Текст книги "Том 3. Чёрным по белому"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Медицина

За утренним чаем Ната Корзухина посмотрела внимательно и беспокойно на мужа, провела рукой по его голове и спросила:

– Почему ты такой желтый?

Корзухин удивился.

– Желтый? Почему бы мне быть желтым?

– Я не знаю. Только очень желтый. Мне не нравится твой цвет.

– Хорошо, – пообещал Корзухин. – Постараюсь, чтобы этого больше не было!

Корзухин поднялся и ушел на службу. Через два дня утром жена опять сказала с беспокойством:

– Знаешь – ты опять желтый… Даже какой-то синеватый. А виски коричневые.

Корзухин испугался.

– Что ты говоришь?! О, черт возьми… Вот история…

– Тебе, вероятно, нельзя пить. Обратись к доктору.

– Все доктора мошенники.

– Уж и все! Иногда попадаются и не мошенники. Хочешь, я приглашу своего доктора, у которого я зимой лечилась? Очень хороший. Я напишу ему записку, и он сегодня после обеда заедет.

– Неужели я такой… желтый и синий?

– Ужас! Ужас! Прямо какой-то зеленый.

– Я смотрел нынче в зеркало. Как будто ничего.

– Так… – печально сказала жена. – Значит, жена врет, а зеркало не врет? Зеркало, значит, лучше? Почему же ты, в таком случае, не устроишься так, чтобы оно варило тебе по утрам кофе, заказывало обед, целовало тебя и ездило с тобой в театры…

– Зови доктора.

После обеда приехал доктор.

– Здравствуйте, Наталья Павловна. Я получил вашу записку и сейчас осмотрю вашего мужа.

Осмотр продолжался недолго. Доктор выстукал Корзухина, осмотрел его язык и убежденно сказал:

– Вам нельзя пить! Это для вас смерть.

– Что вы говорите? – побледнел мнительный Корзухин. – Что же я тогда буду делать?

– Что вы обыкновенно пьете?

– Немного водки, шампанское, ликеры…

– Вот водки вам и нельзя. И шампанского вам нельзя и ликеров.

– Стоит ли жить после этого?

– Стоит. Нужно только заниматься больше духовными запросами.

– Займусь, – с искаженным страхом лицом пообещал Корзухин.

* * *

– Ты кашлял во сне. Знаешь ли ты это?

– Нет, я спал.

– Ты кашлял. Я тебя уверяю – ты кашлял, а не спал.

– Почему же я сам этого не заметил?

– Очень просто: потому что ты спал. Тебе, вероятно, вредно куренье… Я уже давно косо посматривала на твои ужасные сигары. Сегодня позовем моего доктора – пусть он осмотрит тебя.

– Странно… Вчера только в департаменте мне говорили: как вы поздоровели!

– Да? Так если тебе говорят в департаменте такие приятные вещи – ты взял бы и поселился там, вместо того, чтобы приходить сюда. Конечно, человек ищет где глубже, а рыба… тоже ищет этого самого… как это говорится; как рыба об лед. Я бьюсь, как рыба об лед, измучилась, беспокоясь о тебе…

– Зови доктора. Зови доктора!

Приехал доктор и опять осмотрел Корзухина… Ната оказалась права. Доктор, даже не досмотрев голого Корзухина, всплеснул руками и сказал:

– Ой-ой! Вам нужно бросить курить… А то выйдет очень неприятная штука.

– Что же вы называете неприятной штукой?

Доктор поднял палец вверх.

– Туда пойдете.

– Вы, вероятно, хотите сказать, – со слабой надеждой в голосе прошептал Корзухин, – что куренье сигар расшатает мой бюджет, и мне придется перебраться этажом выше?

– Я говорю о смерти, – веско сказал доктор.

Корзухин сжал губы в мучительную гримасу, подошел к столу, схватил ящик с сигарами и решительно бросил его в огонь камина.

– Молодцом! – сказал доктор. – Зуб нужно вырывать сразу.

– И зуб? – пролепетал Корзухин. – И зуб… нужно?

– Нет, зуб пока не нужно. Это я так.

