Текст книги "История русского романа. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

В качестве эпиграфа к первой части романа взята фраза о том, что «нигилистов надо не избегать, а любить, не осуждать, а жалеть», потому что «они наши дети», а «недостатки их происходят от наших пороков». Эти фарисейские рассуждения прикрывают жалобы ретрограда на то, как трудно бороться с нигилизмом, как мешают все эти либеральные бюрократы и разложившиеся представители высшего света распространению истинно монархических и религиозных взглядов. С точки зрения Мещерского, основная беда заключается не в нигилистах подвала, ибо их привели к нигилизму и неверию нужда, безысходность их положения; их «обращение» приходит легко, стоит лишь им выкарабкаться из этой нищеты. Главная беда состоит в покровительстве нигилизму со стороны верхов, в их собственном безверии и легкомыслии, в отсутствии там истинных столпов и охранителей.

Соответственно с таким поворотом антинигилистической темы накладываются и краски на отдельные персонажи романа. Наиболее памфлетно изображены здесь «реалисты большого света». [159]159
  Название другого романа Мещерского, посвященного критике аристократов, потворствующих материализму.


[Закрыть]Наиболее «серьезно» выглядят образы нигилистов из разночинцев. Центральным здесь является образ студента Емельянова. Это самоотверженный труженик, убежденный в правоте своих идей, сознательный атеист и враг социальной несправедливости. Приемы осуждения этого типа у автора тоньше и глубже Он стремится объяснить нигилизм Емельянова тем, что в нем говорит гордыня обиженного судьбой человека. Вместе с тем автор пытается доказать, что идеи Емельянова ведут его к деспотизму, к насилию над теми, кому он хочет помочь.

Нетрудно заметить, что в романе Мещерского отчетливо дают себя знать два перекрещивающихся влияния. С одной стороны, это влияние реакционных идей Каткова и Победоносцева о необходимости сильной власти, о необходимости усиления православия и самодержавия, решительное отрицание каких‑либо либеральных уступок новому. С другой стороны, это влияние реакционно – утопических идей Достоевского о примирении классов и устранении социальных конфликтов путем проповеди христианской любви и всепрощения. В романе Мещерского эти две версии реакционной теории укрепления существующего строя в России, официальная и утопическая, спокойно уживаются друг с другом. Внешне некоторые типы и ситуации в этом романе заставляют также вспомнить о Достоевском. Емельянов представляет собой, например, очевидный, хотя и слабый, сколок с образов Раскольникова и Кириллова. Напоминают о Достоевском и фигура бедного и оборванного заштатного попика, который является здесь носителем христианского всепрощения, и рассуждения о том, что вера и обращение к душе невинного ребенка могут спасти от погибели, и т. д. В этом смысле в кругу антинигилистической беллетристики роман Мещерского представляет собой попытку дать широкое истолкование нигилизма, привести его в связь с общим кризисом в верхах и в низах общества, с общим усилением власти денег, и вместе с тем попытку дать «рецепт» для исцеления «болезни». Антинигилисти– ческий роман последующих лет, т. е. конца 70–х и первой половины 80–х годов, особое внимание уделит как раз поискам тех сил, которые могли бы остановить разложение старых отношений и предотвратить дальнейшее распространение нигилизма. Впрочем, никто уже из последующих авторов не прибегает к утопии и не обращается к проповеди христианской любви и всепрощения. Утопические чаяния и заклинания сменяет откровенно реакционный политический расчет.

4

В 70–80–х годах складывается школа реакционных дворянских беллетристов, группировавшаяся вокруг Каткова и его журнала «Русский вестник». В романах и повестях писателей этой группы особенно откровенно проповедовались реакционно – шовинистические идеи «московского мудреца», в злобно – карикатурном виде изображались представители не только «детей», революционных демократов 1860–х и народников 1870–х годов, но и «отцов», либералов 1840–х годов, развертывалась аристократическая критика буржуазных реформ 1860–х годов.

Наиболее крупным представителем этой «катковской школы» реакционного романа был Б. М. Маркевич. Поставщиками антинигилистиче– ских романов и повестей для «Русского вестника» являлись также

В. Г. Авсеенко, К. Орловский (К. Ф. Головин), Незлобии (А. А. Дьяков).

