355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Артем Кораблев » Охота на привидений » Текст книги (страница 9)
Охота на привидений
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:58

Текст книги "Охота на привидений"


Автор книги: Артем Кораблев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава XIII
ГОНКА НА ВЫЖИВАНИЕ

Отца нигде не было видно. Я остановился, волнуясь и недоумевая, куда он пропал. Из-за противоположного угла дома появился Пал Палыч.

– Ты чего тут? – начал он. – А где Владислав?

Я пожал плечами, и тут же из окна, гремя оконной рамой, выглянул папа.

– Опоздали, – констатировал он, не обращая внимания на то, что я нарушил его приказ и покинул машину. Впрочем, не я один. Светка тоже тихонько подобралась и стояла уже у меня за спиной.

– Где тетка Дуня? – спросил отца Пал Палыч. – Чья это кровь?

– Кровь вора, – отмахнулся папа. – Один из них в капкан угодил. Ваша ведьма волчьих капканов под окнами понаставила.

– Во дает тетка! – Пал Палыч даже ушанку стянул с головы, так его это удивило.

– Да-а, – согласился папа, – только ведьмой я, может, и зря ее назвал. – Икона-то у нее в доме стояла.

– Как стояла? Да что ты мелешь? – На Пал Палыча было жалко смотреть, казалось, он сейчас спятит от изумления.

– А ты сам посмотри, – посоветовал папа. – Залезай. Впрочем, у тебя нога больная.

Но Пал Палыч, невзирая на свою покалеченную конечность" полез в окно, я его подсаживал и тоже за ним забрался. На улице только Светка осталась.

Мы все оказались в маленькой темной комнатке, той самой, вход в которую баба Дуня завесила занавесочкой. На окнах тоже были плотные шторы, сейчас они были наполовину сорваны и свисали по сторонам окна неопрятными складками. Зато в остальном помещении, как и во всем домике бабы Дуни, царил порядок. Все было прибрано и вымыто, пол чист, пыли нигде нет и каждая вещь на своем месте. И все-таки все здесь было какое-то неживое.

Из общего образцового порядка, кроме взломанного окна, выбивалась еще старенькая тумбочка. Она стояла особо, как бы во главе всей комнаты, рядом с изголовьем широкой застеленной кровати. На ней по краям располагались какие-то маленькие вазочки, и из них торчали огарки тонких церковных свечей. Две вазочки были повалены и лежали на тумбочке, а еще одна – на полу у ее подножия. За этими необычными подсвечниками на поверхности тумбочки оставалось еще просторное место, и было видно, что долгое время там что-то стояло. Даже отпечаталась серая полоса на полировке, и цвет у полировки в этом месте тоже был другой, темнее, чем на всей тумбочке. Видно было, что эта вещь тут долго стояла, и уж ее-то не трогали.

– Здесь икона была, – сказал папа. – Та или не та – это уж другой вопрос, важно, что икону эту взяли.

– Ну, тетя Дуня, – развел руками Пал Палыч. Других слов у него просто не было.

– Ладно, времени у нас мало, – при-нялс. я опять распоряжаться отец, – даже в милицию сообщать некогда. Быстро давайте из окна, посмотрим, куда их следы ведут. У них один хромой, у нас тоже, – папа глянул на Пал Палыча, – так что силы равны, попробуем не упустить.

Окно комнатки выходило на пустырь, и в том же направлении к забору тянулась цепочка следов с довольно частыми розовыми пятнышками. Мы вылезли из окна и пошли по следу.

За забором следы резко поворачивали в сторону улицы, а затем мимо кладбища вели прямо к Ворожееву. Сами-то следы на улице терялись, но регулярные пятнышки крови точно указывали нам путь похитителей. Так мы прошли мимо кладбища и церкви и оказались на главной и единственной улице Ворожеева. Кто-то спешил по ней к нам навстречу. Очень скоро мы узнали тетю Катю, жену дяди Егора. Она почти бежала с непокрытой головой, в наспех накинутом на плечи зимнем пальто.

– Ой, Паша, Паша, – закричала она, едва приблизившись. – да что же это делается?!

– Катя, что случилось? – откликнулся ей Пал Палыч.

– Сережка с Юркой Егоров грузовик увели.

– Когда? – не интересуясь подробностями, вмешался мой папа.

