Текст книги "Москва-матушка"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Дед Славко стоял в стороне и чуял: вслух никто осудить разбойников не посмел, однако многие награбленных подарков не принимали, не польстились на шелк, запятнанный кровью, не взяли пряностей, от которых пахло смертью.

–      Где наш гусляр, где дед Славко?—закричали у костра.– Подойди, дед, к нам, одарим мы тебя шелком-бархатом, поднесем чашу вина заморского, а ты спой нам песню.

Дед Славко подошел к костру и сказал негромко:

–      Песню, дети мои, я вам спою. Принеси, Андрейка, гусельцы. А вино, простите, не приму. И без него с моей слепотой ходить по земле трудно. Тканей шелковых не возьму тож. Мне ли, простому человеку, носить одежду шелкову. Это вам, знатным разбойничкам она по плечу.

Бражники переглянулись между собой, но возразить старцу не посмели.

Славко принял от Андрейки гусли, сел на корни дуба, вскинул голову, неторопливо перебрал струны. Затихла ватага. Все громче и громче рокотали струны, какую-то до боли знакомую, заунывную мелодию выводили они. Где слыхали, где певали ее? Смолкли, на миг гусли, и дед Славко запел:

По горам, горам по высоким.

По раздольицам по широким Тут огни горят негасимые,

Злы татарове тут полон делят.

Доставалася теща зятю в плен,

Он отвез ее к молодой жене:

«Ты заставь ее тонкий кужель прясть,

Да цыплят пасти, да дитя качать».

«Ты баю, баю, мое дитятко,

Ты по батюшке татарчонок злой,

А по матушке ты внучонок мой,

Ведь твоя-то мать мне родная дочь.

Семи лет она во полон взята,

На правой руке нет мизинчика».

Как услышала тут татарочка.

Она кинулась к своей матушке:

«Ах, родимая моя матушка,

Выбирай себе коня лучшего,

Мы бежим с тобой на святую Русь,

На святую Русь, нашу родину!»

Лилась над поляной песня, все ниже и ниже опускали головы ватажники. Вспомнилось кошмарное время неволи и эта песня, которую часто певали они. А вот теперь свободу обрели и... разбоем занялись.

–      Пошто завел эту песню, старик? – с надрывом в голосе крикнул вскочивший бородач. – Раны старые бередить?!—Бородач рывком распахнул широкий ворот рубахи. – Вот она где, твоя песня! Нет, не изварначились мы, нет! Только вот как далее быть – не знаем. – Бородач опустил голову, призадумался на миг, а потом с безнадежной злостью вымолвил: – Все вы хороши! Один из цепей сброи наковал, а для чо, сам ладно не ведает. Другой песнями возмущает душу, а посоветовать, как дальше, не хочет...

Дед Славко положил ладони на струны, как бы закрывая их, и тихо заговорил. Ватажники подвинулись ближе.

–      Давненько живу я с вами. Певал вам песни и былины всякие: и про Муромца Илью, про Микулу Селяниновича да про новгородского гостя Садко. Слагает эти песни народ, и не умрут в памяти народа имена этих людей во веки веков. Почему сие? Да потому, что деяниями своими заслужили они любовь народную. Мне немного осталось жить, но до своей смертушки хотел бы я послушать в народе былину – песню о Соколе да о его славных ватажниках. Найти бы эту песню да унести ее на Русь милую, а там и умереть не жалко.

Молодой широкоплечий парень в сером армяке подошел к деду, дотронулся до его сухого плеча и спросил:

–      Неужто и о нашей ватаге былина может быть, неужто слава о нас может разнестись по земле?

–      Слава славе рознь, сынок. Истинная слава – это любовь народа. Многие жили в веках и думали, что они прославились. Но люди давно забыли о них, потому что слава их мнимая.

Собрали вы здесь силу, вам за правду надо стоять, а не караваны щупать. Добрую славу заслужили ваши дела, и оттого растет ватага день ото дня. Идут к нам люди с надеждой в душе, бегут от жестокости, неволи и горя. Не омрачайте их надежду, и тогда среди вас вечно будет мир и дружба...

Потухли костры у Черного камня, но искры, зароненные гусляром в сердца ватажников, теплились всю ночь.

