Текст книги "Русская жизнь. Возрастной шовинизм (декабрь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

* СОСЕДСТВО *
Дмитрий Данилов
Темно, но красиво

Украина накануне выборов: неполитические наблюдения

За довольно короткий период времени мне удалось побывать в четырех крупных городах Украины. Это было в сентябре, перед самыми выборами в украинский парламент. Правда, я старался обращать внимание на вещи, с политикой не связанные. Однако кое-что из выборной шелухи все-таки попало в поле моего зрения.

Дедушки и темнота

Первое, что я увидел во Львове – старенький и сильно пьяный дедушка крестьянского вида. Дедушка пытался войти в здание вокзала, но отклонялся в сторону, упирался в стену вокзала и падал. После чего мучительно вставал и повторял попытку – опять неудачно. Так повторилось раза три. Рядом стоял украинский милиционер, неподвижный и безмолвный. Тут я вспомнил, что надо поменять рубли на гривны, и углубился в вокзальные помещения. Потом вернулся и обнаружил, что дедушка таки сумел войти в вокзал. Он стоял посреди кассового зала и громко произносил разрозненные звуки. Это было трудно назвать речью, хотя, возможно, дедушка говорил на каком-то незнакомом мне языке.

Чуть поодаль стоял другой дедушка. Одет он был в нечто невообразимое, но при этом опрятное. У дедушки было заскорузлое и грубое, но на редкость продолговатое лицо. Лица такой степени продолговатости встречаются разве что у представителей правящей элиты США. Продолговатое лицо дедушки венчала такая же нелепая, как и вся его одежда и обувь, шапка – кожаная, на меху, очень высокая и с козырьком. Почему-то подумалось, что обладателем такого облика вполне мог бы быть отставной фельдфебель австро-венгерской армии.

Дедушка– фельдфебель неподвижно смотрел на расписание поездов дальнего следования и беззвучно шевелил губами. А первый дедушка, пьяный, пошатнулся, издал какой-то громкий звук и упал.

Было довольно трудно оторваться от наблюдения за львовскими вокзальными дедушками, но я все же сделал над собой усилие и вышел в город.

Второе после дедушек сильное впечатление от Львова – темнота. Привокзальная площадь была освещена несколькими тусклыми фонарями. Прилегающие улицы тоже, как говорится, тонули в темноте. Очень странное ощущение – такого ни в одном российском городе не увидишь.

В привокзальной темноте оранжево светились фонарики на крышах такси. Улица Квитки-Основьяненко, гостиница «Электрон», сказал я по-русски. Двадцать гривен, ответил таксист по-украински. Поехали.

Г. Ф. Квитка-Основьяненко – драматург, один из основоположников украинской литературы. Родился в 1778 году, умер в 1843 году.

Недолго попетляли по узким темным улочкам, мощеным брусчаткой, и приехали к серой хрущевской пятиэтажке, над одним из подъездов которой было написано «Електрон». Попросил таксиста подождать. В подъезде нет совершенно никакого света – то есть вообще. Поднимаюсь практически наощупь на пятый этаж. На площадке пятого этажа горит тусклая лампочка, над некрасивой деревянной дверью написано «Готель Електрон».

Перед отъездом методично обзвонил все львовские гостиницы. Мест нет – якобы это из-за Львовской книжной ярмарки, на которую приехало очень много людей. А может быть, из-за чего-то еще. Удалось забронировать номер только в гостинице «Електрон». Женщина, которая говорила со мной по телефону, сразу предупредила, что это, скорее, не отель, а общежитие – удобства в коридоре и так далее. На комфорт, мол, не рассчитывайте.

Так оно все и оказалось. Довольно-таки ужасный отельчик. Даже, можно сказать, ужасающий. Тетенька на ресепшене сразу предупредила: вода строго с шести до девяти утром и вечером. В одну минуту десятого вода пунктуально исчезает. Причем речь идет о холодной воде. Горячей нет. Правда, среди удобств, которые в коридоре, имеется бойлер. Побросал вещи в номере, спросил у тетеньки, не знает ли она, где во Львове можно обнаружить интернет-кафе. На улице Дудаева, кажется, есть, сказала тетенька.

