Текст книги "История русского романа. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

В своей трактовке преступления и наказания Достоевский расходится и с распространенной в его время гегелевской, юридической их трактовкой, и с отвлеченной моральной интерпретацией тех же понятий в духе Канта. Закон, который нарушает Раскольников, – это не просто некое идеальное нравственное требование, не «категорический императив», а прежде всего нравственное чувство, заключенное в душе простых людей – Сони Мармеладовой, Лизаветы, маляра Миколки и других людей из народа. Истинным носителем нравственности в глазах Достоевского является не дворянское государство, не официальный закон, а народ. И преступником Раскольникова делает не нарушение лицемерных юридических норм общества, в котором под прикрытием закона «подлецы» «миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают», а нарушение того неписанного нравственного закона, который признают и которым руководствуются угнетенные и страдающие люди из народной среды.

В своеобразном художественном аспекте Достоевский на примере своего героя решает в «Преступлении и наказании» вопрос об отношении личности к народу. Индивидуалистическая «идея» Раскольникова и его преступление ведут его к «разомкнутости и разъединенности с человечеством», отрывают от народа, делают Раскольникова, несмотря на все его возмущение миром угнетения и эксплуатации, единомышленником Лужина, Свидригайлова, ростовщицы Алены Ивановны и всех тех «подлецов», которые презирают народ и угнетают его. И наоборот, совесть, мучающую Раскольникова после преступления, Достоевский изображает как то положительное, общественное начало в человеке, которое не дает Раскольникову спокойно пожать плоды преступления, но напоминает ему о его общественной человеческой природе, делает его восприимчивым к разуму людей из народа и их нравственным требованиям. Мучительный для самого Раскольникова крах его «идеи», та нравственная пытка, которую он переживает после убийства, представляют собой, в понимании писателя, торжество народного, общественного начала, присущего натуре Раскольникова, над теми эгоистическими мечтами и духовными заблуждениями, которые разъединяют человека с народом и ведут его к нравственной гибели.

В «Евгении Онегине» Пушкин «открыл» классический для русской литературы XIX века тип романа, где в центре находится представитель «современного поколения», который мог бы стать, но в силу определенных причин (отчасти зависящих, а отчасти не зависящих от него) не стал положительным героем общественной жизни, и где совершается суд над этим героем (осуществляемый при участии героини, выступающей в качестве носительницы более широких и возвышенных, более близких народу социальных и нравственных идеалов). Разработку этой характерной для классической русской литературы XIX века формы романа (которую после Пушкина развивали, видоизменяя и совершенствуя ее, Лермонтов, Тургенев, Гончарои) по – своему, творчески продолжил и Достоевский в «Преступлении и наказании», воспользовавшийся ею для суда над Раскольниковым.

Вражда Достоевского к революционным идеалам эпохи, характерная для него проповедь смирения и страдания внесли в его понимание народности такие противоречия и реакционные черты, которые уводили Достоевского в сторону от идеалов сознательно – демократической, революционной народности. В образе Сони отразилось не только горячее сочувствие писателя «униженным и оскорбленным», но и свойственное ему аскетическое отречение от борьбы, идеализация смирения, которые вели на деле к примирению с общественным гнетом и несправедливостью. И все же центральная философско – этическая идея, которую Достоевский утверждает в «Преступлении и наказании», – мысль о народе как о носителе наиболее высоких и справедливых нравственных и общественных норм, от которых неотделимы нравственные идеалы и судьба отдельной личности. Это основное направление художественной мысли Достоевского, представление писателя о моральном сознании народа как о критерии нравственности, его убеждение в том, что носителем истинных норм человеческой морали являются не господствующие классы, а народ, свидетельствуют об органической, неразрывной связи мысли романиста с историческими и моральными исканиями передового человечества, запечатленными в русском классическом романе XIX века.

«ИДИОТ»

1

Согласно договору с петербургским издателем Стелловским, Достоевский к 1 ноября 1866 года должен был написать для него новый роман. Поэтому в октябре 1866 года Достоевский прерывает работу над «Преступлением и наказанием» и в течение месяца создает роман «Игрок».

