Текст книги "Русская жизнь. Возрастной шовинизм (декабрь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

***

Жилкоммунхозовская зима – всегда авральная, всегда форсмажорная. Так было и, похоже, так будет. 32 семьи замерзают в поселке Защитный, 174 населенных пункта обесточены. Алтайский край, Вологодская область, Владимирская область, Калининградская, далее везде, завтра новые сводки. В Иркутской области врачи принимали роды при свете нескольких мобильных телефонов, – не было аварийного электричества. Эти катастрофы – такой же естественный «ход вещей», такая же календарная неизбежность, как каникулы школьников или предновогодние распродажи. И самое ужасное, что они не осознаются как что-то ужасное, особенно из столиц с их относительным бытовым комфортом.

***

Подарили китайский черный чай «Есенинский напев», made in Riazan?. На жестяной коробке сам поэт – златокудрый, синеглазый. Уже и не знаешь, кем себя чувствовать в процессе чаепития: то ли константиновским крестьянином, посетившим лавку колониальных товаров, то ли китайским славистом.

***

Из разговора старшеклассниц: – Да он здоровый как животное, у него даже гастрита нет…

***

Предновогодние распродажи. Около магазина ребенок ползает на корточках, собирает что-то невидимое в коробочку, пыхтит. – Снег рассыпался! И в самом деле – пенопластовыйснег на утоптанном натуральномснегу.

***

Нынешнее элитное – это всего лишь безвредное. Читаю в «Известиях» про хлеб из «натуральных компонентов», без пищевых добавок, эмульгаторов и дрожжей: «Такой хлеб недешев, до ста рублей за „единицу выпечки“. Но высокая цена спросу не вредит, ведь благосостояние россиян растет». Поразительно. Скоро и непрокисшее молоко будет объявлено продуктом premium-класса.

***

Привычка к платежным терминалам порождает комические рефлексы. Опустила избирательный бюллетень в урну, на маленьком дисплее появилась надпись: «Принято». «Вы чего-то ждете?» – ласково спросил наблюдатель. Чуть было не ответила: «Квитанции».

Евгения Долгинова

Анекдоты
Короткая жизнь человека

Уголовное дело по факту убийства матерью новорожденного ребенка направлено в суд Россошанского района Воронежской области. Жительница хутора Атамановка обвиняется в совершении преступления, предусмотренного ст. 106 УК РФ. По версии следствия, 28-летняя К. проживала в пустующем доме хутора Атамановка вместе с сожителем и двумя малолетними детьми – двух и трех лет. В сентябре 2006 года она забеременела от сожителя. О ее беременности узнали мать и сестра, которые потребовали сделать аборт, вследствие трудного материального положения. Понимая, что родственники не окажут помощи в воспитании ребенка, а сама она не сможет содержать троих детей и в то же время уже не может сделать аборт, К. решила родить ребенка, а затем убить его. В связи с этим обвиняемая не встала на учет в женской консультации, скрывая беременность от окружающих. В конце мая 2007 года, находясь дома, в туалете она тайно родила мальчика, который упал в выгребную яму, затем достала его и задушила, прикрыв ему рукой рот и нос. Родственникам и сожителю К. объявила, что ребенок родился мертвым. Впоследствии сожитель обвиняемой захоронил тело мальчика в огороде. О данном факте стало известно после того, как одна из местных жительниц заметила, что у К. отсутствуют признаки беременности и новорожденный ребенок, о чем было сообщено в правоохранительные органы. После утверждения обвинительного заключения прокурором уголовное дело направлено в суд. Теперь обвиняемой грозит максимальное наказание до пяти лет лишения свободы.

