Текст книги "Лесной исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

По этому переулочку или дальше, дворами, мы выходили на Пустой, а там до школы было уже рукой подать.

До сих пор помню ощущение того утра первого сентября, солнечного и уже чуть прохладного, когда мы, первоклассники, разбившись по буквам – а букв у тех первых классов было до «д» или даже до «е», – стояли парами между колоннами перед входом в вестибюль начальной школы. Обратившись лицами к нам, наши будущие учительницы проводили перекличку и выравнивали наш строй. Я заметила, что у всех других классов учительницы были молодые, а у нас – строгая пожилая дама, с почти седыми волосами, блинчиками косичек уложенными на ушах. Поля ее ажурной шляпы шевелил ветерок. Ее звали Ольга Андреевна. С ее возрастом меня примирила мысль, что она и есть «главная» учительница, так же как и главная буква «а». Она поставила меня в пару с Андрюшей Лаврухиным (а может быть, так поставили нас мамы, которые были знакомы, он тоже ходил в детский сад, только в английскую группу). С ним мы потом сидели за одной партой. Он был круглым отличником, а я – не круглой.

Жаль, что детям в нашей замечательной школе пришлось проучиться совсем недолго, наверное, ни один класс не прошел в ней от первого до десятого. Во время войны там размещался госпиталь, потом здание занял Институт телевидения, и, как ни бился наш бывший директор Лаврентьев, орденоносец и герой Гражданской войны («хромой Лаврентий»), как ни обивал всевозможные пороги, детям школу так и не вернули.

Только вспомнив первоначальный облик этого здания и его предназначение, можно понять теперь, что оно было одним из лучших произведений архитектуры конструктивизма. Несмотря на графический лаконизм и строгость его художественного решения, оно производило впечатление размаха и простора. При этом – максимальная функциональность, до мельчайших деталей продуманная планировка, какой-то особый комфорт, эстетика геометрии. Все здание школы соразмерно разделялось на две части: большую – для старших классов, и меньшую – для начальных. Автономность каждой из них подчеркивалась перепадом этажей, но они соединялись внутренней лестницей со стеклянными дверьми на площадках. Около них на переменах стояли дежурные. У каждого крыла был свой отдельный вход и свой вестибюль, старшие поднимались на широкое полукруглое крыльцо, а мы проходили через портик с прямоугольными колоннами под спортивным залом.

^{Первая школа Выборгского района, конец 1930-х гг. Фото из личного архива С.П. Николаевой}

Первый этаж старших классов шел на один пролет выше нашего, под ним, в цокольном этаже, – огромная столовая, куда нас приводили на большой перемене. Столы уже были накрыты нашими дежурными мамами. У каждого класса был свой стол.

Когда я училась в первом классе, в столовой, через проход от нас, стояли столы третьих классов. За одним из них, лицом к нам, всегда сидел Юрка Петров, мой товарищ по детскому саду. За столом он почти никогда не молчал, что-то громко восклицал и смешил весь свой класс, в общем – очень воображал. Меня он совсем не замечал, я понимала: как можно знаться с такой мелюзгой, да еще девчонкой!

Ни он, ни я не могли и предположить в те дни, что осталось нам проучиться в этой школе только два года, и что мы уже никогда ее не окончим, и что, когда начнется война, он потеряет все – и дом, и своих родителей, останется один и попадет к немцам. Потом все же какими-то неведомыми путями вернется в наш город, будет учиться не в школе, а в ремесленном и техникуме и окончит университет. Он переедет в Гатчину и всю свою жизнь свяжет с Институтом ядерной физики имени Константинова. Однажды он получит престижную международную премию и тогда сможет даже осуществить золотую мечту своего детства – немного пожить на необитаемом острове в Тихом океане.

