Текст книги "Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

IV.

Впрочем, все эти события произо?шли уже тогда, когда «андроповская башня» работала без Арбатова. В 1967 году Юрий Андропов возглавил КГБ, в ЦК его сменил консерватор Константин Русаков, Арбатов пошел к Брежневу и попросил отпустить его в академическую науку – все равно, мол, с Русаковым не сработаемся. Брежнев пригрозил: «Смотри, будешь плохо работать, вернем обратно в ЦК», но Арбатова отпустил, хотя это была такая сугубо формальная отставка – советником Брежнева (как называет эту роль сам Арбатов – «умным евреем при губернаторе») Арбатов фактически оставался до самой смерти Леонида Ильича.

О Брежневе Арбатов много рассказывал раньше, и в мемуарах, и в интервью, и даже неловко снова пересказывать эти истории: о том, как однажды Брежнев выбросил из подготовленной для него речи две цитаты Маркса (потому что «кто поверит, что Леня Брежнев Маркса читал?»); о том, как Брежнев, когда еще позволяло здоровье и не было проблем с речью и памятью, во время застолий декламировал стихи – знал наизусть «Сакья-Муни» Мережковского, но больше любил Есенина; как, убив на охоте кабана, Брежнев лично распоряжался разделкой туши («Заднюю ногу Мите Устинову, переднюю – Косте Черненко», и даже Арбатову с Бовиным какие-то, хоть и не самые сочные, куски доставались), и так далее. Думаю, нет смысла останавливаться на этих историях более подробно – книг и фильмов из серии «Неизвестный (на самом деле – давно и хорошо известный) Брежнев» хватит еще на несколько поколений. Поэтому я попросил Арбатова рассказать об институте: зачем он был нужен, зачем нужен сейчас.

– Мы рассуждали просто, – объясняет академик. – В Америке давно существует куча всяких научно-исследовательских центров – советологических, кремлинологических и так далее. У нас ничего такого не было. А исследования по Соединенным Штатам нужны – и ЦК, и МИДу, и Совету министров. Только у КГБ свои специалисты были, но на них даже сам Андропов не полагался – он же для того и общался и с нами, своими бывшими консультантами, и с творческой интеллигенцией вроде Евгения Евтушенко или Юрия Любимова, чтобы просто понять, насколько можно верить данным КГБ хотя бы о настроениях в обществе, а где они привирают. Обязательно пометьте там у себя – при этом он никого не вербовал, потому что был человеком высоких моральных принципов, никогда не путал ведомственный интерес и личные отношения. Так вот, создали институт. Американцы, естественно, сразу же сказали – ну понятно, еще один филиал КГБ. И надо отдать должное тогдашнему американскому послу в СССР Льюэллину Томпсону, который стал активно нас защищать, просто кричал: «Это не КГБ, это действительно научный институт». Томпсон же организовал мою первую поездку в США. Это уже потом я стал ездить в Америку по 3-4 раза в год, а первое время никого не удивляло, что руководитель Института США не был ни разу в Америке. Вначале мы назывались просто Институт США; года через два приехал наш посол из Канады и говорит: а добавьте «и Канады», страна большая, важная, ее нужно изучать. И действительно, мы фактически заложили основы нашего канадоведения, а Канада действительно очень интересная страна – не понимая ее, невозможно понять Америку.

V.

Арбатов говорит о советском после в Канаде, но не может вспомнить его имени. В памяти остался только один посол СССР в Оттаве, его имя вошло в историю. Посла звали Александр Николаевич Яковлев, и в Канаду он был отправлен с должности заместителя завотделом пропаганды и агитации ЦК КПСС после скандальной статьи «Против антиисторизма», опубликованной осенью 1972 года в «Литературной газете». Статью принято считать классикой советской русофобии – ну или либеральной публицистики, в зависимости от взглядов оценивающего.

– Я считаю, это была очень правильная статья, – говорит Арбатов. – В начале семидесятых совсем подняли голову почвенники, русофилы, и им нужно было ответить. Решился на это только Яковлев, и это стоило ему места.