Человек родился, прожил жизнь и умер. Правда, жизнь очень короткую. Но это тоже жизнь. И она вместила в себя некоторые события. С какого-то срока плод в утробе матери начинает что-то чувствовать. И даже, как утверждают гуманистически настроенные ученые, переживать сильные эмоции. Этот человек тоже, наверное, начал переживать сильные эмоции задолго до своего рождения. Разговоры родственников. Родственники говорят, что человека надо убить. Потому что, если не убить, человек создаст массу проблем. Заскорузлая мамаша, злобненькая сестричка. Делай аборт, дура, самим жрать нечего, у тебя и так двое, куда тебе еще третьего, дура ты безмозглая, без мужа живешь, от хахаля твоего толку никакого, ну куда тебе еще обуза, смотри, родишь – на нас не рассчитывай, ни копейки не дождешься, куска хлеба не допросишься. Тупое отчаяние матери. Делать аборт или не делать. Убивать человека или не убивать. Поздно уже делать аборт, сроки прошли. Значит, надо убить человека после того, как он родится. Плохое, скудное питание. Возможно, пьянство, курение. Все это не добавляет человеку комфорта в его тесном обиталище. Раньше было холодно, а теперь тепло. Теплые майские деньки настали. Скоро лето. Правда, лета не будет. Начинается нечто невообразимое. Мучительное продирание куда-то. Крики матери, собственный крик, стало чуть светлее, не то чтобы яркий свет, нет, какой может быть яркий свет в покосившемся старом щелястом деревенском сортире, нет, свет не яркий, но все-таки стало заметно светлее, первый вдох, шлепание в зловонную жижу, опять полная темнота. Опять тусклый свет, теплые материнские руки, спасение, теплые нежные материнские руки вытаскивают человека из выгребной ямы, всего-то за всю жизнь успел сделать несколько вдохов и выдохов, и надо снова вдыхать и выдыхать, а не получается, теплая нежная материнская рука мешает, тусклый свет постепенно угасает, и жизнь человека на этом заканчивается. Она началась в вонючем деревенском сортире, продолжилась в выгребной яме и завершилась в том же сортире, или рядом с ним. Ничего не соображающая душа умершего человека, наверное, еще некоторое время носилась туда-сюда над пустующим домом хутора Атамановка, над сортиром и выгребной ямой, где прошла жизнь, над другими жилыми и хозяйственными постройками. Вот мужичок в обвислых трениках и бледно-голубой майке выносит из сарая лопату и сверток, небольшой какой-то предмет, завернутый то ли в тряпку, то ли в полиэтиленовый пакет. Мужичок кладет сверток на землю, выкапывает рядом с огородными грядками небольшую яму, кладет в яму сверток, забрасывает землей, на поверхности земли образуется небольшой холмик. Мужичок некоторое время молча стоит, опершись на лопату, и глядит куда-то вдаль, потом уходит, а недоумевающая душа умершего человека легко упархивает на свои розовые младенческие небеса.

Убийство кочергой

Верховский межрайонный следственный отдел при прокуратуре РФ по Орловской области возбудил уголовное дело по ч. 1 ст. 105 Уголовного кодекса РФ (убийство). По версии следствия, 31 октября около трех часов ночи подозреваемый пришел в один из домов, который располагается в деревне Сергеевка Новодеревеньковского района, где проживал знакомый подозреваемого. Во время распития спиртного произошла ссора. Спустя некоторое время хозяин дома подошел к печи, чтобы подбросить в нее дров. Подозреваемый, вдруг вспомнив о конфликте, взял со стола сковороду, подошел к другу и ударил его по голове. Затем, увидев лежавшую на печи кочергу, взял ее и нанес несколько ударов по голове потерпевшего. От полученных повреждений мужчина упал на пол, а подозреваемый вытащил из шкафа вещи, обложил ими потерпевшего и поджег, после чего с места совершения преступления скрылся. Мимо дома проходил местный житель; увидев дым, он зашел в дом, где и обнаружил труп мужчины. Он же вызвал сотрудников милиции и самостоятельно потушил очаг возгорания. В настоящее время подозреваемый арестован. Предварительное следствие продолжается.

Как же это все до ужаса просто. Как же просто умирают многие наши несчастные сограждане. Смерть человека, это страшное, таинственное, непостижимое событие, в данном случае, как и в тысячах подобных, описывается какими-то невыносимо простыми, обычными словами: «выпивали», «сковорода», «кочерга»… Сидели, выпивали. Бухали. Поругались. Ты, козел. Ты сам, сука, козел. Поругались-поругались и перестали ругаться. Опять сидят, квасят. Дровишек подкинуть. Холодно. Сковорода. Тяжелая, чугунная. Козлом обзывается. Хрясь сковородой по башке. Кочерга. Хорошая штука кочерга, удобная. А нефига козлом обзываться. Хрясь кочергой. И все. Простые действия, простые вещи. Бухали, козел, сковорода, кочерга. Такая простая смерть. Господи, помилуй нас, грешных.

