Текст книги "Русская жизнь. Девяностые (июль 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

III.

Несколько слов о помещениях, которые занимала «Столица». Это важно. Чуть дальше я расскажу, почему «квартирный вопрос» стал для журнала роковым. Итак, летом 1990 года я подготовил распоряжение мэра, в котором было перечислено все, что было необходимо будущей редакции. В частности, Г. Х. Попов поручил разместить редакцию на улице Петровка, дом 22. Давным-давно это был 2-подъездный жилой дом, где, в частности, была квартира Мироновой и Менакера и где родился актер Андрей Миронов (сейчас там висит доска), в советское время дом расселили, и в одном подъезде разместили Свердловский райсовет, а в другом – Главмосавтотранс. Новый «демократический» Моссовет этот главк расформировал, и нам достался целый подъезд, вместе с мебелью, фикусами и даже секретаршей Ольгой Михайловной (которая и по сей день, уже 18 лет, работает со мной).

Сейчас мало кто помнит, но тогда райсоветы воевали с Моссоветом (возглавлял эту борьбу полусумасшедший председатель Краснопресненского райсовета Краснов, объявивший недра и воздушное пространство над Красной Пресней собственностью района). Свердловский райсовет после разгона Главмосавтотранса претендовал на наши квадратные метры, но получил фиг с маслом и был очень раздосадован. Они не нашли ничего лучше, как сдать одну комнату лидеру Русского национального единства Александру Баркашову, при этом показав ему на шестой этаж, который был разделен на две половины: нашу и райсоветовскую. Ему сказали: «Все, что возьмешь, будет твое». Одетые в черную форму боевики Баркашова несколько раз прорывались на нашу территорию, горстями кидая в глаза нашим сотрудникам молотый перец, которым у них были набиты карманы. Мы вызывали милицию, и они отступали. Потом все повторялось сначала.

В конце концов, мне это надоело. И когда после путча 1991 года ко мне обратился Владимир Матусевич, тогдашний директор русской службы «Радио Свобода», с просьбой подыскать им помещения, то приехал он ко мне со своим американским директором и еще аж с самим Стивом Форбсом, конгрессменом, главой наблюдательного совета «Радио Свобода – Свободная Европа». Этот небезызвестный дядька, владелец журнала «Форбс» и позже кандидат в президенты США, подарил мне зеленый галстук, где в качестве узора повторялось слово «Форбс», а я обещал ему, что поговорю с московским руководством и им отдадут весь шестой этаж: и нашу половину, и райсоветовскую. Увы, когда проект соответствующего постановления мэра согласовывался, КГБ вынесло заключение, что американцев с их аппаратурой в этом месте располагать никак нельзя, так как в соседнем здании расположено что-то секретное.

IV.

В 1993 году, когда Советы были распущены (не только районные, но и сам оплот демократии – Моссовет), у меня появилась мысль обратиться к Лужкову и попросить оставшуюся от Свердловского райсовета половину для нужд редакции. Лужков как будто прочитал мои мысли и вызвал к себе. Однако у него было другое предложение: были назначены выборы в городскую Думу, а куда ее, Думу, сажать, было непонятно. Здание Моссовета на Тверской, 13, он им отдавать не собирался, а посадить их туда, где до революции сидела городская Дума – в здание музея Ленина, – он не решился. Лужков и Толкачев предложили мне на выбор два адреса, я туда съездил, но они мне не понравились. И я выступил с ответным предложением. Поблизости от нас, на Петровке, 16, в здании какого-то НИИ мы сняли угол, метров 100, для нашего приложения – газеты «Центр Плюс». И я нагло попросил себе все здание целиком (за вычетом первого этажа, где прочно сидел магазин «Русские узоры»). К моему удивлению, за два дня институт разогнали, заодно выгнав компанию «Хопер-Инвест», которая там себе снимала офис для обмана населения. Еще месяц понадобился, чтобы за счет средств города отремонтировать для нас наши этажи. Короче, Новый, 1994 год мы встретили в новых, более просторных помещениях.