– Так получилось, что через несколько дней после этой статьи мы встретились с Яковлевым в кабинете Брежнева. Начиналась подготовка к празднованию 50-летия СССР, и нужно было обсудить что-то, связанное с докладом. Зашла речь о статье Яковлева. Брежнев ему говорит: «Ты, конечно, совершил ошибку. Но я знаю, что ты хотел только добра, поэтому ни о чем не думай, работай дальше». И обнял его. А на следующий день появляется постановление Политбюро – направить Яковлева послом в Канаду. То есть даже Брежнев не смог его отстоять. Александр Николаевич Яковлев был удивительным человеком. Из народа, с молодости в партийных органах, и при этом смог остаться порядочным и честным. Это очень большая редкость.

VI.

На книжной полке Арбатова рядом с портретом Андропова – портрет Михаила Горбачева, и я, понимая, что к Горбачеву Арбатов относится, по крайней мере, не хуже, чем к Яковлеву, спрашиваю:

– К Горбачеву, наверное, тоже хорошо относитесь?

– Горбачев? – Арбатов начинает заметно волноваться. – Горбачев был самым выдающимся руководителем страны за всю нашу историю, и мне очень жаль, что никто этого сейчас не понимает. Вы не представляете, какое впечатление на меня произвело его появление в ЦК. Мало того, что молодой, по тем меркам – почти комсомольского возраста, так еще и с настоящим образованием, а не с эрзацем, как у большинства первых секретарей. Человек по-настоящему окончил Московский университет, такого в Политбюро никогда раньше не было.

– Я, – продолжает академик, – впервые услышал его имя от Андропова. Однажды я пришел к Юрию Владимировичу в таком расстроенном состоянии… Говорю ему: «Смотрю на наших руководителей и думаю: Боже, ни одного яркого человека, а ведь на смену им придет еще большая серость». Андропов обиделся: «Зачем ты говоришь о том, чего не знаешь? Ты хотя бы слышал фамилию Горбачев?» Я, конечно, не слышал, а Андропов говорит: «Ничего, думаю, вы скоро познакомитесь». Это было после смерти Федора Давыдовича Кулакова, который был секретарем ЦК по сельскому хозяйству, и Андропов хотел перевести Горбачева на его место, но сторонников этого предложения в Политбюро не нашлось, и пару раз Андропов мне говорил в сердцах: «Гады, не пускают Горбачева!» Но через какое-то время все получилось, Горбачева перевели в Москву, и мы действительно с ним познакомились. Он мне очень понравился при первой же встрече. Это трудно объяснить – но вот пришел просто нормальный человек. Нормальный, понимаете? Мозги не забиты идеологическим хламом, может нормально мыслить. Умный живой человек.

Все биографы Горбачева и он сам относят к ключевым эпизодам жизни последнего генсека его визит в конце 1984 года во главе делегации Верховного совета СССР в Великобританию (например, по мнению Александра Зиновьева, то, что Горбачев не поехал возлагать венок на могилу Маркса, можно было считать доказательством опасности этого человека для советского строя; слова Маргарет Тэтчер по итогам знакомства с молодым членом Политбюро известны, наверное, всем: «С этим человеком можно иметь дело»). Когда стало ясно, что в Лондон придется лететь именно ему, Михаил Сергеевич пригласил к себе Арбатова.

– Он говорит: «Вот тут мне в ЦК дали какие-то бумаги к визиту, посмотри, все ли там правильно». Я прочитал и за голову схватился. Незадолго до этого в парламенте выступал Рейган – это было то самое выступление, в котором он назвал СССР империей зла. Международный отдел ЦК почему-то решил, что Горбачев должен взять в Лондоне реванш за эту рейгановскую речь. Это как если бы вице-президент США поехал в Польшу или Болгарию и попытался бы ее переманить на американскую сторону – ну, бред, понимаете же. Я сказал Горбачеву: «Забудьте, что вам там понаписали, Америки не касайтесь вообще, обсуждайте только советско-британские отношения». Он так и поступил, а когда вернулся, позвонил мне: «Спасибо, Георгий, ты мне все правильно посоветовал».

VII.

Институт США и Канады, хоть и числился академическим учреждением, фактически был подразделением то ли правительства, то ли ЦК – в общем, государственной политической аналитической структурой.

