Текст книги "Покупатели мечты"

Автор книги: Августо Кури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Запуганные, израненные и ослабевшие, бандиты, как будто бы получив разрешение от победителей, помогли другу встать и направились к стене, возвышавшейся справой стороны. Затем они бросились наутек, как бесхозные щенки. Будучи преступниками-профессионалами, они не могли подвергать себя риску быть арестованными.

– Выходи, сброд. Йу-ху! Мы сильнее! – пел Мэр радуясь победе.

Полицейские не доехали до места драки. Они прибыли в этот район по другому поводу. Трое друзей вышли, опираясь друг на друга. Как бы это ни казалось невероятным, Краснобай, не теряя своего хорошего настроения, как и тогда, у монумента Независимости, когда его избил Разрушитель, снова спросил:

– Мэр, мы живы или мы на небе?

– Я не знаю, на небе ли мы, но нам только что удалось выйти из ада, – ответил тот с явным облегчением.

Хотя Мэр был меньше изранен, он казался вялым. Они почти несли на себе его крупное тело. Краснобай посмотрел на Учителя и сказал:

– Дорогой шеф, я никогда не видел таких ловких бойцов, как вы. Где вы научились драться?

– Здесь. Но я сейчас не в форме. А вы?

– Я начал в приюте для сирот, я брал уроки у японца, который добровольно учил меня. Потом в академии. Но это было до того, как я стал алкоголиком и ушел из общества.

Мэр, запыхавшись, шел из последних сил. Несмотря на то, что боец из него был никакой, у него еще хватало совести пользоваться поддержкой. Опираясь на них, он заявил:

– Я был профессором по боксу. Но я огорчен, Учитель.

– Почему, Барнабе?

– Краснобай все время маячил передо мной, закрывая этих негодяев. Если бы он пустил меня, я бы сделал сосиски из их рож. – И он стал жаловаться на боль: – Ай! Ай! Меня ударили в живот.

Краснобай, противопоставив себя Мэру, воскликнул:

– Ах, сеньор бедняга! Вы бы хотели, чтобы этот китайчонок, который больше походил на рой пчел, накостылял вам? Он бы сделал сосиски из ваших внутренностей. – И, жалуясь на боль в груди, добавил: – Ах, чертов китайчонок!

– Que pasa, hombre?!^[3] Вы что, не видели, что я сделал с китайцем? Я выписал пируэт и дал ему пинка. Он даже не сможет сесть в самолет, чтобы улететь домой, – похвалился он.

И они зашагали дальше, опираясь друг на друга. Краснобай, чтобы сохранить хорошее настроение и посмеяться над Мэром, рассказал анекдот.

– Дорогой шеф, кстати, о самолете… Вы знаете, что однажды Мэр летел на борту боинга с большим количеством политиков? Под рев моторов появился угонщик самолета и сказал, чтобы все вели себя смирно, иначе он взорвет самолет. Буш стал угрожать этому субъекту, чтобы тот отказался от угона. Не помогло. Один латиноамериканский политик заявил, что вызовет русскую бригаду. Угонщик не испугался. Многие другие тоже предприняли безуспешные попытки. Выйдя из себя, террорист взялся за детонатор бомбы, которая была в его руке, и сказал: «Если еще кто-нибудь раскроет рот, мы все взорвемся». Но, ослушавшись приказа, вмешался Мэр. Он бесстрашно подошел к угонщику и пятнадцать секунд спустя, – тут Краснобай протянул правую руку к голове Мэра, – этот человек остановил самолет. И субъект выпрыгнул оттуда с парашютом вместе с бомбой.

Мэр был счастлив услышать эту историю. Он подумал, что она его возвеличивает как известного лидера.– Да, Учитель, самолет остановился! Великие политические деятели кричали от счастья, – сказал бессовестный.

Но, желая знать развязку, Учитель спросил:

– Как вы это сделали, Барнабе?

– Ладно, это было нетрудно. – Но, поскольку Мэр не мог объяснить, как он произвел себя в победители, ему пришлось отделаться следующей фразой: – Скромность не позволяет мне рассказать о своих великих подвигах. И он дал Краснобаю договорить.