– Да только что, пяти минут не прошло. О Господи! Паша, да что же это делается?! И ведь Егор с Вовкой на охоту ушли, и сразу всем этот грузовик понадобился. Ты ведь утром приходил, я ключей не нашла. А эти без всяких ключей уехали. Что ж теперь будет?

– Вы вот что, – решительно остановил ее причитания отец, – бегите в милицию. Где она тут у вас? Должен быть участковый.

– В Андреевке Виктор Николаевич, – ответила тетя Катя.

– Так вот, бегите в Андреевку, отыщите там его и все ему расскажите. А мы их догнать попробуем. Куда они поехали?

– Туда, – махнула рукой тетя Катя в сторону другого конца Ворожеева. Видимо, Сергей с Юркой решили выбираться отсюда, как и мы утром, по лесной дороге, чтобы не светиться в Андреевке.

Не говоря больше ни слова, папа раз вернулся и побежал к "УАЗу", оставленному у ворот дома бабы Дуни. Мы все последовали за ним.

– Катя, на, шапку возьми, шапку, – протянул женщине свою военную ушанку; Пал Палыч, но она только отмахнулась. Папа бежал так быстро, что даже я не

поспевал за ним и отстал изрядно, а Пал Палыч со Светкой еще больше. Но, может, нам и вовсе не обязательно было бегать, потому что скоро из-за кладбищенской ог-^ рады вылетел, подскакивая на кочках, "УАЗ", и папа затормозил возле нас. Мы влезли в кабину, из которой, стоя на задних лапках, выглядывал в окошко перепуганный Ганнибал. Светка тут же сцапала его в свои руки.

– Вы бегите, бегите, – крикнул на прощание тете Кате отец, и наш "УАЗ" рванул с места, как заправский "Лендровер".

– Надо бы вас высадить, да времени нет, – с досадой буркнул папа, когда мы

проезжали мимо дома, в котором прожили эти каникулы.

Мы со Светкой переглянулись, замечание отца явно относилось к нам.

Мы неслись по белой равнине той же дорогой, что и несколько часов назад, и опять мотались в салоне на бесчисленных кочках и рытвинах проселка. Я уже настолько отбил себе за этот день бока, что почти не обращал внимания на новые тумаки.

– Только бы успеть догнать их до темноты, – проскрипел сквозь зубы папа, – а то им легче будет уйти.

– Вот они! – почти тут же крикнул Пал Палыч.

И мы все увидели метрах в трехстах впереди буксующий грузовик, как раз в том самом месте, где мы застряли утром.

– То, что надо, – довольно заметил папа. – Теперь они наши.

Но не тут-то было. Грузовик раскачивался взад-вперед, неистово перемалывая снег и лед задними колесами, а рядом металась небольшая фигурка человека, подкидывавшего что-то под эти обутые в резину жернова. И когда мы уже сократили расстояние наполовину, грузовик вдруг подпрыгнул и выскочил из ямы, на мгновенье остановившись на самом ее краю. Этого мгновения хватило, чтобы человек догнал его и вскочил в кабину. Машина рванулась вперед и скрылась в лесу.

Однако мы сели им на хвост.

– Это был Юрка, – сказал Пал Палыч, – я узнал его. Это он под колеса ветки подкидывал.

Честно говоря, я узнал его тоже.

В лесу нам никак не удавалось приблизиться к грузовику, уж больно плоха была дорога. Да и мы не видели ничего дальше собственного носа из-за частых поворотов. Следы похитителей вновь обнаружились только у выезда на трассу. Здесь, приостановив "УАЗ", по отпечаткам протекторов отец и Пал Палыч быстро определили, в какую сторону вырулила машина, выезжая на асфальтированную дорогу.

На шоссе мы получили преимущество. Отец выжимал из "УАЗа" все, что только возможно. Мы обгоняли не только наши российские "Жигули", но иногда даже иномарки. Довольно скоро за лобовым стеклом замаячил задний борт дяди Егорова грузовика. Мы не сомневались, что нас заметили тоже.

– Теперь не уйдут, – сказал отец, – я их еще до Твери достану, и ГАИ за нами тоже скоро увяжется.

Но, видимо, так же мыслили и те, за кем мы вели погоню. Проскочив на большой скорости мимо поста ГАИ, примерно через полкилометра после этого грузовик неожиданно вильнул и съехал на ответвлявшуюся от трассы проселочную дорогу. Очевидно, угонщики надеялись на размеры своих колес и мощь двигателя, позволявшие им лихо преодолевать препятствия полубездорожья.