Замысел «Игрока», как бы продолжающий в новую историческую эпоху трагическую тему «Пиковой дамы», был изложен Достоевским за несколько лет до написания романа в письме к Страхову от 18/30 сентября 1863 года. Достоевский писал здесь о своем замысле: «Сюжет рассказа следующий: один тип заграничного русского. Заметьте: о заграничных русских был большой вопрос летом в журналах. Все это отразится в моем рассказе. Да и вообще отразится современная минута (по возможности, разумеется) нашей внутренней жизни». Героя задуманного рассказа Достоевский тогда же характеризовал как человека «недоконченного», «изверившегося» и при этом успокаивающего себя тем, что ему «нечего делать в России». «Это лицо живое…, – указывал писатель, – и его надо прочесть, когда он напишется. Главная же штука в том, что все его жизненные соки, силы, буйство, смелость пошли на рулетку. Он игрок, и не простой игрок, так же как скупой рыцарь Пушкина не простой скупец… Он поэт в своем роде, но дело в том, что он сам стыдится этой поэзии, ибо глубоко чувствует ее низость, хотя потребность риска и облагораживает его в глазах самого себя. Весь рассказ – рассказ о том, как он третий год играет по игорным домам на рулетке» (Письма, 1,333).

В отличие от «Преступления и наказания» «Игрок», так же как многие более ранние романы и повести Достоевского, написан от первого лица, в форме мемуаров героя. Главные события, описанные в романе, отнесены к моменту, который имел место за год и восемь месяцев до окончания записок. При этом из шестнадцати глав первые четырнадцать, т. е. больше трех четвертей всего романа, как это обычно у Достоевского, посвящены нескольким переломным дням в жизни героя – «игрока» – дням, насыщенным бурной и напряженной сменой событий и психологической борьбой. В пятнадцатой главе темп и характер рассказа круто меняются: здесь кратко повествуется о трех неделях последующей жизни героя в Париже. Последняя глава романа представляет род эпилога, где в разговоре героя с психологически противопоставленным ему персонажем – англичанином, мистером Астлеем, подводится общий итог всему рассказанному и в связи с этим выносится окончательный приговор центральным персоная<ам.

Форма записок позволила Достоевскому обрисовать изломанный и противоречивый характер «игрока» Алексея Ивановича в постоянном внутреннем движении и борьбе, поворачивая его к читателю все время различными его гранями. Алексей Иванович – молодой разночинец, учитель. тяготящийся своим зависимым положением в семье генерала. В его душе, так же как в душе Раскольникова, борются, с одной стороны, чистота и самоотвержение, с другой – мстительная злоба, индивидуалистические порывы и жажда власти. Эта психологическая борьба определяет приливы и отливы сменяющихся, противоположных настроений у погруженного в себя, занятого постоянной работой самоанализа героя, представляющего не только для других, но и для самого себя психологическую загадку. Такой же психологической загадкой остается для Алексея Ивановича на всем протяжении его записок и любимая им девушка – воспитанница генерала – Полипа, судьба которой во многом подобна судьбе героя. И Алексей Иванович, и Полина не только тяготятся своим зависимым положением, но и испытывают неудовлетворенность окружающим их пустым и фальшивым жизненным укладом. И, однако, искания приводят Полину к унизительной связи с французом – авантюристом де Грие, а Алексея Ивановича – к увлечению рулеткой и к вульгарной связи с орудием того же де Грие, кокоткой мадемуазель Бланш. Любовь Алексея Ивановича и Полины не освобождает их от мук индивидуализма, не помогает им преодолеть своего трагического одиночества, а, наоборот, усиливает их муки. Любовь эта превращается в своеобразный психологический поединок, во время которого влюбленные постоянно мучат и терзают друг друга, нанося друг другу оскорбления и причиняя невыносимые страдания.

Создавая психологически углубленные образы Алексея Ивановича и Полины, Достоевский в известной мере опирался на лично пережитое: во время своих поездок за границу в 1862–1865 годах писатель, всегда нуждавшийся, заинтересовался в Германии рулеткой и сам несколько раз пробовал безуспешно играть; Полина некоторыми своими чертами напоминает А. П. Суслову, которой Достоевский увлекался в это время. Однако лично пережитое не только очень сильно переработано, обобщено и дополнено писателем с помощью наблюдений и вымысла, но и подчинено в романе развертыванию дорогих Достоевскому в 60–е годы философско– исторических и художественных идей.

