Текст книги "Охота на привидений"
Автор книги: Артем Кораблев
Жанр:
Детские остросюжетные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Глава IV
НАВАЖДЕНИЕ
На следующее утро, когда мы еще только завтракали, вкуснейшей картошкой с тушенкой, приготовленной Пал Палычем в чугунке, в русской печи, к нам заявился Максимыч.
Первым его заметил Светкин дядя, ближе всех сидевший к окошку.
– О, – сказал он, склонившись к стеклу, – Максимыч идет, сейчас сказки слушать будем.
Вскоре раздался стук в дверь, я впустил старика в избу, а Пал Палыч пригласил его за стол, где Светка уже поставила тарелку с картошкой и появилась бутылка водки с двумя стопками. Однако, выпив и закусив, Максимыч, вопреки нашим ожиданиям, начал с вопроса:
– Чего это вы вчера все к церкви бегали?
– Да вот, Петр Максимыч, ребята дух Куделина повстречали, – весело отвечал Пал Палыч.
– А да-а, ходит, этот ходит, – закивал головой явно довольный Максимыч. – И раньше-то ходил, а сейчас прямо инициативу проявляет, такой стал инициативный, – повторил старик, радуясь, что ему удалось ввернуть современное на, его взгляд, словечко. – Я им про это говорил. Не к добру это. Куделин, он ведь когда бродит? Когда церковь его тревожат. А эти приезжие в нее каждый Божий день лазят.
– Что им там надо-то? – спросил старика Пал Палыч.
– Кто их знает. Я думаю, икону ишчут. Вот Куделин и бродит, волнуется.
– Ну да, может быть, может быть, – закивал головой дядя Паша.
– А бес-то к вам нынче ночью приходил? – встрял в разговор я.
– Нет, этого что-то не было. А то приходил еженощно. Ну да я все равно не спал, старость – не радость. А бес-то – это не к добру тоже. Раньше у нас тут такого не было. Ведьмы – да, были. Колдуны тоже, а бесов никто и не видывал.
– Ну как же, – вмешался Пал Палыч, – я помню, дядя Семен, царствие ему небесное, их во дворе еще шапкой ловил.
– Семен-то? Так то ж с перепою. С пьяных-то глаз все чертей видют. А этот не тот, этот бес настоящий. Я-то ведь и не пью, а он все равно ходит. И курточка на нем, как на человечке. И главное, што злой очень, прямо рычит. Не к добру это, к концу, – заключил Петр Максимыч.
– Пал Палыч, – поспешил я опять вмешаться, чтобы старик не очень заговаривался, – когда к этим приезжим-то пойдем?
– Не спеши, – ответил он, – вот Егор с Вовкой придут, и пойдем.
Тут же раздался еще стук в дверь, и у нас в комнате объявился Вовка. Занятые разговором с Максимычем, мы не заметили, как мелкий Куличик проскочил под окошком.
Вовка сообщил, что дядя Егор объявится не скоро, он в Андреевку на машине поехал, ему сегодня надо было молоко везти в город.
– Когда приедет? – спросил дядя Паша.
– Вечером. Часов в семь-восемь, – ответил Куличик.
– Вот тогда и пойдем, – безапелляционно заявил Пал Палыч, которому просто не хотелось вылезать из-за стола и из теплой натопленной избы. Я понял, что он может просидеть с Максимычем долго, как вчера с дядей Егором, поэтому сказал: «Спасибо», – и поднялся из-за стола сразу, как только выпил стакан чая.
Мы втроем опять перекочевали в другую комнату к телевизору. Однако смотреть было нечего, и я предложил:
– Давайте в церковь слазим. Вы мне вчера обещали.
– Опять?! – возмущенно спросила Светка.
– Так ведь светло, утро еще, – пожал я плечами. – Ты же знаешь, что привидения после утренней зари не ходят.
– Сейчас можно, – неожиданно поддержал меня Куличик, – ничего не будет. Я тыщу раз в такое время лазил.
– Пошли, – позвал я еще Светку. – Что сидеть-то? Может, твоего котенка где-нибудь встретим.