В нашей школе на половине старших, сразу за вестибюлем, был большой зрительный зал со сценой и огромным экраном. Когда отмечали одну из годовщин образования Советского Союза, каждый класс представлял какую-либо республику. Мы были киргизами. Вожатая нашего класса сказала, чтобы каждому дома сшили или достали национальный костюм. Девочкам велели заплести много косичек. С косичками у меня было плохо.

В школе, над крышей, была даже обсерватория, но я в нее так никогда и не попала. Я только иногда думала, что, когда буду в старших классах, узнаю, как там внутри, и посмотрю на Луну и звезды. Как ни странно, но в третьем классе, когда нас приняли в пионеры, я мечтала полететь на Марс, засыпая, фантазировала и представляла картины полета. Возможно, что один только вид этой обсерватории, на которую я так засматривалась в детстве, послужил началом сохранившегося на всю жизнь интереса к тайнам звездного неба.

Наш деловой дентр

К началу 1930-х годов стиль конструктивизма в Лесном был отмечен еще двумя замечательными строениями. Это круглая баня и поликлиника на углу Институтского и 2-го Муринского проспектов. Они существуют и поныне, но претерпели изменения. Поликлиника надстроена, произошли в ней и внутренние переделки. На втором этаже не стало просторного холла с зимним садом, которому функционально и служила главная архитектурная достопримечательность здания – стеклянная стена-окно над козырьком центрального входа. В первоначальном виде сохранилась лишь лестница с расходящимися маршами^[22].

^{В 1930-е гг. трамвай 18-го маршрута стал ходить по прямой мимо особняка Котлова}

Круглая баня, которая стоит сейчас на обочине площади Мужества, и в те времена как бы замыкала собой располагавшийся здесь старейший центр нашей лесновской цивилизации. Таким же функционально значимым центром он, безусловно, был и для жителей района Гражданки – противоположной от нас стороны. Не знаю, как они именовали его в своем обиходе, но мы, лесновцы, называли его Спасской^[23]. Никакой площади тогда еще на этом месте не было, скорее оно представляло собой нечто вроде «Пяти углов». Однако «углов» здесь было больше: тут сходились, да еще и не совсем в одной точке, – три проспекта и пять улиц^[24].

^{Белый дом с башенками. Первоначально трамвайные пути были проложены здесь и огибали этот дом. Фото начала XX в.}

На «Спасской» соединялись трамвайные маршруты из «города» – восемнадцатого, шедшего с Петроградской стороны по 2-му Муринскому, девятки и двадцать пятого с Литейного и Лесного через Кушелевку. Интересно, что первоначально трамвайные пути проходили и круто поворачивали именно в том месте, где они соединяются на площади Мужества и сейчас. Но в 30-е годы прошлого столетия линию восемнадцатого маршрута спрямили: трамвай стал чуть-чуть не доходить до конца проспекта и почти под прямым углом сворачивал на Дорогу в Сосновку, проходя при этом перед самым особняком Котлова и пересекая начало Старо-Парголовского проспекта. Здесь, на углу Старо-Парголовского и Дороги в Сосновку, как раз сходились тогда маршруты и была последняя трамвайная остановка перед кольцом у Политехнического.

^{Тот же белый дом с башенками со стороны Малой Спасской и Старо-Парголовского проспекта. Начало 70-х гг. XX в. Из архива Н.В. Суровой}

Вновь проложенный отрезок трамвайных путей оказался своеобразной естественной границей, отсекавшей от проспектов несколько крайних домов. И уже казалось, что они стоят не в определенном порядке, а сами по себе, по одному или по два, в каком-то застывшем хороводе с такими же несколькими домами обеих Спасских улиц.

^{«Молокосоюз». Фото К.З. Овчинникова, 1970 г.}

Нам, детям, обитавшим по другую сторону путей, это место представлялось каким-то особым, отдельным миром, где все было не так, как у нас. От всего нашего утопавшего в зелени деревянного царства оно отличалось необычными для нас домами: каменными, высокими. Стояли они неприкрытыми, все напоказ, потому что никакой зелени – ни деревьев, ни кустов вокруг них не росло.