На следующий день вернулся атаман и привез неутешительную

весть. Такую огромную ораву людей тайно к Дону не провести, для переправы на ту сторону моря по Корчевскому рукаву нужно много судов. А где их взять? Сколько ни ломал голову атаман, ничего придумать пока не мог.

* * *

В ватагу Ионаша попал легко.

Слух о свободных людях разнесся с гор по селениям, и опытному человеку, знающему эти места, найти Сокола было не гак уж трудно. Если человек приходил к Черному камню и просился в ватагу, ему не отказывали. Да и как откажешь, если хотел он свободы? Выводили ночью при свете костра на круг и спрашивали, согласен ли он признавать законы ватаги.

Вывели на круг и Ионашу.

–      Что привело тебя к нам, скажи-ка?

На этот вопрос почти все отвечали: гнет, несправедливость господ, притеснения или страх перед наказанием. Ионаша сказал:

–      Любопытство привело меня сюда. Землю эту всю исходил. Жил среди татар, на Руси бывал гоже, фрягам служил, у армянина опять же работал поваром в харчевне, а сам я из греков. Народу повидал всякого и везде узнавал – для чего живут люди? У татар очна забота – цепи ковать да ясырь на них сажать; фряги крепости строят, чтобы богатство было где хранить, да и в других местах волками друг на друга смотрят. А вы цепи разбили. Вот и взяла меня охота поглядеть на вас... Если жить к себе не пустите, погляжу и уйду.

–      Ишь ты! – Ивашка оглядел ладно скроенного грека с ног до головы. – Выходит, удивили мы тебя. Любо тебе стало, что цепи пожгли. Разве ты носил их?

–      Нет, бог миловал.

–      А ежели цепи мы на мечи перековали? Придется какой ни на есть мечишко и тебе дать. Возьмешь?

–      Возьму. Но сперва спрошу – зачем даете?

–      Ну хоть бы хозяина прикончить, от которого убег.

–      Хозяина? Да он сам не сегодня-завтра подохнет. Такой хилый старик. Вот в Кафе я фряга одного знал – на него бы я с мечом пошел.

–      Выходит, ты не только на нас посмотреть пришел, а на фряга зуб точишь. Соврал сперва.

–      Не соврал. Не приучен. Обидно, что не веришь. Ведь я бы мог наговорить чего угодно – все равно никто не знает меня. Но к таким, как вы, только с правдой можно прийти. Примите, пожалуйста.

–      Законы ватаги сполнять согласен? Атамана слушаться?

–      Буду делать все, что скажут.

–      Примем к себе аль нет?

–      Пусть живет.

В СТАРОЙ КОРЧМЕ

Все дела в Кафе закончены, наступила пора уезжать.

Деметрио выехал из города, когда смотритель времени на башне Кристо ударил по колоколу девятый раз. Серый быстроногий конь, хорошо отдохнувший, нес своего седока легко и быстро. Вороной, как и раньше, бежит в поводу запасным. Сейчас спешить не надо, и Демо направил свой путь по ездовой дороге через Солхат. Миновав поворот на горную дорогу, он тронул поводья и пустил коня шагом.

Мерно покачиваясь в седле, всадник задремал. В минувшую ночь ему не удалось поспать ни одной минуты. Вечеринка в доме Кончеты была веселой и шумной, гости разошлись по домам, когда солнце уже взошло над городом. Поездка в Кафу прошла для Демо с пользой и весьма приятно. Кончета была с ним нежна как никогда, а поручение отца он выполнил блестяще. Антониото ди Кабела обещал семье Гуаско всяческую поддержку, а на вечеринке сказал, что будет рад видеть Деметрио в числе своих помощников. О, если Демо попадет в Кафу, он сумеет выдвинуться, и тогда...

Демо вспомнил вечер, проведенный во дворце консула. Приняли его здесь с великим почетом. Шутка ли – он спас честь жены консула. Джулия заверила Демо, что она теперь неоплатная должница славного ди Гуаско и он может рассчитывать на ее помощь в любое время. О, это немало значит. Правда, дружба эта не дешево обошлась Демо, но он уверен, что отец похвалит его и без возражений оплатит вексель, данный Хозе Кокосу. Андреоло, конечно, будет ворчать, как всегда, но ему недолго осталось хозяйничать. Только бы попасть в курию, Демегрио покажет, у кого в руках сила.

