Текст книги "Охота на привидений"

Автор книги: Артем Кораблев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Охота на приведений

Часть первая
МЕЛКИЙ БЕС

Глава I
ЕГИПТЕНОК

Везет мне на жуткие приключения. Всего-то прошло три месяца с тех пор, как мне летом чуть не отвинтили голову, когда я расследовал преступление у нас на даче в Узорове, а уж я умудрился влипнуть в новое. Правда, на сей раз я не столько сам влип, сколько меня втянули.

У меня есть друг, или подруга, – Светка. А по правде, я в нее просто влюблен. Мы с ней познакомились летом на даче в Узорове, и я сразу влюбился, а потом она. В Москве я живу в Крылатском, а Светка на Речном, и, уезжая в конце августа из Узорова, я очень боялся, что в Москве наша любовь закончится. Но все обошлось. Мы продолжали встречаться и в городе по выходным и в будни, после учебы в школе. Каждую неделю.

Когда мы вместе, нам скучно не бывает, даже если нечего делать. Мы можем просто сидеть где-нибудь и разговаривать о чем угодно. Что ей интересно, то и мне, и наоборот. Мы можем болтать о книгах, о фильмах, о родителях, о наших одноклассниках, об Узорове, о любви, рок-группах, сексе, наркомании, погоде, моде – о чем угодно. Не обязательно встречаться каждый день, но каждую неделю просто необходимо. Мы уже так привыкли.

Часто мы рассказываем друг другу о наших животных. У меня пес, кот, рыбы и красноухая черепаха, а у Светки только Ксюша – такса. Но Светка про свою любимицу может часами рассказывать. На даче-то эта коричневая колбаса всегда крутилась подле ее ног, как и мой бультерьер Тамми, а в Москве мы их с собой не берем, когда встречаемся, не возить же их каждый раз в метро и в автобусах. Да и не зайдешь с такими приятелями никуда, разве что друг к другу в гости. А мы иногда ходим со Светкой на выставки, в музеи или в «Макдональдс» на Пушкинской.

Светке там нравится, а мне нет, но все равно иногда ходим.

И вот как-то к концу первой четверти наступила одна неделя, когда заведенный уже нами порядок встреч нарушился. Началось с того, что Светка позвонила мне в понедельник (только-только мы с ней в воскресенье в театр ходили, папа мне билеты купил) и начала разговор с того, что в следующий раз придет не одна. «А с кем?» – спрашиваю. Оказывается, ей ее дядя, полковник в отставке, котенка подарил, да какого-то необычного – египетского. Кот этот вроде дорого стоит и на других не похож. Светка мне про него полчаса рассказывала, а про Ксюшу даже не упомянула. «Ну, – думаю, – надо посмотреть, что ж это за зверь такой, что Светке очи затмил». А в пятницу она мне опять звонит с новостью, говорит, что свидание отменяется, они всей семьей едут к ее маме и дяде на родину, в деревню, куда-то там в Тверскую область даже. Я малость расстроился, да потом решил – ничего, проведу выходные со своими друзьями, тоже разнообразие. Однако сюрпризы не кончились, это все еще только присказкой было.

Пролетели выходные, и Светка опять мне звонит. Давай, говорит, прямо сегодня встретимся, разговор есть, и голос у нее взволнованный и грустный какой-то одновременно. Договорились встретиться, как обычно, на Краснопресненской, мы там часто встречаемся и сразу в зоопарк идем. В обычный день там людей мало, только животные, а лучшей компании, чтобы побыть вдвоем, найти трудно.

Светку я увидел на нашем месте, на лавочке у первого вагона, если от Белорусской ехать. Смотрю, какая-то она не такая, печальная и молчаливая. Пошли в зоопарк. Билеты купили, вошли и двинулись налево вдоль пруда с гусями, лебедями и утками. Я все Светке рассказываю, что со мной за неделю и выходные было, а она молчит, на себя не похожа, такое с ней редко случается. Вскоре дорожка, огибая пруд, направо повернула и привела нас к клеткам с хищниками, и в первой же манул сидит – эмблема Московского зоопарка – роскошный котяра с разбойной физиономией. Обычно манула и не увидишь, в лучшем случае из домика пушистый бок торчит, а тут что-то вылез и по коряге-дереву в своей клетке расхаживает. Я Светку расшевелить хотел и спрашиваю:

– А твой-то кот на этого бандита похож?