– Зря я на тебя надеялась, ты совсем его не ищешь, – произнесла она немного обиженно, однако поднялась и стала одеваться на улицу. А я сбегал на кухню и захватил со стола пакетик крекера, чтобы не скучать дорогой.
Минут через пятнадцать мы уже были в другом конце Ворожеева, на подходе к церкви. Всю дорогу спорили о Куделине.
– Ну што, понял, нафик? – горячился маленький Куличик. – Теперь веришь? Сам ведь видел, как он на нас вылез и еще заржал так: «Xa-xa-xa-xa-xa – Куличик остановился, расставил руки, выпятил тощий живот и изобразил, как мог, хохот Куделина.
Несмотря на то, что Светка была вчера страшно напугана этим событием, в изображении Вовки оно вызвало у нее долгий приступ смеха. Честно говоря, у меня тоже, потому что Куличик был похож тогда вовсе не на Куделина, а скорее на каркающего воробья.
Вовка остался доволен произведенным эффектом.
– Не верю, – ответил я, отсмеявшись. – Привидений не существует.
– Не существует?! – Куличик даже остановился, выкатив на меня глаза и позабыв закрыть рот. – Не существует?! А вчера мы чего видели? Ну ты Фома-а-а.
– Не знаю чего или кого мы видели, – ответил ему я, – но только это было не привидение. И я выясню, что это было.
Куличик еще несколько секунд смотрел мне в лицо, потом повернулся и молча пошагал к церкви. Всем своим видом показывая, что с таким бараном, как я, он даже разговаривать на эту тему больше не хочет.
Вскоре мы были уже у окна полуразрушенной церкви. Для начала я еще походил вкруг нее, изучая следы. Вовка и Светка терпеливо ожидали, оставаясь на месте. Следов было много, но попробуй пойми, какие тут наши, какие нет, сапоги и сапоги. Вернее, мои, Светкины и Вовкины еще можно было распознать по размеру, а вот следы Пал Палыча и дяди Егора вполне могли перепутаться со следами чужаков. Тем более, что натоптано вокруг церкви было уже изрядно. И все же на одном почти нетронутом участке у еще одного окна я углядел несколько непохожих на другие следов. Это были широкие и большие следы взрослого человека, оставленные обувью с ребристой подошвой. Никто из нас таких сапог не носил. Это было уже что-то. Летом, когда я распутывал преступление на даче в Узорове, именно особый след, оставленный преступником, немало способствовал успеху моего расследования.
Следы под церковным окном вполне мог оставить один из приезжих, ведь Максимыч говорил, что они в эту церковь чуть не каждый день ходят. А может быть, и еще кто-то… Я решил непременно сегодня же сходить к дому приезжих и поискать, нет ли там таких же следов.
Обследовав снег вокруг церкви, я вернулся к Вовке и Светке.
– Ну, полезли, – сказал я им.
– Кто первый? – спросил Куличик.
– Давай сначала ты, а потом я Светку подсажу, – установил я очередность.
Несмотря на маленький рост, Куличик легко вскарабкался на высокое окно церкви и исчез в его проеме. Затем я помог Светке и забрался сам.
Внутри действительно было так, как вчера описывала Светка со слов Куличика. На полу храма валялись доски и старое сено, виднелись следы костра, а посреди помещения кучей были свалены битые кирпичи. Было достаточно светло. Дневной свет проникал в узкие, ничем не прикрытые окна. И тихо было, еще тише, чем снаружи. Лишь шарканье наших подошв по каменному полу разносилось под сводами храма.
Я осмотрел стены. Действительно, как говорил Максимыч, на двух из них частично сохранилась штукатурка с остатками старинной росписи, некогда украшавшей церковь. Краски, конечно, потускнели, но все равно были настолько ярки, что легко можно было различать цвета и само изображение. На одной из стен художник изобразил много людей в длинных одеяниях, толпившихся у гроба. Крышка его была приподнята, и покойник собирался восстать из своей последней обители. По крайней мере, так я понял, потому что он уже поднял голову. В толпе стоял Христос, его никогда ни с кем не спутаешь, даже если бы художник и не нарисовал вокруг его головы сияния.
Я плохо тогда знал Евангелие, так что не мог понять, какой его сюжет был тут изображен.