Несколько романов Маркевича, относящихся к разряду антинигили– стических, заслуживают внимательного разбора. Именно Маркевича выдвигала реакционная критика «Русского вестника» и «Московских ведомостей» (П. Щебальский, К. Головин и др.) как своего «классика», сближая его с автором «Войны и мира» и «Анны Карениной». После смерти Маркевича сразу же было издано полное собрание его сочинений, опубликованы его письма, освещавшие его идейные позиции и историю создания его романов. Романы Маркевича действительно являются своего рода образцами этого жанра. Характерны как их идеологическая программа, так и система приемов воспроизведения исторических событий, разработка сюжета и распределение стилистических нюансов в них.

Аристократ и сноб, ловкий карьерист и царедворец, камергер, занимавший до середины 70–х годов довольно крупные должности в различных министерствах, постоянный посетитель аристократических салонов Петербурга, Маркевич вместе с тем был ближайшим сотрудником изданий Каткова. В 1875 году его официальная карьера была прервана, так как сноб и эстет не удержался от искушения. В наказание за очень неизящную взятку, полученную от арендатора газеты «Петербургские ведомости», Маркевич был уволен от должности и лишен камергерства. После этого он целиком сосредоточился на литературных занятиях.

Романами, непосредственно посвященными злобе дня, явились «Марина из Алого Рога» (1873) и трилогия– «Четверть века назад» (1878), «Перелом» (1880–1881) и «Бездна» (1883–1884; роман не закончен). Кроме того, автор был в течение ряда лет петербургским корреспондентом «Московских ведомостей»; в его фельетонах в этой газете затрагивались и перепевались те же темы, которые являются идеологической доминантой его романов.

В переписке со своими друзьями – с А. К. Толстым, П. К. Щебальским – Маркевич особенно охотно рассматривал себя (а он любил говорить о себе) как запоздалого «эстетика», предпочитающего сферы «чистого искусства». Но это только маскарадный костюм. На самом деле и общая концепция произведений Маркевича насквозь тенденциозна, и публицистический элемент в них занимает очень большое и важное место. Само обращение к «эстетике» и «духовной жизни прошлого» является только следствием ожесточенной полемики с «настоящим», с «реальным направлением» 60–х годов, проявлением антидемократических тенденций романиста. «Злобой дня» пронизано все: и монологи любимых героев Маркевича, и его собственные авторские отступления. Они часто перепевают мотивы передовиц катковских «Московских ведомостей».

Первый антинигилистический роман Маркевича – «Марина из Алого Рога» – примыкает к тем произведениям этого жанра, где в центре стоит история «заблудшей овечки», жертвы нигилистического наваждения. Но по некоторым характерным чертам эта история в романе Маркевича существенно отличается от того, о чем говорилось в «Некуда» и «Мареве». Прежде всего действие романа не выходит за пределы крупного дворянского поместья, нарисованного в самых идеальных тонах. Роман носит как бы камерный характер. В нем всего пять главных действующих лиц и собственно романический элемент оказывается преобладающим. Героиня романа наделена всеми обычными прелестями романической героини. Она красива, умна, образована, но вместе с тем является несколько экзальтированной натурой. Эта экзальтированность и сбивает ее с истинного пути. Она оказывается зараженною духом отрицания, новыми идеями 60–х годов. Конечно, по уверению автора, эти идеи являются у нее только наносными, искусственно привитыми. Это всего только результат «брожения духа» и «томления плоти». Непосредственным же виновником, идейным совратителем этой девицы оказывается Левиафанов, преподаватель того заведения, где она воспитывалась. Автор не жалеет черных красок для изображения этого бывшего воспитанника семинарии. Это явная карикатура на демократа и просветителя 60–х годов, которую автор всячески силится выдать за типический портрет. Картина не новая после «Взбаламученного моря», «Марева» и «Поветрия». И приемы воссоздания этого карикатурного портрета в романе очень шаблонны. Левиафанов нечистоплотен и внешне и внутренне, его речь груба, его мысли циничны, он интриган, трус и карьерист. Но Левиафанов хотя и важная, однако эпизодическая фигура в романе. Он лишь появляется в Алом Роге. И в отличие от своих предшественников Маркевич делает основное ударение не на истории «совращения», а на истории «обращения» своей героини. На амплуа основных героев романа предназначены владелец поместья граф Завалевский и его друг князь Пужбольский. Первый – носитель «эстетического» и охранительного начала, поэзии родового дворянского гнезда. Таким образом, уже в этом романе Маркевич ставит перед собой задачу создания «положительного героя», способного удовлетворить запросы катковского направления. В этом основное отличие его от предшествующих романистов, выступивших на борьбу с «реализмом». Как мы уже видели, в «Некуда», в «Мареве», в «Поветрии», не говоря уже о «Взбаламученном море», при очень решительном отрицаний «нового героя» авторы никак не могли поладить именно с «положительным героем». В этом смысле Маркевич первый попытался выдать желаемое за действительное, не пожалел усилий для того, чтобы выдвинуть на первый план героев – аристократов, наделить их всеми возможными добродетелями, заставить их много говорить в защиту основных устоев, а персонажей из противоположного лагеря низвести до роли карикатурных аксессуаров.