Самый большой из них, белый, оштукатуренный, и с башенками, и с эркерами, стоял в центре, скрепляя собой все пространство вокруг. Своими фасадами дом выходил на три стороны: боковыми – на Старо-Парголовский и 2-й Муринский проспекты, центральным – на Малую Спасскую (соответственно он имел и тройной адрес: № 2—18–52). От него начинались их расходящиеся лучи. На первом этаже здания располагались сберкасса, булочная, продуктовый магазин, парикмахерская и 21-е почтовое отделение. Когда-то именно этот дом объезжал со всех сторон впервые появившийся в Лесном трамвай.

На противоположной стороне 2-го Муринского – тоже угловой и трехэтажный дом из бурого кирпича. В нем – кинотеатр «Миниатюр», галантерейный и книжный магазины, а на втором этаже – аптека. У него был какой-то совсем казенный вид: гладкие кирпичные стены со скучными рядами одинаковых высоких окон, что-то вроде казармы или фабричного здания.

^{На первом этаже был кинотеатр «Миниатюр», на втором – аптека. Вдали – «Молокосоюз», 1970-е гг. Фото из архива Н.В. Суровой}

Несколько в стороне выступал тоже угловой, светлый и остроносый, как корабль, «Молокосоюз» – так называли по вывеске и магазин, и сам дом. Магазин расходился на оба крыла, вход – с угла, под эркерами. Одна сторона дома выходила на 2-й Муринский, другая через пустырь смотрела на Малую Спасскую и круглую баню. Справа от нее чуть поодаль – керосиновая лавка со всевозможным хозяйственным товаром. Почему-то в детстве мне очень нравилось ходить в керосиновую лавку, там можно было долго рассматривать различные бытовые вещицы, но главное – очень нравился запах керосина (и знаю, что не только мне одной). Стояла и вдыхала, наблюдая, как продавец в кожаном фартуке черпает узким ковшиком маслянистую жидкость из цинковой прямоугольной ванночки, вделанной прямо в прилавок, которая одновременно наполнялась из открытого крана.

С левой стороны от бани, почти на соединении Малой Спасской и Большой, стоял кирпичный двухэтажный домик с широким полукруглым окном внизу и с вывеской над ним – «Культтовары». В этом магазине мы покупали все, что нужно было для школы. Когда-то здесь же, совсем рядом, стояла и деревянная часовня, но в моей памяти она почему-то не сохранилась, а может быть, я ее просто не застала.

^{Магазин «Культтовары». Фото начала 1960-х гг.}

Странно, но тогда, в детстве, мне никогда не приходило в голову, что во всех этих домах на верхних этажах тоже жили люди. Мне представлялось, что Спасская существует только для того, чтобы можно было ходить в кино, в аптеку и магазины, в баню, наконец, или – «к трамваю».

И вот теперь памятником этого былого мира осталась только круглая баня (архитектор А.С. Никольский), она же и памятник градостроительной архитектуры начала 1930-х годов прошлого века. Внешний облик бани полностью сохранился, но совершенно беспощадно обошлись с ее интерьерами. В когда-то прекрасный и просторный зал вестибюля как бы задвинули целый двухэтажный сарай, так что для прохода оставлены только две узкие щели: одна – вход, вторая – выход. Такая вот «уплотнительная застройка» внутри! А ведь, по всей видимости, архитектурно этот зал был задуман как некое внутреннее свободное пространство, как воздушный бассейн для роздыха перед выходом на улицу. А как смотрелся этот зал – весь белый! Его задняя стена казалась сценой: по бокам кулисы наружных лестниц, соединявшиеся на самой высоте полоской балкона, в центре его стеклянная дверь парикмахерской, под навесом балкона – широкая стойка, где продавали газированную воду и пиво в разлив, из краника. И здесь, и в поликлинике это были не просто интерьеры, а настоящая внутренняя архитектура и прекрасный дизайн – сочетание формы и функции. И, видимо, не случайно в городских реестрах все эти три здания – школы, поликлиники и бани – значатся памятниками истории и культуры, состоящими под охраной.