На этой же стене, но по другую сторону окна, через которое мы залезли, была уже другая картина. Там кто-то побивал кого-то камнями. Лица людей были переданы очень живо, с мимикой, и кровь из головы стоящего на одном колене святого мученика, а за то, что он святой, опять же говорило сияние, струилась прямо на землю.
На другой стене, не той что напротив, а на соседней, в которой когда-то был вход, тоже сохранились остатки росписи. Тут я уже догадался, что здесь изображено. Да и ошибиться было трудно – это был Страшный суд, то самое изображение, о котором говорил Максимыч.
Мы долго молча рассматривали произведения старинного мастера. Я очень жалел, что со мной не было в тот момент мамы. Она бы уж точно сказала, что это за школа. Мама у меня здорово разбирается в живописи и художниках, она ведь по образованию искусствовед. А мне эти росписи напоминали немного те, что я видел в Ферапонтове и в Кирилло-Белозерском монастыре, когда позапрошлым летом ездил туда вместе с родителями.
– Здорово, да? – наконец прервала наше молчание Светка. – Как живые.
В общем, я с ней был согласен, хоть ничего и не ответил. Тем более что в картине Страшного суда изображены были не совсем живые, а восставшие мертвецы.
Наглядевшись на росписи, я осмотрел все помещение, но так и не понял, что здесь вчера ухало и скрипело. Опять мне не удавалось подвергнуть серьезному сомнению мистический факт.
– Доволен? – подлил масла в огонь Куличик. – Не висело тут ничего, нафик, и не обваливалось. Мы Куделина слышали.
Что я мог ему ответить, сокрушенно покачал головой, и только.
Осмотрев церковь изнутри, мы опять выбрались наружу.
– Свет, пошли еще к приезжим сходим. Может, там твой котенок, вчера мы их так и не застали.
Я надеялся заманить с собой Светку, да и Вовку тоже, чтобы не таскаться на выселки в одиночестве. Очень уж мне хотелось выяснить, кто оставил следы сапог с ребристой подошвой у церкви.
Однако Светка не согласилась.
– Я домой пойду, – печально сказала она. – Пропал мой Ганнибал. А если он там будет, ты мне его и сам принесешь. Сам найти обещал.
Куличик тоже идти со мной отказался. Да я уж и не настаивал, пусть он лучше Светку проводит, не одной же ей пилить через Ворожеево, хотя бы и по свету. А Вовка хоть и мелкая, но все же компания.
Короче, они повернули от церкви назад, а я пошел по плохо протоптанной тропинке в сторону двух отдельно стоящих домов – бабы Дуниного и приезжих.
Впервые за эти полтора суток, с тех пор, как мы выехали из Москвы, я остался в полном одиночестве. В общем-то это кстати, потому что мне надо было крепко подумать. Я тогда и думал. Шел и думал, почему вокруг склепа нет следов и что могло ухать и скрипеть в пустой церкви. Ничего-то я так и не придумал. Мне явно не хватало фактов, и я решил их во что бы то ни стало раздобыть. Хотя бы и из разговоров с обитателями Ворожеева, в том числе и с приезжими.
Самое удивительное, что я сам был приезжим, но почему-то за то совсем небольшое время, которое я пробыл в Ворожееве, деревня стала как бы моей. Я не мог объяснить почему это так, но я знал, что ТЕ здесь ПРИЕЗЖИЕ, а Я вроде как СВОЙ.
В этих размышлениях я почти дошел до бабы Дуниного дома. Подняв голову, я увидел в окошке согбенный силуэт старушки, двигавшийся по комнате. Поднявшись на хлипкое крылечко, я постучал, но мне опять никто ничего не ответил и не открыл. Я постоял немного на пороге и постучал посильнее. Тишина. Не слышит она, что ли? Я стукнул еще раз, да и дернул за дверную ручку. Дверь неожиданно легко распахнулась. Памятуя, как Светка запросто в прошлый раз вошла в эту избу, я шагнул внутрь, но на сей раз не заметил в сенях даже спины бабы Дуни. Странно. Смущенно потоптавшись на месте, я все-таки решил продолжить начатое. Хорошо, если баба Дуня просто не слышит, объяснял я себе свое поведение, а вдруг ей стало плохо и она нуждается в помощи, ведь годы-то ее немалые, потом будешь переживать, что не помог. Я прошел из сеней в комнату. Но и там никого не было, только ходики тихо тикали на стене. Кошечка и уточка, как и в прошлый раз, сидели на лавке, а собачка лежала у их ног. Она не сочла нужным в этот раз даже залаять, только подняла голову, глянула на меня агатовыми глазками навыкате и пару раз стукнула по полу крючком хвоста. И еще у стола стояла и о чем-то думала старая, дряхлая, клочкастая черная коза с крутыми рогами.