Но сам автор, уже вскоре после появления романа в печати, сознался, что эту задачу ему выполнить не удалось. «Сам я до сих пор не пойму. – писал он, – в силу какой аберрации мог я его (героя романа, Завалевского, – Ред.) пустить в печать таким дряблым, мизерным, позорным, каким он является у меня с самой минуты признания ему в любви Марины». [160]160
  Письма Б. М. Маркевича к гр. А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и др. СПб., 1888, стр. 139.


[Закрыть]

Действительно, идеальный герой попросту трусит любви экзальтированной девушки, и автору стоит больших усилий привести своих героев к желанному концу, т. е. к превращению заблудшей Марины в графиню Завалевскую, и тем доказать силу устоев. Главный вывод романа, таким образом, сводится лишь к тому, что сила дворянской крови, «породы», поместной красоты сильнее новых веяний и наносных влияний. Вывод, конечно, вполне «идеальный», но, как видим, и по признанию самого автора, достаточно слабый и неудовлетворительный.

Не спасает положения и фигура другого «положительного героя» – князя Пужбольского, фигура несколько неожиданная и экстравагантная, но очень симптоматичная для Маркевича. Это обрусевший поляк, резонер, не умеющий как следует выражать свои мысли по – русски, и, однако, самый ретивый проповедник охранительных начал. Маркевич, защищая великодержавно – шовинистические идеи Каткова о насильственной русификации Польши и прибалтийских областей, как‑то писал, что обрусевшие поляки являются особенно надежными в отношении верноподданических чувств. Эта идея была особенно близкой ему, и не случайно князь Пужбольский перекочевывает в качестве эпизодического персонажа и в последний его роман – «Бездна».

Основной недостаток своего первого антинигилистического романа Маркевич пытался поправить в своей трилогии. В противоположность роману о Марине это последнее произведение было задумано очень широко. Трилогия охватывает целое тридцатилетие русской жизни. Действие первого романа начинается в 1850 году, а обрывается («Бездна») событиями апреля 1879 года (покушением А. К. Соловьева на Александра II). В отличие от «Марины» роман задуман как обширная и многоплановая хроника, в орбиту его вовлечено несколько десятков действующих лиц, представляющих самые различные круги современного общества – придворных и высшую правительственную бюрократию, петербургских и московских аристократов, купечество и чиновничество, даже крестьянство; здесь выведены деятели самых разных общественно – политических течений – западники и славянофилы, демократы, либералы и консерваторы. Автор дал своим романам симптоматический подзаголовок «правдивой истории». Критики реакционного лагеря сближали эти романы Маркевича. с романами Л. Толстого. И действительно, автор стремился копировать и «Войну и мир», и «Анну Каренину». Но это была, как заметил Н. К. Михайловский, лишь «чисто внешняя черта беллетристики, украшающей страницы московского журнала» («Русского вестника»). [161]161
  Н. К. Михайловский, Сочинения, т. V, СПб., 1897, стр. 708.