Нам ничего не оставалось, как поступить тем же образом.

И снова нас окружал лес. Мы опять плохо видели грузовик, скрывающийся на извилинах дороги за непрерывно мелькающими деревьями. К тому же дневной свет начал уже сереть, время двигалось к сумеркам. В конце концов мы совсем потеряли грузовик из виду. Но погони отец не прекратил. Он гнал "УАЗ" через лес, не убирая ноги с педали газа.

Однако и его заставило притормозить то, что случилось в следующее мгновение. Мы вылетели из-за лесного поворота и совсем недалеко впереди увидели задние колеса грузовика, плюющиеся в нашу сторону комьями снега и ледяной крошкой. Вдруг: "Бах!" Одновременно с грохотом что-то сверкнуло слева от кузова преследуемой нами машины. И тут же послышался звон разбитого стекла и скрежет металла. Отец так дал по тормозам, что всех нас резко бросило вперед, и тут же он снова поддал газу, вернув нас в исходное положение.

– Скоты! – мрачно произнес папа. – По скатам нам лупят.

Он на мгновенье обернулся к нам со Светкой и со зверской физиономией заорал:

– Под сиденья! Быстро! Оба! Прежде чем исполнить его приказание, я успел увидеть, как Пал Палыч поднял у себя из-под ног лежавшее там зачехленное охотничье ружье и молча, деловито стал его вытаскивать на свет Божий.

Опустившись под сиденье, я полулежа обнял Светку одной рукой за плечи, цепляясь другой за какую-то железяку. Теперь я уже не мог видеть ничего интересного, кроме Светкиного уха, и только слышал.

– Паша, как приблизимся, в правое колесо.

– Угу.

– Собирай, не спеши.

Над нашими головами лязгнул крепеж любимой двустволки полковника. Пал Палыч сложил ее из двух половинок.

– Ты пулей или картечью.

– Сам знаю.

Еще щелчок – это Пал Палыч, загнав патроны в стволы, сложил ружье, уже готовое для стрельбы.

Некоторое время мы ничего не слышали, кроме рева мотора и ударов днища "УАЗа" о неровности дороги. Их мы не только слышали, но и очень хорошо ощущали.

Грохот ружейного выстрела, прозвучавший прямо над нашими головами, заставил вздрогнуть и меня, и Светку. Очень скоро грохот повторился.

– Молодец! – крикнул папа, и мы почувствовали, что он сбросил скорость, очень быстро нажал на тормоза и вдруг резко дал задний ход. Почти одновременно с началом нашего движения вспять грохнул еще один выстрел. Нам на голову посыпались осколки лобового стекла "УАЗа".

– Паша, цел?

– Цел.

Проехав еще немного задом, наша машина встала.

– Отсюда никуда! И головы не высовывать, – крикнул нам отец.

Хлопнули дверцы. Уже немного приглушенно я услышал:

– Ты только в башку им не стреляй, не убивай, – это говорил Пал Палыч, я понял, что отец достал свой пистолет.

Вновь грянул ружейный выстрел, теперь уже в отдалении, а за ним два хлопка из "Макарова". Светка вжалась в пол, прикрывая голову руками. А я не мог больше удержаться. Осторожно-осторожно я чуть-чуть приподнялся и выглянул туда, где совсем недавно было лобовое стекло.

Передо мной расстилалось белое снежное поле. Метрах в двадцати прямо по курсу лежал на боку грузовик дяди Егора. Его задранное в воздух переднее колесо еще продолжало вращаться, но уже медленно.

А в двух колеях дороги совсем неподалеку от меня ползали Пал Палыч и мой отец.

Отец повернул голову и что-то сказал полковнику. Тот быстро перекатился из колеи в колею и направил свою двустволку в сторону завалившегося грузовика. Отец вскочил и бросился вперед, но, пробежав всего несколько метров, ничком словно нырнул в снег. Тут же откуда-то из-за переднего колеса "ГАЗа" сверкнул яркий всполох ствольного огня, и привычный уже грохот еще раз прорезал неожиданно навалившуюся после рева мотора тишину. Пал Палыч тоже выстрелил, а отец вскочил и снова пробежал несколько метров. Пал Палыч выстрелил еще, и отец в третий раз повторил свою короткую пробежку. Полковник перевернулся на спину и стал быстро перезаряжать ружье. Со стороны грузовика молчали. Пал Палыч опять изготовился к стрельбе, и только он нажал на спуск, как ему кто-то ответил с другой стороны. Отец опять вскочил и больше уже не кидался в снег, а в несколько шагов, как хороший спринтер, покрыл оставшееся расстояние до лежавшей на боку машины и обогнул ее со стороны кузова.