Сначала я оторопел и даже не знал, что и думать, но вспомнил о еще одной двери за занавеской и двинулся туда. Однако эта дверь оказалась запертой, и из-за нее не доносилось ни звука. Я нагнул голову в поисках замочной скважины, чтобы хоть одним глазком глянуть, что там за дверью, увы, дверь запиралась на английский замок, через его корявую щелку для ключа ничего невозможно увидеть. И тут я вдруг почувствовал, что кто-то лезет мне в карман, я обернулся и вздрогнул. На меня в упор смотрели голубые глазки старой козы. Они казались совершению противоестественными при ее черной масти.
– Ме-е-е, – сказала коза, обнажив желтые неровные зубы.
– Да иди ты, – ответил я.
Коза послушалась, отошла к столу и опять застыла там в печальном раздумье. Так ничего не поняв и не узнав, я пошел прочь из ведьминого дома. Теперь я уже сомневался, видел ли вообще в окне силуэт бабы Дуни. Может, это коза на стол лазила, а я за морозными узорами принял ее за старуху. Или вовсе мне что-то привиделось. Но то, что хозяйки дома не было, – это точно. А козочка у нее та еще, по карманам лазит и глаза голубые – честные-честные.
Не добыв никаких новых сведений в доме Евдокии Петровны, я отправился ко второму дому, в котором селились приезжие. Меня и здесь ожидало разочарование. Опять никого не было, лишь на перилах крылечка сидели две нахохленные галки, вспорхнувшие при моем приближении. Да когда они вообще бывают дома, эти чужаки? Воспользовавшись полным отсутствием хозяев и свидетелей, я решил изучить следы на участке. Очень скоро я отыскал след сапога с ребристой подошвой, такой же, как я углядел у церкви, и не один. Теперь я был уже почти уверен, что тот след оставлен приезжими, вернее, одним из них. Только что мне это дает, все и так говорят, что они подле церкви вьются и внутрь забираются. Вот если бы я нашел такой след возле склепа Куделина, это уже было бы кое-что. Однако там как раз таких следов-то и нет.
Все это я додумывал уже на обратном пути. По дороге я еще раз завернул к склепу и еще раз убедился при дневном свете в отсутствии вокруг него каких-либо следов, кроме наших. Я прошелся немного по кладбищу, почитал надписи на могилах, посмотрел деревенские надгробные памятники. Когда я перелезал через ограду, то вдруг увидел, что как раз в этот же момент в окошке церкви скрывается чья-то широкая спина в синей куртке. „Наверное, приезжий, – подумал я. – Сейчас все узнаю“. И тоже заспешил к церкви. Ну точно! Под окном и на подоконнике отпечатались следы сапога с ребристой подошвой. Я подпрыгнул и, подтянувшись на руках, поставил свое колено рядом с отпечатком сапога на подоконнике. И тут с меня чуть не сбили шапку две галки, с шумом выпорхнувшие из окна мне навстречу. Я даже свалился обратно от неожиданности, но вскоре, со второй попытки, оказался уже внутри храма.
Что за наваждение?! Со мной творилось что-то непонятное. И здесь тоже опять никого не было! Это уж слишком!
Глава V
ВЕДЬМА
Когда я вернулся, Максимыч все еще гостевал у нас в доме. Он явно окосел от выставленной Пал Палычем бутылки, и его поэтому несло в словесном русле. Очевидно, старик успел уже многое порассказать до моего прихода, потому что все сидели вокруг стола красные и светились улыбками, а Светка даже утирала слезинки на глазах, выступившие на сей раз не от печали. Мне тоже было что рассказывать.