– На самом деле все было очень просто, Учитель. Барнабе шепнул на ухо угонщику: «Слушай сюда, дружок. Если я случайно не умру, я тебя из-под земли достану, даже если ты будешь в аду. И там, где ты живешь, я выдвину себя кандидатом в мэры и приведу всю эту толпу с собой на помощь». В панике террорист предпочел выпрыгнуть, рискуя жизнью.

Рассказав свой анекдот, Бартоломеу рассмеялся. После этого он положил руку на голову и воскликнул:

– Ай! Ай! Ах, чертов китайчонок!

Мэр, возмущенный, ответил и повторил свою известную фразу:

– Учитель, скажите этому человеку с куриными мозгами, что зависть разъедает душу. Вспомните, Бартоломеу, что есть два типа избирателей: те, которые меня не знают…

Но тут Краснобай перебил его и сам закончил фразу:

– И те, которые вас знают и выпрыгивают с парашютом. – Он снова расхохотался.

Так они шли и шутили, хотя были ранены и до некоторой степени даже искалечены, С того момента как homo sapiens ступил на эту землю, боль всегда блокировала рациональность. Но эти двое бродяг пытались веселиться, чтобы разблокировать ее; они помещали в одно и то же меню боль и хорошее настроение. У них было много ошибок, и они жили на задворках общества, но они делали из жизни самый лучший спектакль. Они смеялись над своими глупыми остротами и высмеивали собственные безумия.

Когда мы увидели вдалеке троих умирающих, которые шли нам навстречу, и поняли, что это были Учитель, Бартоломеу и Барнабе, опирающиеся друг на друга, мы не смогли сдержать восторга. Мы не могли поверить, что они остались в живых. Радость вернулась и освежила наши чувства. Но в то же время мы были поражены. Они истекали кровью, которая сочилась из разбитых губ и бровей. У них опухли глаза, лица были сплошь в гематомах, в особенности у Учителя и Мэра. Мы должны были срочно поместить их в самую ближайшую больницу. У них могли быть переломы и внутренние кровотечения.

Мэр, которым овладел синдром потребности выговориться, начал хвастаться, как только подошел к нам. Хотя он сильно устал, его язык остался нетронутым.

– Люди, я их так избил, что они намочили себе штаны. – И, демонстрируя смелость, он сразу же показал свой главный удар. Подняв правый кулак и не заметив, что Бартоломеу был возле него, он попал другу прямо в челюсть. Ослабевший в драке Бартоломеу не устоял и упал без чувств. Снова испугавшись, Мэр запричитал:

– Боже мой! Я убил Краснобая!

Нам пришлось отнести его в то место, где было посвежее. На самом деле мошенник притворился, что потерял сознание. Ему хотелось, чтобы его отнесли. Он был жив-здоров. У каждого героя есть своя подлая сторона!

Глава 20

Опасное сосуществование

Сосуществование с Учителем становилось крайне трудным. Мы не переставали ломать голову над вопросом, за что его хотели убить. Месть? Но что плохого он мог совершить? Сжигание архива? Но какие секреты мог утаивать этот удаленный от власти человек? Он разоблачал сумасбродства системы, но не нападал на людей. Может быть, его считали революционером, возмутителем общественного порядка? Но если Учителя считали таковым, почему же его не судили, вместо того чтобы устранять?

Наш мозг был занят неразрешимой задачей. У нас было бесконечное количество вопросов, остававшихся без ответов. Мы были странниками, бродившими там, где царили предположения, но не определенность. Мы не знали точной информации о человеке, за которым мы шли, а потому не могли понять, какие силы замышляли заговор против него. Я начал становиться параноиком, постепенно у меня появилась мания преследования. Я пристально разглядывал незнакомцев, даже приличных людей, и видел в них возможных переодетых убийц.