Больше выстрелов мы не слышали. Только какие-то крики, из которых добрая половина нецензурной брани. Затем все стихло, и через несколько мгновений я снова увидел фигуру отца, только теперь он появился со стороны кабины. Он шел к нам спокойно, неся на плече два ружья, повернутые стволами назад, будто с охоты возвращался. В другой руке у него тоже был какой-то предмет, показавшийся мне сначала портфелем. Пал Палыч поднялся и поспешил отцу навстречу.

– Что с ними? – был его первый вопрос. – Ты их не того?

– Зачем, – ответил отец, – и так калеки. У одного нога в капкане побывала, другой, кажется, только что руку сломал, когда грузовик перевернулся.

– А это что? – спросил полковник, указывая стволами своего ружья на то, что показалось мне портфелем.

– Сейчас посмотрим, кажется, икона, – ответил отец.

Глава XIV
СИЛА ДУХА

Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено. И прекратятся жертвы в храме, и придет сюда «мерзость запустения».

Отец Михаил отложил свое самопишущее чернильное перо, подарок покойной жены протопопа ко дню Ангела. Больше ему нечего было записывать в свой дневник ни этим днем, ни последующими. Все было сказано в двух фразах уже давно, очень давно. Впрочем, для Него нет времени.

Отец Михаил вернулся из своей поездки сегодня утром. Устал, очень устал. Спал только час-полтора на вокзале в Калинине. Зато теперь мог отдыхать сколько угодно. Службы сегодня уже не было, и завтра тоже не будет. Вот она "мерзость запустения", но это еще начало.

Как ни устал протоиерей храма Успения Богоматери в Ворожееве, но ложиться ему не хотелось. Не мог. Ему не сиделось в пустых комнатах собственного дома. Хотя, конечно, это хорошо, что дети теперь взрослые. У них своя судьба. Двое в Калинине. Одна в Москве, замужем за хорошим человеком. Один вот в армии. Война. Трудно им с таким происхождением, шутка сказать, отец – поп, служитель культа. А были бы помладше, еще б трудней было. Не до них ему сейчас, не до них.

Отец Михаил снял с переносицы круглые очки в металлической оправе и убрал их в простенький очешник, драгоценный лишь тем, что сшила его покойная подруга жизни. Он встал из-за стола и вышел из дома, заперев за собой дверь.

Жара стояла на улице. Знойное выдаюсь лето. Куры лениво купались в пыли и копались в полуразвороченной куче засохшего навоза, сваленного у соседского забора. Сонную тишину нарушал лишь хриплый глас репродуктора, украшавшего макушку столба подле здания правления. Отец Михаил на мгновение задержался на крылечке, прислушиваясь к этому хрипу. Ничего нового, немцы рвались к Смоленску, советские войска отвечали контрударами и отходили на заранее подготовленные позиции.

"Если так пойдет, – проворчал себе под нос Михаил, – осенью здесь будут. Что ж, видно, тому "надлежит быть", сказано ведь в Евангелии от Луки: "…придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…", но и это еще не конец".

Отец Михаил спустился по выжженным солнцем серым ступенькам. Куда теперь идти, он и не думал, ноги сами повели его к храму.

Жара – наверное, поэтому и сил нет. Во рту пересохло и вкус какой-то противный. В груди и горле тугой комок, сдавило все. Сейчас квасу бы выпить, да где его возьмешь? Матушки больше нет, и его самого дней десять дома не было. Хозяйство в запустении. Впрочем, ничего теперь не имело значения.

Вот и она, беленькая, с синим шатром на колокольне под золотой луковкой, красавица. И крест сияет на фоне неба голубого, дрожит от марева. Два деревца рядом, как братцы из сказки, стоят, заколдованные. Только те кленами стали, а эти топольки. Образ над входом. Дверь отперта, и внутри, наверное, никого.

Отец Михаил не пошел сразу в свой храм – отправился вокруг него, зашел на кладбище. Здесь он провожал в последний путь сельчан из своей паствы. Все реже. Все чаще вместо крестов над могилами звезды появляются. За последний год двое стариков, остальные не исповедовались, не отпевались. Он перекрестился и произнес молитву за их нераскаявшиеся души.