Светка молчит. Смотрю, а у нее глаза красные, вот-вот заплачет, и заплакала. Я ее за плечи обнял, отвел в сторонку к загородке пруда и спрашиваю опять:

– Что случилось? Она говорит:

– Ганнибал пропал.

– Кто пропал? – удивился я.

– Да котенок мой. Поехали мы все с дядей Пашей в деревню, я Ганнибала с собой взяла и Ксюшу тоже, не оставлять же их одних. Как приехали, пока дядя дверь отпирал, я Ганнибала на землю спустила погулять, он вдруг заурчал, зафыркал, спину дугой выгнул и пулей под дом. Дядя Паша говорит: «Ничего, вечером достанем». Но так больше и не нашли. Вдвоем с ним в подпол лазили, и во дворе искали, кричали, и по деревне ходили – нигде нет. Ни в этот день не нашли, ни на следующий.

– Может, из деревенских кто подобрал? – старался я утешить Светку. – В следующий раз приедете – отдадут.

– Да в деревне три дома всего, остальные заколочены, не живет никто. Мы всех обошли, ни у кого нет. И Ксюшка его не нашла, она бы сразу нашла, знаешь, как за ним ухаживала, как за щенком! – и Светка опять в слезы.

Вижу, дело плохо, а чем помочь, не знаю. Тут и брякнул:

– А дядя твой или отец могут с нами еще в эту деревню поехать? Через три дня каникулы начинаются. Ничего с твоим египтенком за три дня не случится, а мы его за каникулы-то найдем обязательно.

У Светки слезы сразу высохли, только глаза блестят. Смешные глазки, серо-зеленые. Оказывается, она меня сама об этом просить хотела, и даже мама ей советовала. Я у них дома после этого лета авторитетом стал по расследованию преступлений, так уж вышло. Ну да это дело прошлое, и там действительно было преступление, да не одно, а тут котенок пропал. Впрочем, я уверен был, что он и сам отыщется. Но поехать вместе со Светкой в деревню на каникулы – это ж здорово! Оказалось, что и дядя ее ехать согласен, хочет заодно поохотиться в окрестных лесах, все складывалось просто прекрасно. Но с этого-то все только и началось.

Три дня пролетели незаметно, а на четвертый, вечером, мы уже встретились на Ленинградском вокзале: я, Светка и ее дядя – Пал Палыч. Конечно, его звали Павлом Павловичем, но так у нас не говорят просто. Пал Палыч и все, как Знаменский. Дядя не возражал, что я его так называю, и Светка к нему «дядя Паша» обращалась, а за глаза все больше Пал Палычем звала. Я его раньше никогда не видел, но он мне сразу понравился. Даром что в отставке, а одет был по-военному и в папахе. На плече у него висел солидный очень пухлый рюкзак цвета хаки и аж два ружья, убранные в чехлы. Был он подтянут, худ, сед, а его полковничий нос украшали очки в металлической оправе. В рюкзаке у Пал Палыча, как выяснилось впоследствии, кроме недельного запаса провианта, лежала еще теплая ватная телогрейка военного пошива, такие же ватные штаны и валенки. Действительно за эти три дня так похолодало и выпал снег, что на охоте теплая одежда была явно не лишней. Меня мама тоже заставила одеться соответствующе.

Поезд на Тверь отправлялся поздно, в одиннадцать, у нас было в запасе еще полчаса, и мы познакомились. По фразе: «Так это и есть твой Шерлок Холмс?», прозвучавшей вместо приветствия, я понял, что Светкин дядя уже наслышан о моих летних подвигах в Узорово.

Собак мы со Светкой решили не брать – хлопот поменьше, пусть отдохнут от нас, а мы от них. Дядя же был этим не очень доволен.

– Ксюшу-то можно было взять, – сухо заметил он, – мы бы с ней на енота сходили.

Ехали мы в обычном общем вагоне, действительно, чего там, всего-то четыре часа дороги, большую часть которой я проспал привалившись к окну, а Светка – к моему плечу. Дядя, видимо, бодрствовал, он и растолкал нас на подъезде к Твери.