Образы учителя Алексея Ивановича и Полины окружены в «Игроке» рядом персонажей второго плана, характеры которых, как это обычно у Достоевского – романиста, освещают характеры главных героев и помогают понять социально – исторические истоки их переживаний. Достоевский изображает генеральскую семью, в которой служит Алексей Иванович, с глубокой иронией, – как семью, характерную для того слоя русских «гулящих людей», который после реформы потерял всякую твердую опору и лишился патриархального «благообразия». Генерал находится накануне полного разорения; он целиком в руках авантюриста де Грие и его подруги, жадной и циничной мадемуазель Бланш, чувствующих себя полновластными хозяевами в его доме. Соблазны игры действуют не только на безвестного учителя, но и на старую провинциальную помещицу – крутую и независимую «бабулиньку», тетку генерала, приехавшую в Германию для того, чтобы спасти состояние своих внуков, и возвращающуюся домой после крупного проигрыша. Сам герой, выиграв в один вечер в рулетку огромное состояние, столь же быстро прокучивает его в Париже с помощью той же, ненавистной ему, пошлой мадемуазель Бланш. На минуту возомнив себя в момент выигрыша властелином своей судьбы, он оказывается ее рабом: тлетворное влияние золота захватило его и опустошило его душу. В конце романа читатель видит Алексея Ивановича в жалкой роли профессионального игрока, скитающегося по немецким и швейцарским курортным городкам, в которых ведется крупная игра. После очередного проигрыша герой тешит себя ложной надеждой на новый «окончательный» выигрыш, который внезапно изменит его судьбу и поможет начать новую жизнь (хотя к жизни этой на деле Алексей Иванович уже не способен).

Картина социальной ломки русского общества, выразительно раскрытая через бурную судьбу гёроев романа, – такова одна сторона исторического полотна, нарисованного Достоевским. Судьба Алексея Ивановича и Полины лишена случайного характера. Как это всегда имеет место у Достоевского, несмотря на всю психологическую сложность и «исключительность» переживаний обоих главных героев «Игрока», их характеры и судьбы выразительны с социальной точки зрения. Но образ Алексея Ивановича осмыслен Достоевским не только в свете социальных процессов, характерных для русской пореформенной действительности, а также и с иной, национально – исторической точки зрения. Образ Алексея Ивановича неразрывно связан с размышлениями Достоевского об особенностях русского национального характера – размышлениями, отраженными уже в «Преступлении и наказании». Достоевский рисует в «Игроке» разношерстное космополитическое общество, собравшееся в одном из немецких курортных городков Рулетенбурге. Это – молчаливый англичанин, аристократ и одновременно сахарозаводчик мистер Астлей; авантюрист – француз де Грие вместе со своей помощницей и подругой мадемуазель Бланш (образы их задуманы как ироническая параллель к образам де Грие и Манон Леско в романе Прево, задача которой подчеркнуть моральное падение французского буржуазного общества с начала XVIII века до середины XIX века); [289]289
  См. об этом статью В. Дороватовской – Любимовой «Французский буржуа» («Литературный критик», 1936, № 9, стр. 212–213).


[Закрыть]чванный и надутый австрийский барон фон Вурмергельм с супругой. В сопоставлении с ними Алексей Иванович с его внутренней противоречивостью и психологическими блужданиями воплощает черты своеобразия современной писателю русской общественной жизни, которая еще прочно не устоялась, не отлилась окончательно в твердые и законченные формы. В заключительном диалоге с мистером Астлеем Достоевский вкладывает в уста Алексея Ивановича характеристику де Грие (и вообще «француза») как «законченной, красивой формы». «Национальная форма француза, то есть парижанина, стала слагаться в изящную форму, когда мы были еще медведями», – заявляет герой (IV, 342). Но у французского буржуа эпохи Наполеона III, как отметил Достоевский несколько раньше в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863), «изящная форма» – утонченность внешнего облика и манер – стала маской, прикрывающей внутреннюю пустоту, а нередко и прямую подлость души. В противоположность этому характеры Алексея Ивановича и Полины самой своей «изломанностью», отсутствием сложившейся «изящной формы» выражают ту черту русской жизни, которую Достоевский считал для своего времени самой важной, – сочетание «неоконченности», внешней «бесформенности» с напряженными внутренними исканиями, вызванными неудовлетворенностью идеалом узко эгоистического, мещанского благополучия. Отсутствие в русской жизни «оконченности», «изящной формы» является для Достоевского залогом свойственного русскому человеку стремления преодолеть узость сложившихся на Западе общественных форм, залогом того, что в будущем он сможет подняться к более высоким и прекрасным общечеловеческим идеалам и указать к ним путь другим народам. Эту дорогую для писателя мысль (отразившуюся впоследствии в «Речи о Пушкине») Достоевский выразил в переводе па язык художественных образов в «Игроке», причем здесь мысль эта еще не стала окостеневшей догмой, не получила той реакционной религиозно – славянофильской, «почвеннической» окраски, какую она приобрела в позднейшей публицистике Достоевского 70–х годов.