* * *

Через неделю доктор опять был у Корзухиных.

– Наталья Павловна телефонировала мне, что вы ночью бредили…

– Ей-Богу не бредил. Чего мне бредить?

– А вот мы посмотрим. Разденьтесь… Те-те-те… Батенька! Да у вас скверная вещь: я бы за ваши нервы ни копейки не дал.

Корзухин и не думал вступать с доктором в какую-нибудь коммерческую сделку, но все же встревожился.

– Что же мне делать? Ради Бога…

– Поздно ложитесь?

– Часа в три, в четыре. Бываю в клубе.

– Он, доктор, в карты играет, – пожаловалась Ната.

– Что вы говорите?! Это самоубийство! Вы хотите сохранить остатки вашего здоровья?

– Хочу!

– Клуб к черту. Карты к дьяволу. Сон – в двенадцать часов ночи. Перед сном обтиранье холодной водой.

– Хорошо… – скорбно сказал Корзухин. – Оботрусь.

* * *

…Доктор долго мял, тискал и выстукивал Корзухина. Он бил Корзухина кулаком по спине и спрашивал:

– Больно?

– Конечно, больно.

– А тут?

– Ой!

– Нервы, нервы и нервы. Нужно их успокоить. Вы музыку любите?

– Не выше оперетки.

– Нет, это не подходит. Вам нужно ходить на что-нибудь серьезное, действительно художественное. Гм… Вот что! На днях начинается серия вагнеровских опер. Достаньте абонемент.

– Как кстати! – воскликнула, всплеснув руками, Ната. – Мои знакомые, как раз, хотят уступить кому-нибудь абонемент. И мы вдвоем будем ходить… Вагнер – такая прелесть!

– Осмотрите меня внимательно, – заискивающе попросил Корзухин. – Может быть, найдете что-нибудь полегче, чем можно было бы заменить Вагнера. Обыкновенную оперу, что ли… Или цирк…

– Доктор ударил Корзухина кулаком под ложечку и спросил:

– Больно?

– Еще как!

– Ну, вот видите – лучше Вагнера не придумаешь… Чудак человек… Говорит – цирк. Это все равно, что больному ревматизмом давать пилюли от кашля. Медицина, батенька, такая вещь, что гм… гм!

Доктор сделался домашним врачом Корзухина. Однажды он осмотрел его, ощупал и сказал со вздохом:

– На этот раз – дело серьезное.

– Говорите – не мучайте меня – что такое? – скривился Корзухин.

– Мотор!

– Неужели есть такая болезнь? Вероятно, психо-мотор?

– Нет, просто мотор. Вам нельзя пользоваться извозчиком – никаких сотрясений! Слышите? Грудо-брюшная преграда не в порядке. Нужен мотор!

– Послушайте! – сказал Корзухин. – Вы доктор? Так. Вы осматриваете пациента?.. Так, прекрасно. Он, предположим, болен. Хорошо. Вы садитесь и пишите ему рецепт. Существует правило, по которому с рецептом ходят в аптеку. Но я никогда не слышал, чтобы с рецептом бежали в автомобильный гараж!!

– Вы забываете о физическом методе лечения, – сухо сказал доктор.

– Это что за музыка?

– Механотерапия.

– Странно… – обиженно улыбнулся Корзухин. – У меня, может быть, и всей-то грудо-брюшной преграды на дешевенький велосипед наберется, а вы – целый автомобиль прописываете.

Доктор нахмурился.

– Я не гомеопат. Не нравится – можете обратиться к гомеопату. Он вам может даже швейную машину прописать. Пожалуйста!

И ушел, гулко хлопнув дверью в передней.

– Можно подержанный, – робко сказала жена.

* * *

Это было однажды осенью…

Корзухин лег после обеда спать, но ему не спалось: грезились разные болезни, эпидемии и несчастья. Он встал, оделся и, печальный, расстроенный, побрел к жене.

В дверях ее комнаты, перед портьерой, приостановился, услышав голоса. Прищурился… Потом опустился на стул у окна и стал слушать. Разговаривали двое:

– Вы должны, доктор, это сделать!