Я и тогда не мог понять, зачем городской Думе, в которой всего-то тридцать депутатов, такое громадное здание, и сейчас не могу понять, почему им и в этом здании стало тесно, и они захватили весь квартал.

Но вернемся немного назад. В 1992 году я придумал для журнала дополнительный источник заработка. Когда мы с Александром Минкиным были в Женеве, я познакомился там с издателем газеты GHI (Geneva Home Information). Парадоксальная идея этой газеты мне понравилась: она распространялась по почтовым ящикам бесплатно, а жила на поступления от рекламы. Главное, чтобы охват был как можно более широким, тогда реклама будет действенной и газета сможет существовать. Ничего подобного в Москве не было, а вот потребности в рекламе у нарождавшегося отечественного бизнеса были огромные. Я приехал в Москву, поделился идеей вначале со своим отделом рекламы, а потом с префектом Центрального округа А. И. Музыкантским. Решено было начать с центральной части города.

У Музыкантского была газетка «Центр», поэтому мы свою назвали «Центр Плюс». Официально это было приложение к журналу «Столица». На презентации первого номера в здании Моссовета на Тверской мы узнали печальную новость: оказывается, одновременно, буквально в ту же неделю, вышел первый номер газеты «Экстра М», взявшей за основу бесплатную будапештскую газету «Экстра». Так вместе, в острой конкуренции, обе газеты и существуют вот уже почти 16 лет. Правда, сейчас у них появился общий хозяин, задумавший консолидировать этот бизнес в одних руках.

К сожалению, «Столица» занимала мое внимание 24 часа в сутки, и поначалу я не контролировал должным образом происходившее в «Центре Плюс». А зря. Мой коммерческий отдел, который, как выяснилось, и до этого воровал деньги из скудных рекламных поступлений в «Столицу», когда ему в руки попала жирная рекламная газета, закусил, как говорится, удила. О масштабах воровства я узнал уже после того, как «Столица» погибла. На уведенные деньги покупались квартиры, дома и даже гостиницы в Испании. Вне всяких сомнений, если бы деньги «Центра Плюс», как задумывалось, шли на нужды «Столицы», сейчас бы журнал процветал и, в свою очередь, делился бы прибылью с «Центром Плюс».

V.

А в 1994 году журнал стал остро нуждаться в деньгах. Уже начал формироваться рынок глянцевой прессы. «Коммерсант» стал выпускать еженедельники, которые печатались в Финляндии на хорошей бумаге. На этом фоне «Столица» имела жалкий вид: тусклые обложки, шершавая газетная бумажка, черно-белая печать. Рекламодатели категорически не хотели давать рекламу в такой журнал. Такая полиграфия была уже вчерашним днем.

Я надавил на своих коллег по «Центру Плюс» и было заключено соглашение, согласно которому мы отдавали им пол-этажа в своем здании на Петровке, а газета должна была профинансировать переход «Столицы» на импортную полиграфию. И вот с 1 сентября 1994 года мы перешли к финнам. Журнал стал совсем другим – красочным, на прекрасной бумаге. Тут же заднюю обложку до конца года у нас закупил банк «Столичный», через месяц стали подтягиваться солидные рекламодатели, например, Siemens. В таком виде мы выпустили тринадцать номеров. Но тут мои коллеги по «Центру Плюс», как раз завершившие процесс переоформления этажа на себя, вероломно разорвали договор со «Столицей», деньги на типографию перестали поступать, а когда я пытался снова надавить на них своим авторитетом, мне напомнили, что я лишь один из учредителей газеты, а все остальные физические лица (кстати, бывшие сотрудники «Столицы»), почувствовав вкус легких денег, совершенно не собираются делиться прибылями не только со своей альма-матер, но и со мной. Мне выделили унизительную зарплату в две тысячи долларов и полностью отодвинули от дел.