Закончив в декабре 1866 года «Преступление и наказание», Достоевский в сентябре 1867 года приступил к работе над новым романом «Идиот», который с января 1868 года начал печататься в «Русском вестнике». Окончен «Идиот» был через год, в середине января 1869 года.

Так же как замысел «Преступления и наказания», замысел «Идиота» сложился не сразу. Первоначально роман был задуман в виде истории двух семей, принадлежащих к излюбленному Достоевским – художником типу распадающегося, лишенного прочных социальных и моральных устоев «случайного семейства». Отпрыском одной из этих семей должен был стать тот персонаж романа, который уже в черновиках назван «идиотом». Он мыслился Достоевским в это время как типичный представитель «современного поколения» – несчастный, гордый и своевольный юноша, неудержимый в добре и зле, одинаково способный на нравственное самопожертвование и на преступление. [290]290
  Из архива Ф. М. Достоевского. Идиот. Неизданные материалы. Ред. П. Н. Сакулина и Н. Ф. Бельчикова. ГИХЛ, М. – Л., 1931, стр. 20, 27–28, 38.


[Закрыть]

Начав в сентябре разрабатывать роман по этому плану, Достоевский в декабре отказался от задуманной фабулы. У него возникла идея нового романа с другим главным героем (Письма, II, 71). Этим новым романом явился «Идиот» в известной нам, окончательной редакции.

Достоевский отказался от мысли сделать, по примеру «Преступления и наказания», главным героем романа представителя «современного поколения» с его недоумениями, морально – психологическими противоречиями и блужданиями. Он решил избрать героем лицо, воплощающее в себе сложившийся у писателя идеал человеческой личности, с целью противопоставить это лицо идеалам своих современников, принадлежавших как к революционно – демократическому, так и к либеральному направлению русской литературы и общественной мысли 60–х годов.

Новый замысел романа Достоевский охарактеризовал в письме к поэту А. Н. Майкову от 12 января 1868 года и в написанном на следующий день письме к своей любимой племяннице С. А. Ивановой. «Давно уже мучила меня одна мысль, – писал Достоевский в первом из своих писем, – но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю ее. Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по – моему, быть ничего не может, в наше время особенно. Вы, конечно, вполне с этим согласитесь. Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: „может быть, под пером разовьется!“» (Письма, II, 61).

Ту же мысль Достоевский повторил в письме к С. А. Ивановой: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что эта задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы – еще далеко не выработался» (Письма, II, 71).

Задача нарисовать образ «положительно прекрасного» человека тем более занимала Достоевского, что представители революционно – демократического направления в литературе 60–х годов, с которыми писатель разошелся в понимании путей и средств преобразования общественной жизни, в ряде произведений (начиная с «Что делать?» Чернышевского) рисовали положительные образы «новых людей», воспитанных революционной борьбой. Разрабатывая образ центрального героя «Идиота» Мышкина, Достоевский по – своему отозвался на поставленную русской пореформенной действительностью перед литературой задачу разработки образа положительного героя – задачу, в решении которой наряду с революционными демократами участвовали и другие русские писатели второй половины XIX века, в частности Л. И. Толстой и Н. С. Лесков.