Около полудня Демо подъехал к корчме Геворока. Слуга принял у него коня и повел на конюшню. Демо пошел за ним.

У входа в корчму Демо встретила пожилая гречанка и довольно чисто по-итальянски спросила:

–      Синьор желает подкрепиться и отдохнуть, не правда ли?

–             Да,– ответил Демо. – Принеси мне горячий обед и хорошего вина. Потом я посплю у вас часок-другой, если найдется постель.

–      Хорошо, я скажу об этом хозяйке.

Войдя в большую комнату, Демо увидел несколько человек. Все они сидели за столом. По скромной пище которую они ели, и

по мутному вину в их бокалах, а еще более по одежде, он понял, что это простые, случайные путники. Они сразу потеснились, освободили место богатому синьору за длинным, единственным столом, и Демо сел на скамью, не снимая плаща и шляпы.

Через минуту к нему подбежала служанка и тихо произнесла:

–  Хозяйка сказала, что такому знатному синьору не пристало обедать вместе с бедняками. Она просит зайти в ее горницу, где синьора ждет достойный прием.

...Проснулся Демо в полутемной спаленке хозяйки. Сон был долгим и сладким, вероятно, Демо спал бы еще, если бы его не разбудили громкие голоса в соседней комнате. Услышав в голосе Торы тревогу, он спешно оделся и не успел застегнуть пуговицы рубашки, как в спаленку проскользнула служанка.

–      Ради бога, синьор, скорее одевайтесь,—зашептала она.– Приехали татары и с ними больная женщина. Ее велят положить в эту постель. Идемте, я вас проведу в спальную покойного хозяина.

Открыв боковую дверь, служанка потянула Демо за руку. Оставив его в совершенной темноте, она неслышно вышла, и уже через минуту в спаленке Торы раздались грубые мужские голоса. Прошло полчаса, и, наконец, в комнату, где находился Демо, снова неслышно вошла гречанка.

–      Не беспокойтесь, синьор, все обошлось благополучно. – Прилягте на кровать, через час они уедут. Вы очень полюбились моей госпоже, она велела не отпускать вас без нее.

–      Что это за люди? – спросил Демо.

–                                       Какой-то знаменитый вельможа. Они едут из Солдайи и везут девушку необыкновенной красоты. Говорят – купили, а я знаю, что они ее украли. Девушка в дороге потеряла сознание – ее   везли завернутую              в ковер. Сейчас она пришла в         себя                                                              и    лежит

на    постели хозяйки.      Приказано покормить, но пищу          принять         она

отказалась. Когда все ушли, она попросила меня, сообщить о своей судьбе ее отцу – солдайскому купцу Никите Чурилову. Обещала много денег за это.

–    Боже мой, это       же Ольга! – воскликнул Демо.

–    Тише, синьор,      вы ее знаете?

–      Я хочу поговорить с ней.

–      Как можно! Вас убьют, если увидят. Да и мне несдобровать. Нет, я не пущу вас. – И служанка загородила собою дверь. Демо понял, что силой тут ничего не сделаешь.

–      Скажи, сколько ты у хозяйки получаешь за работу?

–      Пять золотых в год, готовую пищу и одежду.

–      Как тебя зовут?

–      Энея.

–      Послушай, Энея. Я хочу дать тебе столько денег, сколько тебе не заработать у Торы и за тридцать лет. Я дам тебе сто сонмов. Вот они, в этом кошельке.

–      Что я должна сделать?

–      Мы развяжем синьориту, и ты поможешь вывести ее через эту комнату во двор.

–      Ни за что на свете! Меня татары убьют тотчас же.

–      Сто сонмов немалые деньги, Энея.

–      Зачем они мне, если я буду убита.

–      Ты будешь жива,—убедительно заговорил Демо. – Татары не тронут тебя, ибо им нужно будет спешить в погоню. А ты преспокойно возьмешь сто сонмов и откроешь свою лавочку в Кафе или в Суроже.

–      Нет, нет! Я боюсь и ни за что не соглашусь на это.

–      Двести сонмов, Энея! Сто сейчас и сто после удачи.