Украли гусей

Сотрудники Промышленновского РОВД Кемеровской области раскрыли кражу 62 гусей с территории птичника деревни Колычево. Гуси исчезли в ночь с 24 на 25 ноября. Пропажу обнаружили птичницы, работавшие на ферме. Сторож сообщил оперативникам, что ночью не слышал никакого подозрительного шума, селяне же рассказали, что крики напуганной птицы раздавались на всю деревню. Спустя сутки поисков оперативники вышли на двоих братьев, жителей Колычево. У них в доме не обнаружили следов преступления, однако, исследуя дворовые постройки, один из оперативников обратил внимание на легкий пар, идущий от крышки погреба. Он приподнял ее и увидел гусей. Примечательно, что с момента кражи птицы не издали ни звука и не выдали своих похитителей. Задержанные признались милиционерам, что всю похищенную птицу планировали продать, однако со времени совершения кражи они успели только подарить одного гуся соседям. Если бы воры сумели осуществить свой замысел, то их выручка составила бы около 50 тысяч рублей. Сейчас вся похищенная птица возвращена на ферму, а в отношении подозреваемых расследуется уголовное дело. По закону им грозит до 6 лет лишения свободы.

Преступления часто бывают трагическими, жестокими, страшными, омерзительными. И довольно редко – смешными. В данном случае имеет место именно такое преступление. Само словосочетание «украли гусей» – уже смешное. Сразу вспоминается известный персонаж Ильфа и Петрова. Правда, эти пареньки оказались не в пример более умелыми и ловкими, чем их неудачливый предшественник из романа. Переместить вдвоем шестьдесят с лишним гусей из птичника в погреб и остаться незамеченными – это надо уметь. Вообще, не очень понятно, как они чисто физически смогли все это проделать. Нам, городским жителям, этого не понять в принципе, но деревенские, наверное, тоже удивились. И тот факт, что сторож не услышал крики орущих на всю деревню гусей – тоже в чем-то забавен. Выпил, наверное, много спиртосодержащих жидкостей и заснул богатырским сном с детской улыбкой на лице. Нормально. Хороший сторож, наш, традиционный. Охранять – это ведь дело не сторожа, а охранника. А дело сторожа – спать, это все знают. В общем, молодец сторож. А гуси, гуси каковы! Поразительная сознательность! Не выдали своих пусть и незаконных, но хозяев. Добрые, хорошие гуси. Невероятно комичной представляется и сцена раскрытия преступления. Оперативник открыл крышку погреба и «в глубине увидел гусей». Гуси в глубине. В общем, умора. Обхохочешься. «Украли шестьдесят два гуся». Жаль только будет, если из-за всей этой смехоты парни отправятся на зону и их жизни будут покорежены в результате этого уморительного и дурацкого преступления.

Врачу, исцелися сам

Двенадцатого ноября в Липецке психолог, мать двоих детей, на почве ревности к мужу пыталась выброситься из окна восьмого этажа. После двух часов уговоров спасателям Липецкого городского управления ГО и ЧС удалось предотвратить самоубийство женщины. Спасатели обнаружили 31-летнюю женщину стоящей в оконном проеме в квартире на восьмом этаже. Спасатели вызвали милицию, «Скорую помощь» и пожарных с раздвижной лестницей. Женщину пытались отговорить от прыжка. После переговоров со спасателями она потребовала, чтобы к ней привезли детей. После этого женщина спустилась из окна. На месте ей была оказана медицинская и психологическая помощь, от госпитализации женщина отказалась.

В наше время психологом быть хорошо. Их услуги востребованы. Все больше и больше людей верят, что психология поможет им преодолеть или хотя бы ослабить душевные муки, стресс, неудовлетворенность жизнью. Многочисленные участники психотренингов чают «личностного роста». Руководители бизнес-структур уверовали, что психологи подберут им самый что ни на есть замечательный персонал, а потом научат этот персонал «эффективным коммуникациям», «искусству продаж», «технике ведения переговоров» и «работе в команде». Книги психологической тематики раскупаются, как пирожки. Да и самоощущение психолога очень комфортно: приятно чувствовать себя знатоком человеческих душ, видящим людей насквозь. Но вдруг в жизни психолога случается что-нибудь простое и банальное – например, муж стал давать поводы для ревности или открыто изменять, и психолог не знает, что делать с этой нахлынувшей ревностью: концепции и техники, еще недавно такие убедительные, вдруг оказываются бесполезными, и единственной доступной и эффективной психотехникой оказывается самоубийство или его инсценировка. Психологу оказана психологическая помощь – и смешно, и грустно.