В своих поисках образа «положительно прекрасного» человека Достоевский обращается к опыту не только русской, но и мировой художественной литературы. «Из прекрасных лиц в литературе христианской, – писал он в цитированном выше письме к С. А. Ивановой, – стоит всего законченнее Дон – Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. Пиквик Диккенса (бесконечно слабейшая мысль, чем Дон – Кихот, но все‑таки огромная) тоже смешон и тем только и берет. Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному, а стало быть является симпатия и в читателе. Это возбуждение сострадания и есть тайна юмора. Жан Вальжан – тоже сильная попытка, но он возбуждает симпатию по ужасному своему несчастию и несправедливости к нему общества. У меня ничего нет подобного, ничего решительно и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача» (Письма, II, 71).

Наиболее близким своему идеалу «прекрасной» человеческой личности Достоевский считал не героев Сервантеса, Диккенса и Гюго, а обрисованный в Евангелии образ Христа. В черновиках романа «Идиот» Достоевский несколько раз называет своего главного героя Мышкина «князем– Христом», [291]291
  Там же, стр. 126.


[Закрыть]подчеркивая этим психологическую близость задуманного им литературного персонажа к образу Христа, в котором писатель видел наиболее совершенное воплощение «вполне прекрасной» человеческой личности.

Однако Мышкин задуман не как фантастический или условно – аллего– рический образ, подобный персонажам романтиков. Называя его «князем– Христом», писатель имел в виду «христианский» характер нравственных идеалов князя, его отношения к жизни, те убеждения, на которые он опирается в своем жизненном поведении. Во всем же остальном Мышкин с самого начала мыслился Достоевским как реальное лицо, со своей сложной, вполне земной, индивидуальной биографией и жизненной судьбой. Эго позволило Достоевскому ввести образ «князя – Христа» в гущу людей и событий современности, обрисованных в «Идиоте» в обычной для Достоевского – романиста реалистической манере, не только с точным приурочением действия к вполне определенному месту и времени, но и с вплетением в ткань романа многочисленных злободневных мотивов.

Мышкин, переживший в детстве тяжелое нервное заболевание, изображен Достоевским как человек, из‑за своей болезни с детских лет отделенный от дворянской среды. Но болезнь не только изолировала Мышкина от его класса. Пережитые им страдания углубили его мысль, сделали его отзывчивым ко всякому страданию и угнетению других людей, независимо от их ранга и общественного положения. Незнание жизни, детская наивность, делающая Мышкина смешным в глазах других лиц, склонных смотреть на князя, особенно при первом знакомстве, как на «идиота», сочетаются в нем с чертами, неизмеримо возвышающими его над остальными персонажами, взгляды и убеждения которых сложились под прочным влиянием общества, основанного на социальном неравенстве, физическом и духовном угнетении человека человеком. Вместе с наивностью и незнанием жизни князю свойственны качества человека, для которого не существует различий, порожденных классовым неравенством и властью денег. Счастье и интересы других людей стоят для него неизменно выше, чем его личные интересы. Не только, люди, но и вся Природа, все живые существа (вплоть до презираемого людьми «осла», —

VI, 52) одинаково близки князю, вызывают его сочувствие и заботу.

В предисловии к своему последнему роману «Братья Карамазовы» Достоевский пишет о герое его Алеше Карамазове (образ которого во многом преемственно связан с образом Мышкина), что он «человек странный, даже чудак». Но не всякий чудак, заявляет тут же романист, может рассматриваться как «частность» и «обособление». Бывает так, что он‑то, пожалуй, и носит в себе «сердцевину целого» (IX, 7). Именно таким «чудаком», несущим в себе «сердцевину целого», является в авторском понимании князь Мышкин.

«У Достоевского, – справедливо замечает по этому поводу современный исследователь, – „странными“, „чудаковатыми“ оказываются не только эгоистические индивидуалисты, рисуемые под знаком осуждения, порою как резко отрицательные персонажи, но и противоположные им положительные характеры, преисполненные альтруизма, показанные даже с оттенком „идеальности“(Алеша Карамазов, князь Мышкин). „Чудаковатость“ этой категории персонажей – иного происхождения, иной природы: эти нормальные, истинно – человечные, с точки зрения писателя, люди настолько контрастируют с господствующим социальным типом, что только по одной этой причине кажутся странными, необычными. Они‑то, по мысли писателя, и несут в себе „.сердцевину целого“». [292]292
  В. А. Ковалев. «Вор» Л. Леонова. (От первой ко второй neдакции помана). Г! кн.: Вопросы советской литературы, т IX. Изд. АН СССР, М. —Л., 1961, стр. 175–176. См.: Его же. Творчество Леонида Леонова. Изд. ЛИ СССР, М – Л., 1962, стр. 88.