Мы вышли на перрон, а потом на пустую привокзальную площадь, и я, честно говоря, недоумевал, что ж мы теперь будем делать, ведь стояла уже глубокая ночь. Но Пал Палыч не унывал, а был напротив чрезвычайно деятелен.

– Так, вы тут постойте, – обратился он к нам, – а я пока кому надо позвоню, они нас отвезут, – и Светкин дядя растаял во мраке.

Ночь была холодная. Мы были одни, и стало как-то не по себе, зябко и страшновато. Я чувствовал, что Светка просто уже боится. Дядя все не возвращался. Тут я подумал, что если к нам сейчас подойдет милиция и решит проверить документы, то документов-то у нас и нет. Паспортов нам пока не полагается по возрасту. Я считаю, что это несправедливо. Должно же и у ребенка быть хоть какое-то удостоверение личности, хотя бы с двенадцати лет, а то мы вроде бы и не люди, а так – придаток к родителям. Ведь есть среди нас и такие, у которых родителей нет вовсе. Что тогда?

Однако милиция не появилась, зато откуда-то из темноты вырулило такси и остановилось прямо возле нас. Передняя дверь распахнулась, и оттуда выглянул Пал Палыч.

– Никому не дозвонился, – доложил он обстановку, – придется добираться своим ходом.

«Ничего себе, – подумал я, – молодец. Достать в наше время ночью такси, да еще за город, – это надо суметь». Мы со Светкой молча уселись в машину.

– Далеко это? – спросил шофер, молодой парень, выруливая с площади.

– Не-е-т, – бодро успокоительно протянул дядя, – километров двадцать по шоссе. Заплачу, как договорились.

В машине было тепло и гораздо удобнее, чем в поезде, но мы уже со Светкой не спали. Не хотелось. Меня лично вообще начинала волновать романтика ночного приключения. Ехали мы куда-то по неведомым мне местам, и я старательно вглядывался в окружающую тьму, почти ни черта там не различая. Однако я заметил, когда городской пейзаж сменился лесом, сплошными черными стенами возвышавшимся с обеих сторон дороги.

Мы ехали уже минут сорок.

– Далеко еще? – недовольно спросил шофер.

– Не-е-ет, почти приехали, тут скоро должен поворот быть, – опять успокоил его Светкин дядя.

Поворот, о котором он говорил, фары нашего такси высветили только через полчаса. Шофер уже ничего не говорил и терпеливо таращился на дорогу, напряженно сгорбившись над баранкой. Неожиданно машина встала.

– Теперь куда? – Парень повернул лицо к своему пассажиру.

Я глянул через лобовое стекло. Асфальт кончился. Впереди стоял лес, и в свете фар разбегались две проселочные дороги – одна направо вдоль леса, а другая немного налево и прямо через лес.

– Да все равно, – спокойно ответил дядя, – они обе подходят, считай приехали. Давай налево, там покороче и дорога лучше.

С мрачной решимостью шофер выкрутил баранку и дал газ. Мы въехали в ночной лес. Дорога оказалась не очень. Я изо всех сил вжимался спиной в спинку своего сиденья, руками цеплялся за спинку переднего, а ногами упирался в пол. И все равно меня кидало и еще как! Светка ойкая моталась у меня на плече.

– Давно на такси? – спросил дядя безразличным тоном.

– Да нет, – неожиданно вежливо отозвался шофер, – всего полтора месяца.

– А-а, – понимающе протянул дядя. – У вас тут таксистов часто убивают? – продолжил он тем же тоном.

– Да нет, – поспешно ответил водитель.

– А у нас часто. Вот на прошлой неделе одному на Варшавском шоссе дали по башке молотком, и все. Утром нашли прямо в машине. Машину оставили, а выручки нет.

Шофер молчал, остервенело крутя баранку.

– Сань, – едва повернув голову, обратился ко мне дядя, – расчехли там ружье, здесь могут зайчики быть. Могут в свет фары сейчас выскочить.

Я с трудом стал исполнять просьбу Пал Палыча. В конце концов с помощью Светки мне удалось вытащить из чехла ружье и собрать его с десятой попытки.

– На патрон.

Дядя передал мне патрон, извлеченный им из кармана.