–      Простите, синьор, я не хочу умирать. Я ухожу.

–      Что ж, иди. Согласившись, ты будешь иметь двести сонмов и девяносто девять шансов из ста на то, что останешься живой. Первый же шаг, который ты сделаешь, уходя от меня, будет шагом к твоей смерти.

–      Синьор хочет убить меня?!

–      Нет, что ты. Я просто напишу татарам записку, что ты выдала мне их тайну, а сам поеду в Сурож и сообщу купцу о том, где его дочь. Татары и без меня за милую душу снесут тебе голову.

–      О, святая Деспина, какой вы жестокий человек,– простонала женщина, поняв, что у нее нет выхода. – Я подчиняюсь, но моя смерть ляжет тяжелым грехом на душу синьора.

–      Нам не следует бояться, Энея. Я еще не раз побываю в твоей лавчонке в Кафе. Вот, держи твои сто сонмов и принеси для девушки какую-нибудь одежду.

Удача всюду сопутствовала молодому ди Гуаско. В течение десяти минут Ольга была развязана.

Не потревожив спавших на сеновале татар, Деметрио взял хозяйское седло, оседлал запасного вороного коня' и тихо вывел его из конюшни. Посадил на него Ольгу, вскочил на своего серого, и через минуту всадники растворились в темноте ночи.

* * *

Полуденным зноем дышит летний день. Дорога от монастыря до города словно посыпана солью. Из-под ног коня клубится пыль и тяжелыми тучами ложится на без того серые листья кустарника. Горячий воздух струится перед лицом Теодоро волнистыми ручьями, и очертания впереди лежащих предметов колеблются, как живые.

Теодоро не замечает жары. Только что закончился обряд кре-

щвния, и он теперь человек православной веры. Последняя преграда к сердцу возлюбленной снята, ничто не помешает ему жениться на Ольге. Сейчас он снова увидит ее – от этой мысли сердце Теодоро наполняется радостью. Покачиваясь в седле, он поет:

До свидания, Тереза,

Тереза, прощай!

Я скоро вернусь

 И женюсь на тебе!

Около дома Никиты Чурилова, своего будущего тестя, Теодоро сошел с коня и постучал кольцом в створку резных ворот. Подождал малость, еще постучал, но на дворе никто не появился. Наконец заскрипел засов, Теодоро толкнул створку ногой и оказался перед матерью Ольги.

–      Простите меня за беспокойство,– смущенно произнес Теодоро. – Я думал, что мне откроют слуги. А вы сами...

–      Слуг-то нету, голубчик мой,– сквозь слезы проговорила Кирилловна,– в поисках все.

–      В каких поисках?

–      Беда великая пришла в наш дом. Ведь Оленька пропала!

–      Как пропала?

–      Вчера пошла по цветы с Василисой-подружкой, и до сей поры нет. Никитушка со слугами весь город обшарили, нигде кровинушки нашей не нашли,– Кирилловна опустилась на ступеньку крыльца и, закрыв лицо, залилась слезами.

–      Куда же она могла деваться? – тревожно спросил Теодоро и тут же вспомнил: «Святых отцов берегись, сынок». «Неужели так скоро? – произнес он про себя. – Но если это дело святых отцов, значит, Ольга жива, они не могут ее убить, она не виновата. Они просто решили ее спрятать».

–      Не плачьте, я уверен, что Ольга жива, и даю слово – найду ее. Мне кажется, я знаю, где ее надо искать. Подождем синьора Никиту, посоветуемся, и все будет хорошо.

–      Дай-то бог, дай бог,– шептала старая мать. – Мне, грешным делом, худые думы в голову идут – уж не руки ли на себя наложила, сердешная.

–      Не говорите так, дорогая. Я не вижу причины... по-моему, Ольга добровольно согласилась стать моей женой.

–      Так-то оно так,– вздыхая, промолвила Кирилловна.

Скрипнули незапертые ворота, и во двор вошел отец Ольги,

сгорбленный, подавленный, с серым неподвижным лицом. В опушенной руке зеленый сверток. Словно не замечая никого, еле передвигая ослабевшие ноги, подошел к крыльцу и осторожно положил зеленый комок на верхнюю ступеньку. Сверток развернулся, и Теодоро увидел, что это платье Ольги. Дунул ветерок, приподнял оборку розовой мантильи, под ней обнаружилась светлая ткань

Олиной исподницы. Кирилловна глянула и рухнула на пол, зарылась лицом в дочерину одежду. Заголосила:

–      Доченка-а-а моя единственная-я!