– Ну как, Шерлок Холмс, – шутливо обратился ко мне Пал Палыч, который тоже пребывал в развеселом расположении духа, – открыл тайну старинного склепа?
Я развел руками и признался:
– Ни тайны не открыл, ни Ганнибала не нашел, но это пока…
– Что ж так слабо? – взгляд полковника из-под седых бровей был и ласков, и ироничен.
– Да уж тут у вас в Ворожееве сам черт ногу сломит.
– Это точно, – радостно подал голос Максимыч, но я не дал ему опять разговориться.
– Куда ни сунься, новый прокол, – продолжал я. – Хотел бабу Дуню расспросить да приезжих – никого не застал.
– Это где ж Петровна гуляет? – опять удивился Максимыч. – С утра вроде дома была и никуда не собиралась. Я забегал.
– Не знаю, где гуляет, – ответил я, соблюдая общий веселый тон. – Сперва и мне показалось, что она дома. Вроде в окошко ее видел. А зашел – никого нет, только скотина по лавкам сидит, да черная старая коза по избе бродит.
За столом на несколько секунд воцарилось недоуменное молчание.
– Какая такая коза? – произнес наконец Максимыч.
– Черная, старая, клочкастая, с рогами и глаза голубые. Лазает по карманам и блеет вот так: ме-е-е.
За столом опять помолчали.
– Ведьма, – тряхнув головой, заключил старик.
– Ве-е-дьма, – согласился Пал Палыч.
– Это еще что, – продолжал я удивлять собрание. – Я видел, как один из приезжих через окошко в церковь залез и следы свои на подоконнике оставил. Я тоже за ним полез, думал, там обо всем рас-прошу, – дудки. В церкви тоже никого нет. Исчез приезжий, будто в воздухе растаял.
– Ну, это уж ты врешь, Шерлок Холмс, – возмутился Пал Палыч. – Такого не бывает. От тетки Дуни, это точно, всякого ожидать можно, но чтобы приезжий в воздухе растаял, это ты наплел.
– Э-э, Павлик, – вмешался старик, – у нас всякое бывает. Вот как-то в прошлую зиму…
– Да ничего я не наплел, – невежливо перебил я Максимыча, но мое возмущение неверием слушателей как-то меня извиняло. – Ничего не наплел. Я и не говорю, что он в воздухе растаял. Только в церкви никого не было, я там все обошел. А спину я его видел точно, в синей куртке, и следы на подоконнике остались.
– А ты другой подоконник осмотрел? – спросил меня полковник. – В другое окошко выглядывал? Он небось в одно вошел, в другое вышел.
– Нет, – честно и озадаченно сознался я, – другое окошко я не осматривал и в него не выглядывал. Упустил.
– Э-эх, – махнул Пал Палыч рукой, – Шерлок Холмс…
– Дядя Паша, – вступилась за меня Светка, – что он, дурак, что ли, этот приезжий? В одно вошел, в другое вышел.
– Стало быть, дурак, – ответил Пал Палыч. – А вот тетка Дуня – это да. Эта могла и на помеле в форточку вылететь, пока ты через двери входил.
– Скажешь тоже! – обиделась за двоюродную бабушку Светка, – Будет баба Дуня в форточки вылетать!
– Штоб на помеле летала, этого я не видел, – ворвался-таки снова в разговор Петр Максимыч, – а так она чего только не делала. Настоящая ведьма.
– Да с чего вы взяли?! – рассердился я. – Глупости это! Нету никаких ведьм.
– Нету? А вот послушай.
И Максимыч изнова приготовился рассказывать.
– Вот как-то, – начал он, – после войны, когда мужиков мало осталось, заехали в наш колхоз студенты. Стройотряд, что ли. Но больше на банду были похожи. С гитарами, с гармошкой, кто в тельняшке, кто в гимнастерке. Коровник у нас строили. И стали они к нашим девкам свататься да клеиться. А Евдокия-то в те годы еще очень ничего себе была, я и сам на нее поглядывал, да-а.