[Закрыть]С точки зрения чисто художественной романы Маркевича – типично эклектические произведения. Они представляют собой попытку сЬединить устарелые концепции романического повествования, в частности светской повести 30–х годов, с некоторыми внешними приемами психологического романа, романа– хроники нового типа, а также с типичными беллетристическими подходами, уя^е прочно установившимися в антинигилистической романистике 60–х годов. Претензии на художественность, часто переходящие в манерность, сочетаются с самыми элементарными промахами и в общей композиции романов, и в построении характеров, и в стиле повествования.

Собственно первая часть трилогии, «Четверть века назад», служит лишь введением к двум следующим частям хроники «нового смутного времени государства российского». Почти весь первый роман посвящен печальной истории любви молодого славянофила Сергея Гундурова и княжны Лины Шастуновой. Центральное место занимает картина любительского представления «Гамлета» в усадьбе Шастуновых, – картина, растянувшаяся на многие главы романа. Жизнь старого барства, старой Москвы пред-

ставлена здесь по преимуществу в самых светлых тонах. Образы этого романа, как правило, – идеальные представители старого дворянского типа. Старый князь Шастунов, дядя героини, тетка Гундурова Софья Ивановна Переверзина представляют этот тип с самой лучшей стороны; это сильные духом, умные и чуткие представители старого барства. Романтическим ореолом окружены фигуры главных героев. Даже ловелас Ашанин и красивая грешница Ольга Акулина пользуются безусловными симпатиями автора. Автор всячески стремится показать, насколько эстетически совершенна и безмятежна была жизнь русского дворянства в 40–50–х годах, как обильно она рождала светлые личности. Любопытно, что в карикатурно – смешном виде выставлена здесь лишь фигура матери Лины – княгини Аглаи Шастуновой. Но ведь она урожденная Раскаталова, дочь купца – миллионщика. Не случайно, что и в образе Ольги Акулиной – Ранцовой, героини этого и следующего романов, черты «хищничества» объясняются ее плебейским происхождением: она дочь частного пристава, попавшая в светское общество. Характерно, наконец, что даже в одиозной фигуре московского губернатора, известного своим произволом прафа Закревского, выведенного в романе, черты самодурства и деспотизма оттенены его идеальной приверженностью к старым устоям, широтой его натуры и т. д. Политическая тема представлена в этом первом романе только историей Гундурова, которого за его славянофильские воззрения Закревский высылает из Москвы.

Но характер и тон романа резко меняются во второй части трилогии – в «Переломе», захватывающей время подготовки крестьянской реформы, Именно в этом романе и появляется антинигилистическая тема. Она, в сущности, представлена здесь только двумя персоналами – Иринархом Овцыным и Троженковым. Но зато автор не жалеет черной краски для их характеристики. Иринарх Овцын – избалованный сынок либерального барина, фразера и – болтуна, воспитанного на Ламартине. Пойти в «революцию» Иринарха Овцына побудили, по представлению автора, самые низкие его качества – жажда власти, непомерное честолюбие и зависть к счастливым обладателям чинов, поместий и капиталов. Это человек, не стесняющийся в средствах борьбы со своими противниками, циник в отношениях с женщиной. В романе деятельность Овцына – младшего воспроизводится с разных сторон. О его подпольной, тайной деятельности, о сношениях с лондонскими пропагандистами и об участии в первой революционной организации «Земля и воля» говорится, правда, скупо, но автор дает понять, что Иринарх близок к руководству этой организации. Мы видим Иринарха Овцына, во – первых, в доме его родственницы, богатой московской помещицы, где он произносит «крамольные» речи о необходимости смести с лица земли существующий порядок и пытается соблазнить гордую и своевольную воспитанницу этой помещицы – княжну Киру Кубенскую. У этой Киры Кубенской, поступившей фрейли-] ной в один из петербургских дворцов, пытается он спрятать архив «Земли и воли». Во – вторых, мы видим его в деревне, где он хочет вызвать волнения среди крестьян. Здесь же мы сталкиваемся и с другим нигилистом – Степаном Троженковым. Это мелкий помещик, незаконный сын одного крупного магната, обделенный наследством, который, помогая нигилистам, пытается таким образом мстить за свою «обделенность». Приемы воспроизведения этих поборников и пособников нигилизма в высшей степени примитивны. Здесь нет никаких оттенков, никаких психологических осложнений. Вот как дается портрет Овцына: это «господин лет двадцати трех, с белокурыми, жидкими волосами…, белым бескровным лицом и несколько подслеповатыми серыми глазами, с заметною опухолью вокруг век»; у него часто появляется «судорожное выражение, казавшееся присущим его длинным, узким, то и дело подергивающимся губам»; это выражение «давало общему характеру его наружности нечто как бы злое и ехидное». Эти «злость» и «ехидство» затем постоянно сопутствуют всем словам и действиям Овцына.