Это было настоящее предательство. Я заметался. Вернуться обратно на газетную бумагу мы уже не могли, а на дальнейшую печать в Финляндии не хватило бы средств. К тому времени многие существовавшие на щедрые кредиты издания резко подняли уровень зарплат, а наши журналисты все еще получали деньги, соответствовавшие старым советским представлениям о зарплате работников пера. Выход был один: искать стратегического инвестора. Проще говоря: взять в долю богатого участника.

Я посетил разных крупных предпринимателей. Был у Александра Смоленского, нашего постоянного рекламодателя-спонсора. Он обещал подумать и надолго спрятался. Был у Олега Киселева. Не помню, какую структуру он тогда возглавлял, но был крупным человеком. Был у Германа Стерлигова, в его офисе, помещавшемся в съемной квартире в высотке на площади Восстания. На третьей минуте разговора я понял, что он сумасшедший. Много у кого я тогда побывал.

Разумеется, не мог пройти мимо Гусинского. В здании СЭВа встретился с его замом Зверевым, дал ему бизнес-план, обрисовал ситуацию, почувствовал с его стороны неподдельный интерес. Однако Гусинский отказался от предложения, и теперь я знаю, почему. С одной стороны, у них уже был на выходе проект журнала «Итоги» (который вплоть до изгнания Гусинского так и оставался убыточным, как, впрочем, и вся его «Империя зла»). С другой стороны, оказывается, его друг (и мой сотрудник) Минкин категорически непосоветовал ему иметь со мной дело.

Минкин, которого я, собственно, привел в политическую журналистику, – это отдельная тема, как-нибудь я уделю ему больше внимания. Сейчас ограничусь только одним воспоминанием. На первой годовщине основания НТВ, которое отмечалось в банкетном зале гостиницы «Славянская», я с бокалом шампанского подошел к мирно беседующим Александру Аронову и Александру Минкину. Минкин, который стоял ко мне спиной, моего приближения не видел. И вдруг я слышу, как он говорит Аронову: «Саша, как ты можешь общаться с Мальгиным. Он ведь кагэбэшник, я точно знаю». Я не поверил своим ушам. Мы с Минкиным не ссорились, а напротив, вроде бы даже дружили семьями. Я подошел к нему и потребовал разъяснений. Он промычал что-то невнятное. И позже мне уже многие люди передавали, что Минкин меня поливает по-черному. Причина мне до сих пор неясна. Я, правда, знаю, что Саша очень завистливый человек, всю жизнь мечтал стать главным редактором, но вот не получилось.

VI.

Как бы то ни было, остался только один человек, которому я еще не предложил «Столицу», – это Володя Яковлев, основатель и в то время главный акционер издательского дома «Коммерсант». Володя посоветовался со Смоленским, который финансировал все его начинания, тот (уже подготовленный мной) дал добро, и вот Володя предлагает мне кабальную схему. Мы организуем новое предприятие, в котором мне принадлежит 20 процентов, а ему 80. Он полностью обеспечивает финансирование журнала, но только концепция его должна измениться: в нем должно быть меньше политики, а больше городской жизни и светской хроники. Прижатый к стене финансовыми проблемами, я соглашаюсь на все его условия, даже не торгуясь. Я соглашаюсь даже с тем, что до Нового года «Столица» должна остановиться.

Надо сказать, что даже в самые тяжелые периоды мы не останавливали выпуск журнала. 52 номера в год – по числу недель – это была наша норма. Кровь из носу, но 52 номера должно было выйти. Даже после августовского путча, когда нас на неделю запретили, мы потом выпустили сдвоенный номер, в котором было ровно в два раза больше журнальных полос, чем в обычном. Всего до перехода в «Коммерсант» мы выпустили 209 номеров журнала. Кстати, у меня есть желание вывесить все это в сети, но я пока не представляю, как преодолеть технические сложности.