–      Негу, магь, у нас доченьки. В синем море она. Осиротели мы,—произнес Никита. Плечи его задрожали от тяжелых рыданий.

–      Где... нашли... это? – спросил Теодоро.

Никита поднял голову и только сейчас понял, что перед ним стоит жених Ольги. Он тихо, словно самому себе, отзетил:

–      На берегу, около Алчака приняла она свою смертоньку. Горе за горем приходит в мою семью. Чем я согрешил перед гобой, господи? – и снова поник головой.

Теодоро неотрывно глядел на одежду и не мог больше произнести ни слова. На крыльце непрестанно голосила обезумевшая Кирилловна. Вокруг молча стояли слуги.

К вечеру в дом Чурилова прискакал старый ди Гуаско. Он долго глядел на одежду Ольги, принесенную с моря, расспросил Никиту, где она была найдена, и, ни слова не сказав, уехал. Через час он вернулся и спокойно, будто это была обычная весть, сказал Никите:

–      Напрасно убиваешься, синьор Никита, ваша дочь, я думаю, жива, и, не позднее чем завтра, я скажу тебе, где она находится. Поехали, Теодоро. Тут слезами делу не поможешь.

–      Я никогда не думал, что мой сын такой слюнтяй! —сказал Антонио, когда они выехали со двора Никиты. – Ну, что раскис? Они родители, им разум потерять не грех, а ты?

–      Но ведь Ольга действительно утонула!

–      А я говорю тебе, жива! Пораскинь мозгами. Скажи, где, по-твоему, обувь утопленницы? Ее ведь нет среди одежды. Неужели ты думаешь, что она одежду сняла, а туфли оставила! Старые люди говорят, что все утопленницы превращаются в русалок, а у них, как известно, хвосты, и потому обувь ей брать с собой вовсе ни к чему.

–      Как ты можешь шутить, отец!

–      Хорошо, шутки в сторону. А нательный крест?

–      Какой крест?

–      Где ее нательный крест? Самоубийство – великий грех, и ни один добрый христианин не пойдет на него в кресте. Если бы Ольга бросилась в море, она непременно сняла бы крест. К тому же я, словно пес, обнюхал на том месте все следы и, клянусь собственными потрохами, что одежду эту привез верховой и бросил на берегу. Девушки там и не бывало. Ее просто украли.

–      Но кто? Неужели святые отцы!

–      Вряд ли. Они еще не успели разнюхать о твоем грехе. В Суроже я знаю только одного человека, которому нужна эта дьявольская шутка и который на нее способен.

–      Кто он, говори, отец! – воскликнул Теодоро.

–      Твой братец, вот кто!

–      Андреоло?

–      Пусть лопнут мои глаза, если не он. Кстати, вот его дом, мы сейчас постараемся все узнать.

–      Брата нет дома, я узнавал.

–      Где же он? – спросил Антонио.

–      Уехал в Карагай и будет не скоро.

–      Это даже к лучшему. Скажи, чтобы все слуги собрались в большом зале.

Слуги Андреоло боялись старого ди Гуаско больше, чем хозяина дома, и через малое время все собрались в зале. Антонио оглядел их пристальным взглядом и твердым голосом произнес:

–      Кто из вас вчера ходил к дому русского купца? Молчите, сучьи дети! Учтите, что я знаю все, и если не признаетесь вы – мне расскажет все сам синьор Андреоло. И тогда вам несдобровать.

Слуги молчали.

–      Говорите, кто, или я выну ваши души!—заорал Антонио и взмахнул нагайкой. При этом движении смуглая служанка вобрала голову в плечи, как бы ожидая удара. Антонио подскочил к ней и, ухватив ее за волосы,спросил:

–      Ты?

–      Я, синьор,– дрожащими губами произнесла служанка.

–    Зачем?

–      Синьор Андреоло велел мне следить за домом и, как только дочь купца выйдет за ворота, сообщить...

–    Хозяину?

–      Нет, синьор. Татарину из Солхата.