Старик мечтательно закатил осоловелые глаза, пару-тройку секунд помолчал, выдержав паузу, и продолжил:
– Так вот, говорю, приехали к нам студенты и стали к нашим девкам приставать. И один, Мишкой его звали, еще был на цыгана похож, тот к Евдокие, значит, – прямо проходу ей не дает. А у нее Алешу-то на войне убило, ну, мужа ее, месяц-то всего вместе и пожили, и больше Дуня уж замуж не вышла. Так вот, говорю, как Алешу убили, ни с кем она знаться не хотела. Видать, любила его очень. А Мишке-то обидно. Он к ней и так, и на гитаре, и песни пел. А она ноль внимания. Вот как-то они на работу ехали вместе в одном автобусе, нас тогда такой старый автобусик возил. В нем-то тесно. А Мишка стал с Дуней рядом и все ближе и ближе, будто его люди толкают, да потом, когда его еще раз качнуло, что-то ей на ушко и шепнул. А Евдокия-то как его пихнет, глазами засверкала. "Да чтоб у тебя язык отсох, холера, чтоб ты слова не мог вымолвить!" – кричит. Мишка только посмеялся, и тут автобус остановился, ему сходить. Стал он из дверей спускаться, а сам все лыбится, через плечо на Дуню смотрит и ручкой ей машет, вот так, – Максимыч изобразил, как Миша махал ручкой, – да и оступился на ступеньке, под ноги-то не глядел. Ка-а-ак треснется башкой о подножку и прям виском. Все думали, убился. Подняли, отнесли, на травку положили. Он очнулся, а сказать ничего не может, только мычит. И так две недели парень слова сказать не мог. Только перед самым отъездом заговорил, видать, его Дуня простила.
Максимыч замолчал, довольный своим рассказом.
– Ну и что? – спросил я. – Где тут колдовство? Подумаешь, человек башкой треснулся и после этого говорить не мог. Такое со многими бывает, например, когда на войне контузит. Это и в фильмах показывают. Вот хотя бы "Они сражались за родину", так там Бондарчук после контузии весь фильм только мычал.
– Хорошо-о-о. Подумаешь, говоришь, – Максимыч закачался, возбужденно потирая ладонями коленки. – А вот это как?
Он начал новый рассказ.
– Была когда-то у Петровны свинья Варька. Ей тогда колхоз поросенка выделил за работу, чтобы дома скотину растила. Не у нее одной свиньи-то были. Но только Варька у Петровны не как другие жила. Как Петровна с работы придет, бывалоча, так в руки хворостину, хлев отворит и гонит Варьку за ворота, а сама-то за ней идет. Куда уж они ходили и зачем – никто не знает. Только куда-то далеко. Петровна домой совсем уж поздно возвращалась. И как Варька-то подросла, здоровущая стала, как трактор. Все уж своих свиней зарезали, а Петровна все не режет. Поросята у Варьки были, Петровна ее к хряку водила, так поросят она всех сразу в колхоз отдала, а Варьку не режет и все. Уж свинья старая стала, я Петровне-то говорю: "Ставь бутылку, я твою Варьку зарежу, чего она у тебя даром-то хлеб ест?" А Петровна: "Иди отсюда, я тебе зарежу, пьяница!" И так, пока Варька сама не сдохла, все она с ней жила и эту свинью кормила. А уж когда сдохла, кто ее мясо да сало купит, мертвячину-то? Не те уже времена были. Голод прошел. Жили получше. Да-а.
– И что? – опять спросил я. – Где колдовство-то?
Максимыч аж запыхтел.
– А зачем она ее кормила-то? Куда водила? – старик даже наклонился над столом и пристально уставился мне в лицо своими пьяненькими глазами. Я еще не нашелся, чего ответить, как он уже продолжил:
– А-а-а, то-то. Вот и никто не знает. А главное, девки-то это не раз видели, и я видел тоже, она, Евдокия-то, с этих гуляний домой не пешком шла. Свинья ее везла. На спине.
Максимыч многозначительно поднял палец и крутил головой, вглядываясь в наши лица. По его мнению, последний довод бил наповал и не мог оставить сомневающихся в бабы Дунином колдовстве. Вскоре я убедился, что таковых, кроме меня, за столом и не было.