На улице Дудаева. Вот оно как. Тетенька сказала, чтобы приходили не позднее полуночи, «потом мы закрываемся».

Улица Джохара Дудаева – симпатичная узкая улочка практически в самом центре города. И интернет-кафе сразу нашлось, с вежливым админом, говорящим по-русски. Можно было бы даже назвать эту улочку прекрасной, если бы не это, скажем так, не слишком удачное название.

После интернет-кафе вышел на располагающийся в двух шагах проспект Шевченко. Надо немного прогуляться по городу, несмотря на поздний час.

На проспекте Шевченко тоже темно, хотя и не так, как на вокзале – центр Львова освещен получше. Хотя все равно непривычно темно, по сравнению с Москвой или Питером. Людей на улице довольно много. Вдоль улиц – сплошные ряды красивых домов европейского вида. Все центральные улицы, в том числе главные магистрали, довольно узкие. Бросается в глаза огромное количество ресторанов, кафе, кафешек и забегаловочек – просто невероятное количество, они практически в каждом доме.

Зашел в одно из небольших кафе. К нам довольно скоро подсел не очень трезвый мужичок лет тридцати. На его круглом лице лежало выражение крайней хозяйственности и рачительности, и было понятно, что это выражение не сходит с его лица никогда. Мужичок сразу опознал во мне москвича, завязался разговор, я говорил по-русски, мужичок – по-украински, но это совершенно не мешало беседе – все все понимали. Мужичок рассказал, что когда-то, в самом конце 80-х, служил в армии в Москве, служилось ему в Москве здорово, а сейчас уже совсем забыл русский, но к России и «москалям» относится хорошо; в его речи часто встречались обороты типа «братья-славяне», «нам делить нечего» – в общем, беседа, хотя и была несколько сумбурной, протекала в сдержанно-дружеском ключе.

Потом к нам подсел другой мужик, сотрудник местного телевидения. Он пришел в кафе со своей огромной собакой – гулял с ней и вот зашел. Он тоже безошибочно распознал мое происхождение и сразу стал говорить по-русски. И вот так мы втроем сидели и довольно-таки задушевно беседовали, потом разошлись, заверив друг друга в чрезвычайно дружеском расположении.

Честно говоря, я ожидал от львовян немного другого – если не открытой враждебности и конфликтов, то хотя бы мелких неприятностей в общении. Но ничего такого не было – ни в первый вечер, ни в следующие два дня. Если, конечно, не считать проявлением неприязни тот факт, что, когда обращаешься к кому-нибудь на русском, отвечают в большинстве случаев на украинском, в том числе и те люди, которые в силу своего возраста русский наверняка знают. Даже когда не понимаешь и переспрашиваешь – все равно отвечают по-украински. А в остальном – никаких неприятностей не возникло. Не берусь судить, насколько такое отношение к русским в целом характерно для жителей Львова – возможно, мне просто повезло.

На следующий день пошел знакомиться с городом уже основательно. Долго гулял по беспорядочно ветвящимся улочкам Старого города.

Я честно пытался удержать себя от говорения банальностей, но это решительно невозможно. Невозможно удержаться от высказывания двух чудовищно заезженных банальностей.

Банальность первая: Львов – очень красивый город.

Банальность вторая: Львов – очень европейский город.

Да, красивый и европейский. Это есть правда и истина. С вашего позволения, тему красоты и европейскости Львова я далее развивать не буду – это сделали до меня и еще сделают в будущем бесчисленные описатели этого города.

Не хватает промежутков

Ходил я, ходил, и где-то к середине дня я почувствовал: что-то здесь не так. Какая-то во всей этой прекрасности была дисгармония, что-то мешало безмятежному наслаждению всеми этими чудными видами.