– Ни за что! Вы сами не знаете, чего просите… Нужно же знать меру.

– Я и знаю меру. Но мне необходимо иметь зеленую гостиную! Слышите? Вы должны это устроить. Наша старая красная опротивела мне до тошноты.

– Вы говорите вздор. Как я это сделаю?!

– Ваше дело. На то вы доктор.

– Это скорей дело обойщика.

– Придумайте что-нибудь! Скажите, что красный цвет ему вреден, а что зеленый там что-нибудь такое… увеличивает кровообращение, что ли. Или расширяет сосуды.

– Вздор! Зачем ему расширение сосудов?

– Скажите просто, что ему вредна красная гостиная.

– Да он ведь там никогда и не бывает.

– А вы найдите такую болезнь, чтобы ему нужно было сидеть в гостиной, намекните на кубический объем воздуха, а потом скажите, что такой красный цвет в гостиной ему вреден.

– Наталья Павловна… Это черт знает что! Он уже на автомобиле чуть не поймал меня. Если он догадается – подумайте, что будет… Я понимаю мои первые опыты – они хоть что-нибудь имели под собою… Хоть какую-нибудь почву… Конечно, куренье вредно, напитки вредны, картежная игра вредна… Но Вагнер-это безобразие, автомобиль – это наглость. У вас нет ни такта, ни логики.

– Ну, хорошо. Устройте мне последнее – красную гостиную – и ладно. Больше ни о чем не попрошу.

– Даете слово?

– Даю! Честное слово!!

– Ну, в последний раз. Господи благослови.

* * *

Доктор и Ната отправились в спальню на поиски Корзухина, но Корзухина там не нашли.

Отыскали его в красной гостиной. Он сидел на красном диване, тянул из горлышка бутылки коньяк и курил чудовищную сигару.

– А, доктор! – сказал он, подмигнув. – Здравствуйте! Не находите ли вы, что красный цвет гостиной мебели дурно влияет на меня? Кубический объем, как говорится, не тот. Хе-хе… Продается хороший автомобиль, дети мои! Срочно нужны деньги за выездом в клуб, и если я, черт побери, не заложу сегодня хорошего банчишки – потащите меня опять на Вагнера. Ха-ха! Дорогой врач! Ломаются нынче все преграды, в том числе и ваша грудо-брюшная, если вы не покинете немедленно одр тяжело больного Корзухина. Неужели мы никогда с вами, доктор, не увидимся? Ну, что ж делать… Я с этим совершенно примирился. Пошел вон!

Мотыльки на свечке

Опыт руководства для начинающих миллионеров

…Когда разговор перешел на театральные дела, Новакович, который всюду и везде хотел быть первым, хотел быть самым неожиданным, самым ошеломляющим, – этот Новакович заявил:

– Что там ваши театральные дела!.. Что там ваши крахи!.. Вот я был свидетелем одного театрального дела и одного театрального краха… Дело продолжалось всего месяц и стоило три миллиона рублей!!! Вы все знаете, что я не люблю лгать, не люблю преувеличивать…

– Я не знаю… – заявил какой-то добросовестный слушатель.

– Пора бы знать, – сухо осадил его Новакович. – Знание облагораживает, а незнание приближает к животному…

– Где это было? – спросил другой слушатель.

– Это? Это было в городе Тиктакполе – если хотите, можете найти его на карте. Он там, наверное, есть.

– Ну не тяните, рассказывайте.

– То-то вот… «Рассказывайте»! Вам бы только все рассказывать да рассказывать.

Очень развязный человек был Новакович.

Рассказ Новаковича об актрисе Зеленой

В уже известном вам городе Тиктакполе была молодая барышня по имени Зеленая.

Ничем она особенным не отличалась, и Тиктакполь не обращал на нее никакого внимания.

Однажды она получила из Сан-Франциско телеграмму: «Ваш родственник скончался, оставил вам по завещанию свыше трех миллионов рублей».

С этого началось.

Когда я ее впервые поздравил с богатством и спросил, что же она теперь будет делать, эта Зеленая мне ответила:

– Буду актрисой!