[Закрыть]

Образ Мышкина был разработан Достоевским в Швейцарии, в Женеве, на родине Руссо. Воспоминания о руссоистском идеале «естественного человека», история Каспара Гаузера, с которой Достоевский познакомился, вероятно, еще в России, личные впечатления швейцарской жизни повлияли на отдельные детали биографии Мышкина до его приезда в Россию. Но уже в рассказе Мышкина о его детстве в Швейцарии

ЗГ

отчетливо звучит мотив, который делает Мышкина антиподом образа «естественного человека» в понимании Руссо (и вообще западноевропейских просветителей). Просветители XVIII века полагали, что «естественные» интересы отдельной личности не противоречат общим интересам, были убеждены в возможности построения разумного общества на основе гармонического сочетания правильно понятых личных интересов его членов. Достоевский же не верит в возможность разумного, гармонического сочетания личных и общественных интересов. Гармония между людьми представляется ему достижимой лишь в результате отказа от личного «эгоизма», в результате самопожертвования и смирения.

Идеал такого смиренного отказа от своей личности, от гармонического развития духа и плоти выражен Достоевским в образе князя. Внимание и чуткость к другим людям, способность самоотречения, глубокое чувство долга приобретены князем благодаря болезни, сломившей его «эгоизм», научившей его терпению и молчаливой покорности судьбе. Аскетическое начало, призыв к подавлению телесных интересов и страстей во имя любви и братского отношения людей друг к другу отделяют нравственные идеалы Мышкина от идеалов просветителей и русских революционных демократов 60–х годов, сближают их с христианской нравственностью, основанной на отвлеченном разрыве «духа» и «плоти». Отсюда и рождается у Достоевского аналогия между Мышкиным и Христом.

Духовно сформировавшийся в Швейцарии, в горах, среди патриархального пастушеского народа, в общении с детьми и природой, Мышкин уже сложившимся человеком возвращается в Россию, что позволяет Достоевскому широко обрисовать в романе русское общество второй половины 60–х годов со свойственными ему социальными и моральными противоречиями. Каждое столкновение Мышкина с другими людьми превращается в драматическую коллизию, в конфликт, в котором Мышкин своим поведением вскрывает лживость и несправедливость господствующих в обществе социальных устоев и моральных норм. И вместе с тем герой Достоевского стремится утвердить иное, «христианское» решение тех же вопросов.

В «Преступлении и наказании» (так же как в ранних произведениях 40–х годов) в центре внимания Достоевского находились условия жизни разночинно – демократического населения Петербурга. Не случайно почти все действие в «Преступлении и наказании» сосредоточено в одном, сравнительно небольшом районе Петербурга, прилегающем к Сенной площади, с многоэтажными грязными домами (населенными мещанским людом), торговыми рядами и различными «заведениями». В «Идиоте», в отличие от этого, Достоевский дает более широкую и разнообразную панораму жизни различных слоев петербургского общества. Читатель попадает здесь вместе с главным героем и в богатый особняк генерала Епанчина, и в дом купца Рогожина, и на вечеринку у «содержанки» Настасьи Филипповны, и в скромный деревянный домик чиновника Лебедева. Не ограничиваясь изображением столь различных сфер петербургской жизни, Достоевский на лето перевозит своих главных героев на дачу, в Павловск, а в конце романа рассказывает о жизни их за границей. Читатель получает, таким образом, возможность представить себе почти полную картину быта тех различных слоев общества, которые показаны на страницах романа.