На одном из перекрестков в ожидании зеленого света я случайно задержал взгляд на каком-то коротко стриженом пареньке в черной кожаной куртке. Паренек тоже ждал зеленого сигнала, очень сосредоточенно глядя перед собой. И тут я вдруг понял, в чем дело: город ощутимо контрастирует с собственным населением. Я долго подбирал слово, которым можно было бы охарактеризовать преобладающий во львовской уличной толпе типаж и, кажется, нашел: лавочник. Разумеется, не только и не столько как род занятий, а как психотип. По улицам быстрым шагом ходят толпы сосредоточенных людей, у которых на лицах написано: дела, дела, мы делаем дела. Причем дела небольшие, масштаба магазинчика, склада, цеха по производству мороженого, автомастерской. Делать дела, не отвлекаться, не зевать, зайти в контору А, успеть в магазин Б, встретиться с поставщиком В, принять товар, сдать отчет, оформить накладные… Накладные – вот еще одно ключевое слово! Такое ощущение, что у половины львовских пешеходов в их папках, портфелях и карманах лежат накладные, которые они несут из магазина Г на склад Д, чтобы «отчитаться за товар». Почти каждый из этих людей вполне органично смотрелся бы за прилавком собственного маленького (именно маленького), но твердо стоящего на ногах магазинчика. И почти у каждого на лице написано осознание чрезвычайной важности своей небольшой, негромкой деятельности.

А город совсем не такой, как эти люди с накладными. Местами величественный, по-австрийски имперский. Очень древний. До невозможности культурный (опять банальности, но что делать). На главной площади стоят жилые дома XVI века, построенные еще венецианскими купцами, в них живут люди. Львов был вторым культурным, интеллектуальным центром Польши после Кракова, местный университет основан 400 лет назад и до сих пор, теперь уже как украинский, высоко котируется в научном мире. Но почему-то мало заметна на львовских улицах многочисленная местная университетская и прочая интеллигенция, студенты. Не видно и маргиналов – нищих, бомжей, молодых фриков. Зато видно людей с накладными. Люди с накладными быстрым шагом идут мимо костелов, памятников, венецианских домов и прочей красоты, и у них очень серьезные, озабоченные и сосредоточенные лица.

Ближе к вечеру встретился с одним пожилым львовянином (о встрече договорились заранее, еще в Москве). Он – из тех русских жителей города, чьи отцы приехали сюда в конце войны на танках, в прямом или переносном смысле.

Мы встретились в кафе на площади Адама Мицкевича, выпили по чашке кофе и пошли гулять по Старому городу. Когда за очередным поворотом узкой улочки перед нами открылся какой-то особенно великолепный вид, наш спутник сказал: да, современные львовяне такого города бы не построили, – а потом засмеялся и добавил: как, впрочем, и современные москвичи не могут выстроить XVII век. Чем, в некотором смысле, подвел итог моим поверхностным наблюдениям за львовской уличной толпой. Мы гуляли и разговаривали, и старый львовянин успел часа за три рассказать мне массу интересного. О том, как после войны из города выселили почти всех поляков, которые на протяжении веков составляли во Львове большинство населения. О том, как после этого Львов заселялся украинцами, в большинстве своем выходцами из близлежащих сел. Как во время войны было истреблено несколько сот тысяч евреев, треть населения города. Как в 90-е годы была уничтожена большая часть львовской промышленности. О русских школах, которых осталось всего пять. О том, что в восьмисоттысячном Львове в конце 80-х официально числилось 120 тысяч русских, а сейчас только 60 тысяч – кто-то уехал, кто-то записался украинцем. О нескольких действующих во Львове русских национально-культурных организациях, малорезультативных и к тому же враждующих друг с другом. О том, как традиционно многонациональный, многоукладный город стремительно утрачивает свое прежнее разнообразие. И, конечно, о домах и улицах, мимо которых мы проходили. О том, какой дом кому когда принадлежал, что в нем было «при поляках» и «при австрийцах» и что в нем сейчас, о том, почему именно так называется эта маленькая улочка и какой из нескольких украинских христианских конфессий принадлежит тот или иной храм. В общем, за три часа как-то очень много удалось узнать о Львове, хотя здесь нет места, да и необходимости все это подробно пересказывать.

Когда в конце встречи я спросил у нашего гида, можно ли ссылаться на его имя в материале, он засмеялся, махнул рукой и сказал:

– Можно. Но лучше назовите меня львовским манкуртом. Ведь мы, русские львовяне, для галичан – пятая колонна, а для вас, россиян, – тоже непонятно кто, люди без рода и племени, так, разве что экскурсию провести.