– Как актрисой? Почему актрисой? Откуда актрисой?!

– Так. Хочу быть актрисой. Всю жизнь мечтала об этом.

– Почему же вы раньше этого не сделали? Ведь для актерства деньги не нужны.

– Вы думаете? Я пробовала несколько раз поступить на сцену, но меня не брали.

– Почему?

– Интриги.

– Какие интриги? С чьей стороны? Ведь вас же еще никто не знал, чтобы интриговать против вас!! Кто интриговал?!

– Не знаю кто, но интриговали. Иначе почему бы меня не приняли на сцену? Не правда ли?

У нее было такое простодушное выражение лица, что я ничего не возразил. Промолчал…

– Слушайте, – сказала она мне. – Вы – один из самых порядочных и опытных людей… Устройте мне театр. Денег, сколько понадобится, я дам.

Я никогда ни в чем не могу отказать женщине. Такова моя жизнь.

– Хорошо, – согласился я.

– Театр мы построим новый, потому что существующие меня не удовлетворяют. Для моего таланта нужна оправа.

По-моему, для ее таланта нужна была единственная оправа – вымазать ее дегтем, обвалять в перьях и выгнать из города.

У нас в России не все свободы отняты у народа. Осталась еще одна свобода – произношения.

Поэтому Зеленая, не отвечая ни перед Богом, ни перед людьми, свободно произносила:

– Корокора.

– Какая корокора? – спрашивали мы у нее.

– Корокора. Которые звонят на корокорне.

Человеку, который, пронюхав о ее богатстве, хотел предложить ей руку и сердце, она ответила:

– Я не могу вас порюбить.

– И не надо, – обрадовался он. – За что меня рубить? Со мной ласково нужно…

– Не то. Я хочу быть актрисой!

Так как в последней фразе не было ни одного «л», жених сразу понял ее и отплыл в другую гавань.

Когда мы выстроили театр, я пригласил режиссера и стал набирать труппу.

Режиссер сказал, что он хочет получить такое жалованье:

– 4000 в месяц.

– Опомнитесь! – завопил я. – Почему?

– За позор, милый. Ведь я эту Зеленую знаю – она несколько раз приходила к нам в театр. Если уж мне теперь позориться, так знать за что!..

То же самое заявили и первые персонажи.

– Ну что ж, – говорили они, – по семи тысяч в месяц дадите – пойдем. Годик помучаемся, пострадаем, зато потом вздохнем свободно: уедем отсюда, купим на эти проклятые деньги где-нибудь в глуши домик и будем себе доживать век под чужой фамилией. Чтобы не так стыдно было…

А простак десять тысяч взял.

– Не забывайте, – говорит, – что я с самим Росси играл, с Поссартом! Каково мне теперь?!

Дали.

За пьесой обратились к известному, модному автору, произведения которого вызывали всеобщий заслуженный восторг.

– Не дам, – сказал он, узнав, в чем дело.

– Мы хорошо заплатим… Десять тысяч за право постановки…

– Не могу… мое имя, мое авторское самолюбие…

– Пятнадцать тысяч!!

– Право, не могу, мое имя, мое авторское самолю…

– Двадцать!!

– Но мое имя, мое само…

– Сорок тысяч!..

– Но… само…

– Пятьдесят!..

– Само… собой разумеется, что я пьесу дам. Я уверен, что оригинальная трактовка госпожой Зеленой моей пьесы придаст ей своеобразный колорит.

– Верно, – сказал я. – Колорит. Придаст. Зеленый колорит. Получайте чек.

Знаменитый художник-декоратор принял меня на площадке лестницы.

– А меня дома нет, – с сожалением сообщил он.

– Десять тысяч, – сказал я.

– Десять? Зайдите в переднюю.

– Собственно даже не десять, а двадцать, – поправился я.

– Что ж мы тут стоим… Пожалуйте в гостиную. Вы, кажется, сказали – тридцать тысяч? Простите, но я лишен возможности.

– Я сказал – сорок тысяч!