Родных могил у него тут не было. Жена похоронена в Калинине. А ведь хотела лежать здесь. Болела – все отказывалась в больницу ехать, хотя врач и настаивал. Когда согласилась, уж поздно было. Стоило ли везти!..

Отец Михаил опять помолился за упокой благоверной и пошел прочь с деревенского кладбища. Задержался у склепа помещика, отстроившего Ворожеевский храм. Грешник был, говорят. Отмолиться хотел, икону пожертвовал чудесную. Дорогу себе к ней и после смерти оставил. Раньше люди верили, многие к светлому образу в беде и болезнях шли. Многим она помогала, Пресвятая Богородица. Протопоп перекрестился и быстрым шагом покинул печальный погост.

Обогнув храм, отец Михаил вошел в него. Гулкое шарканье ступней, такой звук шагов только в пустой церкви бывает, особенный. Потом он молился, стоя на коленях. Сначала перед образом Спасителя, потом перед чудесной иконой Божьей Матери. Долго стоял, не чувствуя больше усталости, о чем молил – для всех тайной останется.

Когда встал с колен, дверь скрипнула. Отец Михаил знал, кто вошел.

– Приехал, отец наш, слава тебе, Господи.

К благословению протоиерея спешили отец Николай и дьякон Антон Посохов. Конечно, они зашли сюда не просто так, оповещены уже о приезде его. В деревне ничего скрыть нельзя. Куда ни пойди, что ни сделай, всем людям известно становится.

Получив благословение, остановились в ожидании. Что он мог сказать им? Все заготовленные ранее слова вылетели из памяти.

– Готовьтесь, братья мои. Ничего поделать нельзя.

Отец Николай смолчал, только потупил взор. Дьяк не выдержал:

– Что ж это делается, отец Михаил? Ведь враг на нас идет. Церковь сделала обращение к людям. Мы все вместе должны быть. И в такой час последние ростки веры глушить? Что ж это делается?

– Значит, тому "надлежит быть", – ответил протопоп.

– А что с храмом станет? Протопоп только плечами пожал, зато

ответил отец Николай:

– Будто не знаешь, Антон. Чего пустое-то спрашиваешь? Все это изымут, – он обвел по кругу широким жестом правой руки, обернувшись на месте. – А в храме склад будет, или клуб, или чего похуже, конюшню здесь сделают, прости меня, Господи.

Отец Николай перекрестился и с тоской оглядел расписанные стены, иконостас.

– Пойдемте, дети мои, – печально произнес протоиерей, – тому "надлежит быть".

Отец Михаил повернулся и медленно побрел к выходу, но через несколько шагов силы снова покинули его. Он пошатнулся, сделал шаг в сторону и тяжело оперся на урну для пожертвований "на общую свечу". Другой рукой схватился за широкую грудь.

– Что с тобой, отец Михаил?! – испуганно крикнул Николай, и оба они с дьяконом поспешили на помощь.

– Ничего, – выпрямился протоиерей, – устал с дороги. Спал мало. Полежать нужно. Пройдет. А за себя не беспокойтесь, и за родных тоже. Архиепископ обещал позаботиться.

Он освободился мягким движением от подхвативших его рук и вышел на улицу, еще раз перекрестившись на пороге.

– Заприте храм.

– Так нечем, отец наш. От председателя приходил Терехин Иван, ключи забрал. Иконы и утварь завтра выносить собираются.

Эту весть берегли от протоиерея до последнего.

– Михал Василич, Николай Федорыч, здравствуйте. Здравствуй, Антон, – привлек их внимание звонкий девичий голос.

Обернувшись на него, отец Михаил увидел Анну Терехину, подходившую в сопровождении невысокого паренька со стороны Ворожеева. В пареньке сквозь застилавший глаза туман он скоро узнал Кольку Михеева.

Анна была секретарем местной комсомольской организации. Всегда улыбалась, улыбалась и сейчас. Бойкая девушка. Колька, тот шествовал за ней в некотором отдалении, шага на два позади, и пылил совсем не так уверенно, как его начальство.

– Здравствуйте, чем обязаны вашим посещением? – осведомился протоиерей.

– Как доехали?

– Спасибо, ничего.

– Что в городе видали? Что слышали? С чем к нам оттуда пожаловали?

