Текст книги "Лесной исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Хозяином дома был некто Котлов, владелец нескольких деревянных доходных домов очень скучного вида, расположенных поблизости^[39]. Себе же он заказал выстроить вот такое необычное здание. Жить в нем зимой было холодно, особенно холодной была винтовая лестница с узорчатыми перилами, ведущая на второй этаж. Все это рассказывала его внучка, доживавшая свой век в нашем доме. Позднее – и до войны, и после нее, до 1960-х годов, – здесь находилась районная библиотека Серафимовича, потом переехавшая в новое здание на нашей же улице. В блокаду библиотека работала. Каждый день приходила пожилая библиотекарша, топила печь в одной из комнат и очень доброжелательно доставала книги посетителям. Так что можно было там посидеть, отогреться и почитать.

^{Бывший дом Котлова в конце 1950-х – начале 1960-х гг. Над входом – вывеска «Агитпункт». Из семейного архива Е. И. Агеевой}

Старо-Парголовский проспект пересекало много улиц, большинство из которых теперь не существует. Если идти в сторону Поклонной Горы, то налево последовательно отходили: Лесная, Болотная, Малая Объездная, Васильевская, Кузнечная, Осиповская, Рашетова. Направо шли Яшумов переулок, стыковавшийся с Большой Объездной, ныне переименованный в улицу Курчатова, Яковская, Ананьевская и Михайловская улицы. Отсюда до самой Поклонной Горы, до дачи Бадмаева, каменного красивого здания, стоявшего на самой высокой точке возвышенности и принадлежавшего врачу тибетской медицины, лечившему цесаревича Алексея, простирался сплошной лес – Сосновка.

Помню, что в конце 1920-х годов лес начинался гораздо ближе, от нынешнего Телевизионного института, но потом его постепенно вырубали и местность застраивали. Улица, которая сейчас идет вдоль этого института, ныне носящая имя Шателена, раньше называлась Пустым переулком. На нем посредине, с южной стороны, был всего один дом, а вокруг – огороды и пустыри. Северная сторона представляла собой опушку леса – сухого, с высокими соснами, – где мы собирали шишки для самовара.

Маленькие улицы, пересекавшие Старо-Парголовский проспект с правой стороны, напоминали просеки среди разреженного леса (кроме полностью застроенного Яшумова переулка). Дома были маленькими и далеко отстояли друг от друга. Сосновку охранял лесник, и в глубине леса, приблизительно напротив нынешней Дрезденской улицы, стояла маленькая избушка лесника, потом она сгорела.

Из улиц, отходивших налево, особенно красивой была Лесная. Она делала колено и была густо застроена только в начале, дальше дома стояли редко. По правую сторону, начиная с места перекреста ее с Болотной улицей, довольно большое пространство занимал питомник Лесотехнической академии, где выращивали различные породы деревьев, а слева стояли дивные березы какой-то особой разновидности с длинными, тонкими ветвями, низко спускавшимися в земле. Лесная улица упиралась в Большую Объездную, справа виднелась Серебка с такими же березами по ее берегам. Внизу, у самой воды, был небольшой, но двухэтажный дом, и одно время кто-то в этом доме держал уток. Стайка птиц медленно проплывала по пруду.

Улицы, отходившие налево от Старо-Парголовского проспекта, начиная с Васильевской, имели довольно крутой наклон вниз. Леса внизу не было. Васильевская улица доходила до завода «Светлана». Ныне на ее месте – часть Светлановского проспекта…