Романический интерес в этой истории Овцына составляют его отношения к Кире Кубенской. Как и в «Марине из Алого Рога», эта героиня представляет собой тип страстной и ищущей девушки, осложненный природным аристократизмом и своеволием. На первых порах ей импонируют слова Иринарха о «разрушении»; они отвечают ее стремлениям вырваться из тесного круга московской гостиной, а затем из позолоченной клетки петербургского дворца. Но очень скоро она решительно отталкивается от нигилизма, плебейская натура Овцыпа ее глубоко раздражает. Новым «воспитателем» княжны оказывается Троекуров. Он‑то и является основным героем «Перелома» и «Бездны». Крупный землевладелец и генерал, герой кавказской войны и польской кампании, он является не только убежденным, но и решительным, непреклонным носителем охранительного начала. Во всяком случае таким пытается представить Маркевич своего героя. Это, по выражению одного критика, «любимый сын плодовитого отца, постоянно выставляемый напоказ и точно освещаемый бенгальскими огнями». [162]162
  К. К. Арсеньев. Критические этюды по русской литературе, т. II. СПб., 1888, стр. 167.


[Закрыть]Он постоянно выступает па сцену то с «иасилованной», то с «пренебрежительной» усмешкой, то со «странным спокойствием», то с «беспощадным» или «стальным» блеском глаз. Он произносит страстные диатрибы против бессилия властей; он собственноручно расправляется с нигилистами; он вещает об особой роли родовитого дворянства, влиятельных «проприетеров». Его идеал – сила, непреклонная власть. А между тем, вопреки намерениям автора, на передний план постоянно выдвигается его бессилие; он только будирует, только жалуется на беспорядок и смуту, только разыгрывает из себя Печорина и «сильную личность». Получается такая же странная картина, как и в «Марине из Алого Рога», где два «идеальных» героя стараются из последних сил, чтобы спасти героиню из‑под влияния одного Левиафа– нова, у которого, по уверению автора, ничего за душой нет.

Наиболее агрессивным из всех этих романов Маркевича является несомненно «Бездна». Сам автор признавался, что этот роман написан им на заказ, что его требовал от него «Русский вестник» и что даже заглавие для него было придумано редакцией этого журнала. [163]163
  Письма Б. М. Маркевича к гр. А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и др., стр. 162.


[Закрыть]Здесь автор попытался выставить в самом страшном свете фигуру одного из вожаков народовольчества. И кличка для него придумана страшная – Волк. [164]164
  По утверждению друга Б. Маркевича – Вс. Крестовского, автор пытался здесь представить А. И. Желябова (см. его послесловие к этому неоконченному роману: Б. М. Маркевич, Полное собрание сочинений, т. X, СПб., 1885, стр. 280).


[Закрыть]Даже о внешности его автор говорит так: «Он был страшно, в буквальном значении этого слова, дурен собою, с какими‑то негритянскими, шлепающими губами, грубо мясистым носом, переломленным посредине вследствие падения в детстве, и зловеще выглядывавшими из‑под низко нависших бровей узкими и хищными глазами (этим глазам своим и крупным, острым зубам, способным, казалось, перегрызть надвое за один раз самую твердую сапожную подошву, и обязан он был своей кличкой)». [165]165
  Б. М. Маркевич, Полное собрание сочинений, т. VIII, стр. 246.


[Закрыть]Далее идти в тенденциозности описания было уже некуда. Не менее тенденциозен и показ властей, якобы потворствующих революционерам. В «Бездне» прокурор Тарах – Таращанский прямо «выгораживает» Волка. Если верить Маркевичу, то выходит, что, кроме Троекурова и его бли жайших друзей, нет никого, кто бы по – настоящему боролся с нигилистами. С точки зрения Маркевича, даже представители высшей петербургской бюрократии, все эти Павановы и Анисьевы, либо сами заражены] либерализмом и не отдают себе отчета в грозящей опасности, либо являются выскочками и беспринципными карьеристами.