Итак, с первого января 1995 года стала выходить новая «Столица» – уже в коммерсантовском формате. Читатели, привыкшие к политическому журналу, встретили новшество в штыки. По всем нашим телефонам нам звонили и беспрерывно ругались. Рекламодатели тоже взяли паузу. Коммерсантовское рекламное агентство «Знак» выворачивалось наизнанку, чтобы убедить их дать рекламу. Наконец, когда весной оно их, наконец, убедило, и реклама пошла, Владимир Яковлев принял парадоксальное решение: меня из журнала выгнать, а журнал приостановить.

Позже доброхоты мне рассказали, что пока я работал в ИД «Коммерсант», там, оказывается, бушевали неслыханные страсти. Володю завалили записками о моей несостоятельности. В большинстве записок содержались подробные концепции будущего журнала. Была, например, записка, подписанная писателем А. Кабаковым. Была концепция Глеба Пьяных, ныне реализующего ее в своей программе «Максимум» на НТВ. Ну и была концепция С. Мостовщикова – журнал для городского обывателя. Володя с интересом изучал предложения, не привлекая меня к этой работе. Семена раздора упали на благодатную почву. Он привык быть у себя на фирме единоличным хозяином. Я, как тяжеловес отечественной журналистики, его совершенно не устраивал.

Так что в результате Володя пригласил меня к себе и жестко сообщил, что как владелец 80 процентов акций он принимает решение об увольнении генерального директора и главного редактора, то есть меня. Журнал не получился, инвестор (то есть Смоленский) под мою концепцию (то есть навязанную мне концепцию) давать деньги больше не желает, кредитная линия приостановлена. Он, дескать, мог бы просто выставить меня на улицу, все равно мои двадцать процентов ничего не решают, но как честный человек предлагает купить у меня эти мои жалкие проценты. И, мол, слушает предложения по сумме. Не будучи подготовленным к такому повороту событий, я назвал первую попавшуюся цифру: 250 000 долларов. Думаю, я продешевил, так как одни только помещения на Петровке явно стоили дороже. Володя мне ответил, что он ожидал меньшую цифру, но как честный человек согласен заплатить мне 250 000, как компенсацию за то, что я отдаю ему, можно сказать, дело своей жизни. Тут же принесли ворох бумаг, которые я должен был подписать. Они у меня сохранились. Одна из них – обязательство не использовать слово «Столица», которое остается за «Коммерсантом». «… Если г-н Мальгин использует название «Столица» или «Еженедельник „Столица“ в иных целях, чем цели, определенные настоящим Соглашением, г-н Мальгин выплачивает ИД штраф в размере 500 тысяч долларов США за каждый случай использования. Под использованием при этом понимается использование при выпуске любой полиграфической или иной продукции, использование в заглавиях книг или иной печатной продукции, названиях компаний, возглавляемых г-ном Мальгиным либо иных компаний, полномочия в которых г-на Мальгина позволяют приостановить или инициировать использование упомянутого названия». Вот такой шедевр юридической мысли.

Я подписал все, что мне принесли, и уехал с семьей на Канары, подальше от прессы, бурно обсуждавшей, что же происходит с журналом «Столица». Оттуда я каждый день звонил в банк на Кипр и осведомлялся, пришли ли от Володи обещанные 250 000. Спустя три с лишним недели стало ясно, что никаких денег я, видимо, не получу, и в конце июня 1995 года я вернулся в Москву. Попытки связаться с Яковлевым оказались тщетными: его секретари получили указания не соединять меня с ним ни при каких условиях. В это время четвертый этаж нашего здания на Петровке уже занял журнал «Коммерсант Weekly», а на третьем этаже, кажется, уже обживался Мостовщиков.

Я озверел. Для начала собрал журналистский коллектив и убедился, что они готовы со мной возобновлять журнал. Неважно, «Столица» он будет называться или не «Столица». Далее я выяснил, что, оказывается, по недосмотру яковлевских юристов операция по слиянию старой «Редакции журнала „Столица“», принадлежавшей трудовому коллективу, и нового АОЗТ, где у него было 80 процентов, не завершена. Более того, хотя и был заключен новый договор на аренду помещений на Петровке, где стороной являлось это АОЗТ, старый договор с «Редакцией журнала „Столица“» не был расторгнут в установленном порядке. Далее я выяснил, что «Коммерсант» не заплатил Москомимуществу по новому договору ни копейки, и сразу же внес необходимую сумму от лица старой «Столицы». Через Андрея Караулова я добился приема у тогдашнего председателя Москомимущества О. Н. Толкачева, обрисовал ему ситуацию и попросил расторгнуть договор с коммерсантовским АОЗТ как неправомочный. Что и было сделано.