Бартоломеу и Барнабе начали замечать, что следовать за Продавцом Грез – это не всегда праздник. В тот день перед нами вырисовались три пути: быть восхваленными его блестящими идеями, быть осмеянными из-за той язвительности, с которой он развенчивал общество, и быть раненными или даже убитыми. Следовать за ним оказалось социологическим явлением, чарующим и опрометчивым. Переживая за нашу безопасность, Учитель еще раз признался, что было бы лучше разделиться. Мы отбросили эту возможность. Но до каких пор, до какой степени мы бы выстояли перед этим пламенем? Мы этого не знали.

Мы не были ни религиозными фанатами, ни сектой, ни даже тайным обществом. И еще меньше у нас было кровного союза. Мы были свободны в своем решении остаться с Учителем или уйти от него. Но наша дружба была овеяна поэтической любовью. Мы были друзьями, которые по меньшей мере научились шагать среди своего психизма, обсуждать тайны существования и восстанавливать невроз власти. Мы были мечтателями, которые хотели продавать грезы свободных эмоций, хотя наш мозг в большинстве случаев чувствовал себя в заточении.

Разрушитель испытывал стыд за то, что не был с Бартоломеу и Барнабе в тот момент, когда они в нем больше всего нуждались. И это еще раз доказывало, что инстинкт самосохранения сильнее, чем феномен солидарности. Но они его ни в чем не упрекали, ибо научились испытывать боль без обратного ответа. Вот грезы, которые мне еще нужно было купить, урок, который давно нужно было выучить. Я многого ожидал, мало получил, много страдал.

Из них троих больше всего был изранен Учитель. Именно его должны были убить и именно на него больше всего нападали. У него была гематома под левым глазом. Его левая бровь и губа были рассечены.

Обеспокоенные кровотечением, заражением и возможными переломами, мы отвезли его в больницу, которая была наиболее доступной: замечательный госпиталь Меллона Линкольна. Хотя это и был особенный госпиталь, самый большой в городе, помпезный и лучше всех оборудованный, одно его крыло предназначалось для несостоятельных людей. Мы были нуждающимися.

«Во время каждого заката вы должны нести свое собственное успокоение, а во время каждого восхода – свою собственную обеспокоенность», Это был приказ человека, за которым я следовал.

Имя, которое носил госпиталь, было мне неприятно, поскольку это было имя отца одного из самых главных лидеров государства, человека, с которым я никогда лично не был знаком, но власть и влияние которого критиковал в аудитории. Это был богатейший предприниматель, и его корни простирались до моего университета. Однако его власть осталась в прошлом. Отец-Меллон Линкольн уже умер, как, впрочем, и сын-Меллон Линкольн тоже. Они ушли из жизни, а имена остались.

При входе в великолепный госпиталь Учитель натолкнулся на двух человек, облаченных в безупречные костюмы-тройки. Это был президент учреждения и финансовый директор. Увидев израненного нищего, президент, не в силах скрыть отвращения, поморщился. У него не возникло ни капли сострадания. Он начал отряхивать свой кожаный пиджак от Валентино. Заметив кровавое пятно, он вышел из себя и позвал дежурную, которая была возле него и которая всего лишь несколько дней назад приступила к работе в учреждении.

– Сожгите это, – строго приказал он ей.

Дежурная спросила:

– Но кто вы такой, сеньор?

– Как, вы разве не знаете меня? Я – президент, – сказал он со всей надменностью, на которую был способен.

В этот момент взгляды Учителя и президента встретились. Несколько секунд президент, казалось, находился под наркозом. Он, не моргая, уставился на человека, одетого в старый синий пиджак времен использования бриллиантина, на котором недоставало трех пуговиц, и белую рубашку, порванную у воротника и перепачканную кровью. Лицо Учителя выглядело фантасмагорическим, и не только из-за кровавых ран, которые покрывали его. Поколебавшись, президент сказал, обращаясь к нему:

– Похоже, я вас знаю.

– Как вы можете знать меня, если я сам себя не знаю? – спросил Учитель, не заботясь о вежливости.