Здесь же, на подходе к площади Мужества со стороны проспекта Тореза (Старо-Парголовского), затерялся и еще один скромный памятник архитектуры Петербурга – особняк Кот-лова, или, как его называли в народе, «дом Шаляпина». Тот самый особняк в стиле модерн, который много лет торжественно открывал собой Старо-Парголовский проспект (замыкал проспект знаменитый дом Бадмаева – белый каменный дом с остроконечной башней за таким же белым глухим забором; он стоял на самой высокой точке Поклонной горы в окружении сосен и был прост и строг, как монастырь).

В особняке Котлова в довоенные годы размещалась известная всей округе библиотека имени А.С. Серафимовича, она продолжала работать и во время блокады. Теперь в нем другие хозяева, а сам он из-за, казалось бы, незначительных перестроек утратил часть былой красоты. Однако он, как здания круглой бани и 1-й школы, отнесен к памятникам истории и культуры и находится под охраной государства (в 2001 г. включен КГИОПом в «Перечень вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность» под № 688).

На протяжении многих лет я знаю это слово – «охрана», но так и не могу узнать и увидеть, что такое «охрана» в действии? В чем она состоит применительно к нашим памятникам – Лесного, Удельной, Озерков, Шувалова, Коломяг?

По Институтскому, мимо Серебки…

В ближайшем нашем окружении, за исключением застройки пустыря стандартными домами, в 1930-е годы никаких изменений не происходило. На противоположной стороне проспекта в сосновой рощице все так же стояла голубоватая, в два этажа, с верандами, «дача банкира Соловейчика» (потом ее называли просто «дом Соловейчика», он простоял до шестидесятых, незадолго до этого кто-то приезжал из-за рубежа посмотреть на «свой» дом). За ним, в сторону Сосновки и Поклонной, два двухэтажных дома с чертами европейского стиля: с высокими фронтонами и диагональной опояской стен, примечательной еще со времен средневековья – сказывалась близость Финляндии.

Все оставалось почти неизменным и со стороны Малой Объездной. В этом уголке Лесного особенно долго хранился патриархальный дух прошлого. Здесь больше, чем где бы то ни было, оставалось еще таких дачек, особнячков, где жила память былого, и не только память, казалось, сами люди здесь задержались в прошлом и умели жить в нем, они словно существовали в параллельных мирах – настоящего и прошлого одновременно. Конечно, ни в пять, ни в десять лет я ничего не могла ни знать, ни слышать о параллельных мирах, но ощущение чего-то подобного было.

Похожие чувства я испытывала и в те минуты, когда встречала во дворе Милитину Максимовну с ее собачками, и у Кроугов, и когда рассматривала картинки в «Ниве». И даже каждый раз у нас дома, когда я заходила в бабусину маленькую комнату, где в изголовье кровати, в дальнем углу, всегда горела лампада перед иконой, а постель была застелена так, что казалось, под розовым пикейным покрывалом был железный каркас, где все, как в музее, стояло строго на своих местах. Там была швейная машинка «Зингер», которая жива и работает до сих пор, а над старинной этажеркой с чудесными вазочками и фигурками висела репродукция пейзажа Рейсдаля.

Между нашими дворами и домами на Малой Объездной раскинулся уже упоминавшийся парк Турчиновича, через него проходили все наши главные пути. От него и начиналось это погружение в страну былого. Он и сам был словно воспоминание о незнаемом. В верхней его части, вдоль дорожки к Яшумову, несколько лиственниц – сохранившийся кусочек аллеи. Ближе к Старо-Парголовскому – акация и низкорослая, заброшенная сирень, которая уже не цвела, на склоне – одиночные стройные сосны и обрыв, обнаживший песчаную осыпь, еще ниже – остатки куртин высокого кустарника с лаково-вишневыми прутьями стеблей. Ближе к нашим домам ряд старых берез, их могучие стволы невозможно было обхватить. В самом низу, по углам, два прудочка, с нашей стороны совсем маленький и круглый, над ним две сросшиеся березы, второй, всегда в тени, уже на задворках Объездной, продолговатый и мелкий, иногда в нем плавали утки. Ни в том, ни в другом никто не купался: все ходили на Серебку, а потом и на Бассейку.