– Пока не заряжай, рано.

Дорога меж тем не кончалась и стала просто кошмарной. Езда по ней напоминала родео из ковбойских фильмов.

– Ну ты же видишь яму, так притормаживай, – посоветовал шоферу отставной полковник.

– Так я жму на тормоз, лед, – досадливо ответил водила.

Машину действительно нельзя было удержать на тормозах, она юзом неслась вперед по обледенелой дороге и глухо стукалась днищем в каждой новой яме. Лес еще не кончался. И вдруг разом все переменилось, мы выскочили из полной тьмы на относительный свет. Теперь впереди и по сторонам, насколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина, залитая ровным лунным светом. Шофер только что не ахнул.

– Давай, давай, – спокойно поощрил его дядя, – правильно едем.

Машина заскользила через поле уже по более ровной дороге. Когда лес позади нас скрылся из глаз, дядя скомандовал:

– Стоп! Машина встала.

– Выходи, разомнемся, – опять скомандовал дядя. – Ружье захвати, – это было адресовано мне.

Мы все вылезли на морозный воздух, в машине остался один таксист, обреченно скорчившийся на своем месте, мне его было жалко.

Пал Палыч отошел от машины и стал ходить кругами, всматриваясь куда-то в даль и в тьму. Светка прыгала на месте, притопывая ногами. Действительно было холодно. Походив по полю, Пал Палыч вернулся.

– Садись, поехали, – опять скомандовал он.

Мы влезли обратно, и шофер повел машину туда, куда уверенно махнул рукой Светкин дядя.

Я так и не понял, откуда он взялся. Все ехали-ехали, ничего не было, ни впереди, нигде. И вот на тебе, мы уже остановились прямо перед забором деревенского дома. Дом стоял на околице. И был это как раз тот дом, который и был нам нужен, то есть когда-то дом Светкиных бабушки и дедушки, а теперь ее матери и дяди.

Пал Палыч расплатился и отпустил наконец сразу посчастливевшего шофера. Тот мигом обежал свою тачку, хлопнул дверью и укатил в обратном направлении.

– Эх, зря! – заметил Пал Палыч, глядя вслед удаляющемуся такси. – Надо было его в погреб посадить и продержать до отъезда.

– Дядя Паша! – укоризненно произнесла Светка.

– Да что, точно. Как мы отсюда выбираться будем? Твой кот небось завтра отыщется. А отец твой не раньше чем через неделю приедет, и то еще кто его знает.

Пал Палыч пошел открывать дверь. Я огляделся и ничего не увидел, луна спряталась за тучкой и стояла непроглядная тьма. «Тьма египетская», – всплыло откуда-то из глубин моей памяти это странное определение. Тут только и искать египетских котят.

– Как деревня называется? – спросил я Светку.

– Ворожеево, – ответила она.

В конце концов ключ провернулся в заржавевшем замке, дверь со скрипом отворилась, и мы вошли внутрь дома. Это была обычная бревенчатая изба с русской печью и еще одной печкой – голландкой в соседней комнатке, служившей одновременно кухней и соседствующей с сенями. За сенями был когда-то хлев, а теперь там кучами валялось лежалое сено и стояла колода, на которой я и нарубил выданным Пал Палы-чем топором там же сложенных дров. Тем временем сам Пал Палыч' вместе со Светкой постелили постели, себе на двух диванах, а мне на раскладушке с периной. Потом мы протопили печку и улеглись спать.

До рассвета было еще далеко. «Тьма египетская», – еще раз подумал я, глянув на улицу через оконное стекло.

Глава II
ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

Утром нас разбудил Пал Палыч, топавший сапогами по дощатому полу и с кем-то громко общавшийся в соседней комнате. В избе стоял настоящий колотун, у меня даже нос замерз, а Светка свой спрятала под одеяло. Однако надо было вставать, чтобы хоть печь протопить, Пал Палыч этого делать пока явно не собирался. Пришлось мне собираться с духом. Собравшись, я вскочил и оделся, Светка с ужасом взирала на меня из-под одеяла, не высовывая наружу носа. Я растопил печь и вышел к Пал Палычу.

Отставной полковник сидел в одной майке и брюках за столом и калякал с каким-то мужиком в телогрейке. Здесь было еще холоднее.