Характер домов на всех этих улицах был очень разным. Встречались и скучные, дощатые дома без каких-либо украшений. В начале 1930-х годов в разных местах возникли так называемые «стандартные дома» – длинные, двухэтажные, абсолютно одинаковые, по-видимому, щитовые. Строились они очень быстро и, как говорили, были рассчитаны всего на 10 лет. Однако типичными для Лесного являлись небольшие двухэтажные деревянные домики с резными наличниками, балконами или верандами, часто – с цветными стеклами и выходами в сад. Несколько ступеней из садика, до половины стеклянная дверь, и посетитель оказывался на веранде. Оттуда еще одна стеклянная – и он уже в комнатах. Эту дверь закрывали на задвижку обычно только ночью. Встречались и открытые балконы на первом этаже. Тогда имелась всего одна дверь, ведущая в комнаты. Хозяин или хозяйка нередко все лето спали на таком балконе. Теперь это даже трудно себе представить. Воровства в наших краях не было, никто квартиры не грабил. Да и условий таких не было – все друг друга знали, и если бы кто-нибудь чужой начал что-либо выносить из квартиры, все бы соседи сбежались и поймали вора.

Так вот, дома в Лесном были очень разными, а иногда – и необыкновенными. Два таких дома стояли на левой стороне Старо-Парголовского проспекта, дальше Васильевской улицы. Один из них мы называли «Домиком с коньком». Резное изображение головы лошади, а в давние времена – череп лошади нередко помещали на фронтоне избы или укрепляли на крыше. Такой обычай остался от язычества, когда считалось, что голова лошади охраняет от злых духов. Здесь же во всю длину довольно низкого одноэтажного дома со множеством деревянных украшений тянулась широкая массивная резная полоса. В передней части один из завитков увеличивался, изменял форму и приобретал некоторое сходство с головой лошади.

Второй дом, «Китайская дача», напоминал пагоду. Своеобразные крыши с фестонами по краям заканчивались загнутыми кверху углами, типичными для китайской архитектуры…

Второй большой магистралью в Лесном был 2-й Муринский проспект. Довольно большой улицей являлась Новосильцевская, ныне Новороссийская улица. Она граничит с парком Лесной академии и застроена только с одной стороны. Прежде здесь стояли очень красивые дачи, принадлежавшие знатным вельможам. Долго сохранялись ажурные решетки, массивные чугунные ворота.

Интересны улицы, идущие в северном направлении. Они тоже первоначально пролегали среди леса, потом густо застроились. Недаром большие открытые веранды Костнотуберкулезного института (Ленинградский институт хирургического туберкулеза и костно-суставных заболеваний – ЛИХТ) на Политехнической улице были обращены прямо в лес, и детей в гипсовых кроватках выносили на целый день на веранды – дышать сосновым воздухом.

Примечательной в этих краях была и ферма Бенуа. Она существовала долго, на ее базе образовался совхоз «Лесное», и еще в 50-х годах лесновские жители ходили туда за молоком, отличавшимся высоким качеством^[40].

^{Совхоз «Лесное», фото конца 1930-х гг. Из фондов ЦГАКФФД Санкт-Петербурга}

В районе Политехнического института в 1920-х и 1930-х годах разместилось несколько крупных научно-исследовательских учреждений: сначала Физико-технический институт – в здании бывшей дворянской богадельни, позднее – Котло-турбинный институт, Институт постоянного тока и Физико-агрономический, он потом изменил свое название на Агро-физический и переехал в новое здание на Гражданском проспекте.

^{Вид с Политехнической улицы на Яшумов переулок (ныне – ул. Курчатова). Слева – Физтех, справа – кинотеатр «Унион» (здание не сохранилось). Из архива В. Т. Муравского}

Интересно, что до середины 1930-х годов понятия о секретности как бы не существовало. Помню, девочкой я совершенно свободно ходила по коридорам Физико-технического института, бывала в библиотеке. Все мы очень интересовались циклотроном, только что построенным поблизости.

Таким образом, на «кольце» (а это место лесновские жители называли «кольцом», потому что у ворот Политехнического института трамвайные пути делали кольцо и дальше путей не было) образовался большой научный городок. В середине 1930-х годов здесь, в каменном доме, был магазин со всеми видами продовольственных товаров и кинотеатр «Унион»^[41]. В это же время по Яшумову переулку от кольца проложили одноколейные пути для грузового трамвая. В те годы грузовые трамваи довольно часто можно было видеть на магистралях города. Головные вагоны, так же как и прицепные, представляли собой открытые платформы с бортами для размещения грузов, но имели кабину и крышу.