Во всем, что еще оставалось от этого пейзажного парка, едва угадывалась былая стройность ландшафтно-архитектурного замысла. В полной своей силе и красоте сохранилась тогда лишь дубовая роща – с десяток могучих раскидистых деревьев и лужайки среди них. Она замыкала собой заброшенный парк, вдоль нее шла дорога к Институтскому.

Я часто думала тогда: «Кто такой Турчинович? Где же он теперь?» Турчинович был в моем детстве только звуком, за которым виделось какое-то смутное облако, отлетевшее от облака большего и еще сохранившего едва зримые черты – от парка Турчиновича. Конечно, и даже, наверняка, был раньше и дом, но уже никто не говорил при мне «дом Турчиновича», поэтому Турчинович «отлетал» в моем воображении прямо от парка.

Дорога шла дальше вдоль ограды дачи Данилевского и выходила на соединение Малой Объездной с окончанием Институтского проспекта. За сохранившимся домом Данилевского был еще один особняк, его, как корона, украшала балюстрада открытого балкона. В конце 60-х годов он пошел на слом, хотя застройке совсем не мешал: соседние девятиэтажки уже стояли.

На Малой Объездной (теперь это продолжение Институтского проспекта), в том месте, куда подходила давно уже не существующая Новая улица, расположилась таинственная «Лепта». Так назывались в нашем обиходе два совсем непохожие друг на друга строения – деревянное и каменное. Первое из них выглядело, как праздничная игрушка, – цвета свежей травы, с витражной галереей по второму этажу и открытой верандой под ней, почти сплошь увитыми диким виноградом. Этот нарядный дом стоял в самом торце Новой улицы, и, если идти по ней от Спасской, он был виден издалека. В 1930-е годы в нем еще действовала домовая церковь.

Главное здание «Лепты» – предельно простое, серое и квадратное, каменной глыбой возвышалось чуть поодаль, в глубине двора. Там и находились когда-то помещения и классы приюта для детей-сирот, созданного благотворительным обществом «Лепта». Позже там занимались ученики младших классов Коммерческого училища. Во время войны в этом здании размещался склад медикаментов, поступавших в нашу страну по ленд-лизу^[25].

Здесь же, напротив и чуть ниже, на углу Малой Объездной и Институтского, стояло и само здание бывшего Коммерческого училища, возникшее в самом начале XX века, бревенчатое и кирпичное – в центре^[26].

Училище во многом было уникальным учебным заведением, сумевшим аккумулировать в себе передовые педагогические идеи и привлечь многих талантливых ученых и преподавателей. В нем впервые широкое применялись новые для той поры методы наглядности и предметности в педагогическом процессе. Они основывались на самостоятельной работе учеников в школьной лаборатории и во время экскурсий. Использовался экскурсионный метод работы с учениками, познание родного края путем экскурсий. Славилось училище и школьной самодеятельностью. Именно здесь в 1916 г. возникла первая краеведческая организация нашего города – «Кружок изучения Лесного». Идейным организатором и вдохновителем кружка являлся преподаватель училища Михаил Яковлевич Рудинский. Важную роль в деятельности кружка сыграли учителя русской словесности Марк Константинович Азадовский и Владимир Александрович Трофимов. В 1920-х годах училище преобразовалось в 168-ю единую трудовую школу, в ней учились мои родители и дяди. Моя мама окончила школу в 1926 году, о чем сохранилось удостоверение Ленинградского губернского отдела народного образования. Во время войны одно крыло здания сгорело. В оставшейся половине потом был детский дом. В 1960-е годы все разобрали до конца.