Спустя несколько дней у меня раздался звонок. Володя сладким голосом пригласил меня к себе на улицу Врубеля. Тут уж я позволил себе разговаривать с ним жестко, с позиции силы. Договорились о следующем: не я, а «Коммерсант» выходит из состава АЗОТ «Столица», при этом он выплачивает все долги и обязательства журнала, а также все задолженности по зарплатам сотрудников. Все помещения делятся строго пополам, точно так же пополам делятся основные средства: мебель, компьютеры и так далее. То есть на четвертом этаже остается Weekly (позже его там сменил журнал «Молоток»), а на третьем остаюсь я и делаю что хочу. Остается единственное ограничение: я не могу выпускать «Столицу». Ее будет выпускать «Коммерсант».

Действительно, я приступил к изданию футбольного журнала «Матч», через год благополучно обанкротившегося. Яковлев начал издавать мостовщиковскую «Столицу», которая продержалась и того меньше. Насколько это был удачный проект, сказать ничего не могу, так как не держал в руках ни одного номера. Хотя мне этот журнал почему-то присылали бесплатно на дом.

Путем сложных интриг я вернул себе контроль над «Центром Плюс», где обосновался на долгие последующие годы.

VII.

Не знаю, есть ли полные комплекты «Столицы» в библиотеках, но у меня такой комплект есть. Даже два. Я сейчас листаю старые номера, и поражаюсь, насколько сильный у нас тогда подобрался коллектив. Мы работали весело, сплоченно, писали все что хотели, ни на кого не оглядываясь и не считаясь с мнением власть предержащих. Замечательное, конечно, было время. Сейчас о таком можно только мечтать.

Особенно славились наши обложки. Наши художники делали коллажи из фотографий известных лиц. Это всегда были актуальные темы. Хотя «Столица» считалась журналом Моссовета, на обложках мы высмеивали даже Г. Х. Попова и Ю. М. Лужкова. Некоторые обложки оказались пророческими. Например, в 28-м номере «Столицы» за 1991 год мы изобразили Язова, Крючкова, Пуго, с воинственным видом взгромоздившихся на танк, – а спустя два месяца произошел путч, организованный этими товарищами, действительно введшими в Москву танки. На наши обложки реагировали даже более болезненно, чем на статьи. Помню, в Москву приехал из Лондона Зиновий Зиник, в Библиотеке иностранной литературы устроили фуршет по этому поводу. Там ко мне подошел возбужденный Эдуард Лимонов и горячо стал говорить: «Зачем вы изобразили Анпилова в виде обезьяны! Это же кристально чистый человек! Честнейший идейный человек!» Меня это поразило, я не знал о политических взглядах Лимонова, который сам тоже только что вернулся в страну, а НБП еще не существовала. В самолете Москва – Рим я столкнулся нос к носу с режиссером Станиславом Говорухиным, а мы как раз поместили его на обложке: взяли известную фотографию облаченного в черную форму Дмитрия Васильева из «Памяти» и заменили его лицо на говорухинское (это после нескольких неосторожных высказываний Говорухина по еврейскому вопросу). В самолете мы с ним сначала поссорились, а потом помирились, и позже «Столица» сумела загладить свою вину. А Жириновский даже подал в суд и выиграл его. Тогда суды о защите чести и достоинства были редкостью, и в нашу бухгалтерию пришло извещение о взыскании алиментов (!) в пользу Жириновского. Это уникальный документ: в графе «муж» написано «Мальгин», в графе «жена» – «Жириновский»!

