобою, спутница ночей,
Бессонница, мой спор извечен
В проулках памяти моей.
Ты бродишь, зажигая свечи.

Не разделив со мной мечты,
Подносишь горький яд сомненья,
Надежд увядшие цветы
Бросаю на алтарь смиренья.
 

Виктор Чиркунов

* * *

Афанасию Фету

 
О, сколько в нём сокрыто мощи
И как он дорог для меня,
Певец благословенной ночи,
Певец искрящегося дня!
Он в самой сути изначален,
Как вечный холод или зной, —
Певец изнеженной печали
И бурной радости земной.
Един и противоположен —
Набат и хрупкость хрусталя.
Неравнозначен, непреложен
И вечной памятью умножен
Певец твой, Русская земля!
 

Осень на Вальзе

 
Ах, чёрт возьми, какая осень!
Какие краски – ну и ну!
За тысячи звенящих вёсен
Не отдал бы её одну!
Такой простор! Такая свежесть!
Такой пожар горит везде!
Такая буря! Кротость! Нежность!
В одном берёзовом листе!
Орга́н и скрипка. Крик молчанья,
В багрянце стынущие сны,
Немое, страшное отчаянье,
Гроза и песня тишины.
В лесу, в полях кипит работа,
И дни багрянца сочтены.
Но осень-мать готовит ноты
Для песни будущей весны.
 

Флейтист

 
Не у дороги полевой,
Не над глухим причалом,
Не между небом и землёй
Мелодия звучала.

В неясном свете замер гам,
И в глубине, у стенки,
Играл флейтист – совсем пацан —
На станции подземки.

На бледно узеньком лице
Дробился лучик тонкий,
И пела флейта о певце —
О жаворонке звонком.

Флейтист мелодией явил
И зной, и дух полыни,
И пела флейта о любви
И о небесной сини.

А наверху кипел балдёж,
И пелось, и плясалось,
Там золотая молодёжь
По полной отрывалась.

И баксы тысячами шли,
И обнажалось тело.
А здесь, в подземке, о любви,
О счастье флейта пела,

О том, как хороша весна,
Как славно жить на свете,
О том, что Родина одна,
И мы – России дети.
 

Константин Шатров

Любить по-русски

 
Всё! Конец! Развожусь! Уезжаю!
Все мосты порублю и сожгу!
Вот ведь стерва попалась какая!..
Видеть больше её не могу!

Уходя, прибабахаю дверью,
Так что треснут и дверь и стена!
Говорят, за Торжком или Тверью
Есть забытая Богом страна.

В ней укроюсь от внешнего мира.
Прагматично с природой сольюсь.
От ходячего в юбке кумира
Я с усмешкою злой отрекусь.

Чтоб совсем не свихнуться без дела,
Буду свой обустраивать дом.
Постараюсь, чтоб женского тела
Даже запаха не было в нём.

И ушёл. И уехал. И дверью
Жахнул так, что считай, двери нет.
И пошёл, помешавшийся Тверью,
На вокзал – брать плацкартный билет.

Ну, и что получилось в итоге?
Я уехал не в Тверь, а к сестре.
Это, в общем, почти по дороге,
Но дешевле… в соседнем дворе.

И сестра, незамужняя сроду,
Приняла – всё же в доме мужик…
Не учла, что в прошедшие годы
Я работать по дому отвык.
Что обычно, вернувшись с работы,
На диване с газетой лежу.
Если где-то испортилось что-то,
Я упорно туда не гляжу.

Образ жизни мой, видимо, вскоре
До печёнок сестрицу достал.
Поначалу случайные ссоры
Перешли в перманентный скандал.

Я, признаться, её понимаю,
За скандалы её не кляну,
Но всё чаще с тоской вспоминаю
Нашу дачу, квартиру, жену…

Бесконечно, особенно ночью,
Эротичные мучают сны.
И я вижу, как будто воочью,
То коленки, то спину жены.

И теперь не Торжком и не Тверью,
А женой наполняю мечты.
Я готов реставрировать двери
И уже воздвигаю мосты.

По утрам, не успею проснуться,
Шлю подарки и письма пишу,
И уже мне позволить вернуться
Обещают, когда заслужу.
 

Зеркало

 
Разбилось зеркало. В осколках тротуар.
А в них калейдоскопом – мельтешенье —
Теней и красок праздничный базар,
Обрывки моментальных отражений.

Мелькают руки, сумочки, плащи,
Портфели, джинсы, туфельки, корзины —
И тут уж понапрасну не ищи
Доступной пониманию картины.

Здесь всё в лоскутьях, всё и вкривь и вкось,
Сплелось, смешалось: небо, вещи, лица —
Сплошное буйство пятен и полос,
Но целым ничему не отразиться.

Таким вот люди постигают мир
Через осколки собственного взгляда.
И видят только крохотку громады
Из личных дач своих, машин, квартир.

Но вот, заветной мыслью одержим,
Придёт сюда мудрец, осколки сложит,
И в зеркале весь мир увидеть сможет,
И обо всём поведает другим.
 

Я верю

 
Я верю – летопись России
В скрижали наши вековые
Не до конца занесена.
Народа дух неукротимый
Сокрыт внутри.
Неотвратимо
Воспрянет спящая страна!
Я верю – мысли светлый гений
Рассеет сумрак заблуждений,
И мир увидит наяву
Неисчервлённую свободу
В руках Великого народа.
И этой верой я живу.
 

Майя Шеремет

* * *

 
Я рада – мой гостеприимный дом
Вас радует не блеском и изыском,
А теплотою дней, прошедших в нём
В кругу ушедших дорогих нам близких.

Я расставляю старый мой сервиз
На скатерти, подаренной свекровью,
И красное вино, как лучший приз,
В стаканах отливает тёмной кровью.

Вы слышите родные голоса
И видите знакомые вам лица.
Земных богатств дарю вам чудеса
И предлагаю ими насладиться.

Гость каждый, посетивший этот дом,
Мне дорог – этот дом ему стал близок,
И я живу в сиянии улыбок,
Преподнесённых мне за дружеским столом.
 

* * *

 
Держу в руках я не синицу,
Я сокола держу в руках,
Я знаю: этой гордой птице
Парить достойно в облаках.

Я сокола рукою грею,
Слова шепчу и слёзы лью
И, удержать его не смея,
Простору неба отдаю.

Он не зовёт меня с собою,
Уже он к звёздам на пути,
А я шепчу ему – прости,
Не суждено нам быть с тобою!
 

* * *

Памяти Владимира Шеремет

 
Они погибли в ту войну
Как воины, по сути – дети,
Из пекла боя – в тишину,
Не добежав в двадцатилетье.

И приняли они тот бой,
Лет недожитых не считая,
Победе проложив собой
Дорогу в незабвенность Мая.

Из них никто встать не успел,
Ни даже просто крикнуть: «Мама!...»
Таков солдатский был удел —
Лицом к врагу, вперёд и прямо.

Их души детские взошли
Звезда́ми красными: на нивах,
Вдоль всех дорог родной земли
И возле речек торопливых.

Потомок! Поклонись им низко,
Пусть память станет обелиском
На тех могилах безымянных
В родной стране и в дальних странах.