–      И ты сообщила ему?

–      Да, синьор.

–      Все ясно. Можете идти по местам. Да, подождите. Запомните: я ни о чем вас не спрашивал, Лючия ничего мне не говорила. Если Андреоло узнает о ее словах, я не пощажу болтуна. Идите вон.

Когда слуги вышли, Антонио хладнокровно сказал:

–      Учись, сынок, пока я жив. А ты умеешь только распускать сопли. Садись на коня и скачи к купцу. Успокой их. Только не вздумай болтнуть, что в этом замешан твой братец. Скажи, чго Ольга жива,– и все. Я дождусь Андреоло и узнаю, кому он продал твою невесту. Главное – она жива. Остальное придумаем завтра. Поплюй на пятки и мчись!

Андреоло приехал домой близко к ночи. От слуг он узнал, что в доме его ждет отец. Сняв плащ, он прошел в зал, где, положив голову на стол рядом с кувшином вина, спал Антонио. Чтобы не разбудить отца, Андреоло тихо, на носках, прошел через залу, но вдруг услышал за собою суровый голос:

–     Давай сюда деньги, Андреоло.

–     Какие деньги?

–     Татарские! – отец поднял голову, строго взглянул на сына и добавил: – Те, что получил за невесту своего брата.

–     Я не знаю, отец...

–     А я знаю! Я видел, как ты посылал слуг шпионить за домом купца, мне известно, как ты продал девушку татарину, только не знаю, за сколько. Мне думается, что ты умнее Иуды и взял за нее более тридцати сребренников.

–     Я не мальчишка! – крикнул Андреоло,– И оскорблять меня не следовало бы.

–     Цыц, щенок! – Антонио ударил по столу ладонью. – Эту свадьбу задумал я и никому не позволю мне мешать, тем более своему сыну. Плевать мне на деньги. Возьми их себе, только скажи, кто и куда увез девушку? Ага, ты молчишь. Я все узнаю сам, и тогда пеняй на себя. Я пущу тебя с сумой по белу свету, не будь я Антонио ди Гуаско!..

–     Хорошо, я скажу. Но она принесет нашей семье несчастье. Слыханное ли дело, Тео хочет менять веру!

–     Во-первых, это не твоя забота, а его и моя. А во-вторых, Теодоро утром крестился в православной церкви, и ты поставил его в страшно глупое положение. Говори, где девушка?

–     Татарин не сказал мне своего имени. Я помог ему только выследить девушку, а украл он ее или нет и куда увез, я не знаю. Я только догадываюсь, что это был человек от хана. Никто так властно не посмел бы говорить со мной. Эту птицу видно по полету. Верь мне, отец.

–     Угу,–промычал Антонио,– я тебе верю. Если она у хана, черта с два ее достанешь. Только разве золото русского купца...

НОЧНЫЕ ГОСТИ КОНСУЛА

Дворец консула – палаццо консоляре – самое большое и самое красивое здание в Кафе. Дворец обращен к морю, правое его крыло почти примыкает к башне Святого Ильи, только маленький садик разделяет стены башни и жилище консула. Дом состоит из трех помещений, которые соединены между собой закрытыми двориками, террасами и великолепно убранными переходами. Левое крыло дворца выполнено в легком изящном стиле. Ажурные веранды опоясывают его с трех сторон. Это женская половина. Здесь живет супруга консула Джулия со служанками и родственниками. В центре возвышается огромный дворцовый зал, где собирается

Совет старейшин. Рядом с большим залом – малый. Это – служебное помещение консула, где он принимает посетителей, жалобщиков и чиновников консульства. Вокруг расположены комнаты, канцелярии консула, в коих живут и трудятся протонотарий^[32], письмоводители и простые писцы. Справа – жилище консула. Весь второй этаж занимают спальные покои, столовая и зал для банкетов, отделанный под золото. В нижнем этаже помещаются слуги, музыканты, танцовщицы и служанки хозяина дома.

Консул Кафы являлся главным начальником всех черноморских колоний, ему подчинялись консулы Сурожа, Чембало и Таны.