– В городе, Аня, я недолго был, считай проездом.

– Все о церкви своей хлопочете.

– Хлопотал.

– И что?

– И ничего, Аня.

– Правильно, кому она нужна! Да еще в такое время. Все силы должны быть борьбе с врагом отданы. Так что видели в Калинине все-таки?

– Ничего утешительного. Бомбят его. Лицо Ани залила красная краска.

– Сволочи! На мирных людей с бомбами! Ничего, как пришли, так и обратно уйдут. В октябре война уж кончится.

Отец Михаил смолчал, и никто ничего не хотел прибавить к сказанному.

– Ну ладно, к делу, – серьезно сказала девушка. – Мы с Колькой церковь запирать пришли. Вы мне предоставьте опись вашего имущества. И чтобы ничего не пропало до завтра. А завтра все вынесем, из района машина придет. Добро церковное людям послужит.

– Ступайте, отец Михаил, – отец Николай взял его под локоть. – Ступайте, мы с дьяком управимся, устали вы.

– Ничего, – сказал протоиерей и, повернувшись, сделал шаг к церкви.

Что-то лопнуло у него в груди, словно солнце вспыхнуло и погасло. Нестерпимой болью пронзило все существо, и стало нечем дышать. Сразу стемнело вокруг, и со стоном он повалился навзничь в июльскую пыль.

Отца Михаила несли на руках отец Николай, дьякон Антон и комсомолец Колька Михеев. Анна у церкви осталась. Положив попа дома у него на широкую кровать, Колька сразу к Анне побежал, дьякон за доктором, а отец Николай у постели остался.

Отец Михаил сначала спокойно лежал, в себя не приходил. Николай ему грудь водой смочил и пару капель сквозь стиснутые зубы внутрь влил. Только он все равно не очнулся до прихода доктора.

Доктор слушал сердце у протоиерея, щупал пульс, потом укол ему сделал в руку. Отец Михаил ровнее задышал, но глаз не открывал и не двигался.

– Сердце у него, инфаркт, – сказал врач. – Сейчас пусть лежит. Трогать нельзя. Я вечером еще зайду и поутру, если доживет. Детям надо весточку послать.

И ушел, оставив у постели больного попа дьякона и отца Николая. Дьякон Антон тут же побежал телеграммы в Калинин и Москву детям протоиерея отбивать. Как ушел, отец Михаил бредить начал. Метался, хватал себя за грудь. Стонал, что-то бормотал иногда, не разберешь только что. Где он был? Что ему виделось?

Потом Колька Михеев вернулся, привел с собой тетку Антонину, прихожанку отца Михаила. Она богомольная была женщина, в церковь каждое воскресенье ходила, ни один праздник церковный не пропускала. Согласилась с больным протоиереем посидеть. А отца Николая Колька с собой увел, составлять опись церковного имущества.

Вечером перед приходом врача отец Михаил в себя пришел, хотел на кровати сесть, Антонина его удержала.

– Кто здесь? – спросил больной.

– Это я, Антонина Михеева, лежи батюшка, будь покоен.

– Антонина? А-а, помню. Слышь, Антонина, это еще не конец.

– Какой конец, батюшка, лежи – поправишься.

– Да не о том я. Граду сему не конец еще, вот я про что. Я это видел, Антонина. Только сначала камня на камне здесь не останется, и "мерзость запустения" тоже будет. Но и это еще не конец. Не допустит того Матерь Божия, защитница земли русской. Надо нам только образ ее спасти, и все возродится, вместе с храмом ее возродится. Слышь, Антонина?

– Слышу, слышу, батюшка, – плакала женщина, – ты уж лежи только, больной ведь.

Опять пришел врач, опять щупал пульс, опять сделал укол. Как и в первый раз, отец Михаил успокоился и, кажется, заснул. К ночи вернулся усталый отец Николай с дьяконом. Отпустили Антонину. Потом и Николай к семье ушел, а дьякон Антон остался. Сидел-сидел, видит, больной спит, и сам рядом прилег на диванчик да скоро заснул.

Отец Михаил очнулся в ночи. Привычно, по-домашнему, тикали ходики, рядом кто-то храпел. Больной приподнялся на локте, боли не было, только тяжелый булыжник лежал за грудиной непосильным грузом. Тошнило.