^{Коммерческое училище. Фото начала XX в.} 

Новая улица была типичной улицей старого Лесного. Летом она, как и все другие улочки «на задворках» его магистральных проспектов, утопала в цветущих садах. В августе за чертой штакетника вставало роскошное царство георгин. Они провожали лето и стояли до первых заморозков. Сады украшали дома, а дома украшали сады, как самоцветы в оправе. На Новой улице жила Нина Грессерова. Ее мама была первой красавицей Лесного. Когда она работала кассиршей в магазине, случалось, что мужчины, отходя от кассы, останавливались в сторонке, как будто задумавшись или что-то пересчитывая в уме, на самом деле не в силах оторвать от нее глаз.

^{Открытка, присланная деду на адрес Коммерческого училища из Самары от И. Акулова, 1914 г. И. Акулов (1888–1937) – советский партийный государственный деятель. Активный участник большевистского подполья, с 1913 г. – член Исполнительной комиссии Петербургского комитета РСДРП. Репрессирован, реабилитирован посмертно}

Настоящими самоцветами сверкали витражи башенки с флюгером ближайшего к нам домика на Новой. Она поднималась над верхним его этажом продолжением таких же закругленных веранд. Дом был невелик и строен, он стоял в глубине участка. Стены его, фигурно обшитые побуревшей от времени рейкой, лоснились, как бока шантеклера^[27]. Он и смотрел из глубины своего двора как-то по-петушиному – настороженно и гордо, в полном сознании собственного достоинства.

А напротив, со стороны Старо-Парголовского, угловой одноэтажный, на высоком фундаменте и широко развернутый на обе улицы, дом цвета сизокрылого голубя. На нем всегда задерживался взгляд, и я долго не могла понять, что же в нем такого? И вдруг однажды увидела: его окна! Среди них не было двух подобных, каждое имело свой особый рисунок. Было и широкое, трехстворчатое, и двойное – из узких раздельных полосок, и со срезанными углами… И вот уже видишь их общий ладный узор, и хочется каким-то волшебным образом проникнуть вовнутрь, в этот скрытый, но обозначенный ими уют. А перед ними – завеса из кустов сирени и жасмина…

По Институтскому, прямо примыкая к территории Коммерческого училища, – дом Кайгородова. Тогда он еще оставался архитектурной доминантой этой части проспекта. Особняк в стиле раннего модерна, с полукружьем над парадным входом, с орнаментом из водяных лилий под кровлей, он выглядел и сдержанно-скромным, и праздничным одновременно. Он стоял привольно, вместе с окружавшим его садом и нависавшими над ним кронами деревьев образуя великолепную пейзажную картину. Зеленый цвет живой природы не уходил из нее даже зимой: его удерживали ели, стоявшие около южных террас.

^{Свидетельство об окончании 168 трудовой школы М.Л. Кравченко}

Мы проходили здесь очень часто – и в поликлинику, и в магазин, или к 18-му трамваю «на Круглый», и просто гуляли у Серебки, но картина эта не стиралась, встреча с домом Кайгородова каждый раз вызывала ощущение новизны и радости. Особенно волновал меня в самом раннем детстве этот бордюр из лилий…

^{Учащиеся старших классов 168-й трудовой школы (Коммерческого училища) на уроке физкультуры. В верхнем ряду шестой справа – Г. Трофимов, в центре шестая слева – М. Кравченко. 1925/26 учебный год}

«Дом Кайгородова» – все жители старого Лесного произносили эти слова с уважением и гордостью. Знали, что Кайгородов – наша знаменитость, известный ученый. Мне говорили, что он все знал про птиц: куда они улетают, какие и когда прилетают. К сожалению, в 1930-е годы его самого уже не было в живых, но, может быть, в доме тогда еще оставался кто-то из семьи – «дом Кайгородова» произносили так, как будто они там еще жили. Дом Кайгородова стоит и сейчас. Стоит «под охраной». Но когда проходишь мимо и видишь его в тисках современной застройки, сердце сжимается болью: не под охраной – под стражей.