Короче, есть о чем вспомнить. Например, о том, как в первый день путча 1991 года мы готовились перейти на нелегальное положение: перевезли печатное оборудование на квартиру к моей теще, договорились о способах связи и о том, кто кого замещает в случае арестов. Или о том, как на «Центр Плюс» пытались наехать бандиты, а меня прямо из кабинета главного редактора «Столицы» братки вывозили в Пирогово на дачу вора в законе Паши Цыруля… Но рамки небольшой статьи не позволяют этого сделать. Так что как-нибудь в другой раз.

Остывший жар

«Столица». Первая пятилетка. Фрагменты публикаций

1990, № 3. Не надо бояться Антихриста

Диалог ведут Сергей КУРЕХИН, композитор, руководитель группы «Поп-механика», и Сергей ШОЛОХОВ, кинокритик, комментатор телепрограммы «Пятое колесо».

Курехин: Сергей, давай сразу определим проблематику нашей беседы, чтобы она не была пустопорожней болтовней ни о чем. Давай говорить о том, что волнует меня, надеюсь, тебя, и не только тебя, но и все наше общество.

Шолохов: Я – «за» и «против». (Не буду уточнять.) Еще пять лет назад я был твердо уверен, что общество у нас было и будет и, я бы даже сказал, «есть», но «есть» я сказать не могу из-за согласования времен. По традиции, идущей от Минина и Пожарского, обществом считалось что-то, объединенное чем-то. Например, группа людей, объединенных верой. А что объединяет всех нас?

К.: Раньше меня объединяла (не буду уточнять, с кем) любовь к Ленину, вера в светлые идеалы коммунизма, в то, что мы перегоним Америку. Америку мы, конечно, перегнали (не буду уточнять, в чем). Но мою любовь к Ленину и веру в светлые идеалы у меня безжалостно отняли, объявив это «псевдолюбовью» и предложив взамен этого любовь к Западу.

Ш.: Я должен тебя решительно одернуть. Не будем Плехановыми и перестанем путать термины. На Западе была, есть и будет свобода.

К.: Запад хотел быть свободным при Джеке Лондоне. Вместе с последним ковбоем свобода на Западе умерла. Если там что и есть, так это псевдосвобода с небольшими островками свободы. Например, Куба.

Ш.: Кажется, мы что-то ухватили в проблематике, Теперь есть о чем поговорить. Например, для меня всегда были островки любви в нашем Отечестве. Это Русская православная церковь и съезд Российской компартии.

К.: Насчет партии Полозкова мне возразить нечего, но Русская православная церковь напоминает мне Ивана Сусанина, оказавшегося в роли Колобка. Ты помнишь, что из этого получилось.

Ш.: Ты имеешь в виду Кувейт?

К.: Я имею в виду миф о мертвой и живой воде. Героя убивают, а потом пытаются оживить. Для этого нужна сперва мертвая, а потом живая вода. Почему такая очередность? Почему сразу не начать с живой воды? Видимость жизни еще не есть жизнь. Воцерковленность еще не есть спасение. Воля еще не есть свобода. Какой смысл в правовом государстве, если одна половина нашего населения в процессе его строительства перережет другую, а остальных посадят в тюрьму за нарушение норм правового государства? Сперва нужна вода мертвая. Прежде чем отказаться от власти во имя любви, нужно обладать ею.

Ш.: Мне кажется, что здесь есть аналогия с Горбачевым. Я его очень люблю, надеюсь, и ты, и не только ты, и все наше, да и не только наше, общество (ты понимаешь, что я имею в виду). Я вообще думаю, что он – Минин и Пожарский нашего времени. Я боюсь только одного (может быть, я не прав): он начал с живой воды, а не с мертвой. А это не по-русски.