– Тогда я не лишен возможности. Пойдемте в мою святая святых – в мастерскую. Посмотрите кое-что новенькое…

Задолго до спектакля во всех тиктакпольских газетах были заняты первые страницы объявлениями о нашем театре. На первый спектакль билеты были проданы все, на второй спектакль двадцать два билета, а на третий – один.

Спектакль состоялся.

Только теперь я понял, как умно поступила Зеленая, выстроив новый театр. Потому что в старом театре стены и потолок не выдержали бы той бури, того свирепого урагана негодования, свиста и рева разъяренной публики.

Три дня после премьеры газеты трепали нас, как компания меделянских щенков треплет дохлую крысу…

На второй день было 22 человека, на третий – один.

Отчасти это было хорошо, потому что и шуму было меньше.

А на третий день единственный зритель, который сидел во втором ряду, вышел среди действия в проход между стульями, стал на колени и заплакал:

– Позвольте мне уйти домой, – сказал он, простирая к капельдинерам руки. – Ей-богу, я приду завтра, досмотрю.

Его отпустили на честное слово. Очевидно, это был отъявленный негодяй, потому что слова своего он не сдержал.

Спектакль приостановили.

Зеленая пригласила меня в свою блистающую роскошью уборную и, сверкая глазами, спросила:

– Ну, что? Теперь вы убедились?

– Что такое?

– Интриги.

– Гм!.. Да.

– Во-первых, интриги, а во-вторых, вы не умеете привлечь публику. Реклама плохая.

– Реклама хорошая, – угрюмо возразил я.

– Реклама плохая. Почему же тогда публика не ходит? Почему? Если бы была реклама хорошая, публика бы ходила… Послушайте! Ведь я же денег не жалею. Делайте что хотите, но чтобы публика была…

– Слушаю-с.

На другой день я сдал во все тиктакпольские газеты объявление:

«Ищут приличных молодых людей и дам для вечерних занятий. Работа требует известного напряжения, терпения, но условия оплаты блестящие. За время от 8 часов вечера до 12 часов ночи каждое поступившее к нам на службу лицо получит пять рублей».

На другой день сбор был почти полный.

Но публика была неопытная. По своей добросовестности все хлопали без разбора и в смешных местах пьесы утирали глаза платками.

Я пригласил тогда режиссера для всей этой неорганизованной банды и нанял студию для обучения «зрительскому» искусству.

Некоторые сделали блестящие успехи и выдвинулись на первые места. Им жалованья прибавили.

Но костюмерная часть страдала – пришлось устроить мастерскую дамского и мужского платья. Теперь театр выглядел нарядно, красиво, всегда был переполнен и жизнь наша потекла спокойно и приятно, если не считать двух больших забастовок зрителей с предъявлением ими требований: вежливого обращения со стороны капельдинеров, отмены биноклей и перемены пьесы на другую, новую. Тяжелые условия труда были до известной степени смягчены, и зрители успокоились.

Но однажды Зеленая пригласила меня к себе в уборную и спросила с неудовольствием:

– Кажется, и сборы теперь хорошие, и успех налицо, почему же газеты о нас молчат?

– Я не знаю почему, – осторожно заметил я.

– Вы не знаете?! Да! Недаром говорят, что театральный и газетный мир – это зловонное гнездо интриг. Послушайте, Новакович… Нам нужна газета!

– Но…

– Нам нужна газета и, кроме того, еще журнал. Будем выпускать в красках, помещать все постановки, костюмы. Ступайте, устраивайте.

Пошел я. Устроил.

Первые номера, когда «вышли в свет», то тут же и легли камнем, как полусырой блин в желудке катарального.

Зеленая позвала меня в свою роскошную уборную и спросила:

– Что же это я нигде и ни у кого не вижу нашей газеты? Почему ее не читают? Ведь ко мне в театральном отделе отнеслись очень мило. Единственная добросовестная газета, и она никому не известна.

– Слушаю-с, – сказал я и, поцеловав у нее ручку, ушел.