Ответ оборванца был подобен холодному душу. Президент учреждения, сделав небольшую паузу, задумчиво произнес:

– Да, теперь я припоминаю… Я знал кое-кого очень важного… у него были некоторые ваши черты.

– Всякий человек важен.

Президент посмотрел на Учителя сверху вниз, увидел его раны и, вместо того чтобы посочувствовать, заметил:

– Он обладал таким же бесстрашием. – И, как бы отдавая долг перед памятью человека, которого он помнил, добавил: – Но, к счастью, он мертв.

– Есть множество живых, которые тоже мертвы, – возразил оборванец.

Надменно взглянув на несчастного, президент наконец поинтересовался, кто перед ним. В его голосе не было и намека на участие.

– Как ваше имя?

После небольшой паузы Учитель, сделав глубокий вдох, сказал ему:

– Я – маленький Продавец Грез.

Президент счел этот ответ крайне странным. Потом он увидел раненых Бартоломеу и Мэра, обвел взглядом остальную часть группы и уверенно произнес:

– Отделение психиатрии в конце, по левую сторону, а для нищих по правую сторону.

Мэр протянул руку, чтобы поблагодарить его, – он не понял надменности президента. Но тот отказался поприветствовать его. Он повернулся к нам спиной и вышел, высокомерно вздернув подбородок. Для человека, который руководил самым большим госпиталем в городе, мы, по всей видимости, были не людьми, а животными, нуждавшимися в ветеринарной помощи и повышенных дозах жалости.

Учитель всегда говорил нам, что большинство людей отчаиваются из-за того, что у них есть какой-нибудь тип власти. Президент госпиталя Меллона Линкольна был одним из них, он превратился в бога. Когда он был в десяти шагах от нас, Учитель, этот необычайный человек, за которым я следовал, позвал его по имени:

– Лусиу Лоббу!

Президент немедленно повернулся и вытаращил глаза, как будто бы он оказался в фильме ужасов. Учитель повторил его имя и посоветовал ему:

– Лусиу Лоббу, скромность – это фундамент мудрых, а гордыня – опора слабых.

Президент в отчаянии ускорил шаг и, когда оглянулся, врезался в тележку, на которой везли лекарства и какие-то переносные медицинские аппараты. Все оказалось на полу. Великий человек поднялся и, как будто бы ему грозила бомба, готовая взорваться в следующую секунду, почти побежал.

Его финансовый директор спросил:

– Что происходит?

– Ничего. Пойдемте отсюда. Я полагаю, что вижу вещи.

Никто из учеников не понял значения происшедшего. Как Учитель мог знать имя президента? Я и сам ломал над этим голову. «Ясно, – подумал я, – Учитель очень наблюдательный, он, должно быть, увидел имя на его бейджике». Но потом я вспомнил, что никакого бейджика не было. Поскольку Учитель проглатывал газеты, которые находил в мусоре, при свете свечей под виадуками, он, наверное, прочитал что-нибудь о президенте этого учреждения. Озабоченный желанием облегчить травмы Бартоломеу и Барнабе, я убрал эти вопросы из сценария в моем мозгу и пошел искать помощь. Мы чувствовали, что с Мэром все было в порядке, и он, в отличие от Учителя и Бартоломеу, не нуждался в помощи.

После двух часов стояния в очереди их приняли без особой любезности, участия и учтивости, приняли как обделенных, которые должны были стать на колени в благодарность за привилегию получить бесплатную помощь. Врач не сказал в адрес раненых ни одного слова утешения. Он даже не спросил о причинах травм. У него не было времени. Он подумал, что Учитель и Бартоломеу, будучи вспыльчивыми, пострадали от последствий своей агрессивности. Медсестра, которая оказывала им помощь, была более участливой.

После того как Учителя осмотрели и наложили ему несколько швов, не применяя непосредственно анестезии, врач начал осматривать грудную клетку Бартоломеу. При этом он всем своим видом выказывал нетерпение и возмущение, как будто бы делал самое большое одолжение в мире, но против собственной воли. За службу в области филантропии он получал меньше, чем за особых или обычных пациентов. Наблюдая за этим бесчувственным человеком, Учитель заметил:

– Что вас заставляет быть нетерпеливым? Вы же оказываете помощь восхитительному человеческому существу.