Таким образом, романы Маркевича явственно показывают окончательное вырождение жанра антиннгилистического романа. Автор максимально упрощает себе задачу в изображении и «злой», и «доброй» силы. Да фигуры «жертв» (Гриши Юшкова в «Переломе» и Владимира Буйносова в «Бездне») выходят бледными и безликими. Подлинным «нервом» романов Маркевича являются лишь светские истории романических страстей, женских измен и т. д. Здесь автор не скупится на краски и даже очевидные повторения (так, история светской львицы Ольги Ранцовой в «Переломе» повторяется в истории Антонины Буйносовой в «Бездне Романы Маркевича – это типичные светские романы, приспособленные для выражения катковской политической программы. Они лишь наспех снабжены чисто внешними атрибутами нового, проблемного, социальнопсихологического романа. На самом же деле это запоздалые перепевы светских повестей 30–х годов с их эффектными, полурусскими, полу– французскими диалогами, с «жгучими» страстями, с непонятыми светскими красавицами, которые кончают свою жизнь в католическом монастыре (княжна Кубенская), и пр. Даже в мелочах автор повторяет эту старую эстетическую традицию. Он кокетничает, например, ловко пригнанными эпиграфами (почти по два на каждую главу) из произведений «всех времен и народов», он не скупится на романические шаблоны в описании своих светских героев и героинь, на фразы и ситуации в духе Марлинского. А рядом с этим избитые шаблоны и в памфлетной обрисовке персонажей, доводящие до крайнего предела приемы ложного «документирования», уже сложившиеся в антинигилистическом романе. Многие действующие лица трилогии Маркевича – это довольно прозрачные намеки на реальных государственных и общественных деятелей, снабя^енные легко расшифровывающимися фамилиями. Так, прообразом младшего Овцына является, видимо, один из крупных революционно– демократических деятелей 60–х годов – Н. И. Утин. Так, в карикатурном и грубо пасквильном виде выведен на сцену И. С. Тургенев в лице художника Самурова, служащего и «нашим» и «вашим» – «эстетикам» и демократам. [166]166
  См. главу VII, часть IV в романе «Перелом».


[Закрыть]В «Переломе» автор не раз для «разоблачения» нигилизма обращается к цитатам из Добролюбова, Писарева, Зайцева и других авторов «Современника» и «Русского слова», но преподносит их в та ком виде и в такой подборке, что заведомо извращается общий смысл высказывания.

Бессилие своих писаний в антинигилистическом роде, кажется, чувствовал и сам беллетрист. Во всяком случае в одном из своих последних писем он выражает желание «Бездной» навсегда покончить с романами longue haleine («широкого дыхания») и перейти на чисто романические и «эстетические» темы.

Еще отчетливее деградация, падение аптинигилистпческого романа как особого жанра выражается в произведениях других представителей «катковской школы» – в романах Авсеенко и Орловского. В. Г. Авсеенко, постоянно поставлявший романы для «Русского вестника», лишь в одном из них, в романе «Злой дух», обратился собственно к антинигилистической, точнее к антинароднической, теме. Но и в этом романе она является лишь побочной сюжетной линией, чисто внешне связанной с основной. Жертвами народовольческого подполья оказываются здесь молодой кня зек Володя Ладожский и провинциальный помещик Извоев. Первый попадает в революционную среду случайно, запутавшись в любовной истории, быстро разочаровывается в этой среде и кончает эмиграцией Америку в поисках «новой жизни». Второй представляет собой тип фанатического народника. Но и здесь на первом плане оказывается его увлечение одной из светских львнц. Крупные вожаки революционного подполья – Стышич и эпизодически выведенный на сцену Степан Халтурин (под именем Балдурова) – обрисованы в традиционных черных тонах. В духе пасквильных рассказов А. Дьякова (Незлобина) изображается в начале второго тома романа народническая эмиграция в Швейцарии. [167]167
  Дьяков был участником народнических кружков на юге России, бежал от преследований властей за границу, некоторое время вращался среди революционной русской эмиграции в Цюрихе. Затем, вернувшись в Россию, он зарекомендовал себя как ренегат. В 1879 году под псевдонимом Незлобина им был опубликован сборник рассказов «Кружковщина» (первоначально они печатались в «Русском вестнике»), В этих рассказах он пытался представить русскую эмиграцию в виде какого‑то зоологического сада.