Но когда я пришел домой и высчитал, что организация газетных читателей будет стоить около двухсот тысяч рублей (наши зрители категорически отказались взять на себя еще одну тяжелую работу), тогда я понял, что кампания проиграна… На текущем счету у нас оставалось около 50 тысяч рублей, а зрителям за последние полмесяца еще не было заплачено. Да давильщики, обязанность которых была устраивать давку около кассы, только вчера потребовали улучшения своего положения, устройства эмеритурной кассы и пенсионного фонда.

А сзади стояла еще целая голодная, жаждущая армия: гастролеры-истерички для истеричных мест в пьесе, встречальщики у актерского подъезда, «рикши», выпрягавшие лошадей и доставлявшие Зеленую домой после спектакля…

Я пришел к Зеленой, сложил на груди руки и сказал:

– Кончено.

– Что?!

– Денег больше нет.

Через минуту я уже бежал по городу, изрыгая проклятия и хватая сам себя за голову…

– Почему? – спросил Новаковича один из слушателей.

– Почему? – прищурился он. – Потому что она мне ответила: «– Пусть нет денег, но зато есть успех! Мои полные сборы меня поддержат!!»

– Бедная Зеленая! – вздохнул кто-то.

– Да, – подтвердил другой задумчиво. – Бедная… А ведь была богатая…

Дьявольские козни

I

Саксаулова удивило: с молодым человеком Чипулиным он был очень мало знаком, и тем не менее Чипулин, встретив мужа и жену Саксауловых на вокзале, закричал от радости, завертелся и, поцеловав дважды ручку госпожи Саксауловой, признался, что никогда ему не выпадала на долю более приятная встреча.

– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал Саксаулов.

– Вот-то смешно! Приехал на вокзал и вдруг встречаю – кого же? Вас. Прямо кому-нибудь расскажи – не поверит… Изволите куда-нибудь ехать?

– Да, я еду… а она провожает.

– Едете, вероятно, для приятного удовольствия?

– Какое! Тетка сильно заболела… в Рязани. Так вот, надо проведать.

Чипулин побледнел и хватился рукой за сердце.

– Что вы го-во-ри-те! Заболела?! Да чем же, господи! Вотто несчастье!

– Да она старуха. Чего ж ей и не поболеть?..

– Ах, уж эти болезни… Ну, ничего. Мужайтесь! Может быть, все обойдется.

Тем не менее сам Чипулин долго не мог успокоиться. Он качал головой, соболезнующе почмокивал губами и весь вид его являл собою тревогу и скорбь о рязанской тетке Саксаулова.

– Вы взяли билет? Позвольте, я возьму. Чего вам самим-то хлопотать.

– Да билет есть. Пойдем на перрон. Семь минут до отхода.

Хорошенькая, черноглазая Саксаулова, опустив голову, в задумчивости пошла за мужем. Чипулин, идя рядом с ней, спросил:

– Вот-то, я думаю, вам тоже тяжело расставаться с Петром Сергеичем… Такая, право, неприятность.

– Ну он ведь через два-три дня вернется.

– Оно-то, конечно, три дня, а все-таки признайтесь: ведь даже на три дня тяжело расставаться, а? Да, тяжело… Я понимаю вас. Ей-богу. Но как смешно: приехал и вдруг встречаю вас. Вы разрешите мне потом проводить вас домой?

– Нет, помилуйте. Зачем же вас затруднять. Я сама…

– О, что вы! Теперь время вечернее… Я никогда не допущу! Не правда ли, Петр Сергеич?

– Отчего же… Я вам буду очень благодарен, если вы ее довезете.

– Милый! Но мне прямо-таки неудобно пользоваться временем мосье Чипулина…

Чипулин страдальчески прижал руки к груди и простонал:

– О, ради бога! Ну, ради бога, не думайте обо мне. Это – обязанность каждого порядочного знакомого проводить домой знакомую.

Прозвонил второй звонок.

Саксаулов поцеловал жену, пожал руку Чипулину, но Чипулин обнял его и поцеловал.

– От всего сердца, – торжественно сказал он, – от всего сердца желаю, чтобы ваша добрая тетушка очутилась в приличном здоровье и благополучии. Ура!