Пострадал из-за любви к караоке

В Кингисеппском районе Ленинградской области местный житель пострадал в результате драки из-за караоке. Инцидент произошел 27 ноября днем в одном из кафе на Большой Советской улице в городе Кингисеппе. Нетрезвый посетитель, не дождавшись своей очереди в караоке, сломал челюсть конкуренту прямо во время исполнения тем песни. Пострадавший был госпитализирован для оказания медицинской помощи, нападавший был доставлен в отделение милиции.

Человечество наизобретало довольно много развлечений, которые суть не что иное, как проявления абсолютного, чистого, беспримесного зла. Ну, например, охота. Не та, которая для добычи пропитания, а та, которая для развлечения. Когда пресыщенные горожане увеселяют себя убийством живых существ. И эти люди сами частенько гибнут от пуль своих товарищей. Несколько месяцев назад погиб охотник, которого его друзья приняли то ли за кабана, то ли за медведя. А совсем недавно другой охотник пошел «загонять кабана» и загнал так, что сам попал под пули. Или, допустим, игровые автоматы, будь они неладны. Типа, развлечение такое. Трень-брень, звенят жетончики, бегают огоньки. А потом из-за этого тренькания и бегания люди проигрывают все свое имущество и лезут в петлю. Или из-за очередной порции жетончиков убивают кассиров этих проклятых заведений. Караоке, казалось бы, по сравнению с охотой и «однорукими бандитами» развлекуха вполне невинная. Подумаешь, «люди поют». Ан нет. Караоке – явление настолько отвратительное эстетически, что самим фактом этой отвратительности притягивает к себе зло, привлекает особого рода людей. И вот один такой любитель блеяний и завываний в микрофончик отказался уступить другому любителю, а тот со всей дури заехал ему в челюсть. Душа, видать, горела, песня рвалась из груди. Не мог молчать. Тьфу, гадость какая.

Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *
Между Лениным и тятькой

Комсомольская периодика середины 1920-х гг.

Комсомольская правда № 14

Четверг, 11 июня 1925 г.

Не с того конца (Комсомолец и семья)

В прошлые годы (1918-20 особенно) нередки были случаи, когда из зажиточной семьи уходил сын или дочь. Уходил в тот лагерь, против которого боролись его родители и весь класс, к которому они принадлежали. Уходил потому, что за «комсомольский билет», за «безбожие» им не было дома житья, потому что их за это преследовали, травили и т. д. Но за последнее время здесь положение изменилось. Для начала приведем очень характерный пример. К нам поступило письмо следующего содержания: «Сын мой – активный комсомолец, всей душой преданный революции и коммунизму юноша. Он очень нервный и не знающий компромиссов человек. Я ему во всем сочувствовала, и только боязнь за его некрепкое здоровье заставляла меня просить поберечь себя. В одно утро он заявил, что уходит из дому. Это бы еще полбеды. Но он порвал окончательно. Он не взял своих же теплых вещей, он при встрече с родителями переходит на другую сторону, опуская глаза и отвертываясь. Считает себя вправе оскорблять родителей за то, что они ему присылали его старые вещи. Я очень тяжело больна. Большим облегчением было бы для меня, если бы любимый мною сын пришел навестить меня и посидел со мной хоть полчаса. Ведь это не материальная зависимость, как может он бояться, что станет от этого посещения худшим ленинцем, чем он есть. Неужели найдутся коммунисты, которые оправдают комсомольца, не признающего возможным для себя изредка видеть родителей, которым мучительно больно чувствовать себя одинокими и забытыми своим сыном.