– С добрым утром, – поздоровался я.

– С добрым. Это вот Саня, – сразу представил меня мужику Пал Палыч. – А это Егор, э-э-э Дмитрич, – представил он мне мужика.

– А племянница-то? – спросил вместо приветствия Егор Дмитриевич.

– Спит, – отрезал полковник.

– Да нет, встает уже, я печь растопил.

– Правильно, молодец, – поднял указательный палец Пал Палыч, – сейчас завтракать будем.

– Ну я пойду, – поднялся Егор Дмитриевич, – заходи позже.

– Зайду, давай.

Дверь за Егором Дмитриевичем закрылась, зато открылась дверь из комнаты, в которой мы спали. На пороге стояла уже одетая Светка.

– Котенка нет? – спросила она.

– Да погоди ты, не спеши, – успокоил ее дядя. – Сам он придет. Вот почует, что мы приехали, твой голос услышит и придет.

– Тогда я пойду его позову, – и Светка отправилась на улицу за Егором Дмитриевичем.

– Тьфу! – выдохнул Пал Палыч. Вскоре Светка вернулась, так никого и не дозвавшись. Пал Палыч успел уже поставить чай, нарезать хлеб, сыр и вскрывал теперь какие-то консервы.

– Не спеши, – повторил он Светке, – придет твой котенок.

– А дядя Егор ничего не знает, ты спрашивал?

– Спрашивал, не знает, не видел. Если уж тебе так неймется, можете после завтрака к Максимычу сходить, он всегда все знает, и к Евдокии тоже. Но только после завтрака, – закончил Пал Палыч, разливая в кружки горячий чай.

Позавтракав, мы вышли из дому. На свету Ворожеево ничем особенным меня не удивило. Деревня и деревня, я так себе ее и представлял. Правда, в отличие от тех деревень, в каких мне случалось бывать под Москвой, в Ворожееве было много заколоченных домов. Но и об этом я уже знал из рассказов родителей и Светки. Говорят, есть такие деревни, где и вовсе все дома заколочены, не живет никто.

Мы двинулись по улице на другой конец Ворожеева. Там обитал всезнающий, по словам Светкиного дяди, Петр Максимович. Светка к нему дорогу знала. По пути туда на всей улице я заметил лишь один дом с занавесками на окнах и отворенными ставнями. Во дворе этого дома стоял грузовик и радостно забрехала собака, едва заслышав наши шаги. Одна из занавесок качнулась и только – кто-то подглядывал за нами, не показывая своего лица.

– Дядя Егор здесь живет с семьей, – пояснила для меня Светка. – У него сын есть Вовка, еще прибежит, познакомишься.

– А сколько ему?

– Помладше нас года на два.

– Где ж он тут учится?

– В Андреевку бегает. Тут недалеко, километра три. Там дворов больше. Почти вся деревня живая. И школа есть, в нее еще и из Тимонина дети ходят, аж за пять километров. Но их на машине возят, а Вовка здесь один, когда дядя Егор подкинет его на своем грузовике, а когда и нет.

– А откуда у него грузовик? Свой?

– Да нет. Дядя Егор в колхозе шофером работает, до МТС далеко, вот он машину у себя во дворе и ставит.

За разговором мы прошли всю деревню насквозь. Осталось по одному дому с каждой стороны улицы, а там уж было видно, что деревня кончается и из-за правой от нас крайней избы выглядывала полуразрушенная колокольня старой деревенской церкви. Как раз этот крайний дом тоже оказался с отворенными ставнями. Вернее ставней просто не было. Были когда-то, потому что на их месте висели ржавые петли и крюки, но сами ставни отсутствовали. А вот занавески на единственном окне, выходящем на улицу, существовали в наличности. Правда серенькие и мятые.

Мы вошли через калитку и постучались в дверь, звонка не было. Нам долго не открывали, и Светка стучала еще и еще. Наконец за дверью что-то загромыхало, зашаркало, послышался кашель и сиплый голос спросил через дверь:

– Вовка, это ты, што ль?

– Петр Максимыч! Это я, Света, Ирины Посниковой дочь.

За дверью помолчали.

– Ирина-то, это што, Пашкина, што ль? Вместе с Пашкой? – последовало наконец.