Трамвайные пути вели к карьеру в глубине Сосновки, где добывали песок. Отрывали песок неравномерно, появлялись ямы, в которых били ключи, и в котловане накапливалась вода. Образовавшееся озеро представляло большую опасность даже для опытных пловцов. В предвоенные годы в этом озере, а его стали называть «Бассейка», тонуло много людей. В первые дни войны в нем утонул и мой одноклассник, шестнадцатилетний юноша, хороший спортсмен. После войны дно водоема выровняли, водовороты устранили, привели в порядок берега, и теперь по соседству с Сосновкой находится неплохой пляж для купания…

^{Трамвайное кольцо у Политехнического института – «транспортное сердце» всего района. Фото 1959 г.}

До войны в Лесном всегда было очень тихо. По улицам лишь время от времени проезжали телеги с грузом, и очень редко появлялся грузовик-трехтонка или пятитонка. Более крупных машин тогда не было. Так же как в деревне, реагировали на эти машины местные собаки: с громким лаем кидались они за каждой из них. Езды по улицам было настолько мало, что зимой я совершенно беспрепятственно каталась на финских санях по самой середине Старо-Парголовского проспекта и часто доезжала до Сосновки, не встретив ни лошади, ни машины.

Наш дом стоял в самом центре Лесного, на Старо-Парголовском проспекте, рядом с сохранившимся до сих пор особняком-замком, о котором я уже упоминала. Трамвайные пути проходили тогда совсем близко, к тому же рядом был крутой поворот – все равно было тихо. Пройдет трамвай, по-лязгает и поскрипит на повороте, прозвонит вожатый неосторожному пешеходу – и опять тишина. Только слышны гудки паровозов на Кушелевке, где-то залает собака, да донесутся звуки траурной музыки, когда пройдет похоронная процессия. И уж очень громко пели соловьи в Лесном, просто заливались, и не только в парках, но и на улицах, даже в нашем дворе. Было много птиц – как летом, так и зимой. Но голубей почему-то не было.

^{Карьер на месте будущего Ольгинского пруда, 1937 г. Фото из семейного архива А. Федорова}

Несколько слов о наших дворах. Они, конечно, тоже были разными. Но чаще всего на одном дворе стояло два-три дома. В общем дворе выгораживали небольшие участки под огороды и сады для каждой семьи отдельно. Сажали много цветов, особенно в палисадниках, у первых этажей. Поражало обилие белой и лиловой сирени. В садах были плодовые деревья, жасмин, шиповник. Многие держали кур, коз, изредка встречались улья. В каждом дворе был свой колодец. В середине 1930-х годов на улице появились водопроводные колонки, однако жители предпочитали воду из колодцев, считая ее вкуснее и полезнее. Пред самой войной водопровод провели в дома.

Во дворе обычно шла своя, особая жизнь. Люди встречались, разговаривали. Старики сидели на лавочках. Дети играли в лапту, прятки, крокет, прыгали по начертанным на земле квадратам. Часто случалось, что хозяйки вытаскивали во двор кастрюли и долго чистили их песком: специальных моющих средств тогда не было, а примусы и керосинки коптили нещадно.

Во двор иногда приходили музыканты. К нам часто приходил скрипач. Он становился посередине двора и играл грустные мелодии. Ему выносили мелкие монеты и клали в шапку. Изредка заходил баянист. По дворам ходили точильщики, сборщики тряпья и костей.

Пьяных мы почти не видели. Конечно, люди пили и, наверное, много, но дома и пьяными на улицу выходили редко. Большой популярностью у нас пользовался милиционер Глазов. Он появлялся и быстро улаживал все недоразумения.