Что ж, спасибо львовскому манкурту.

Еще вот что заметил: взгляду русского путешественника во Львове не хватает промежутков. Таких промежутков, из которых в значительной степени состоит любой русский город, – просторов широких проспектов, огромных, открытых со всех сторон дворов, пустырей, бесхозных пространств между домами, брошенных строек, пустых мест, огороженных заборами. Львов – какой-то слишком сплошной. Каждый квадратный метр территории использован рационально – его занимает дом, или тротуар, или проезжая часть, или специально разбитый сквер с памятником посередине, или еще что-то такое, сознательное и осмысленное. Это поначалу восхищает («порядок», «Европа» и так далее), а потом перестает восхищать и как-то незаметно начинает утомлять. Взгляд постоянно во что-то упирается, ему некуда разогнаться, растечься. К тому же то, во что упирается взгляд, понятно и рационально – это, опять-таки, дом, или костел, или памятник Адаму Мицкевичу или еще кому-нибудь, князю («королю») Даниилу, например, и практически нет мест или объектов, при взгляде на которые остается только застыть в недоумении, развести руками и поразиться: что же это за удивительная, непонятная хреновина такая! А без промежутков и непонятных хреновин русскому человеку тяжело.

Хорошо гулять по самому центру Львова поздно вечером. Народу мало, и от этого как-то рассеивается дневная атмосфера всеобщего не тяжелого, но монотонного труда и озабоченности. Я брожу по площади Рынок – главной площади Львова. Это огромный прямоугольник, посередине которого – здание ратуши с высокой башней, а по периметру сплошной стеной стоят древние дома. На каждом доме табличка: дом XVI века, дом XVII века. Я хожу от дома к дому, читаю таблички. Шольц-Вольфовичи, Любомирские, Бандинелли, Корнякты. Польские короли и молдавские господари когда-то были хозяевами этих домов. А вот в этом здании Петр Первый подписывал «Вечный мир» с Польшей. Нельзя сказать, что эти дома как-то особенно красивы. Есть, конечно, выдающиеся сооружения, например, так называемая Черная каменица (здесь сейчас исторический музей). Но в большинстве своем – обычные дома. Сила этих домов не в красоте, а во времени. Ведь если даже самое обычное, неказистое строение простоит четыреста лет, и не одно, а окруженное другими такими же, оно неизбежно обретет некоторое величие. И я почувствовал величие этого древнего места, бродя по площади Рынок от дома к дому, читая таблички с историческими сведениями.

Только я успел почувствовать величие этих домов, этого места и этого города, как из соседнего кафе донесся дикий крик: какая-то пьяная женщина орала в истерике; она не звала на помощь, а просто проклинала какого-то человека или группу людей: все вы козлы, суки и так далее, и она долго так материлась на всю площадь Рынок, и я понял, что программу пребывания в городе Львове можно считать исчерпанной.

Голубое и оранжевое

В Киеве удалось провести всего часть дня, проездом, по пути из Львова в Москву.

До этого я был здесь восемнадцать лет назад. Кажется, город с тех пор не особенно изменился. Да, внешних изменений много: все увешано рекламой, построено много так называемого «элитного» и просто нового, добротного жилья, открылась масса магазинов, торговых центров и прочих капищ общества потребления. Но все это не изменило в целом облика и атмосферы киевского центра, чего не скажешь, например, о Москве. Кстати, о Москве: Киев за эти годы стал на нее довольно сильно похож. Он и раньше обладал столичной статью, но сейчас добавился какой-то особый лоск – сказываются столичные функции и сопутствующие этим функциям финансовые потоки.

Бегом, бегом. Скоро уже поезд. Надо успеть туда, сюда. Поэтому впечатления фрагментарны.