– Спасибо, спасибо! Прощайте.

Чипулин побежал за тронувшимся поездом. Он махал платком, советовал не открывать окон в вагоне, настаивал на благополучном возвращении, а когда поезд удрал от него – вернулся к Саксауловой.

Лицо его носило признаки тихой меланхолической грусти, которая, как заходящее солнце на верхушках деревьев, гаснет не сразу, а постепенно, передвигаясь от горькой складки у рта к затуманенным глазам, и умирает наконец на поморщенном челе.

– Как всегда ужасно расставанье и как радостна встреча. Не правда ли? Мой совет таков: думайте о том, что три дня не вечность, – и вам будет легче.

– Да, да, – сказала, кивая головой, Саксаулова. – Ну, прощайте.

– Ни-ни! Ни-ни-ни! Я должен проводить вас.

– Да зачем же? Я возьму извозчика и поеду одна.

– Ольга Захаровна! Но ведь нам по дороге… И подумайте, что скажут, когда узнают, что я, как какая-нибудь свинья, бросил даму на вокзале, а сам удрал. Ведь это простой долг вежливости. Я знаю, вы из деликатности отказываетесь.

– Вовсе нет! Я поеду одна. Мне еще нужно дать телеграмму.

– О боже! Да ведь здесь же есть телеграф! Пойдемте! Я провожу вас. Вы напишете телеграмму, а я подам ее. Честное слово, я не буду в нее заглядывать.

Сжав губы, Саксаулова последовала за Чипулиным, подошла к конторке и, потоптавшись немного, написала:

«Москва. Пречистенка. Гарданову для Лидочки. Ну, как поживаешь? У нас все время дожди. Оля».

Чипулин взял телеграмму и понес ее на отлете, подчеркивая этим, что он не позволит себе даже случайно заглянуть в нее.

– Сдал! Теперь вы баиньки? Я довезу вас до самого дома.

Саксаулова посмотрела на него с невыразимым страданием и мукой.

– Чипулин! Я должна одна поехать домой.

– Ольга Захаровна! К чему эти деликатности? Ради бога, не стесняйтесь.

Саксаулова беспомощно посмотрела на потолок, постучала концом зонтика об пол и вдруг сказала:

– Знайте же, надоедливый человек, что меня здесь ожидает Волк-Демьянский и мы поедем не домой, а в ресторан. Довольно с вас?

– Иван Эрастыч? – обрадовался Чипулин. – О боже ж мой! Да чего вы раньше не сказали? Я вам сейчас найду его. Где он?

– Он ожидает около багажного отделения.

– Вот-то смешно! Да почему же он не провожал вместе с нами уважаемого Петра Сергеича?

– Потому что было неудобно.

– О боже! Иван Эрастыч такой прекрасный человек.

– Еще бы, – злобно сказала Саксаулова. – Он мой любовник, знаете ли вы это, – и муж кое-что подозревает. Вот почему Эраст не провожал его! Понимаете вы, москит вы надоедливый?!

– Вот что-о, – протянул Чипулин, и лицо его озарилось предоброй лукавой улыбкой. – Вот это здорово!

– Только если вы скажете хоть одно слово мужу или комунибудь – Эраст выстрелит в вас.

– Я?!! Скажу?!! Лучше же мне сейчас откусить свой язык. Нет-с! Чипулины не говорят. Не беспокойтесь! Я все это вам устрою.

– Что все? – обеспокоилась Саксаулова.

– Все, все.

Кое-что Чипулин действительно устроил: он побежал в багажное отделение, отыскал там изумленного его появлением Эраста, привел его к Саксауловой, а потом проводил их до извозчика, усадил и, придерживаясь за крыло экипажа, сказал, элегически любуясь на небо:

– Не правда ли, как хорошо любить? Приятнейшее занятие в сердечном смысле. А? Мужайтесь!

– Пошел! – закричал Эраст извозчику.

Извозчик дернул, и умиленный Чипулин чуть не упал, так как крыло экипажа выскользнуло из-под его руки.