К.: Может быть, мы с тобой недооцениваем его как политика? Я уверен, что он пользуется и живой, и мертвой водой, То есть поступает по-русски. Иначе зачем ему реанимация церкви? Церковь всегда была хранительницей консервативных устоев, а Горбачев весь в творческом полете. Там, где церковь, там замирает творчество. Церковь, по-моему, и есть та мертвая вода, которая разрубленного на куски Иванушку-дурачка (Ивана-царевича) восстанавливает в теле, но не в духе. Миссия Горбачева – духовна.

Ш.: Вернемся, однако, к любви. Чем мы обладали при Брежневе? Временем. Мы могли им распоряжаться по собственному усмотрению: читать книги, крутить романы, «пить шампанское». Были привязанности! Была – Любовь. А теперь вместо любви нам предложили как бы свободу. Но она возможна только тогда, когда ты освободился от привязанностей. Для того чтобы это называлось Свободой, надо быть обладателем того, от чего отказываешься.

К.: А нужна ли нам вообще свобода? Еще перед беседой, если ты помнишь, мы договорились, что свобода и искусство – как гений и злодейство – две вещи несовместные. Так что пусть свободой занимаются члены региональных депутатских групп. Они сделают это профессионально. Наше же дело – искусство.

Ш.: Лучше бы ты не вспоминал о гении и злодействе. Если свобода – от гения, тогда искусство – это злодейство. Или наоборот. Искусство – от гения, но тогда свобода – это злодейство. Последнее мне больше импонирует. Прививка свободы к здоровому дичку нашего общества, основанного на псевдолюбви, может обернуться злодейством в любой момент (см. обстановку в Закавказье и Приамурье). Но ты, похоже, рассуждаешь об этом с высоты моцартианской. Что ж, имеешь на это полное право. Я же убежден, что гений и злодейство очень даже совместимы. Для покойного Пушкина оба эти качества сочетали в себе, например, и Борис Годунов, и Петр Первый. Пусть, конечно, профессионалы занимаются свободой в Верховном Совете. Но чем они профессиональнее, чем талантливее, не дай Бог, гениальнее, тем скорее возможен союз со злодейством. Другое дело, что искусство от этого действительно не зависит. Бог награждает талантом независимо от степени демократии в том или ином обществе.

К.: Все так, пока в дело не вмешается телевидение. Из Откровения Иоанна Богослова следует, что кризис искусства – первый признак приближающегося конца света. Телевидение стремится усилить кризис искусства, потому что выхватывает его из контекста, лишает целостности. Все становится фрагментарно. Немного политики, через минуту – немного пресловутой рок-музыки, потом кто-нибудь станцует, потом фрагмент фильма и – снова политика. Образец – программа «Взгляд». И при этом телевидение претендует на то, чтобы зрители весь мир воспринимали через экран. Чтобы в театр, кино, на выставки, концерты больше не ходили, а ждали дома, когда им все это преподнесут во фрагментах.

Ш.: Ты прав. Целостное восприятие мира возможно только тогда, когда произведение искусства воспринимается непосредственно и не во фрагментах. Но наше телевидение может способствовать этой целостности, если, конечно, оно от Бога, а не от дьявола. Что я имею в виду? Трансляцию заседаний Верховного Совета. Среди народных депутатов есть артисты, поэты, кинорежиссеры, даже спортсмены. Если они будут готовить свои выступления по законам того вида искусства или спорта, который принес им славу, тогда никакой фрагментарности, разорванности не будет.

К.: Ты хочешь сказать, что Кобзон должен свое выступление спеть, а Махмуд Эсамбаев сплясать?

Ш.: Именно! Если большинство нашего народа окажется за подобную реорганизацию Верховного Совета, то смотри, что получится. Открывается заседание. Уже все включили ТВ. Начинается с политики, а потом – в зависимости от регламента – немного музыки. Ласковый Разин, например (который баллотировался в народные депутаты), споет что-нибудь. Потом кто-нибудь поговорит, потом кто-нибудь станцует. В общем, получится большая «Поп-механика» – действо, принцип которого изобрел ты, я только развиваю мысль дальше.

К.: То есть ты считаешь, что моя «Поп-механика» должна стать телевизионной?