Парковая дорога вдоль высокого берега Днепра. Отсюда, что называется, открываются виды. На противоположном берегу тут и там виднеются новые жилые массивы. Сегодня суббота, свадебный бум. Свадебные кортежи ездят туда-сюда и оглушительно бибикают. Бесчисленные новобрачные, их друзья и родственники бесконечно фотографируют себя на фоне днепровских видов, на фоне садово-парковой зелени, просто на фоне чего попало. Пьют шампанское и водку из пластиковых стаканчиков. Вот какую-то пару снимают на видео. Паренек (можно даже сказать, парубок) невозможно провинциального вида, стриженый почти наголо и при этом с челкой, в дорогущем костюме, в дорогущих ботинках и вообще во всем дорогущем, держит на руках полноватую невесту в белом, естественно, платье, тоже, наверное, дорогущем, и с невестой на руках совершает вращательные, вокруг своей оси, движения, словно какой-то необычный городской дервиш, а оператор, слегка присев, фиксирует эти дикие движения при помощи профессиональной видеокамеры: хорошо, хорошо, ребята, еще круг, вот так, и еще вращение, и посмотрели в камеру, ставим невесту и смотрим оба в камеру, вот так, отлично, паренек осоловело пошатывается, а невеста виснет у него на шее и они, если можно так выразиться, сливаются в долгом поцелуе, вот так, отлично, ребята, отлично, спасибо, отлично сработали.

Меняю деньги в обменном пункте, расположенном внутри небольшой аптеки. У аптечного прилавка дядька – в годах, но еще очень крепкий, чрезвычайно широкого телосложения. На его лице такое выражение, какое бывает у людей, испытывающих чистую, незамутненную радость от факта собственного физического существования. Дядька зачитывает длинный список препаратов. Пожилая интеллигентная продавщица любезна сверх всяких пределов – такое бывает, когда человек получает от собственной вежливости удовольствие и даже наслаждение. Она пространно консультирует дядьку насчет лекарств, противопоказаний, побочных явлений, способов применения. Наконец список согласован, продавщица: а у вас есть дисконтная карта, дядька: шо, продавщица: ну, карта, мы по карте скидки даем, дядька: та ни, я с села, и жизнерадостно смеется, а продавщица улыбается и говорит: надо же, а по вам и не скажешь, и они оба смеются, заходите к нам еще, да, спасибо, они довольны, каждый самим собой, и друг другом, дядька уходит, я покупаю у чрезвычайно любезной продавщицы бутылку «Аква минерале» с газом, и она улыбается мне.

На площади Независимости (майдане Незалежности) обнаружилась предвыборная политическая жизнь. Автомобильное движение было перекрыто, и вся площадь, а заодно и весь Крещатик чуть ли не до Бессарабского рынка были уставлены голубыми палаточками. Голубых палаточек было просто-таки неисчислимое количество. Рядом с одной из голубых палаточек была установлена стойка с баскетбольным кольцом. Молодые ребята в баскетбольной форме играют в так называемый стритбол – разновидность баскетбола, в которой две команды по три человека в каждой играют под одним кольцом, стараясь накидать в это кольцо как можно больше мячей. Ребята играют, а женщина непрерывно говорит в мегафон, и из ее говорения следует, что здесь проходит праздник баскетбола, организованный для горожан Партией Регионов. Ребята-стритболисты заканчивают свою игру, и женщина объявляет в микрофон, что теперь каждый желающий может попробовать забросить мяч в кольцо. Усатый коренастый мужичок приседает, нелепо подпрыгивает и промахивается. Дама на высоких каблуках бросает мяч мимо кольца, делает неловкое движение и чуть не падает. И еще несколько человек промахнулось. А вот какой-то мужичок взял да и попал. Ура, тихо закричали окружающие. Молодец. Женщина в мегафон тоже сказала, что мужичок молодец. В голубой палаточке мужичку выдали какой-то поощрительный приз – кажется, набор буклетов и плакатов Партии Регионов, а может быть, еще что-нибудь.