А. Венская

Мы не будем вдаваться в отдельные детали письма. Но нужно поставить вопрос в общем порядке. Плох будет тот комсомолец, который подпадет под влияние своих родителей, враждебно относящихся к партии, Союзу, Советской власти. Но неверно будет полагать, что каждый комсомолец обязательно должен порывать со своей семьей, а тем более с семьей, которая вполне наша, которая не является нашим политическим врагом. Письмо т. Венской показывает нам, что здесь родители выступают в роли вполне общественно-сознательных граждан, обращающихся за советами не к мнению «кумушек-голубушек», а к нашему, комсомольско-партийному, общественному мнению. Мы вовсе не думаем становиться в позу «благонравного» папаши и запрещать комсомольцу разрывать с семьей. Но большой нелепостью было бы думать, что лучшим доказательством своей преданности Комсомолу является разрыв со всей семьей только лишь потому, что эта семья не принадлежит к рабочим или крестьянам по происхождению. Задача комсомольца в семье – бороться с мещанской рухлядью, будить общественное сознание у своих близких, осуществляя этим в конечном счете на деле одну из своих комсомольских обязанностей.

Е. Лавров

Комсомольская правда № 7

Вторник, 2 июня 1925 г.

Герой комсомольских дней

Мы пришли и организовали кустовой комитет. Желтая тень блудила по лицу Гриши от раннего труда, а сухая трава шелестела в степи. И было в степи неспокойно. Но мы совершили пешком эту переброску и в руках принесли полотняные портфели. Там лежали большие мандаты и маленькие куски хлеба. – Гриша, – сказал я, – поищем, кто тут за главного. – Поищем, – равнодушно пискнул Гриша, мой маленький спутник. И мы нашли председателя, который спал на каменной завалинке, не чуя, как куры клевали капусту в его бороде. – Нам, папаша, нужен дом, – сказали мы председателю. Тогда он пожаловался, что буржуи не выходят из казенного дома, а дом хороший. И мы пошли выселять буржуев, прямо с места в карьер. – Что вам нужно, детки? – спросила нас хозяйка. И она стала в дверях, а бока ее поплыли по притолокам. – А мы пришли выселять вас, тетенька, – сказал я беззаботно. Старуха начала пятиться и лезла спиной на верхний этаж, ступеньку за ступенькой, а мы лезли вплотную за ней. На верхнем этаже она отказалась выселяться. – Мазурики вы! – кричала она, – лешие, молокососы, да знаете ли вы, что в этих стенах десяток молодоженов из нашей семьи спали свою первую ночь. Не пущу. Тогда Гриша скромно сказал: Давай, покатим сами барахло. Мы стали на табуретки и поснимали осторожно картины со стен, и выкатили их, потом столы, буфеты и гардеробы. После этого старуха начала нам помогать и сняла иконы. И потом сразу в этой тихой станице пошло такое, что самая блестящая стариковская плешь не ведала этого на пути своего облысения. Старый дом, где было столько брачных ночей, запел на улицу открытыми окнами славные комсомольские песни, на свою последнюю золотую свадьбу. А мы венчали крестьянских парубков с новой женой, под штампом Госиздата. Мы женили их с книжкой, которая не сушит человека, а заставляет расцветать в нем лучшие махровые цветы. Мы с Гришей не имели тогда никакого отношения к валюте. Целыми днями жили мы с кринкой молока, и Гриша всегда смирно улыбался. В нем нельзя было подозревать воинственного огня, но он в нем был, как это потом оказалось. А пока худенький мальчик Гриша вместе со мной был запевалой, актером и балалаечником, руководил кружками и спал два часа в сутки, потому что тогда не было хорошей статьи Бухарина. И однажды синий рассвет пришел к старому дому вместе с лошадиным тревожным топотом. В окно постучался всадник: Братишки, товарищи, комсомольцы, кто есть живой – помогай! Ближний хутор ограбили бандиты. Стала пыль за летящей тачанкой, в которой сидели мы. Впереди сидел Гриша с винтовкой, тяжелей его. Нас поменял местами этот час. Гриша сидел впереди. А вдали метались верховые тени. Нас сжала нерешительность: что мы – десяток ребят – против пятерых отчаянных бандитов. Кучер дрогнул и осадил лошадей. И тогда, как пружину, взметнуло Гришу. – Товарищи! – крикнул Гриша. А степь притихла за его спиной. – Подлецы вы и сволочи, больше никто. Один пойду, слезайте… И на наше гнетущее молчание в ответ он стегнул коней, а сам прицелился в мятущиеся тени спереди. Потом еще. Один из бандитов на ходу обернулся и ответил выстрелом. Наша пристяжка грохнулась с разбегу. Гриша вскочил и ринулся бегом. Мы вслед, теперь мы шли за ним. Мы подбили залпом двух бандитских лошадей. А вдали замаячил встречный хутор. И в этот день степь стала спокойной. Пять человек не встретили восхода солнца. Пять человек лежали рядом, и среди них не было наших. А усталого, бледного Гришу мы гордо несли на руках.