– Да, да! Ирина Пална и Пал Палыч! Мы с дядей Пашей сюда на неделю приехали.

– Подожди, щас открою.

Забрякала задвижка, и дверь отворилась. На пороге стоял седой, плохо выбритый старик в накинутом на плечи пиджаке.

– А это кто с тобой? – спросил он.

– Это мой друг. Он с нами приехал.

– Ну проходите, проходите, – старик посторонился, уступая нам дорогу в сени.

В избе было не очень чисто. Все было старым и ветхим. Пахло пылью. На подоконнике, на столе, на допотопной этажерке – повсюду валялась какая-то никому не нужная ерунда, начиная с колпачков от несуществующих уже старых авторучек и оканчивая пожелтелыми листочками отрывного календаря глубоко советских времен. Но было тепло, хорошо натоплено, и это уже неплохо.

Пока я осматривал жилище, Светка отдала Петру Максимовичу батон колбасы, пару банок рыбных консервов и большую пачку чая, посланных ему Пал Палычем. Видно было, что пожилой человек очень доволен оказанным ему вниманием, да и продукты эти ему наверняка были не лишни.

Старик усадил нас у стола, одной своей стороной примыкавшего к заузоренному морозцем окошку. Он чем-то погромыхал у печи, потом сел вместе с нами и поначалу долго молчал. Инициативу взяла на себя Светка.

– Как живется-то, Петр Максимыч? – начала она.

– Да ничего. Какое наше житье. Егор, тот еще живет, а мы с Евдокией уж отживаем, – мрачновато ответил старик.

– Да ладно вам, поживете еще.

– Не зна-аю, – все так же угрюмо протянул Петр Максимович. – Тут не то что нам, а, по-моему, всему Ворожееву скоро конец.

– Это что ж так? – спросила Светка, хотя и козе было понятно, что деревня отмирает.

– Што, што, – пробурчал Петр Максимыч, глянув на нас мутными, когда-то голубыми глазками из-под кустистых седых бровей, – не што, вот што. Нечисто опять в Ворожееве, как перед войной было. Я вот давеча пошел побродить, завернул к кладбищу, вечером-то я туда не хожу, и вы не ходите, а тут светло было, я зашел на могилку жены глянуть, да на материну, а на церкви-то сова сидит. Это днем! – Петр Максимыч значительно поднял палец.

– Ну и что? – беззаботно спросила Светка, тайком дернув меня за рукав, мол, слушай.

– Што, што, – еще недовольнее забурчал Максимыч, – не што. Перед войной так же было. Когда на первое мая тогда шли все гулять, смотрят, а на церкви сова сидит. И прабабка твоя, живая еще была: «Это, – говорит, – плохая примета, что сова днем на кресте сидит. Беда будет». И точно, в июне-то война началась. А в августе уж и церковь взорвали.

– Немцы? – спросил я.

– Какое немцы, наши. Немцы еще далеко были. Приказ в сельсовет пришел в августе церковь очистить и подготовить к сносу.

– Зачем? – удивился я.

– А затем, что приметная веха для немецких самолетов на Тверь, тогда Калинин, с бомбами заходить. Ее и взорвали. Только разорять-то никто не хотел. Председатель, Фомич, думал, думал, да и говорит одной, секретарем тут комсомольским была, выноси иконы, мол, и помощников себе возьми. Ей деваться некуда – секретарь, а больше никто не хочет. Одного Кольку уговорила, тоже был комсомолец. Так Колька-то потом сразу на фронте погиб. Как пошел, так и скоро похоронка пришла. А Анну, ее Анной звали, тут убило бомбой. На Ворожеево за войну одна бомба только и упала, и прямо между ее домом и соседним. Так в соседнем-то стену вышибло, там один старик был, Кузьмич, его только с печки сбросило, даже не ушибся, а у Анны-то в доме всех и ее тоже. Вот как церкви-то разорять. Да што, она человек была подневольный.

Мы помолчали. Я не очень-то верил в дедовские россказни. То есть, конечно, я и не сомневался, что что-то такое было. И Анна, видимо, погибла, и Колька этот, только церковь-то тут ни при чем и уж сова – тем более. Война была, вот и все. Я только ради интереса спросил тогда:

– А что нам теперь к церкви-то не ходить?