Ш.: Да! А телевидение – поп-механическим.

1991, № 6. Юрий Афанасьев. Ultima Ratio НОБЕЛЕВСКОГО ЛАУРЕАТА

В ночь на 13 января в Вильнюсе Советская Армия убивала литовцев.

В «эру Горбачева» кровь в столкновениях народов последней мировой империи течет ручьями, а порой – рекой. Кремль пытается приучить нас к тому, что межнациональная резня – дело обычное и неизбежное. «…»

Понятны предпосылки «литовского кризиса». Уже давно представители демократических кругов говорили о необходимости радикального пересмотра сталинско-брежневской Конституции Союза ССР, о косметическом характере ее «модернизации» в интересах «реформистов» от партократии. Имперская суть этого документа оставлена Горбачевым без изменений и, таким образом, нынешние карательные акции новоявленного диктатора имеют квазиюридические основания. При сомнительной законности своего президентства (Горбачев получил лишь 52 % голосов Съезда народных депутатов, по крайней мере на треть составленного из делегатов от КПСС и подконтрольных ей «общественных организации») Президент поспешил узурпировать максимум полномочий, с помощью указов закрепить социалистические институты и заявить об отмене ряда принципиальных решений республиканских Верховных Советов. За годы «перестройки» ничуть не изменилось положение армейской бюрократии и КГБ – опоры власти ЦК КПСС, – зато мировому общественному мнению польстили отменой одиозной 6-й статьи Конституции, формально закреплявшей власть КПСС. «…»

Народы Литвы, Латвии и Эстонии используют в своей борьбе только цивилизованные методы, отказываясь от тех ее зверских форм, которые присущи внутримусульманским и мусульмано-христианским конфликтам, затрудняя тем самым открыто репрессивные действия Кремля. Национализму стран Балтии безусловно сочувствует мировое общественное мнение, что делает угрозу обретения ими независимости тем более реальной и нестерпимой для Горбачева. Дополнительную сложность для Президента СССР создает и то, что пример борьбы Балтийских республик против коммунизма с опорой на идею национального возрождения особенно понятен для остальных «национальных меньшинств» империи. Хотя, с другой стороны, национально-освободительный характер народных движений Балтии позволяет необольшевикам использовать привычный для межнациональных распрей жупел сохранения тоталитаризма.

Утро 17 января 1991 года.

1991, № 15. Гагик Карапетян

БЕССОННИЦА ПРЕЗИДЕНТА ДУДАЕВА

«…»

– На страницах одной московской газеты прочитал заголовок: «У Гамсахурдиа и Дудаева, видно, одна судьба». Как бы вы прокомментировали это грустное пророчество?

– Ну, в общем-то, судьба у нас и не такая уж дурная. Мы оба показали стойкость в защите интересов своих народов, в построении нового подхода к государственному устройству обеих республик. Что в этом трагичного? Дай, Всевышний, всем подобную судьбу, достойную Гражданина. Да, Гамсахурдиа временно находится… ну, вынужден покинуть Грузию. Но он своим народом не отвергнут, что делает ему только честь. По данным ряда последних опросов, до 97 процентов населения Грузии за президента, избранного демократическим путем. А тот, кто прибыл туда с «миротворческой» целью, просто Иуда. Его миссия на Кавказе – спрогнозированный нашей «командой» шаг Центра, и мы сейчас принимаем контрмеры. Шеварднадзе появился в Тбилиси именно в те дни, когда Россия потеряла своих сторонников в Баку, то есть Муталибова и Кафарову, подыгрывавших Москве и затягивавших кровопролитный клубок в Карабахе с одной целью – удержаться у власти, пугая Россию и остальных иранским фундаментализмом, крахом в случае прихода к власти Народного фронта. А Россия очень хорошо использовала данный момент: следуя имперским традициям, скандально известный 366-й полк или иные воинские части СНГ поддавали огня то с армянской, то с азербайджанской стороны, и тут же эти республики по очереди обращались за помощью к «старшему брату» в Москву.