– Консультировали всех по всем вопросам – экономика, культура, оборона. На этой почве ссорились и с Демичевым, и с Устиновым, которые с нашими выводами почти никогда не были согласны. Перед каждой встречей в верхах мы на ушах стояли, по ночам работали, потому что если не мы, то достоверной информации у Генерального секретаря не будет. И Брежнев это знал, и Горбачев тоже. И так было до 1991 года, а при Ельцине – как отрезало. Ему хватало Бурбулиса и прочих сикофантов. Вообще мы с Ельциным изначально в хороших отношениях были, я в первые годы даже числился членом Президентского совета, но у меня была своя точка зрения на происходящее в стране – на правительство Гайдара, на другие какие-то вещи. Я считаю начало девяностых самым страшным со времен Сталина периодом нашей истории. При каждой встрече с Ельциным (в первое время мы встречались редко, но достаточно регулярно) я говорил ему, что он во многом неправ. Его это обижало, я это видел. В декабре 1992 года во время Съезда народных депутатов, на котором уже стало понятно, что конфликт между президентом и парламентом неизбежен, я сказал Ельцину, что не понимаю, зачем он осознанно идет на конфронтацию. Он отвечает: «У меня к вам тоже есть вопросы». Достает бумагу: «Строго секретно, в ЦК КПСС. Предложить тов. Арбатову использовать личные связи с Киссинджером для форсирования сроков встречи в верхах. Андропов». Смотрит на меня Ельцин и говорит: «Вот вы работали на КГБ, а теперь пытаетесь меня чему-то учить». Я говорю: «При чем тут КГБ, вы на год посмотрите, Андропов тогда еще в ЦК работал». Ельцин ничего не сказал и вроде бы успокоился, но после этого мы не виделись.

VIII.

В годы перестройки об Арбатове часто писали в патриотической прессе, что он масон. Слушаю его – черт его знает, может, и в самом деле масон? Спросил:

– Вы масон?

– Я жидомасон, – вздыхает академик Арбатов.

То есть, наверное, все-таки не масон.

Павел Пряников
Игра для избранных

Гроссмейстер Юрий Авербах о роли шахмат в СССР

– Юрий Львович, шахматы всегда считались в СССР и России прибежищем интеллигентов. По сути дела, это был особый мир для людей того времени – способ убежать от действительности. Наверное, поэтому у нас шахматы и обрели такую популярность?

– Да, в царское время в шахматы в основном играла интеллигенция. У простого народа были шашки, у аристократии – карты. В 1903 году в печати разгорелась дискуссия между двумя издателями – Бобровым и Саргиным. Бобров отстаивал свое мнение о великом будущем русских шахмат. На что Саргин отвечал ему, что из 200 миллионов населения у нас имеется только 500 подписчиков шахматного журнала. Саргин ставил на шашки, велосипед и футбол. Под конец Саргин добавлял, что «наибольшее распространение у нас все же имеют даже не шашки, а алкоголизм».

Но все же начиная с 1900-х годов и аристократия потянулась к шахматам. Мало кто знает, что шахматами увлекался Николай II, причем играл он прилично. Но главная его заслуга, что он выделял личные деньги на развитие шахмат в России. В частности, знаменитый шахматный турнир памяти Чигорина в 1909 году большей частью был проведен именно на его деньги. Но Николай II еще как-то стыдился своего увлечения, не афишировал его, для аристократа это означало «слиться с народом».

Большой вклад в развитие шахмат также внес член Государственного Совета Сабуров, который разрешил приезд на турниры шахматистов евреев, не имевших права на пребывание в обеих столицах. Популяризировали игру и купцы-староверы на своих фабриках, считая это хорошим способом оградить рабочих от пьянства.

Вообще в то время интеллигенция скорее считала шахматы просветительством, чем бегством от реальности. Игра была своего рода способом развития личности, носила воспитательный эффект.

– В первые годы советской власти большевики усилили этот эффект, сделав шахматы элементом государственной политики.