– Подумаешь, – пожал я плечами, – я в цирке и не такое видел.
– Тьфу! – с досады плюнул Максимыч. – А то, что она змей спокойно в руки берет, это как? Цирк? Тоже цирк, я тебя спрашиваю? – И, не дав мне даже открыть рта для ответа, разошедшийся старик продолжал: – Мы как-то с ней по осени за грибами ходили, холодно уже было, но морозов еще не было. И вот у меня портянка сбилась, я на кочку присел, чтобы перемотать. А кочка-то подо мной, как живая, заходила. Я вскочил, а из-под нее змеи, гадюки, во все стороны. Там значит у них клубок был, гадюшник, змеиная свадьба. Я как заору и бежать. А Евдокия ни с места, змеи вкруг нее ползают, а ей хоть бы что. Я кричу: "Петровна, беги!" А она стоит. И одна змея заползла прямо мне в корзинку, которую я бросил. Так Петровна подошла, корзину подняла, гадюку оттуда просто так голой рукой вынула и под дерево выпустила. Это как? Цирк?
Я молчал – ну, как мне было объяснять старику, что в холодную погоду змеи малоактивны, и ловкий, опытный человек может их запросто взять в руки. Они ведь и собираются по осени в клубки, чтобы не замерзнуть. По глазам Максимыча я видел, что объяснять это было бесполезно. Тогда я обратился за помощью к Пал Палычу.
– Пал Палыч, – сказал я, – ну, это все ладно, допустим. Хотя меня это ни в чем не убеждает. А вот вы сами что-нибудь о бабы Дунином колдовстве знаете? Колдовала она при вас или еще что? Вы что-нибудь видели?
– А как же, – ответил полковник, – и не раз. Вот, к примеру, у меня три года подряд ребра болели и в спину отдавало. Я по врачам ходил, никто не помог. Мне и позвоночник ломали и язву лечили – все без толку, только время и деньги тратил. А болит так, что спать не могу. Я в прошлом году сюда приехал, пошел к тетке Дуне. Как только вошел, она меня спрашивает: "Где болит? Вот тут?" И прямо туда показала, где больше всего болело. И ведь я ей еще не успел ничего сказать-то. Потом она меня на стул посадила и ушла в комнатку, в ту, что у нее за занавеской. Выходит с чашкой, а в чашке какая-то дрянь, сеном пахнет. Выпей, говорит, и поспи здесь. Я выпил, она меня к себе на кровать положила, и я сразу заснул. Как будто провалился куда-то. Проснулся ровно через час, и боли как не бывало. До сих пор ничего не чувствую.
Пал Палыч замолчал, а я понял, что после этого рассказа мне уж и вовсе крыть нечем. Так что я тоже молчал под торжествующими взглядами Максимыча и Вовки, который с нами, конечно, сидел за столом. И он радовался больше всех: наконец– то Фома неверующий из Москвы был посрамлен прилюдно.
Я налил себе чаю и пробормотал только:
– Ну, может быть, может быть.
Сказал я это лишь для того, чтобы прекратить бессмысленную беседу. Конечно, ни один из этих рассказов не мог меня убедить, что баба Дуня ведьма.
За окном между тем стемнело.
– Ладно, – сказал Пал Палыч, поднимаясь из-за стола, – давай-ка, Максимыч, я тебя провожу. А то ты еще дороги не найдешь.
– Я то, Павлик? – усмехнулся старик. – Да все здесь хожено-перехожено. Вся жись моя здесь прошла в Ворожееве.
При мне впервые назвали Пал Палыча Павликом, и это меня удивило. Но скоро я сообразил, что Петр Максимыч намного старше Светкиного дяди и знавал его наверняка еще мальчишкой. Таким он для него и остался, этот совершенно уже седой полковник.
Однако Максимыч не проявлял никакого желания трогаться с места. В бутылке еще оставалось.
– А бутылку с собой возьми, – смекнул суть дела Пал Палыч. – Это тебе на завтра. – И он ласково похлопал старика по спине.