Значительно шире и пестрее, чем в «Преступлении и наказании», и круг персонажей, действующих в новом романб. Выводя на его страницах множество лиц, принадлежащих к различным слоям общества и отражающих, по замыслу писателя, положение этих слоев, распространенные среди них настроения и идеи, Достоевский стремился дать в романе максимально полную картину социальной жизни и психологии рус ского общества второй половины 60–х годов. Как и в «Преступлении и наказании», действие «Идиота» приурочено Достоевским к совершенно точному и конкретному отрезку времени. Оно начинается в конце ноября 1867 года и заканчивается в июле следующего года. В романе содержатся многочисленные упоминания о газетных сообщениях и судебных процессах этого времени, его герои спорят о гласных судах, адвокатах и других деталях только что проведенной в жизнь судебной реформы, говорят о нравственном упадке аристократии, о возникновении акционерных компаний и растущей жаяеде денег, охватившей все слои общества. Герои Достоевского толкуют об умственном возбуждении и оппозиционных настроениях молодежи, высказывают свои суждения о «Что делать?» Чернышевского и статьях «Искры», читают «Русский архив», «Историю России» С. М. Соловьева и «Мадам Бовари».

Первоначальный замысел – через трагическое «неустройство» двух семейств показать общую картину распада и брожения, обнаружившихся в русской общественной жизни в пореформенную эпоху, – оказал свое влияние на окончательное построение романа, в котором изображены два генеральских семейства – Епанчиных и Иволгиных. Сопоставление жизни и психологии этих двух семейств позволяет писателю раскрыть те процессы социальной и моральной деградации, роста буржуазного богатства одних и обнищания других, разрушения «благообразия» дворянской семьи (VIII, 304), которые в пореформенные годы постоянно находились в центре его внимания как художника и мыслителя.

Семья генерала Епанчина, занимающего видное служебное место, преуспевающего дельца, владельца фабрики и участника акционерных компаний, находится в состоянии постоянного возбуждения, вызванного конфликтом между родителями и дочерьми, в особенности младшей из них, непокорной Аглаей, которую не удовлетворяет жизнь ее круга.

Епанчину, выбившемуся из низов, но сумевшему завязать прочные служебные связи и найти покровителей в высших сферах, в романе противопоставлен потерявший всякое «благообразие», спившийся и отставленный генерал Иволгин. Семья Иволгиных – одно из звеньев той темы, характерной для романов Достоевского, которую он сам не раз определял как тему «случайного семейства» (VIII, 476; XI, 148). Достоевский называл так дворянско – буржуазную семью, в жизни которой резко проявляются социальная деградация и распад родственных связей. Дочь Иволгина выходит замуж за ростовщика, ее старший брат Ганя– «нетерпеливый нищий» (VI, 96) – презирает свою семью, стыдится своей бедности, мечтает о денежном могуществе и власти, но из‑за отсутствия смелости его замыслы терпят крушение. Оба они – пошлые, расчетливые и мелочные «ординарные» натуры (VI, 407). Лицемерная забота о поддержке внешнего «достоинства» прикрывает в доме Иволгиных потерю моральных устоев, глухую взаимную ненависть, скрытую борьбу эгоистических интересов.

Одним из знамений переходного характера изображаемой им эпохи писатель считает непрерывно возраставшее в условиях пореформенной России влияние денег. «Ведь теперь их всех такая жажда обуяла, так их разнимает на деньги, что они словно одурели. Сам ребенок, а уж лезет в ростовщики!» – восклицает Настасья Филипповна (VI, 145).

Достоевский показывает, что в груди многих сотен и тысяч «униженных и оскорбленных», проявляясь по – разному, тлеет протест против несправедливых условий жизни. «Содержанка» Настасья Филипповна болезненно чувствует несправедливость своего положения, мечтает о восстановлении своей униженной и поруганной личности. Одаренная необыкновенной красотой и умом, она сознает свою внутреннюю чистоту, свое превосходство над большинством людей из окружающей ее дворянской среды и в то же время страдает оттого, что в глубине души не может отделаться от взгляда на себя как на погибшее, навсегда искалеченное существо. Умирающий юноша Ипполит, выросший среди бедности и разврата и осужденный на раннюю смерть, страстно стремится к жизни, к справедливости, к счастью, завидует окружающим, задыхается от скрытой ненависти, вызванной тоской и отчаяньем. Благородные стремления и любовь к людям сплетаются в его «исповеди» (составляющей в романе самостоятельный эпизод) с индивидуалистическим бунтарством, со злобой, рожденной сознанием своего одиночества и бессилия.