– Практически вся верхушка большевистской партии увлекалась этой игрой. Неудивительно, что уже в 1920 году большевик с большим стажем Александр Ильин-Женевский поставил вопрос о государственной пропаганде шахмат и участии правительства в развитии игры. В 1924 году состоялся Третий Всесоюзный шахматный союз, в президиум которого вошли Крыленко, Рыков и Троцкий. Съезд окончательно закрепил главенствующую роль партии и государства в деле развития шахмат.

А руководить всем этим на государственном уровне стал Николай Крыленко, первый Верховный главнокомандующий Красной Армией, а в 1920-х годах – председатель Верховного трибунала и прокурор РСФСР.

Но кроме Крыленко огромную роль в популяризации этого вида интеллектуального спорта сыграл сейчас почти забытый Яков Рохлин. На мой взгляд, его главная заслуга была даже не в организационных мероприятиях, проводимых им, а в том, что Рохлин сумел вместе связать Ленина и шахматы – против такого союза уже никто не мог возразить. Так вот, Яков Рохлин придумал, что выражение «Шахматы – гимнастика для ума!» (этот лозунг затем висел на протяжении 70 лет в почти каждом шахматном клубе СССР) впервые изрек Ленин. И только в 1980-х годах кто-то из дотошных историков обнаружил, что этот лозунг на самом деле придумал в 1803 году в Англии весьма посредственный шахматист Пратт.

Это привело к тому, что если в 1914 году в России было 3 000 организованных шахматистов (то есть состоявших в шахматных клубах), то в 1934 году – 500 000.

В середине 1930-х Москва становится Меккой для иностранных шахматистов. Например, в Москву приезжает жить чемпион мира Ласкер с женой. В Лондоне у него был скромный пансион, а тут ему в центре города предоставили отличную квартиру. Остались жить в Москве гроссмейстеры Сало, Лилиенталь, десятки других игроков уровня мастера.

В 1937 году Крыленко репрессировали, но традиция руководства шахматами силовиками осталась на долгие годы. Например, после войны всем шахматистам очень запомнился генерал-полковник МГБ Аполлонов, этакий «фельдфебель в Вольтерах». Помню, приехали мы, большая группа советских шахматистов, на турнир в польский Щавно-Здруй. Лидерство в нем захватил венгр Сабо, и вскоре нам приходит телеграмма Аполлонова: «Приказываю немедленно усилить игру в турнире!» Но этого мало, по его приказу для советских шахматистов руководитель нашей делегации ввел обязательную утреннюю зарядку.

А после смерти Сталина гротескное разоблачение его культа добралось и до шахмат – нашу федерацию от силовиков перевели в Министерство здравоохранения. В 1954 году я стал победителем чемпионата СССР, и мне вручили медаль, на которой было выгравировано «Министерство здравоохранения»! К счастью, этот абсурд продолжался недолго.

– Западные шахматисты до сих пор полагают, что Михаил Ботвинник, первый советский чемпион и основатель одноименной шахматной школы, сделал шахматы научной дисциплиной, применив к ним «лабораторный метод». Якобы это выхолостило шахматы как искусство.

– Это неправильное мнение. До Ботвинника к шахматам было два подхода: игра как искусство, ее в основном исповедовали итальянцы, и позиционная, аналитическая школа, ее очень любили немцы. А Михаил Моисеевич сумел соединить оба этих подхода. Вот в чем его заслуга. Если бы шахматы стали схемой, то в них не играли бы миллионы советских людей. Они бы тогда интегралы вычисляли.

Михаил Ботвинник, конечно, основоположник советской шахматной школы. При том – и ученый высокого уровня, доктор наук. Например, еще в 1950-х годах он занялся проблемой искусственного интеллекта. Тридцать лет Ботвинник работал над программой «Пионер», которая мыслила бы, как человек. Но не успел завершить работу над ней.

– В народе всегда любили шутить, что шахматы – это не спорт, а так, забава для хлюпиков. Якобы они не воспитывают дух. Самое место для интеллигентов.