Несмотря на свои сорок пять лет, светлейший и вельможный консул Кафы выглядел молодо. Усов он не носил, бороды тем более. У него был прямой нос с широкими ноздрями, узкий лоб, красиво очерченный рот и крупные темные глаза, которые глядели всегда прямо и открыто. И только иногда мелькало в них что-то злобное и жестокое. Впрочем, случалось это редко—консул отлично владел собой.

В этот вечер синьор Ангонйото ли Кабела, светлейший и вельможный консул Кафы, решил женскую половину дворца не посещать. День был трудный и беспокойный, к тому же грузный, страдающий одышкой Антониото тяжело переносил жару.

Устало опустившись на мягкую тахту, консул позвонил в колокольчик. На зов вошел слуга и стал, ожидая приказаний.

–     Иди и скажи синьоре, чтобы меня не ждали. Я очень устал и ужинать буду здесь.

" Слуга удалился, но скоро вернулся и произнес:

–     Синьора очень просит господина консула прибыть к ней. У нее гости и дела, не терпящие отлагательств.

–     Ты видел гостей? Кю они?

–     Да, синьор. У нее в доме грек по имени Ионаша.

–     Хорошо, иди.

«Если у Джулии сидит Ионаша, значит, это от хана,– подумал Антониото,– надо идти. Не зря Менгли семь лет прожил среди нас, знает, что безопаснее всего обращаться к консулу через женскую половину. Появись ночной гость в моей половине – сразу у господ генеральных синдиков возникнет подозрение...»

Жену и гостя консул застал в столовой комнате. Ионаша сразу же поднялся и учтиво приветствовал светлейшего и вельможного.

–     Наш друг Менгли послал мне очень важное письмо,– произнесла Джулия,– Вот, прочти, если хочешь.

Антониото взял письмо и сразу узнал почерк хана. Менгли писал по-латыни плохо, и потому письмо было краткое:

«Высокочтимая госпожа! Посылаю слугу моего к тебе, дабы

через него знал муж твой. Братья мои Хайдар и Нурдазлет замыслили против меня и трона нашего худое дело. И для меня и для вас это плохо. Скоро злоумышленники приедут к мужу твоему еще раз и снова, думаю, будут предлагать деньги, чтобы Кафа помогла меня с трона столкнуть, а их поставить. Ведомо мне, что однажды муж твой за это деньги уже брал. Уговори его против меня зла не творить – взойдут братья на трон, такой дружбы, как со мной, вам не иметь. Уговори мужа братьев моих тайно схватить и посадить в крепость. Будет коли на то согласие, спроси у слуги второе письмо.

Друг твой брат Менгли остаюсь с богом.

Писали в Солхате боготворимом».

Ди Кабела сложил письмо и долго сидел в раздумье. Предложение хана сулило выгоды не только лично ему, но и консульству. «Я бы на его месте ни за что такой ошибки не совершил,– думал ди Кабела.– Ему надо самому уничтожить претендентов на престол и этим навсегда освободиться от забот. Видно, в минуту страха хан решился на такое. Отдавая братьев нам, хан тем самым ставит себя в зависимость. Теперь в случае надобности мы сможем угрожать хану освобождением его врагов, и он будет нам послушен. Завтра надо собрать малый Совет и решить».

В столовую вошла служанка:

–      Пришел барджело¹ и просит синьора принять его.

–      Пусть войдет,– сказал консул и дал знак жене увести гостя.

–      У ворот крепости стоят два знатных татарина и с ними двенадцать всадников. Просят пропустить их к синьору консулу по важному делу,– доложил барджело.

«Это братья хана,– мелькнула догадка в голове консула,– малый Совет собирать поздно, надо решать самому».

–      Пропустите их в крепость, и пусть ждут. Я их приму. Только делайте все без шума.

–      Слушаюсь, синьор консул,– произнес барджело и вышел.

Когда Джулия и Ионаша снова вошли в столовую, консул

спросил:

–      Не было ли еще одного письма?

–      Вот оно, светлейший,– произнес Ионаша и подал консулу тяжелый кошель с деньгами.

Открыв его, консул увидел блеск золотых монет, и сердце его наполнилось радостью. В маленьком бумажном свертке, лежавшем поверх денег, было второе письмо: Оно гласило: «Это на расходы по делу, нам известному. Менгли».