– Да, я – киноактер, – игриво произнес Краснобай.

Легкая критика Учителя вызвала у врача агрессию. Он тут же набросился на него:

– Кто вы такой, чтобы делать замечания доктору? Вы – нищий! – И шепнул медсестре: – Я не переношу этих бродяг. У них нет денег, а ведут себя нагло.

– Вы – доктор, изучали психологию, так почему вы поступаете так, как будто бы не знаете ее? – спросил Учитель.

Поставленный в неловкое положение, врач вынужден был отреагировать. На этот раз он говорил чуть дольше:

– Смотри сюда, нищий, вы являетесь обузой для общества и обузой для этого госпиталя.

– Донатор этого учреждения, Меллон Линкольн, разве он не ставил условий, чтобы врачи относились к оборванцам так же, как и к состоятельным пациентам? Этот человек потерпел серьезнейшую неудачу, он был недостоин своей власти.

– Что? Кто вы такой, чтобы критиковать владельца этого госпиталя? Что за наглость? Вы посмотрите на свой жалкий внешний вид.

Саркастически усмехнувшись, врач завершил свою краткую консультацию. Он дал им направление к психиатру, у которого они должны были получить помощь.

– Как хорошо, я посещу своих родственников! – с иронией произнес Бартоломеу, имея в виду, что уже проходил несколько курсов лечения.

Затем мы вышли и увидели, как медсестра отозвала врача в сторону и сказала ему:

– Доктор, это тот человек, который приводил в волнение город.

– Это он? Не верю. Мы говорили о нем на днях. Но почему вы мне этого не сказали раньше?

Он почувствовал, что упустил возможность исследовать мозг человека-революционера. Да, возможность купить несколько грез, похоже, ускользнула. Он будет продолжать барахтаться в грязи своего маленького мира.

Глава 21

Десять минут, чтобы заставить жизнь молчать

Покидая госпиталь, мы шли через центральный вестибюль. Внезапно два человека в белых одеждах со стетоскопами, висящими на шее, обратились к нам с подчеркнутой вежливостью и вниманием. Они спросили, хорошо ли нас принимали, и попросили прощения за возможные недостатки. Они посмотрели на Учителя и, не спрашивая у него позволения, прослушали стетоскопами область его поясницы, а потом левую часть грудной клетки. И с полной уверенностью сказали, что он нуждался в другом лечении. Затем они осмотрели Бартоломеу и Мэра и заявили, что с ними все в порядке.

Они предложили нам сопровождать его. Учитель хотел уйти, однако Моника и профессор Журема настояли, чтобы он завершил обследование. Однако Учитель был полон решимости покинуть госпиталь. Тогда на сцену вышел обжора группы.

– Я ослаб; если я чего-нибудь не съем, то упаду в обморок. – И он начал изображать головокружение.

– Ясно, сеньор. Мы приготовим для сеньора еду, а также для всех тех, кто захочет есть, – сказали они с величайшей любезностью.

– Мы позаботимся о вашем здоровье, – заговорил Мэр. Он и Бартоломеу взяли Учителя под руки, каждый со своей стороны, и стали подталкивать его в комнату для обследований. Конечно же, они сделали это в надежде перекусить.

Потом Бартоломеу, Барнабе, Разрушитель, Эдсон и остальные направились в другое помещение, чтобы подкрепиться. Я не покинул Учителя, я чувствовал, что происходит что-то странное. Профессор Журема и Моника остались со мной. После того как Учителя обследовали, ему сказали, что нужно поставить капельницу, и попросили, чтобы я подождал снаружи. Я заупрямился и остался. Моника и Журема вышли из комнаты. Тем временем Учителю поставили капельницу. Перед этим в систему влили примерно десять ампул, пояснив, что это глюкоза и антибиотики. После этого один из врачей сказал, что Учитель заснет на короткое время, поэтому нам следует уйти минут на десять, а потом вернуться.