– В шахматах было немало трагических случаев. Например, в 1952 году на чемпионате СССР была отобрана пятерка шахматистов, которые должны были выступать на межзональном турнире в Стокгольме. И так оказалось, что в пятерке были один армянин, два полукровки и два еврея. Наверху было принято решение разбавить этот состав русским. Выкинули из списка очень талантливого Льва Аронина и заменили его Котовым. Ради этого был отброшен спортивный принцип. Эта замена самым трагическим способом сказалась на здоровье Аронина. Он вскоре заболел шизофренией, а потом умер. Я понимаю, что это выглядит как попытка привести пример «спортивной травмы» в шахматах. Но это факт. В отличие от суставов или мышц, мозг «починить» почти невозможно, а потому травмы шахматистов – самые болезненные травмы среди спортсменов, ведь шахматист испытывает колоссальные умственные и эмоциональные нагрузки.

Я бы сказал наоборот – шахматы воспитывают дух лучше остальных видов спорта.

– В шахматах ведь тоже, как и в остальных видах спорта, была сильна регионализация? Почему, например, среди грузинок настолько высок процент хороших шахматисток?

– Да, москвичи и питерцы во все времена пытались спорить, кто из них лучше играет в шахматы. Даже было два разных подхода к организации шахматных процессов в этих городов. До начала 1930-х годов в Ленинграде местные шахматисты считали, что работа клубов обязана строиться снизу – они должны быть организованы на членские взносы самих шахматистов, государство не может вмешиваться в процесс. В Москве, напротив, полагали, что это государственное дело. Поэтому питерцы долгое время ощущали себя этакой закрытой кастой. А в Москве процесс был очень демократичен. Вот лично я родился и вырос в одном из самых хулиганских районов Москвы – на Арбате. И в конце 1920-х – начале 1930-х шахматы не дали мне стать шпаной. Я случайно попал в шахматный клуб и с первого взгляда полюбил игру. И так в шахматы попадали тысячи москвичей.

Что касается Грузии, то появление там такого числа сильных шахматисток было обусловлено особым положением женщин. Вроде они должны сидеть дома, и в то же время они интеллектуально свободны, поэтому поощрялось их участие в творческом процессе. Вот из этого и выросли женские грузинские шахматы.

От кого– то я слышал, что в этом усматривают протежирование Сталина. Но известно же, что любимым его спортом была борьба, он опекал борцов и был далек от шахмат.

– Корчной в своих воспоминаниях объясняет послевоенный расцвет шахмат и их исключительное положение в СССР тем, что шахматная мысль была той редкой мыслью, что не контролировалась властью. Вы согласны с этим?

– Я более 40 лет был главным редактором журнала «Шахматы в СССР» и видел, как устроена жизнь страны изнутри. В редакцию приходили тысячи писем, их можно было писать анонимно и высказывать в них, что душе угодно (так, кстати, многие и поступали). Можно сказать, что в 1960-1980-х годах наблюдался настоящий шахматный бум в стране. Доходило до того, что мы получали примерно такие письма: «В нашей исправительной колонии тоже проходит чемпионат. Однако помимо очков за выигрыш или ничью начальство ввело на чемпионате очки за дисциплину и чистоту в бараках. И так вышло, что мы на 12 очков опередили другие бараки, а у нас отобрали 14 очков за дисциплину и чистоту. Прошу редакцию разобраться в этом деле!»

К сожалению, в эти же годы участились и письма такого содержания: «Почему, если в журнале печатается партия Шмакович-Иванов, то всегда выигрывает Шмакович?» В общем, шахматная жизнь была отражением всей жизни в СССР. И лишь единицы жаловались на то, что их мысли кто-то зажимает. Могу с уверенностью сказать, что 99 % писем негативного содержания скорее касались быта, а не политики.

– А почему в СССР в упадок пришли шашки, исконная русская игра?

– В 1968 году я приказал закрыть в журнале отдел шашек. Этому были объективные причины – за несколько лет мы получили всего 3 письма от шашистов. Шахматы в стране были в сотни раз популярнее шашек. Через какое-то время под напором брата Брежнева шашки снова вернулись в журнал, но ненадолго, до первых лет перестройки.

– На днях умер величайший шахматист Роберт Фишер. Мало того, что он разрушил гегемонию советских шахмат, так еще и привнес политику в игру. Как тогда воспринимался Фишер в Советском Союзе?