Забыв согнать с лица испуганное выражение, долго следил за экипажем Чипулин, и уста его шептали: «О ты, могущественнейшее чувство!»

Потом спохватился Чипулин и, поспешно заменив испуганное выражение лица другим, задумчивым, пошел домой.

II

На другое утро Саксаулова получила городскую телеграмму:

«Будьте покойны. Все устрою. Телеграфируйте мне час и день приезда мужа. Феодосий Чипулин».

На это Саксаулова ответила:

«Что там такое вы устраиваете? Ничего не надо. Молчите и больше ничего».

Вечером пришла вторая телеграмма от Чипулина:

«Нужно устранить подозрения. Надеюсь успеть к приезду. Мужайтесь!»

Саксаулова написала телеграмму:

«Вы просто дурак».

Но телеграф отказался передать эту телеграмму, на том-де основании, что ругательные слова запрещено передавать по телеграфу.

На третий день явился Саксаулов.

Жена приехала встречать его за пять минут до прихода поезда, а запыхавшийся Чипулин показался тогда, когда поезд уже подошел.

Поздоровавшись с Саксауловым, Чипулин зашел за его спину и сделал ряд знаков, которые должны были вполне успокоить Саксаулову, что все, дескать, обстоит как следует.

– Ну, что у вас тут новенького? – спросил Саксаулов.

– Ради бога! – вскричал, прижимая руки к сердцу Чипулин. – Прежде всего – как тетушка?

– Здорова. Спасибо. Выздоровела.

– О боже! Воображаю, в каком вы восторге!

Саксаулов посмотрел внимательно на Чипулина и пожал плечами.

– Что ты поделывала без меня? – спросил он жену.

Чипулин сделал озабоченное лицо, полез в жилетный карман и вынул оттуда какие-то билеты.

– Вот-с. Это мы с Ольгой Захаровной были в театре. Видите? Даже контрольные купоны оторваны. Пресмешная пьеса. Хи-хи-хи. Это мы были позавчера. А в день вашего отъезда я, значит, отвез Ольгу Захаровну домой и, посидев немного, уехал, так как у нее заболела голова, и она легла спать.

– Ну, едем домой, – нетерпеливо сказала Саксаулова. – Прощайте, Чипулин.

Муж стал расплачиваться с носильщиком, а Чипулин наклонился к Саксауловой и таинственно подмигнул.

– И дома у вас все устроено. Дворнику дал десять, двум горничным и швейцару по пяти. Все дали слово молчать.

– Что б вы пропали! – сказала Саксаулова.

– Что? – переспросил вернувшийся муж.

– Я говорю – куда ты запропал? Поедем. У меня голова болит.

– Да? И вчера болела?

– Да, да! – сказал Чипулин. – Вчера Ольга Захаровна совсем из дому не выходила. Была больна… Как же-с. Вот докторское свидетельство.

Действительно, он порылся в боковом кармане и вынул какое-то свидетельство.

Саксаулов широко открыл глаза.

– Да к чему же свидетельство? Ничего не понимаю.

– Больна Ольга Захаровна – очень просто. Значит, никуда и не выходила, сидела дома. Вот и свидетельство – видите ее имя и число месяца. Я вам сейчас позову извозчика. Кстати, знаете, удивительно пресмешная вещь… Вы знаете Эраста ВолкДемьянского?

– Я думаю, – сказал муж, усмехнувшись углом рта.

– Так такое совпадение, можете представить: захожу вчера к нему – три дня как болен. Лежит – жар у него, из дому не выходит. Такая странность.

Саксаулов опустил голову. Потом спросил:

– Может, вы и на его болезнь имеете докторское свидетельство? Ха-ха-ха!

Смех его был странный.

– Умоляю тебя, едем! – вскричала Саксаулова. – Мне очень нехорошо!!

– Верю, – покачал головой Саксаулов. – Тебе очень нехорошо… Прощайте, Чипулин.

– До свиданья. Но не смешно ли: три дня лежит ВолкДемьянский в жару, в бреду и все время твердит имя какой-то Альфонсины.

Чипулин уперся руками в бока и раскатился самодовольным смехом ловкого хитреца.