До войны вдоль всего Институтского, от нас по левой его стороне, были деревянные мостки, как в старину в провинциальных русских городах. Напротив, перед Серебряным прудом, – ряд плакучих берез, со стороны мостков гладь воды просматривалась через их кружевные плети. Взгляд туда – привет, Серебка! А в парке, прямо над прудом, почти нависая над ним, потемневший от времени бревенчатый дом с какими-то замысловатыми пристройками и крышами на разных уровнях. Мне всегда было интересно, как там живут люди, чуть не падая в воду…

^{Серебряный пруд. 2007 г.}

Дальше, за Лесной улицей, тоже были деревянные дома и один каменный (особняк Тахтарева, он сохранился). На левой стороне, на пересечении с Лесной, стояло одноэтажное бревенчатое здание с большими окнами – начальная школа. И наконец, у Круглого пруда в самые первые годы моего детства еще оставалась деревянная церковь. Один или два раза меня тайком туда водила бабуся. Не помню ни икон, ни свечей, осталось впечатление только от обилия цветов в помещении и от какой-то общей необычности и блеска его убранства.

^{На льду Серебряного пруда. Хоккейная команда 168-й школы, победившая в соревнованиях на первенство Ленинграда среди юношеских команд. Зима 1928/29 гг. Слева – В. Семенов, крайний справа – Б. Кравченко. За ними – дом, который «чуть не падал в воду»}

К началу 1930-х годов Круглый пруд уже засыпали, но это место пересечения двух проспектов все лесновцы продолжали называть «Круглый пруд», или просто «Круглый». На 2-м Муринском тоже были красивые дома, даже кирпичные, но помню только серый деревянный, с верандой внизу, недалеко от 14-й поликлиники. В нем жил детский доктор Окнов. У Круглого был милицейский пост.

Дума о думе

За Институтским, пересекая 2-й Муринский и Новую, – тенистая Болотная улица. Там, на углу с Новой, был небольшой и тоже круглый Золотой пруд, а на другой стороне, ближе ко 2-му Муринскому, – старинный особняк с балкончиками и башней, обильно изукрашенный кружевом деревянной резьбы. И он, и улица сохранились до наших дней. Многое пришлось пережить этому особняку за годы своей уже более чем столетней истории (столетний юбилей его отмечали в 2002 году), не раз нависала над ним угроза полного уничтожения. Но он выстоял. И теперь это Детский музейный центр исторического воспитания и памятник истории и культуры федерального значения.

^{Болотная ул., 13. Детский музейный центр исторического воспитания. В 1917 г. здесь находилась Лесновско-Удельнинская подрайонная дума. Современное фото}

А в годы моего детства в нем был детский дом, которым заведовала Лидия Ивановна Трофимова, жена старшего брата моего деда. Мы с бабой Зиной приходили сюда к ней в гости. Она и жила с какого-то времени здесь, в маленьком одноэтажном домике за особняком. Детский дом считался образцовым, он славился на весь район. По отношению взрослых к Лидии Ивановне я чувствовала, насколько она уважаемый и значительный человек. Даже моя баба Зина, которая всегда считала себя главной, держала себя с ней по-другому, хотя Лидия Ивановна в домашнем обиходе была немногословна, говорила тихо и, казалось, ничем не заявляла о себе. Она была приземистой, даже чуть согбенной пожилой женщиной, на ее лице в обрамлении седины контрастно выделялись карие глаза, умные и внимательные.