Петр Максимович опять ответил не сразу, долго смотрел в свою серенькую ветхую скатерку, я уж думал, он опять «што, што» скажет, но ответил старик по другому.

– Куделин опять бродит, – только и сказал он.

Это уж было совсем загадочно, я было подумал, что Куделин – какой-то местный бандит или хулиган, что лучше ему на глаза не попадаться, и, решив прояснить дело, спросил:

– Куделин, а это кто?

– Дух, – ответил Петр Максимыч и глянул мне в глаза.

Я молчал.

– Дух, – повторил старик. – Привидение. Помещик тут раньше жил, Куделин. Ворожеево его село было и Андреевка тоже, но Куделин Ворожеево особенно любил. Он и церковь тут эту поставил кирпичную на место деревянной, и икону туда подарил редкую, Божьей Матери, в дорогом окладе из серебра с драгоценными камнями. Церковь тоже была Божьей Матери, Успения Божьей Матери то есть. Так когда Куделин помер, а он хоть церковь-то ставил и икону дарил, рассказывали, большой грешник был. Какой-то грех на нем висел, какой, я и не знаю. Только он все это строил и подарки делал, чтобы грех тот замолить, да, видно, очень уж грех велик. Церковь эту Куделин знаешь, как строил, он мастера, что стены расписывал, откуда-то из другой губернии приглашал, не то из Новгородской, не то аж из Московской. Сам ездил за ним куда-то. Мастер тот художник настоящий был. Его росписи по сей день еще кое-где держатся, страшный суд там на одной стене и еще что-то на другой нарисовано – красивые. Остальное осыпалось все при взрыве.

Максимыч немного помолчал, глядя в окошко с грязной занавесочкой, и продолжил:

– После смерти-то Куделина в склеп положили на кладбище, здесь за церковью. У всех там могилы, а у Куделина склеп, он вообще всякие любил оригинальности, медведя дома держал и зимой по Волге катался под парусом. Так вот в этом склепе его и похоронили. А потом стали примечать, что по ночам дух его вокруг церкви ходит, стало быть, охраняет от вредителей.

– Ну это уж, Петр Максимыч, совсем сказки, – не удержался я.

– Сказки не сказки, – пожал сутулыми плечами Максимыч, – а только я его видел. Да и икону он тоже с собой унес.

– Куда? – усмехнулся я. – В склеп?

– Не знаю. Только икона та древняя в драгоценном окладе в день разрушения церкви пропала. Тогда Анна-то с Колькой все вынесли, и утварь всю, и из алтаря, и отовсюду, какие были иконы, все там в кучу в клубе свалили, а Божьей Матери-то и нет. А ведь церковь-то перед тем за день заперли. И икона там на месте была. Потом пришли, замок нетронутый, окна закрыты, а иконы нет.

– Ну, может, кто ночью замок открыл, взял икону, потом закрыл, и все, – высказал я свое предположение.

– Не-е, – Петр Максимыч отрицательно покрутил головой, – ключ от замка только один был у председателя. Не-е, ее Куделин унес. Потому как он дух, и ему на стены и замки плевать.

– Да вы что, – вконец удивился я, – Петр Максимыч, и вправду в это верите?

– Я-то?

– Вы-то.

– Я верю. Потому как в Ворожееве всякое испокон веков было. Само название – Ворожеево, ворожить – колдовать значит. И тут всякие чудеса творились и творятся, и ведьмы всегда жили, и колдуны. Вот и теперь, народу-то уж почти нет, а ведьма есть, Евдокия-то, ее бабка, – и Максимыч кивнул на Светку.

Я удивленно вытаращил на нее глаза.

– Двоюродная бабка, – скромно поправила Светка.

– Поэтому я верю, – продолжал между тем Петр Максимович. – А вот Егор не верит. Тот не верит. Он говорит, что икону эту священнослужители из церкви вынесли и в могилу с последним попом, протоиереем местным, отцом Михаилом, тогда закопали. Отец Михаил-то, как узнал, что его храм разорять будут, ездил куда-то, добивался чего-то, да вернулся ни с чем и сразу заболел сердцем. А как иконы-то вынесли, он в тот же день и умер, уж колокольню-то без него взорвали. Только я не думаю, что икону с ним зарыли, не знаю уж, откуда Егор это взял, в заблуждении он, в заблуждении. Что ж это за священники, если они святой образ в землю закапывают, такому не бывать. Да Егору-то что, нехристь.