Не доверяя им, я подошел к мусорному ведру, чтобы посмотреть, что было в ампулах, которые вылили в систему. Это был фентанил, анестетический препарат. «Анестетик? Но это же невозможно!» – подумал я. Несмотря на то что я не был медиком, у меня появилось предчувствие, что через несколько минут они его убьют. К вене Учителя уже подключили систему, но он, как и я, тоже подозревал, что здесь что-то не так.

Я немедленно вытащил иглу из его вены и позвал профессора и Монику, чтобы они мне помогли. После этого мы поспешили уйти. Я попросил, чтобы позвали Бартоломеу, Барнабе и остальных, и мы все вместе быстро покинули госпиталь.

Выходя, Продавец Грез посмотрел на стены и работавших в этих стенах людей, которые были такими же холодными, и ему стало грустно. Он знал, что в этом учреждении охраны здоровья были исключения, но постепенно деньги стали важнее жизни.

Мы пошли в наш старый дом, виадук президента Кеннеди. Профессор Журема настаивала на том, чтобы мы привели Учителя к ней домой, но он не захотел. Он отказался от приглашения идти к ней в особняк, потому что боялся новых опасностей по пути и не хотел подвергать опасности своих учеников. Он попросил, чтобы Бартоломеу и Барнабе пошли с ней, но они отказались, не желая покидать его. Этот великодушный человек залечивал свои раны, преклонив голову в негостеприимном месте.

Журема и Моника купили компрессы и медикаменты и лечили его весь вечер. Наступила ночь. И, прежде чем проститься с Журемой, Моникой и Разрушителем, которые собрались идти домой, Учитель попросил нас, чтобы мы сели кругом. Потрясенный случившимся, он имел подавленный вид. Похоже, наступил момент, когда он решил сказать о том, что его беспокоило. Мы сгорали от нетерпения.

– Вы были источником веселья. Вы наполняли воздухом мои эмоции. Общаясь с каждым из вас, я узнал, что стоит вкладывать в человеческое существо. Однако пришло время расстаться.

– О чем вы говорите? – поинтересовалась профессор Журема. – Мы – одна семья!

– Дорогая Журема, мы больше не можем ходить вместе. – И, растрогавшись, Учитель продолжил: – Вы слишком важны для меня, чтобы я подвергал вас риску. Я не знаю, сколько времени я еще проживу. – Он помолчал и добавил: – Пожалуйста, не настаивайте. Каждый из нас должен идти своим путем. – В голосе Учителя появилась твердость.

– Но, Учитель, если мы здесь подвергаемся опасности, можно пойти в другие города, другие штаты, даже, кто знает, в другие страны, – сказала Моника со слезами на глазах.

– Мои враги могущественны. Они найдут меня и на краю земли.

Тут я не выдержал и обратился к нему с вопросом:

– Учитель, я знаю, что вы никогда не вторгались в нашу частную жизнь и никогда не заставляли нас рассказывать о своей жизни, если мы не делали этого по собственной воле. Простите меня за то, что я вторгаюсь в вашу жизнь. Кто ваши враги и почему они хотят убить вас?

Я тоже был подавлен; мне действительно было грустно и не хотелось прекращать столь великолепное социологические исследование и отношения с моими друзьями.

Он деликатно посмотрел на меня и попросил прощения за то, что не хотел вдаваться в подробности своей жизни.

– Тот, кто знает секреты, впутывает себя в них и может стать самым незащищенным. Из любви к вам некоторых секретов я вам не раскрою.

Он сделал паузу и показал грудь и бока. Там были громадные шрамы. После этого он рассказал то, что посчитал нужным.

– Эти шрамы являются отметинами, оставшимися после одного преступного пожара, когда меня впервые попытались убить. И им на самом деле это почти удалось. Было найдено обуглившееся тело, и это тело не было моим, а одного доброго исстрадавшегося человека без семьи, который жил на улице, как и мы. Я пригласил его стать моим садовником. У меня с ним были длинные беседы, я узнал о его травмах и его болях. Я дал ему в подарок кольцо с двумя детскими лицами, которые символизировали моих детей, в знак признательности за то, что он выслушал меня и служил мне. К несчастью, однажды, когда мы опять беседовали, произошел взрыв и языки пламени быстро распространились по всему дому. Мой друг умер, а подумали, что умер я. Мои враги успокоились, пока не узнали, что я остался жив.