Стараясь не шуметь, отец Михаил сел и спустил ноги с кровати. Взял в руку свою обувку и босиком подошел к стоявшему у стены шкафчику. Потихоньку в темноте выдвинул один ящик, нащупал там спички, взял их, затем так же тихо вышел из дому. Храпящий не проснулся.

На свежем воздухе больному немного полегчало. Отец Михаил смог даже присесть на ступеньки крыльца и обуться. С трудом, но поднялся. Знобило, однако прежней боли в груди он не чувствовал, вот только булыжник.

Как и утром, протоиерей знал, куда ему надо идти. Этот путь был хожен им многократно за долгие годы жизни в Ворожееве. Легко ориентируясь во тьме, он двигался в сторону храма. Как и утром, он не пошел к его входу. Да теперь это было и бессмысленно. Ключи от храма лежали в правлении, и на дверях появился дополнительный здоровенный амбарный замок. Окна тоже затворены и заперты изнутри, да он бы и так туда не вскарабкался, сил оставалось немного.

Отец Михаил, как и утром, обошел храм со стороны двух топольков. Как и утром, отправился на кладбище. Только теперь он не блуждал по нему, а шел уверенно и целенаправленно к склепу помещика Куделина. Подойдя к куполу усыпальницы, он вытащил из-под сутаны тяжелый ключ на широкой тесьме, вставил его в черную скважину. Со скрипом ключ повернулся в замке, с металлическим скрежетом отворилась тяжелая дверь. Протоиерей еще ни разу не входил в эту дверь, но внутреннее помещение склепа ему было прекрасно знакомо. Он уверенно пересек его и уперся во вторую дверь, ведущую в подземелье. Отворив и эту без всякого ключа, отец Михаил ощупью спустился по узкой каменной лесенке. В самом низу он остановился и стал шарить рукой у подножия последней ступеньки. Поднял оставленную здесь свечу и запалил с помощью спички фитиль. Дрожащий огонек с трудом рассеял непроглядную тьму, высветив часть выложенной кирпичом стены и похожий на арку свод подземелья.

Многократным эхом отдавались шаги протоиерея, когда он шел этим одним ему известным путем в церковь. Он прошел место своего тайника, где хранил уже исписанные тетради дневника. Здесь им и место. Не они были нужны отцу Михаилу.

Он достиг тупика, но вверх вела совершенно вертикальная лестница. По ней он не раз спускался и посещал подземелье и, гораздо реже, – склеп Куделина. Отец Михаил долго стоял перед препятствием, собираясь с духом и силой. Наконец полез вверх. Медленно, ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тому, что творится в его груди. Спешить было нельзя, чтобы не разбудить притаившуюся в булыжнике боль.

Подъем закончился, отец Михаил откинул люк и оказался в храме возле клироса. Прикрывая рукой свет пламени свечи, он приблизился к чудесной иконе, перекрестился, приложился к образу и, шепча молитву, взял икону с ее многолетнего места.

Тяжек был обратный путь протоиерея из храма. Боль вернулась в мгновенье жестокой волной. У него еще хватило сил затворить за собой люк, по лестнице он почти сполз, свеча при этом погасла, и не было больше ни сил, ни времени, чтобы снова зажечь ее. По подземному ходу отец Михаил двигался вдоль стены, опираясь на нее плечом и прижимая к груди обеими руками икону. Самым трудным испытанием оказалась маленькая лесенка перед склепом. Но и ее преодолел священник. Отдышавшись, он вновь пересек склеп, открыл его дверь и, выйдя на улицу, даже нашел силы запереть за собой замок. Но больше уже он ничего не видел. Тьма окутала его со всех сторон, хоть рассвет уже и побеждал ночь. Он шел, еле переставляя ноги, не зная и не видя куда. Наконец он упал и не смог больше подняться.

В это время отца Михаила посетил Ангел.

Так или примерно так, как представляется мне, разворачивалась ворожеевская трагедия в тот жаркий июль сорок первого года. А узнали мы все это очень скоро после завершения наших опасных приключений с погоней и перестрелкой.

Благие намерения моего отца – вывезти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий – были перечеркнуты случившимся. Нечего было и думать еще раз пытаться выбраться этим вечером в Москву, да еще на "УАЗе" без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хорошо еще, что смог позвонить маме и Андрею Николаевичу, сообщил, что задерживаемся.

В Ворожеево мы вернулись уже около одиннадцати вечера. Однако никто там и не думал ложиться спать. За долгие годы покоя и запустения деревня впервые была так взбудоражена. Почти все ее теперешние обитатели собрались у бабы Дуни. Несмотря на позднее время, отправились туда и мы.