Курили много. Рядом с кинотеатром «Миниатюр» был специальный табачный киоск, открытый и зимой, и летом. До сих пор помню цены на папиросы. Самые дешевые, но уж очень плохие, – это «Ракета» – 35 коп. На пачке была изображена теннисная ракетка коричневого цвета. Более дорогими были «Вперед» – 65 коп. На пачке был нарисован паровоз. Еще дороже – 1 рубль – была «Красная звезда». В середине 1930-х годов появился «Беломор» с таким же изображением, как и теперь. Существовал еще и «Казбек», но курить его было почти недосягаемой роскошью.

Улицы освещались фонарями, причем столбы устанавливали по одной стороне улицы. Свет от электрических лампочек отражали металлические диски – рефлекторы, направляя его на землю в виде конуса. Особенно красиво было зимними вечерами, когда на общем темном фоне в свете этих конусов кружились снежинки.

На перекрестках улиц, на таких же деревянных столбах были укреплены специальные ящики с запирающимися дверцами. При неисправности в электрической сети монтер надевал на сапоги специальные крючки – «кошки», влезал по столбу наверх, отпирал ящик и устранял неисправность. Электрические провода, так же как и телефонные, шли по воздуху.

Лесное имело свою телефонную подстанцию. Поэтому, когда снимали телефонную трубку, голос отвечал: «Лесная». Если нужно было соединиться не с местным, а с городским номером, следовало сказать: «Мне, пожалуйста, город». В трубке отвечали: «Город». Тогда надо было сказать: «Мне группу А», или «Мне группу Б», – в зависимости о того, в какой район города нужно было позвонить. Например, чтобы соединиться с Васильевским островом, надо было просить группу «Б». И наконец, когда отвечала соответствующая группа, абонент называл номер. Но, в общем, вся эта процедура проходила быстро и спокойно.

Несколько слов о том, как выглядели лесновские жители, как они держались, как одевались. Конечно, все люди были очень разными, но в памяти осталось общее впечатление приветливости. Никто не толкался при посадке в транспорт, все шли строго по очереди. Автобусы подходили к самому поребрику, чтобы было удобнее войти и выйти. Всегда уступали место тем, кто вошел с передней площадки, а входили там только те, кому действительно тяжело было ехать стоя. Так было не только в Лесном, так было до войны по всему городу. Какое-то время так продолжалось и после войны, до начала 1960-х годов, когда все это внезапно нарушилось и общество стало жить по каким-то другим законам.

В большинстве своем в Лесном жили люди с небольшим достатком, одевались скромно, но аккуратно. Я помню, в школе у нас даже в мыслях не было щеголять друг перед другом модной одеждой. Многие девочки поверх простенького платья носили сатиновый черный или синий халат, причем иногда даже с заплатанными локтями. Обычно были один-два выходных наряда, туфли на каблуке – и только. На обувь в прежние времена надевали галоши, резиновые или суконные низкие боты. Они почти не грели, и поэтому многие даже в холода ходили в одних туфлях. Старшие девочки и взрослые носили высокие фетровые боты на кожаной подошве. Они были очень скользкими, и женщины в них скользили и часто падали. Только после войны появились «румынки» – короткие теплые сапожки на меху или байке. Высокие сапоги на меху стали носить значительно позднее – в конце 1950-х годов. В морозы большинство жителей Лесного надевали валенки.

Мне довелось жить в Лесном всю жизнь, я помню его с конца 1920-х годов. За это время Лесное сильно менялось.

В годы НЭПа появились продавцы с лотками и очень привлекательными для детей товарами. Например, один из них продавал небольших парафиновых лебедей, причем предлагались на выбор: белые с красными носами и зеленые с черными носами. Поблизости от нашего дома часто появлялся старик с большой корзиной сластей. Но, наверное, он продавал их слишком дорого. Каждый раз мама мне говорила, что мы покупать не будем, потому что «конфетки у него без бумажек, и поэтому грязные».

Большим событием для местных жителей было открытие частной булочной-пекарни. Она располагалась в небольшом одноэтажном доме на нашей стороне Старо-Парголовского проспекта, на углу, стоило только перейти Малую Объездную улицу. Как только покупатель входил в магазин, ему помимо выставленных там товаров сразу же выносили из пекарни горячие булки, сдобные булочки и баранки. Мама возила меня в эту булочную на детских саночках, чаще всего вечером. Мягко светили фонари на сугробы снега, все было очень таинственно. Задолго до приближения к цели нашего путешествия в воздухе начинало пахнуть печеным хлебом.

Кстати, о запахах. Воздух в Лесном был очень чистый, и улавливались малейшие запахи. Иногда, обычно к вечеру, появлялся запах хлеба, значит, ветер начал дуть от хлебозавода, то есть с юго-востока, и по этому запаху можно было предположить, что дождя завтра не будет, погода изменится к лучшему. Если же ощущался приторный запах леденцов или карамели, ну уж тут наверняка погода установится хорошая – это дул южный ветер и приносил запах от конфетной фабрики Ландрина (ныне – фабрика Микояна).

Лесное резко изменилось во время войны. Более половины домов были разобраны на дрова, остались пустыри, поросшие травой, фундаменты. Сломали ограды, стало меньше садов. Наш дом летом 1942 года тоже предназначался на слом, и только находчивость моего отца спасла его от разрушения. Отец написал заявление в райсовет о том, что наш дом является историческим памятником и поэтому подлежит охране.

Обоснованием такого заявления послужило следующее обстоятельство. За нашим домом, параллельно Старо-Парголовскому проспекту, проходила улица, носившая название «Новая». Незадолго до войны ее переименовали в улицу

Пропаганды. Никто не знал, откуда взялось это название и почему именно тогда переименовали улицу. Так вот, в заявлении отец написал, что эта улица была переименована потому, что в подвале нашего дома в дореволюционные годы находилась подпольная типография, организованная Молотовым, учившимся тогда в Политехническом институте. В этой типографии печатались прокламации. Выход из подвала обращен на Новую улицу, вот почему ее и назвали улицей Пропаганды. В заявлении указывалось, что остатки печатни долго сохранялись в подвале и жильцы дома их видели. Все, конечно, подписались под таким заявлением, никому не хотелось переезжать в город, где было жить труднее и опаснее.

Опишу еще несколько эпизодов из блокадной жизни, так или иначе связанных с Лесным.

О том, как доставали воду. Колодцы действительно были в каждом дворе, но их давно не чистили, потому что на улицах установили водопроводные колонки. Кроме того, зима была очень холодная и большая часть колодцев вымерзла. Вода, и то в очень небольшом количестве, накапливалась лишь в некоторых из них. Один из таких колодцев был сравнительно недалеко от нас. Но воды там хватало всего на несколько утренних часов, поэтому за водой надо было ходить рано, часов в семь утра, но уже и тогда к колодцу стояла очередь. Люди были очень слабыми, и когда доставали воду, она расплескивалась из ведра и тут же замерзала. В результате этого вокруг отверстия в колодце образовывался большой ледяной холм, а само отверстие так суживалось, что не пропускало ведра. Чтобы достать воду, надо было вскарабкаться на холм, лечь на живот и воду доставать маленькой консервной банкой, привязанной к веревке. Банка эта тоже с трудом проходила в отверстие, вода постоянно расплескивалась, и ведро наполнялось очень медленно. А очередь в потемках понуро и молчаливо ждала…

После доставки воды я отправлялась в школу. Проходить надо было снова мимо колодца, но очереди уже не было, потому что вода кончалась. В самые холодные месяцы первой военной зимы мы учились в школе, расположенной в бывшем Коммерческом училище, около Серебки. Отапливалась всего одна комната, в ней занимались одновременно четыре разных класса – 10, 9, 8 и 7. Каждый класс имел свой угол. Мы, как старшие, занимали угол с печкой, и нам в постоянное пользование отводилось полдоски. Посередине комнаты стоял стол, за ним сидела заведующая учебной частью. Ей хорошо было видно все, что делается в ее «школе».

В нашем классе собирались человека три-четыре, максимум – пять-шесть. Долго вместе с учительницей (а учителями были только женщины) грелись у печки, делились новостями. Случалось, что кто-либо из нас не приходил в школу несколько дней, а потом оказывалось, что – умер. А ведь только что был на ходу, что-то обменивал из вещей на продукты, ходил по деревням на лыжах. Некоторые, наоборот, долго лежали дома, немного поправлялись и снова приходили в школу.

В других классах ребят набиралось еще меньше – один-два, иногда три человека. Они по очереди использовали оставшуюся от нас половину доски. Занятия проходили обычно только до большой перемены, когда в школу привозили так называемый «суп». По сути, это были кожурки от гороха в мутной, но теплой водичке. Это случалось не каждый день, но на всякий случай у меня всегда была с собой пол-литровая банка. В нее вливали поварешку супа, я прятала банку за пазуху и шла на работу к отцу. Он выпивал суп, и мы отправлялись домой – один ходить он почти не мог из-за слабости. К весне и я стала ходить с трудом, досчитывала до 50 или 100 и после этого останавливалась. Но тут начало светить солнышко, стало теплее и как будто полегче. Я поступила работать к отцу в оранжерею, где выращивали для госпиталя лук, и стала получать рабочую карточку.

Весной в наш класс пришли несколько пареньков. Они всю зиму лежали дома, а потом немного отошли. Мы все вместе ходили собирать траву – крапиву, лебеду, корни одуванчика – для супа. В конце мая были настоящие экзамены, но уже в другом помещении школы – на проспекте Раевского. Как ни странно, но экзамены были очень серьезными, особенно по математике. Всего окончили десятый класс 15 человек.

Каким-то чудом в нашей семье все остались живы. Умер только кот, и умер, как настоящий блокадник. Вообще, животных в Ленинграде не оставалось – всех съели. Не стало также мышей, крыс, птиц. За кота нам давали два отреза бостона на костюм, а тогда этот материал был самым дорогим. Мы делились едой с котом как могли. Он сильно похудел, но был достаточно бодрым. И вдруг оказалось, что в оранжерее появились мыши. Мы очень обрадовались – хоть кто-то из нас будет сытым, и отнесли кота ловить мышей. Но с ним случилось то же, что с отъезжающими по Дороге жизни. Эвакуированным на берегу Ладоги выдавали сухой паек на несколько дней. Истощенные, изголодавшиеся люди не могли удержаться, съедали весь хлеб сразу и – умирали.

Всегда, когда я бывала на рынке, ассортимент товаров был примерно одинаковый, бедный и сомнительный. Очень редко продавались несколько картофелин, капустные листья. Более съедобные продукты шли в обмен на табак и водку, их иногда выдавали нам по карточкам.

Наиболее дорого стоили плитки столярного клея. Из них варили кисель, но есть его было опасно. Были случаи мучительной смерти из-за непроходимости кишечника.

Говоря о том, чем питались блокадники, нельзя не упомянуть об одной истории, также непосредственно связанной с Лесным. Летом 1942 года, когда уже не было такого лютого голода, я обратила внимание на какое-то необычное движение по Большой Спасской улице. Пассажиры выходили на остановке из трамвая и шли по направлению к кладбищу, а навстречу им двигались нагруженные мешками, очень довольные люди. Они останавливались, что-то объясняли, показывали пальцами, куда надо идти.

Нагруженные люди постоянно жевали, и лица у них были невероятно грязными. В вагоне трамвая они доставали из мешков какие-то темные глыбы, угощали кондукторшу и пассажиров. Говорили, что на овощебазе около кладбища, под землей, обнаружили… творог. И такой там большой слой творога, всем хватит. Он жирный, но почему-то очень темный. Наверное, потому что долго лежал. Давали советы, как лучше печь из этого «творога» лепешки.

Некоторые пассажиры приезжали за «творогом» несколько раз. Паломничество на овощебазу кончилось только тогда, когда полностью был выбран из-под земли весь слой так называемого «творога». Людям не приходило в голову, что не может просто так, под землей, лежать творог. В действительности это был слой торфа.

В начале 1950-х годов в Лесном началось строительство типовых каменных домов. Сначала строили пятиэтажные «сталинские» дома с высокими потолками и большими квартирами, но большей частью коммунальными. В конце 1950-х годов перешли к постройке «хрущевок»: сначала кирпичных, а потом – панельных. Потолки в этих домах стали низкими, а квартиры – маленькими, но зато отдельными для каждой семьи. К концу 1960-х годов стали появляться и другие типы зданий. Почти все деревянные дома снесли.

Большинство жителей хотели как можно скорее переехать в каменные дома, потому что старые деревянные приходили в ветхость, их не ремонтировали, жить в них было неудобно и холодно. Были даже случаи, когда поджигали сараи вблизи дома в расчете, что сгорит и сам дом, а жильцы тут же получат ордера на новые квартиры. Другие же с большой печалью покидали насиженные места, клочки земли с огородами: переселяли в основном не в рядом строящиеся дома, а в другие, еще не благоустроенные районы новостроек.

Сейчас район Лесного весь застроен. Он выглядит красивее, чем другие, нет монотонности в архитектуре и расстановке зданий, гораздо больше зелени. Но огромное количество транспорта, большие тяжелые грузовики, отравляющие воздух выхлопными газами, непрерывный шум – все это резко ухудшает состояние района. Гибнет Сосновка, превращенная теперь в парк, умирают деревья в парке Политехнического института. Особенно болеют и гибнут сосны. Лиственные деревья пока держатся. Нравы жителей резко изменились: ломают кусты, вытаптывают газоны, разламывают скамейки во дворах и скверах, везде валяется мусор. Люди – злые, недоброжелательные. Настоящих ленинградцев, а тем более – старых петербуржцев, почти не осталось. Исчезли не только дома и улицы – исчез дух Лесного…

ДОМ ТАХТАРЕВА И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Дмитрий Васильевич Семенов

Об авторе:

Родился в 1929 году. В 1955 году окончил математико-механический факультет Ленинградского государственного университета. Занимался программированием, обслуживанием, наладкой, ремонтом и модернизацией первых в Советском Союзе крупных вычислительных машин; преподавал высшую математику.

Дмитрий Васильевич – настоящая энциклопедия старого Лесного. До мельчайших подробностей помнит он свои детские и юношеские годы, проведенные здесь. Его память уникальна: сегодня, спустя почти семьдесят лет, он с точностью чертит схемы построек не только в собственном дворе на Институтском проспекте, возле Серебряного пруда, но и соседних кварталов.

В Лесном Дмитрий Васильевич Семенов – с самого рождения. Его родной дом, в котором он прожил сорок лет, сохранился до сих пор: старожилам Лесного он хорошо известен под именем «дом Тахтарева». Современный его адрес – Институтский пр., 18. Историю этого участка Дмитрий Васильевич изучил досконально.

Родной дом на Институтском

Участок земли длиной 120 метров, на котором стояли четыре дома под номером 18 по Институтскому проспекту, принадлежал первоначально Федору Ивановичу Малютину (1853–1918). Он происходил из крестьян Архангельской губернии, окончил в Петербурге Лесной институт, работал столоначальником (начальником отдела) Лесного ведомства.

^{«Годовой отзыв об успехах и поведении» ученика 4-го класса Коммерческого училища в Лесном И. Малютина за 1917–1918 гг. Из архива В.И. Семенченко}

Первая жена Федора Ивановича была на несколько лет старше его. Умерла она рано, детей у них не было. В 1893 году супругой Федора Малютина стала Анна Алексеевна Перегудова (1871–1942), ставшая Малютиной. В их семье появились две дочери и три сына. В 1895 году родилась дочь Анна, в 1897 году – Ольга, в 1899 году – сын Николай, в 1901 году – Михаил, в 1903 году – Иван. Судьба разбросала их всех далеко друг от друга.

^{Ф.И. и А.А. Малютины. Фото 1893 г. Из архива В.И. Семенченко}

Обе дочери окончили Институт благородных девиц на Фонтанке, вышли замуж за поляков братьев Гердзеевских, выпускников Политехнического института, ив 1918 году уехали с ними в Польшу. Судьба двух сыновей сложилась трагически: Михаила расстреляли белые под Мурманском в 1919 году, Николай погиб в 1938 году в Белграде. Иван окончил Коммерческое училище в Лесном, начинал учиться в мореходном училище, но затем пошел на курсы конструкторов Русско-технического общества им. Калинина и окончил их в 1930 году. Впоследствии, с 1930 по 1963 год, он работал на заводе им. Энгельса (объединенного потом со «Светланой») – сначала конструктором, потом ведущим конструктором группы.

^{Семья Малютиных: Федор Иванович, Анна Алексеевна, дети Александра, Ольга и Николай. Институтский пр., 20. Фото 1900–1901 гг. Из архива В.И. Семенченко}

В 1900 году на северном берегу Круглого пруда была построена часовня Петра и Павла. Федор Иванович Малютин принимал активное участие в организации строительства церкви Петра и Павла на средства прихожан напротив часовни на другом берегу пруда. Построили церковь в 1901 году^[42].

^{Ф.И. Малютин (верхний ряд, третий слева) и А.А. Малютина (нижний ряд, крайняя справа) с семействами Ососковых (верхний ряд, первый и вторая справа), Яшновых (верхний ряд, второй слева и нижний ряд, вторая справа), Михайловской (нижний ряд, вторая слева) и Перковской (нижний ряд, первая слева)}

^{Дача Ососкова, работавшего в Министерстве уделов, находилась на углу Большой Объездной и Лесной улиц. Дом Яшнова, служившего в Главном управлении Саратовским лесным округом, стоял на Английском пр., 39. Дача Михайловских находилась в Широком пер., 5.}

^{На обороте фотографии подпись: «Фед. Ив. и Ан. Алекс. Малютиным на память о 26 апр. 1907 года от Ососкова». Из архива В.И. Семенченко}

Для Малютиных этот храм имел особое значение: с ним были связаны многие важные события семейной истории…

Как уже говорилось, на участке Малютина стояло четыре дома. Слева на участке располагался большой двухэтажный бревенчатый дом с хорошей отделкой. Он был обшит вагонкой, а под ней был утеплен войлоком и рубероидом. Со стороны улицы находилась большая двухэтажная веранда по ширине дома с узорчатыми рамами и цветными стеклами. Пространство парадной лестницы также закрывалось узорчатыми рамами с цветными стеклами. Фундамент был сложен из известковых плит ниже уровня земли, а выше – кирпичный.

Позади этого дома стоял маленький двухэтажный бревенчатый дом. По-видимому, он предназначался для прислуги и дворника. На другом краю участка, на углу Лесной улицы, находился небольшой двухэтажный бревенчатый дом с верандой, почти квадратный. Слева от него стоял довольно длинный одноэтажный бревенчатый дом с верандой в сторону улицы. Все три дома, как и большой двухэтажный, были обшиты вагонкой.

В сентябре 1903 года Федор Иванович Малютин продал левую половину своего участка вместе с постройками, стоявшими на нем, генерал-лейтенанту Михаилу Константиновичу Тахтареву – профессору Михайловской артиллерийской академии, члену артиллерийского комитета при Военном министерстве. Уходя в отставку, он решил поселиться в пригороде и сразу переехал жить в Лесной.