– Но почему они хотели убить вас, Учитель? – настаивал Димас.

Учитель не спешил с ответом. Он явно колебался и хотел, чтобы мы его любили за то, кем он был, а не за то, чем обладал. Он хотел, чтобы мы продавали грезы, потому что это было самым главным гуманитарным проектом, который проводился не по приказанию какой-нибудь могущественной особы. Он только ответил:

– Деньги приближают врагов и отдаляют истинных друзей. У меня ничего нет, а вы настаиваете на том, чтобы остаться. Я у ворот смерти, а вы меня не покидаете. Вы – мои истинные друзья.

– Если мы – ваши друзья, не настаивайте, чтобы мы уходили, – взволнованно заметил Мэр.

На следующий день на первых страницах главных газет появились крупные заголовки о том, что случилось в городе. Речь шла о человеке, на первый взгляд, мирном и спокойном, говорившем о том, что он продает грезы, и заявлявшем, что общество перенасыщено насилием, а на самом деле способном на агрессию, которую он продемонстрировал вместе со своими дружками. Не зная фактов, репортеры искажали образ Учителя. Однако Учитель не был невольником общественного мнения и не собирался отказываться от своей миссии.

Мы распрощались и пошли спать. Ночь была напряженной; сон был прерывистым и поверхностным. Шел сильный дождь, покрывала недостаточно защищали нас. Я не мог сказать, почему мне было зябко. Возможно, холод, который я чувствовал, был вызван снижением температуры, а может, это объяснялось беспокойством, которое циркулировало по всем закоулкам моих эмоций и пылало во всех клетках моего тела.

Мы просыпались несколько раз в испуге. У Краснобая тоже был неспокойный сон. Трижды он наносил удары по воздуху, ощущая боль в теле и приговаривая: «Ах, чертов китайчонок! Я тебе дам!» Мэр проснулся среди ночи и незаметно вышел. Он быстро вернулся, но уже с некоторым количеством водки внутри. Он выпил немного, лишь столько, сколько нужно было, чтобы опьянеть. Это был его первый рецидив после того, как он начал следовать за Учителем. Выйдя из себя, он наносил удары руками и ногами по воздуху, как будто бы находился в гуще драки.

Учитель попросил, чтобы мы потерпели, поскольку Мэр угрожал выступить с речами.

– Этой благочестивой и соблазнительной ночью мне бы хотелось пообещать вам, что я отправлю вас к чертям, если вы не проголосуете за меня, – начал было Мэр, однако он сильно устал и поэтому тут же успокоился и пошел спать. Улегшись, бессовестный толстяк споткнулся о свой тюфяк, покатился по нему и ударил вонючей ногой мне в лицо. Я никогда не ощущал такого желания оторвать у кого-либо кусок ноги.

– Суперэго! Хватит голодать, а? – сказал он тягучим голосом, догадываясь о моих тайных намерениях.

Мы чувствовали, что самое лучшее, что можно сейчас сделать, так это поощрять его желание поговорить. Он мог произносить речь всю ночь. Через полчаса он храпел, как старый козел.

Нас разбудили солнечные лучи и чириканье воробьев и горлиц, которые пели, забыв о ночных ливнях. Я подумал, что мы являемся единственным видом из миллионов, который осознает, о чем он мыслит. Но это было для нас не только привилегией, но и ловушкой. Мы пережили ливень, но не пели.

Учитель, сидя на своем потертом тюфяке, стал насвистывать короткую мелодию, а затем, вдохновленный пением птиц и солнечными лучами, которые наводнили виадук, спел:

Я думал, что непобедим.

Но в глубине души

Мой героизм пропал,

Моя уверенность стерлась.