Павел Гугуев

Комсомолия, 1925 г., № 1

Литературно-художественный отдел

Г. Шубин. Из повести о юнселькоре

I. Прут

Долго Сеньку в Комсомол не пускали. Сначала годков не хватало, потом тятька заволынился. Добрый тятька, а заупрямился. Много раз Сенька его агитировал. – Тятя, а тять… – Что? – Пу-усти в Комсомол… Пусти, да пусти, – прискучило отцу: – Беги, постреленыш, до рощи, выруби прут… Сенька рад родителю услужить – вырубил. – Вот, Семен свет Иванович, – стращает тятька, – пикнешь еще о Комсомоле, начисто шкуру этой прутиной сдеру. Взял прутик и влепил в сенцы, в бревенчатый паз. Когда и попросился бы, а прут увидишь – задумаешься: не рука у тятьки – лапа медвежья. А в Комсомолто ой как хочется! А прут торчит из стенки, надсмехается. Когда солнышко кропит село последними косыми потоками, когда немощно ноют колокола, сманивая к вечерне стариков и старух, – торопится Сенька в клуб. Вветривается в новую избу с желтыми, сосновыми стенками, с черными сгустками пахучей смолы. В красном углу, где чванились святители золотым облачением, под узорами паутины – Ленин. Сенька о нем много слыхал и всегда жадно рассматривает портрет: лицо, потом – галстух, жилетку, пиджак. – Гавря, сколько такая одежка стоит? Гаврик с черной стриженой головой отвечает: – Почитай, недешево, не простой человек носил. Опять впивается Сенька в портрет. – Отличный человек, – говорит Гаврик, – ему буржуй пулю в сердце всандалил, а он все жил. Потом умер. От дум. Мозги лопнули. Очень свободно: много наешься – помрешь, много думать станешь – тоже помрешь. На все мера. Ильич-то без меры день и ночь думал да думал, философией занимался, тезисы сочинял, как буржуев перебить со всей земной планеты. И помер… – Значит, не перебить? – Как? -… без Ленина-то. – А мы на что? Комсомольцы-то. Я один сто фашистов зарежу. Завидно Сеньке. Какими Гаврик речами форсит! Давно ли вместе в рюхи играли, а теперь и нос козырем: я, де, член бюра, а ты что за предмет? – беспартийная масса. И другие ребята тоже. Надорвался Ильич, упал, а они взялись его дело доканчивать: спектакли строят, на собраниях шумят, – только Сенька лишний, одному ему в суетне этой дела нет. Каждый на Сеньку комиссаром фуфырится. – Ты чего как блоха распрыгался? Тут секретное заседание! Выметайся метлой! Тебя тута спрашивают? – Впишусь! – думает Сенька. Придет домой, видит: торчит в сенцах прут. «Нет, погожу; лета еще слишком юны». Долго ли, коротко ли, а раз говорит Чухарев Петька – ячейки секретарь: – Мажешься, мажешься ты тут да около, почему не вступаешь? Взволновался Сенька, закипел: – Товарищ Петя… рвусь… тятька не велит… – Без тятьки боишься? – Боюсь!… – Ты вот все на Ленина смотришь, а того не знаешь: он ничего не боялся. Сказал, точно птицу в силок поймал. На другой день трепетно заполнял Сенька анкету, в графы и пункты рассовывал всю свою небольшую жизнь, писал заявление. Чухарев дал ему для ознакомления программу и устав, как требовали того от каждого правила приема.