–      Великий хан повелел принять от синьора консула письменное доказательство того, что я здесь был и оба письма передал,– учтиво произнес Ионаша.

–      В этом сейчас нет нужды. Передай хану, что птички уже в клетке. Они влетели в нее минуту назад.

Ионаша улыбнулся и, раскланявшись, вышел.

–      Иди, спи с богом,– сказал консул жене, уходя.– У меня вся ночь будет полна забот.

Хайдар и Нурдавлет прибыли в город под защитой вооруженных с ног до головы аскеров и не расставались с охраной даже в крепости. В зал приема они не пошли и ждали консульского знана во дворе...

Вот худо будет, если кафинец не позволит войти к нему с аскерами,– говорил Хайдар,– тогда мы будем в его власти.

–      Мы и сейчас в его власти,– угрюмо ответил Нурдавлет, который был и старше, и гораздо умнее Хайдара.– Что сделают наши воины, если нам не откроют ворота крепости? Все зависит от того, согласится ли консул поддержать нас.

–      Прошлый раз золото он, однако, взял.

–      На все воля аллаха. Только у меня что-то тяжело на душе.

–      Без охраны я в дом не пойду, и, если что, будем биться до последнего дыхания.

–      Ты прав, мой брат, надо быть осторожными.

Наконец консул Кафы через начальника стражи пригласил братьев и их друзей к себе. Гостей долго вели по освещенным лестницам и коридорам дворца. Всюду было тихо. Нигде не было не только стражи, но даже слуг. В малом консульском зале татар встретил сам синьор Антониото ди Кабела. Он был приветлив и весел. Поздравив гостей с благополучным прибытием, сказал:

–      Я прошу у дорогих гостей извинения за то, что заставил долго ждать. И мне, и вам надо сохранить ваш приезд в тайне, и потому я ждал, когда все чиновники покинут дворец. Мне пришлось услать стражу и слуг – никто не должен знать, что вы были у меня.

У братьев отлегло от сердца.

–      Дела ваши, должно быть, очень важны, если они привели вас в Кафу в столь поздний час? – спросил консул.

–      Говори ты, Нурдавлет,– произнес Хайдар,– старшему первое слово.

Нурдавлет кивнул головой и начал говорить:

–      Немного времени прошло между нашими словами, сказанными здесь, однако все, что говорено было, уже известно хану Менгли. У твоих слуг длинные языки.

–      Трудно измерить язык слуги. Лучше в таких делах совсем не иметь слуг,– ответил ди Кабела и показал на пустой зал,– Видно, мои дорогие гости не думают так, если привели с собой на тайную беседу чуть не половину Солхата.

–      Не говори так! – снова воскликнул Хайдар.– Здесь все верные наши друзья.

–      Как может человек знать, что на уме у его друга, если иной раз не знает, что замышляют родные братья.

Нурдавлета передернуло от этих слов. Он вскочил и, обернувшись к охране, заговорил властно и громко:

–      Ступайте все во двор! Пусть хозяин дома не думает, чго мы боимся.

Аскеры молча покинули зал.

–      Я знаю, зачем приехали вы. Я готов помочь вам. Говорите.

–      Хан Менгли узнал о том, что мы дважды были здесь, и стал еще осторожнее. Нам теперь запрещено бывать в Солхате, за нами всюду следят. Нам известно, что хан частый гость в Кафе и доверяет тебе. Оставь у себя нескольких моих людей, и как только Менгли приедет во дворец, отдай его им. После смерти Менгли я немедленно займу престол, и никто не посмеет сказать о тебе худого слова. Хайдар будет моим тудуном в Кафе, и не будет тогда у тебя друзей преданнее, чем мы. Клянемся аллахом!

–      Клянемся аллахом! – повторил Хайдар.

–      Я готов был поддержать вас в случае взятия вами трона. Но погубить хана в моем дворце... об этом я никогда не думал. Хан не простой воин, его смерть нельзя сохранить в тайне. Что скажут люди, если узнают, что консул причастен к смерти хана?

–      Я уже сказал – всякому, кто молвит худое про тебя слово, я вырву язык.

–      Твоим подданным может быть, а моим? Что я скажу генеральным синдикам, членам Совета, господам сенаторам?

–      Ты насыпь каждому из них полный рот золота, и они будут молчать.