Среди моря голубых палаточек затесалась одна оранжевая палаточка. Почему-то только одна. В палаточке тихо, без мегафона, сидит женщина и раздает желающим листовки и брошюрки другой партии, соперницы Партии Регионов. Эта партия называется «Наша Украина». Рядом – скамеечка, на скамеечке сидят и около скамеечки стоят люди и спорят о политике. Главный спорщик – грузный высокий дядька, чрезвычайно неопрятно одетый. На нем грязные, местами рваные коричневые брюки (они сползают, и он их постоянно подтягивает), грязная и мятая бело-зеленая спортивная куртка и бейсболка, находящаяся примерно в таком же состоянии, что и брюки с курткой. Причем это специфическая неопрятность, в корне отличающаяся от неопрятности бомжа. Это неопрятность человека, у которого, скорее всего, есть дом, семья и даже, наверное, работа, просто он довольно долго вынужден ночевать в каких-то случайных местах, где нельзя толком помыться и привести в порядок одежду, но он, судя по всему, не особенно обращает на это внимание. Из его сбивчивой громкой раздраженной речи следует, что он приехал из Харькова и уже давно находится в Киеве, приехал специально к выборам, поучаствовать в предвыборной кампании. Видно, что это, скорее всего, хороший и добрый человек, но слишком близко к сердцу принимающий политику и на этой почве несколько озлобленный. Его собеседники – две молоденькие девушки, которые, кажется, приехали из области или откуда-то с окраин в центр «погулять», низенький, квадратного телосложения,человек Олег и какой-то оборванный старичок, который, в основном, молчал, изредка бросая в пространство короткие реплики, не связанные с ходом общей беседы.

Беседа проходит примерно так. Человек из Харькова всплескивает руками и восклицает: Олег, ну что ты такое говоришь?! Ну что ты все Янукович да Янукович?! Что он сделал, ваш Янукович?! Олег, вынув сигарету изо рта, что-то очень коротко и тихо отвечает, человек из Харькова вскакивает со скамеечки, еще сильнее всплескивает руками, как актер провинциального театра, и вскрикивает: да что же это такое?! Да вы все с ума посходили! А, что с вами говорить… Человек из Харькова отходит от скамеечки, делает по тротуару Крещатика несколько быстрых нервических кругов, потом возвращается к скамеечке, садится на свое место и продолжает: а вы, девушки? Что вы тут про Ющенко говорили? Да вы не понимаете ничего! Вот вы, прежде чем рассуждать о Ющенко, о том, что он может и что он не может, ответьте мне на простой вопрос: Украина – это какая республика? Президентско-парламентская или парламентско-президентская? Девушки, помявшись, говорят, что президентско-парламентская. Человек изХарькова вскакивает со скамеечки ивсплескивает руками: а-а! Да что вы говорите! Девушки, запомните, у нас парламентско-президентская республика, а не президентско-парламентская, вы элементарных вещей не знаете, а туда же, о политике рассуждать. Оборванный старичок неожиданно громко произносит: гнать этого вашего Ющенко. На него никто не обращает внимания. Олег, вынув изо рта сигарету и отхлебнув пива «Оболонь» из пластиковой бутылки, что-то тихо говорит человеку из Харькова. Человек из Харькова всплескивает руками, вскакивает, нарезает круги по тротуару. Потом заходит в оранжевую палаточку, выносит оттуда детский школьный рюкзачок каких-то диких расцветок, что-то фиолетово-салатовое, садится на свое место на скамеечке, достает из рюкзачка половину батона белого хлеба, пакет кефира. Ну вас нафиг, с вами без толку говорить, ни хрена вы не понимаете, беретесь рассуждать, о чем не знаете. Жует хлеб, отхлебывает кефир. Олег что-то тихо говорит девушкам, девушки улыбаются и отвечают: да мы не знаем, мы так, просто посмотреть приехали. Оборванный старичок громко произносит: и Юлю эту вашу тоже гнать поганой метлой, развели тут, паразиты, и произносит еще несколько неприличных слов. На него никто не обращает внимания.

Пришлось довольно быстро уехать из Киева, надо было возвращаться в Москву, жаль, что такой краткой и обрывочной получилась встреча с этим любимым мной городом после восемнадцатилетнего перерыва. Ну, ничего. Бог даст, еще будет возможность приехать сюда. Зато в Лавре побывал. Приехать в Киев и не побывать в Лавре – это уж как-то совсем ни в какие ворота не лезет. А я побывал. Слава Тебе, Господи.

Кстати, в темное время суток в Киеве тоже довольно темно, хотя и не так, как во Львове. Наверное, это что-то общеукраинское.