Старик замолчал, а Светка тут как раз вспомнила о том, за чем мы, собственно, и пришли.

– Нет, – ответил Петр Максимович к Светкиному разочарованию, – котят я тут таких не видал. У Егоровой кошки летом котята были, но они все разноцветные, а чтобы черный… Нет, не видел. Вот только у Евдокии Бармалей черный котище, ну так ему уж лет семь будет. Может, Евдокия и этого прибрала, для своих надобностей, ей черные кошки вроде как сродни. – Старик, лукаво посмеиваясь, глянул на Светку. Но она не заметила этой усмешки, опечаленная отрицательным ответом.

Больше нам у Петра Максимовича делать было нечего и мы уж собрались уходить, да старик вдруг вспомнил, что еще как только мы пришли, он поставил для нас чайник. Вскочив, охая и сокрушаясь, Максимыч поковылял к печи. Чайник почти выкипел, но все же в нем хватало воды на три чашки, и нам пришлось еще немного задержаться, чтобы не обижать стариковское гостеприимство. За чаем Максимыч понес уже полную околесицу, все сетовал на какого-то беса, посещающего его по ночам и мешающего спать, мол, поэтому он про чайник-то и забыл. Я даже начал уставать слушать эту старческую болтовню.

Попив чая, мы все-таки попрощались и вышли на улицу. Я с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух после пыльной духоты стариковского жилища. День стоял замечательный, в начале ноября такие дни редкость. И снежок выпал, и морозец небольшой есть, лучше, чем слякоть-то. Я был уверен, что самое позднее через неделю все это растает и начнется самая обычная ноябрьская дрызга, но пока все было здорово. Хорошо, что я сюда приехал!

– Ну что ты загрустила, – обратился я к пригорюнившейся Светке, – пошли теперь к твоей бабке сходим, раз Петр Максимыч о ней поминал. Может и правда она котенка прибрала.

Светка кивнула, и мы пошли.

– Куда мы идем-то? – удивился я, – в ту же сторону домов больше нет, деревня кончается.

– Моя бабушка живет особо, – ответила Светка, – на выселках за кладбищем.

«М-да-а, – подумал тогда я, – подходящее местечко для ведьминого дома».

По дороге мы миновали церковь. Колокольня была полуразрушена, частью она обвалилась внутрь и полузавалила главный вход, в окнах не было ни решеток, ни стекол, ни досок – ничего. Мне очень хотелось забраться внутрь и посмотреть, как там, но я решил отложить пока эту экскурсию. У самой церкви подле колокольни росло высокое дерево с причудливо извивающимися раскидистыми ветвями, не то тополь, не то ива, не то еще что, я не разобрал. Его крона сплеталась на фоне серого ноябрьского неба причудливым фантастическим орнаментом. Я видел такие деревья в музее на картинах какого-то средневекового художника из Голландии, вот только фамилию его забыл. Это мама у меня по художникам большой спец. Но здесь ее не было.

За церковью, обнесенное хилой покосившейся оградой, топорщилось крестами и звездами заброшенное деревенское кладбище. Почти в центре его находилось странное строение, будто кто-то срезал с московского планетария его крышу, уменьшил в несколько раз и поместил здесь, приделав сверху солидный каменный крест. Я догадался, что это и был склеп Куделина. За кладбищем находилась еще небольшая рощица из десятка голых по поздней осени деревьев, а уж за ней стояли два последних дома Ворожеева, старые покосившиеся избы. В одном из них и жила Светкина бабка, слывущая местной ведьмой. Больше за этими домами не было ничего, только обширное голое поле, оканчивающееся синей полосой леса в значительном отдалении. Тишина стояла такая, какой не услышишь в городе. Все тихо. Лишь откуда-то из-за поля доносился странный повторяющийся однообразный хриплый звук: кру, кру, кру.

– Что это? – спросил я Светку.

– Ворон кричит. Там Волга. Берег крутой. Вороны крутизну любят.