II. В Комсомол голосуют

Помнит Сенька собрание. Ребят в клубе, что в овине снопов. Чухарев за столом, важный, серьезный – председательствует. Сенька в уголку, дружка своего, соседа Гаврика, за рукав щиплет. – Что тебе? – Скоро дела текущие? – Долго! – и опять слушает Гаврик, что говорят. В текущих делах будут Сеньку голосовать в Комсомол. И когда взял Чухарев анкету, посмотрел на Сеньку лукаво, ухмыльнулся, – дрогнуло в Сеньке сердце, застучало, громко, размашисто, на весь клуб, как мельничный жернов. – Как, ребятишки?… Проголоснем!… Дружно вскинулась изгородь рук. – Раз, два, три… Опустите. Единогласно!… – Приняли, – шепчет Гаврик и ласково стукает Сеньку по хребту. – Приняли, – отозвалось в маленьком, напряженном теле. И видит Сенька, как из угла щурится Ленин, зацвели улыбкой лукавые губы, точно и он, Ленин, радости Сенькиной рад. И слышит Сенька, как вьявь: – Смотри, тов. Потапов, не осрамись, будь хорошим комсомольцем! В груди чаще-чаще крутится, жжет маленький, трепетный жерновок. – Буду, дедушка, буду! – отвечает Сенькино сердце. После собрания подошел Чухарев, жаркий, с лицом розовым, как в бане пропаренным. – Завтра, сынок, протокол с постановлением о приеме в Уком перешлю. Уком рассмотрит, утвердит и билет членский вышлет. Тогда и будешь настоящим комсомольцем, а пока потерпи. – А вдруг не утвердят? – Раз собрание приняло – все пойдет гладко. – И анкету читать будут? – Конечно. – Страшно, – трясет Сенька головой, прыгают рыжие, мягкие завитушки: – Еще не понравится что: люди ученые. Плохо я бумагу мараю, как воробышек лапой. Долго еще с Чухаревым беседовал, до дому спровадил, на крылечке посидел и пошел к своему двору спать.

III. Тятька волынится

Тятька ничего не знал, не ведал. Но бабы все первыми ловят, а у соседки Маврухи язык верстой не измеришь. Сидит мамка в шомуше, как от ноеты зубной покачивается, стонет. – О-о-о, лихо мне с мужиком постылым. Сына не уберег. Не хотелось и замуж за рыжего! Вцепились в сарафан Грунька с Феклой, да Иван с Петром – всем коллективом воют. – Аксинья, – кричит тятька, – не расстраивай! – Не кричи. Я не раба! – Чем я виноват? Сама родила. – У-у – лиходей! Своим тестом квашню замешивал. Господи, боже мой, несчастная я страдалица, и ребята-то все рыжыми уродились. Ходит тятька по горнице, глупо по сторонам озирается, бороду рыже-красную пощипывает. Лежит Сенька на полатях – дыханье свое услышать боится. – Сенька! – Что? – Слазь к отцу. Видел ты, как мать расстроена? Поговорить. – Мне, тять, и отсюда слышно. – Будешь упрямиться – запорю! – Я в милицию заявлю. – Опять запорю! – А я Михаилу Ивановичу Калинину жалобу пошлю. – Повтори! – Чего повторять. Надо уши иметь. При Советской власти пороть ребят воспрещается. Ты, тятька, декретов не знаешь… – Замолчи! Какое слово сказал. Опять что-нибудь о налоге пророчишь. Как плети у тятьки руки вдоль туловища повисли. Простить? Обидно: не спросясь ушел. Избалуешь парня. Наказать? – Неудобно. До центра дойдет. И так – не так, да эдак – не эдак. Густеет злоба, огнем палит. Вполз на полати, спугнул на пол, стал за уши теребить. Орет негодяй – извиненья не просит. Раскалились уши, аж пальцы жжут. – Хватит? Еще могу! Молчит. – Какой гордый стал. Не разговаривает. Что дальше будет? Ступай, выпишись!… Вывел Сеньку на улицу, тумака в затылок влепил. – Говори: глуп был, не понимал. Смотри. Хуже будет. – Выпишусь, – плачется Сенька.