[Закрыть]

Как и Маркевич, большое место уделяет автор критике представителей власти, изображению их беспринципности, карьеризма и потворства в отношении революционеров. Критика Берлинского конгресса и лорис– меликовской «диктатуры сердца» представляет основной интерес для автора. Героем произведения взят помещик Зиновьев, фигура в духе Троекурова, но еще более беспомощная, несмотря на все внешние атрибуты сильного человека. Он уже и не пытается активно вмешиваться в политику, предпочитая простое брюзжание по поводу господствующей нескладицы. Если Маркевич пытается очертить политическую программу Троекурова (необходимость сильной власти, необходимость обращения правительства за помощью к крупным землевладельцам, проповедь единства помещиков и народа, при котором Троекуровы могут вести за собой этот бессловесный «народ», и т. д.), то Авсеенко этого почти уже и не делает. Он предпочитает рассказывать читателю о чисто «печоринских» подвигах своего героя – о том, как он пострадал от неверности первой своей жены, как дрался на дуэли со своим соперником в любви к героине романа Ларисе, как пытается «возродить» себя, полюбив молоденькую Уленьку, полудворянку – полуцыганку, и т. д.

В антинигилистическом романе самого молодого представителя этой школы К. Орловского (Головина) «Вне колеи», напечатанном в «Русском вестнике» (1882; отд. изд. 1884), предприняты другие попытки спасти и освежить этот жанр. Автор стремится здесь всячески осложнить интригу. В расстановке сил участников романической истории он хочет непосредственно выразить свою политическую концепцию. Главная героиня романа Надя Ольшевская оказывается уже двойною жертвой – жертвой мстительности нигилиста, одного из вожаков народников – бунта– рей Нерадовича, безнадежно влюбленного в Надю, и жертвой прокурора Боровского, не стесняющегося в средствах беспринципного карьериста. История Нади, достаточно банальная для романов этого сорта, мелодраматизирована до невозможности. Совсем молоденькой девушкой она оказывается вовлеченной в один из революционных кружков. Очень скоро она, однако, разочаровывается в народнической деятельности и находит тихую пристань в поместье у своей богатой родственницы. Но тут‑то и начинаются преследования со стороны Нерадовича, который нелегально пробирается в эту округу и агитирует крестьян. В конце концов благодаря показаниям арестованною Нерадовича, компрометирующим Надю, и усилиям Боровского, мстящего Наде за отказ стать его любовницей, Надя попадает в тюрьму; ее судят вместе с участниками народнического кружка. Надорванная этими преследованиями, Надя вскоре после после-] довавшего «высочайшего помилования» умирает. Безрадостно складывается и судьба влюбленного в нее богатого помещика Дмитрия Корец– кого. Он – охранитель, его желания не идут далее разговоров о возможности сблизить интересы «честных» крупных землевладельцев с интересами «меньшой братии». Но и он оказывается невольной жертвой интриги. Благодаря стараниям Боровского и протпвников – ретроградовиз среды помещиков его заподозривают в неблагонадежности. Он попадает под негласный надзор полиции и расстается со своим былым либерализмом.

Таким образом, Орловский попытался выразить излюбленную идею «катковской школы» о солидарности и «совиновности» нигилистов и бюрократов с помощью искусственно сочиненной фабулы. Но и это не спасает положения. Он успел показать лишь полную никчемность своего I героя. В отличие от подобных героев Маркевича у Корецкого нет даже и видимой силы, он оказывается неспособным отстоять даже свое личное счастье.

Так и представители «катковской школы» дворянских романистов обнаружили свое бессилие представить нигилизм наносным и мелким явлением, имеющим успех лишь из‑за потворства властей, а в лице своих героев изобразить силу, спасающую русское общество на краю «бездны».