А сейчас, когда я открыл самого себя,

Я не собираюсь унывать.

Поскольку смерть моя не наступит,

Я хочу, как птица, извлекать

Из каждого дня самую лучшую мелодию.

Еще вчера приговоренный к смерти, он и в самом деле не унывал. Димас, достав свою дудку, начал подыгрывать ему. Мы устроили небольшой праздник на рассвете. Мы знали, что умрем, но в таком коротком существовании хотели научиться извлекать из каждого дня самую лучшую мелодию. Страх не испортил нам праздника.

Мы поднялись голодными и чуть позже встретили Монику, профессора Журему и других последователей Учителя. Было семь часов утра. Рассвет очаровал нас. Мы научили друзей новой песне. Перед утренним кофе мы напились мудрости. Это была солнечная суббота.

Час спустя мы прошли через пекарню сеньора Гуттенберга, шестидесятилетнего португальца, боявшегося людей, которые ели и не платили по счету.

– Гуттенберг, божий человек, у вас есть привилегия угощать эту знаменитую группу проголодавшихся, – сказал Краснобай, пытаясь обмануть булочника.

– Человек хлебов и теста, когда я возглавлю эту нацию, вы станете шефом у меня в кухне, – продолжил Мэр.

Португалец закрутил усы левой рукой и потер указательным пальцем правой руки о большой, показывая, что он хочет денег. Видя сопротивление булочника, Мэр попытался увеличить цену сделки:

– Тогда вы будете моим министром промышленности! – Сеньор Гуттенберг настойчиво продолжал показывать, что он хочет money. И заговорщик Мэр вновь повысил цену предложения: – Может быть, министром экономики? – Но он не получил за это даже крошечной булочки. Тогда он крикнул: – Que pasa, hombre?^[3] Инвестируй в этого человека будущего! – И начал бить себя в грудь, как самый сумасбродный политик.

Поскольку у обоих бродяг нигде не было кредита, мы сбросились, чтобы купить наш утренний кофе. Журема и другие женщины, которые следовали за Учителем, частенько давали нам денег для удовлетворения некоторых наших потребностей, но Учитель не поощрял их, считая, что не следует давать деньги сверх личных нужд.

Проблема была в том, что из-за болезни Альцгеймера профессор Журема частенько забывала кошелек дома. У нее не было денег, чтобы поесть самой. Женщины расставались с группой, когда солнце расставалось с днем.

Сеньор Гуттенберг, хоть и был рассудительным человеком, выручал нас уже дюжину раз, отдавая нам затвердевший хлеб, который он не смог продать в предыдущий день. Молоко, кофе, масло и хлеб приводили в ликование наши слюнные железы, особенно потому что нам не всегда удавалось поужинать, по крайней мере, поужинать должным образом. Он выяснил, что те, кто скопил богатство, могут адаптироваться к своему состоянию, а не довольствоваться хлебом нашим насущным.

Прошлой ночью мы поели остатки спагетти в одном итальянском ресторане, которые должны были быть выброшены в мусорный бак. Эдсон Чудотворец, умолив повара, смог достать порцию холодных спагетти, не очень сочных и в недостаточном количестве, чтобы насытить желудки изголодавшихся. Рестораны редко отдавали бродягам остатки пищи из страха отравить их и попасть на судебный процесс. Система наказывала несчастных различными способами.

Глава 22

Наихудшие враги человеческого существа

Короткий социальный разогрев, проведенный при встрече в булочной господина Гуттенберга с остальными членами группы, заставил нас забыть об опасностях, через которые мы прошли. Твердые булочки португальца вновь спасли Мэра, поскольку свежего хлеба оказалось недостаточно, чтобы он хоть немного заморил червячка.

Внешний вид Учителя был проникновенным, но спокойным. Выпив свой кофе, он вышел. Причем, как всегда, не говоря нам, куда мы идем. В спешке мы последовали за ним. Он спустился по улице Феликса Джанетты, прошел еще несколько кварталов вперед, свернул налево, а потом, примерно через двадцать минут, привел нас в красивейший сад.