IV. Тятька и Ленин

Всю храбрость, как пыль из перины, тятькины кулаки повышибли. Прибежал Сенька в клуб. Глядит Ленин из угла с немой укоризной, будто говорит: – Я ничего не боялся. По бокам – Калинин, Троцкий – помощники, тоже глазами корят: – Довольно стыдно тебе, товарищ Потапов! Жарко Сеньке: рубашка взмокла. А ребята вокруг к воскресенью роли разучивают, шумят, начатое дело заканчивают. Чухарев за столом сидит в вышивной рубашке, суфлирует, не знает того, что Сенька задумал. – Ой парень, парень, – скажет, – не полагал, что ты такой дизинтер! Нехорошая молва колесить пойдет. – Это кто такой? – Сенька. Не знаешь? Он тятьку на комсомол променял. «Не буду выписываться». Возвращается Сенька домой, поднимается в сенцы. Из паза торчит прут длинный, хлесткий. Стоит Сенька в раздумьях, тихо, тихо назад бредет, входит в клуб, наталкивается на острый, сверлящий взгляд. В избе тятька. В клубе Ленин. Между ними – прут. Снует Сенька взад-вперед, – выбирает. Ленину помощники нужны. Тятьке тоже нужны. – Не пущу, – говаривал, – по хозяйству нужен. Комсомол портит, от работы отучивает. Кому помогать: Ильичу или тятьке? Упало солнышко за лес, расшиблось, должно быть, хлынула по небу кровь, запеклась: густая, багровая. Пастух Евстигней коров пригнал – хлещет, фурчит молоко в подойники. Вспотели улицы зябкой сыростью, крепче навозом запахло. Все спят. Продрог Сенька, – есть захотел. Дрожит у крыльца – войти не может. – Почему ужинать не пришел? Видит: тятька на крылечко вышел. – Сделал, что сказано? – Тятенька, дорогой, хоть убей ты меня: не могу. Побурел тятька щеками и шеей: нехорошая кровь в голову. – Прогоню. Независимо от отца политику гнешь. Будешь книжки читать, к нежной жизни привыкнешь. В город сбежишь: в деревне-то скучно, развлеченьев нет. – Куда я, тять, от тебя побегу? – Говори. От тебя! На что тебе родители-то? Не родитель теперь, а ячейка приказывает. Не родителя, а ячейку слушаешь. Не родитель, а ячейка жизни учит. Спит село. Месяц над крышей свесился. Пахнут росы с лугов, медовые, сладкие. – Уважишь отца? В последний раз говорю! – Тять, гони ты меня, лучше я нищим корочки кусать буду, а с пути не сойду. – Чорт с тобой! Не пущу комсомольца в дом. Стоит Сенька у крыльца, дрогнет, зайти не смеет. Сел на ступеньку, съежился, а слезы брызжут дождиком, мелким, сыпучим, щеки греют. Лежит тятька на печи, с супругою перебранивается. – Простынет парень, помрет, – ты виноват. – Все равно потерян! – Рыжий чорт, безжалостный! – Не каркай. Ударю! Не спит тятька в духоте избяной, за ухом чешет. Уговаривать? Опоздал. Тронулся сын своею дорогою. Какой? Не сказал. Куда? Не сказал. Прогонишь? Жалко. Молодой: пропадет. И страда подходит: косить поможет. Не работника нанимать. Лешак с ним! – не один Сенька сдурил, не один Иван такою напастью наказан. – Мать, а мать? – Не проси. – Дура! Позови Сеньку спать. Поутру велел тятька Сеньке коня в речке попоить да выкупать. Исполнил, слова не сказал. Мамка на колодезь по воду послала. Раньше морщился от бабьих делов, теперь сделал. Сел полдничать. Так мамка глазища и вперила: хоть и нехотя, а перекрестился. Смотрит отец – перемен не видит. Бабье око зорчее: и мать не видит. Прежний. Только очи в глазницы поглубже всверлились, точно прячутся, да молчаливше стал. Денька через три, что ли, собрался тятька на мельницу, уселся в тележку и кричит. – Семен. Захвати-ка там в сенцах прут. – Этот? – Он. Взял и почал с плеча этим прутом гнедого наяривать. Вбежал Сенька в избу, ну плясать. – Что ты, дурной? Пол проломишь! – Молчи, мам! Тятька за комсомол не сердится. Наша взяла, наша взяла. И я ничего не боюсь. Эх ну, эх ну, рукавом тряхну!…