Гость наш тут же со всем согласился. Он попрощался с нами, накинул на плечи старый тулуп и, сунув бутылку в пространный карман этой удобной одежки, направился к двери. Пал Палыч пошел провожать Максимыча до дома.
Мы опять остались втроем: я, Светка и Вовка.
– Что, понял теперь, нафик, – не утерпел Вовка, – что баба Дуня колдунья? И это еще не все, нафик. У нас тут и колдуньи, и привидения, и оборотни бывают.
– Оборотни-то откуда? – смиренно спросил я.
– Ну, ты ж сам сегодня видел, как баба Дуня козой оборотилась. Ты что, не понял, нафик?
Раз! Вовка клюнул носом в стол после Светкиной затрещины.
– Сам ты козел! – сказала моя подруга, и я был ей ужасно благодарен за солидарность. – Баба Дуня колдует, – продолжила Светка, – но козой она обращаться не будет.
Теперь я огорчился. Значит, Светка только за козу обиделась, а то, что бабушку ведьмой называют, ее не смущает? Все тут чокнутые какие-то в Ворожееве! И у Светки крыша поехала.
– Чо дерешься? – ворчал Куличик. – Как дам! – и он сделал невыразительный жест остреньким локотком, который мог насмешить кого угодно. – Баба Дуня – ведьма. И она в кого хошь превратиться может. И эти, которые рядом с ней живут, тоже оборотни" В таком месте нормальные люди жить не будут. Почему их никто дома не видел? Ты ведь сам говорил, – обратился ко мне Вовка, – что никого в церкви не нашел, хотя они туда залезли. Может, там собаки были? Или коты?
– Да никого там не было, – усмехнулся я. – Две галки только вылетели, когда я в окно лез.
Куличик торжествующе уставился на меня, глядя прямо в глаза. Он молчал, наверное, с полминуты.
– Две галки? – спросил он затем язвительно.
– Да, две, – ответил я.
– Вылетели? – все так же продолжал Куличик.
– Вылетели, – ответил я.
– Так это они и были! – заорал мне прямо в лицо Вовка. – Понял, нафик! Дур-рак! Это приезжие в галок обратились. – Последнюю фразу он произнес уже спокойно.
Я не съездил ему по физии или по затылку, как это сделала Светка, хотя мне очень хотелось это сделать. Я просто встал из– за стола и молча пошел смотреть телевизор в другой комнате. Что связываться со слабосильным деревенским дурачком, который к тому же на два года младше меня.
Вскоре ко мне присоединилась Светка. Куличика она вытурила домой. Но мы так и не успели отдохнуть, потому что вернулся Пал Палыч. Пришлось весь вечер смотреть телевизор.
Спать мы легли рано, часов в десять, и мне не спалось. Я все думал, в какую чушь тут все верят. Даже Пал Палыч, который как лег, так сразу и начал выводить своим полковничьим носом замысловатые музыкальные рулады.
– Св-е-ет, – тихонько позвал я. Но она не ответила, видать, тоже заснула. "Погулять что ли?" – пришло мне в голову. После свежего воздуха лучше спится, а то тут натоплено, форточки закрыты, да еще Пал Палыч с Максимычем накурили. Я тихонько, чтобы не шуметь, поднялся с раскладушки. Хотя она все равно предательски скрипела, однако никто не проснулся. Потихоньку я стал одеваться, и тут во мне шевельнулась еще одна мысль, намного отчаянней первой: "А что, если сходить на кладбище, спрятаться там и просидеть за полночь? Может, удастся высмотреть, кто там хулиганит по склепам?" Тогда ведь я и Куличику нос утру, и Максимычу, если докажу, что дух Куделина – это всего лишь сказка, миф.
Когда я вышел на кухню, мысль эта окончательно овладела мною. Тогда я вернулся в комнату и взял фонарик, а в карман сунул зачехленный охотничий нож, которым Пал Палыч резал хлеб и вскрывал консервы. Мой маленький перочинный надо было искать, а этот лежал в ножнах на стуле. К тому же охотничий нож – настоящее оружие, с ним будет как-то не так страшно.
Выпив еще на дорогу полкружки горячего чая и удостоверясь, что на часах уже начало двенадцатого, я отправился на кладбище.