– Появление Фишера всколыхнуло весь шахматный мир, и не только шахматный. Впервые в этом виде спорта так отчетливо стала видна политика. Равнодушным не оставался никто. Например, ко мне в редакцию тогда зачастили гипнотизеры и парапсихологи, которые предлагали свои услуги по «обезвреживанию» Фишера. Тогда же министр внутренних дел Щелоков изрек мрачную фразу: «Как же вы отдали корону американцу? Я бы арестовал всех, кто был со Спасским в Рейкьявике!».

А ведь по поводу Фишера могла бы получиться совсем другая история. Его мама, Регина, в конце 1930-х закончила медицинский институт в СССР и никогда не скрывала симпатий к нашей стране. Поэтому она очень хотела, чтобы ее сын Роберт попал на международный фестиваль студентов в 1957 году, ему тогда было 13 лет. Регина написала письмо в ЦК КПСС с просьбой принять сына. Но письмо не успели рассмотреть, и Роберт приехал в СССР только через год, причем приняли его, подростка, на очень высоком уровне. Достаточно сказать, что ему предоставили персонального переводчика и машину. Уже тогда у него был вздорный характер. Сразу по приезду он заявил, что желает, чтобы его отвезли в шахматный клуб, где он будет играть блиц с Ботвинником. Когда ему объяснили, что это невозможно, он поднял скандал. Причиной его скандального отъезда стало все же не брошенная в сердцах фраза про «русских свиней», как сейчас утверждают, а то, что ему опять подали свинину на обед. Он как еврей не ел свинины, и это-то его и возмутило.

Не могу точно утверждать, но мать Фишера хотела, чтобы он остался в СССР, поскольку здесь была самая великая шахматная школа в мире, позволявшая ему стать чемпионом. Но он смог стать чемпионом и без нашей помощи.

– Еще один анфан террибль того времени – наш бывший шахматист Виктор Корчной. Он с лихвой добавил энергии в политизированность шахмат.

– Да, его матч с Толей Карповым – это пример антишахмат. Потом Корчной написал книгу с таким названием – «Антишахматы». Хотя первой этот термин к их противостоянию применила английская газета Times.

Матч Корчной – Карпов внес противостояние не только в шахматы. Интеллигенция всего мира тоже разделилась. Например, телеграммы в поддержку Корчного отправили Жан-Поль Сартр и Сэмюэл Беккет. У нас в СССР не скрывали своей поддержки Корчного Станислав Говорухин и Владимир Высоцкий. Образ гонимого помогал Корчному получать симпатию значительной части интеллигенции. Карпову, напротив, симпатизировали простые люди, как и весь ЦК КПСС. Русский, из бедной рабочей семьи, талантливый, скромный – он являл собой образ шахматиста нового поколения. Причем это действительно было новое поколение. До Карпова последним нашим чемпионом среди юношей был Борис Спасский, 1937 года рождения. А следующий, Толя Карпов, родился в1951 году. В эти 14 лет вместились репрессии, военные и первые послевоенные годы, в этот промежуток времени не родился ни один наш чемпион.

– Юрий Львович, сейчас многие говорят, что традиционные шахматы умерли, на смену им пришел компьютер. И одновременно шахматы снова – удел интеллигенции, остальной народ, как и до 1917 года, предпочитает забавы попроще. Можем ли мы говорить, что шахматы снова превратились в узкий мирок «не для всех»?

– А вы знаете о том, что сегодня среди богатых людей очень популярно заводить личного тренера по шахматам для своего ребенка? Это мода пошла из США, потом появилась в других странах, в том числе и в России. Ведь шахматы – это прекрасное средство как для интеллектуального развития, так и отличная модель человеческих отношений, поскольку шахматная партия во многом имитирует ту борьбу, что происходит в жизни.

В России сейчас более 300 гроссмейстеров, миллионы людей продолжают любить шахматы, в том числе и интеллигенция. Тем более что сегодня игра в шахматы прекрасно иллюстрирует твое отношение к интеллектуальному миру в противовес телевизору и масс-культуре. Шахматы снова стали маркером, по которому можно распознавать человека в системе координат «свой-чужой».