^{Г.Л. Трофимов – кинооператор Ленинградской студии кинохроники}

Ее дети – Наташа и Глеб, были сверстниками моих родителей. Глеб учился в одном классе с моей мамой. Тетя Наташа устроилась на работу в Лесотехническую академию, а Глеб стал кинооператором. Когда началась война, Глеб Николаевич Трофимов работал на Ленинградской студии кинохроники. Вместе с режиссером Ефимом Учителем снимал «900 незабываемых дней», «Ленинград в борьбе» и другие документальные фильмы. В эти годы как будто невидимая ниточка протянулась от старого особняка и жизни нашей семьи к большой истории и судьбе нашего города.

Но тогда, до войны, я и не подозревала, что связь нашей семьи со старинным особняком на Болотной началась гораздо раньше, и в определенном смысле она тоже имела исторический характер. Я не знала тогда, что в конце лета 1917 года в брошенном владельцами особняке поместилась только что избранная подрайонная Лесновско-Удельнинская дума, а председателем этой думы был избран мой дед, преподаватель Коммерческого училища. И что именно тогда, когда там помещалась Дума, в одну из темных октябрьских ночей в этом здании прошло тайное заседание ЦК партии большевиков, на котором было принято решение о вооруженном восстании. Так и сам особняк стал историческим.

^{Председатель Лесновско-Удельнинской подрайонной думы В.А. Трофимов}

Сама Лесновская дума просуществовала совсем недолго – с сентября по декабрь 1917 года, но и за этот короткий срок она проявила себя вполне в духе того бурного времени. Переступая порог особняка, я пытаюсь представить себе события, происходившие в этих стенах почти столетие назад, осенью 1917 года.

…Небольшой зал первого этажа забит до отказа – все заседания думы были открытыми. Между гласными думы нет единства, разгораются острые дискуссии. Несмотря на численный перевес фракции большевиков, все решения принимаются с трудом, обсуждение практических вопросов тут же переходит на политический уровень. Каждый отчаянно отстаивает свою точку зрения, установку своей партии.

Вот слово берет студент Политехнического института, эсер по убеждениям, он упрекает большевиков: «Вы уничтожаете личную инициативу, я теперь не вижу перспективы…».

Вступает в полемику и широко известный в Лесном доктор Захар Григорьевич Френкель. Живет он в собственном доме на Васильевской улице и часто приходит на заседание Думы в сопровождении своей жены, ей никак не сидится спокойно – она то и дело что-то выкрикивает с места.

От лица партии Народной свободы (кадетов) сражается в споре с большевиками профессор Политехнического института, петрограф с мировым именем Франц Юльевич Левинсон-Лессинг. Обращаясь к ним, он снисходительно произносит: «Вы называете себя марксистами, но вы не имеете о марксизме никакого представления. Поверьте, я знаю марксизм лучше вас…»

Дед вспоминал: «Мне и Калинину туговато приходилось в схватках с ним, но он всегда получал отпор. Как-то я сказал: „Вы знаете книжный марксизм, но вот перед Вами находится подлинный марксизм, которого Вы совсем не знаете!“ (и я указал на группу айвазовских рабочих, пришедших на заседание думы)».

Мой дед, учитель русского языка Владимир Александрович Трофимов, – с ними, с большевиками, хотя еще долго оставался беспартийным. Рядом – Михаил Иванович Калинин, председатель управы Лесновской думы, он же – член Петроградского комитета партии большевиков. Тут же – Елена Дмитриевна Стасова – секретарь ЦК партии, она тоже в числе гласных Лесновской думы…

Все это я могу себе смутно представить благодаря нескольким рукописным страничкам воспоминаний деда о тех днях. Однако как все повторяется!

Помню я из своих детских лет только сам особняк, его открытые кружевные веранды, ребят в пионерских панамках и «испанках» и еще – что перед домиком Лидии Ивановны цвели розовые пионы.

В конце 1950-х годов я покинула Лесной и переехала в центр города. Вернулась на свою малую родину весной двухтысячного и в том же году навестила особняк на Болотной. С тех пор этот чудом уцелевший островок былого стал для меня чем-то вроде самого родного места и дома, тем более что ни первого, ни второго моего дома уже давно не существовало. Но дело не только в этом.