Баба Дуня стала царицей бала. Она восседала во главе стола, за которым разместились все. Здесь были: я, Светка, Пал Палыч, мой отец, дядя Егор и даже Володя с Игорем, не успевшие еще покинуть Ворожеево. Старик Максимыч впервые так поздно покинул свое жилище, не опасаясь встретиться с духом Куделина. Лишь беднягу Вовку тетя Катя никуда не отпустила и утолкала в постель, оставшись вместе с сыном.

Мы наголодались после зсех дневных приключений, и хозяйка потчевала нас за столом чаем и всевозможными своими деликатесами.

– Теть Дунь, давай колись, рассказывай, откуда икону взяла, – прожевав блин с вареньем, настаивал Пал Палыч.

– Так я же уже рассказала, – отбивалась старушка.

– То не нам, – возражал ее племянник – Давай теперь нам рассказывай. Без нас сейчас бы и след этой иконы простыл.

– Ох, Пашка, ну что с тобой делать, слушайте. Да и рассказывать-то особенно нечего.

В тот день, когда церковь разоряли в Ворожееве, когда Аня с Николаем иконы из нее выносили, я раным-рано встала.

Пошла скотину свою проведала, да и собиралась на работу идти. Я тогда в коровнике работала. А перед тем надо было мне еще за водой сходить. А колодец-то в деревне, сам знаешь, он и сейчас на том же месте.

– Ну, ну, – кивнул головой Пал Палыч.

– Баранки гну, – откликнулась баба Дуня. – Вышла я из дому, да в сторону Ворожеева-то и пошла. Вижу – в пыли на другой стороне дороги у березок, что вдоль кладбищенской ограды растут, лежит кто-то. Я думала, пьяный валяется, хотела обойти. Потом соображаю, дай гляну кто, может, кто-то из знакомых. Подошла, да и ахнула. Лежит отец Михаил. Лицом вниз и руки под себя подобрал.

Я тогда в церковь-то не ходила, хоть мать у меня была верующей, сам знаешь. Да так я в церковь-то ходить и не научилась. До сих пор мне все там как-то не так кажется. Но и в комсомоле я не была. Меня за то много ругали. Премий не давали. Много было всякого, да что поминать. Только отца своего я им простить не могла. Вот и в комсомоле не была тоже. А отец Михаил, он к нам, когда я еще до замужества с матерью жила, заходил. Заходил, с ней часто беседовал, и я знала, что он добрый. Хороший человек был наш поп, царствие ему небесное. Вот и жалко мне его стало. Да и вообще любого человека жалко. Вижу ведь, случилось что-то, не стал бы он так пьяным валяться. Выпить он, конечно, мог, как и все, но не допьяна. Я сначала сразу самое худшее подумала. Думаю, убили попа. Испугалась, хотела бежать. Потом все-таки подошла, наклонилась и за плечо его тронула. А он вдруг застонал и голову поднял. "Ты, говорит, кто? Ангел?" Я ему: "Отец Михаил, какой я ангел, я Дуня Михеева". Я тогда уж замужем была и фамилию мужа взяла. Но вижу, что поп наш на меня смотрит и не узнает и вообще мало чего понимает. Взгляд у него такой туманный. Он мне опять говорит: "Умираю. Спаси". Я ему: "Сейчас, отец Михаил, кого-нибудь кликну". Алешка-то мой уже на войне был, так хотела в деревню бежать. А он: "Стой! Не надо! Не зови никого!" И вроде бы даже и немного очухался, взгляд у него просветлился. Поднялся на колени и говорит: "Не меня спасать надо, милая, а Ее". И икону мне эту протягивает. "Возьми, говорит, и спрячь. Сохрани, покуда время придет. Чрез нее весь град сей спасется. Только им не отдавай, тогда конец всему будет". Взяла я у него икону из рук, а он так лицом-то опять в пыль и повалился. Я плачу, жалко его, сама не знаю, что делаю. Бегом домой, икону отнесла и в комнатку, где мы с Алешей моим жили, ее положила. Спрятала на кровати под одеяло и бегом обратно. А он все лежит и уж не отзывается. Ну, тут я побежала в деревню, а у закрытой церкви дьякон Антон мечется, отца Михаила разыскивает. Я его к нему прямо и отвела.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю