Текст книги "Москва-матушка"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Большие песочные часы, стоявшие в кабинете консула, Геба перевернула девятый раз после полудня. Христофоро ди Негро, сотворив молитву, поднялся на третий этаж консульской башни и вышел на смотровую площадку. Консула волновала задержка отряда Микаэле. С момента выхода из крепости отряд отсутствовал уже около восемнадцати часов. По самым неточным расчетам, аргузии должны были давно вернуться.

Консул решил послать на поиски Микаэле еще трех аргузиев и направился в казарму.

Не успел он сделать несколько шагов по лестнице, как в люке второго этажа появилась голова Гондольфо. Старший нотариус был верен себе – после вечерней молитвы он, как всегда, был пьян.

–      Господин ко-ко-нсул! – проговорил он, заикаясь.– Наши д-доблестные к-каратели вер-нулись.

–      Где они?

–      Сидят в курии все как один.

–      А ну-ка, пойдем узнаем, что с ними стряслось.

Когда Гондольфо и консул вошли в здание курии, здесь были только одни аргузии.

–      Где кавалерий Микаэле? – грозно спросил консул.

–      Пошел переодеться,– ответил Иорихо.

–      Что там с вами случилось? Где ваши кони?! Где оружие?!

–      Мы ничего не знаем, – ответил Иорихо.– С Теодоро ди Гуаско говорил господин кавалерий, он все и расскажет.

Через несколько минут вошел Микаэле.

–      Достопочтенный господин консул!—заговорил он.– Наше решительное намерение выполнить ваш приказ привело нас во владение ди Гуаско. На горе, возвышающейся над Тасили, мы встретили Теодоро ди Гуаско и с ним сорок человек людей, вооруженных палками. Я зачитал ему приказ, который он вырвал у меня из рук и бросил на дорогу. Вышеупомянутый ди Гуаско сказал, что он подчиняется только консулу Кафы и не позволит никому разрушить виселицы и позорные столбы —даже и самому консулу, если бы он явился сюда лично. Затем Теодоро совершил преступление и оскорбил магистратскую власть, подняв оружие и палки против нас – представителей господина консула. Поэтому мы вернулись, не выполнив приказа.

–      Повтори еще раз – что Гуаско сделал с приказом?

–      Он вырвал его из моих рук, смял и бросил на дорогу.

–      А ты?

–      Я?.. Я поднял приказ и...

–      Тебя спрашивают, как ты позволил надругаться над государственным документом? Почему ты не арестовал преступника а связанного не привез ко мне?

–      У Гуаско было сорок вооруженных людей... Мы отдыхали на горе... был привал... Все случилось неожиданно, господин консул.

–      Разве у тебя не было аргузиев, вооруженных арбалетами? Они пустили их в ход?

–      Никак нет. Люди Гуаско наскочили на нас так неожиданно, что аргузиям пришлось отступить. Арбалеты остались на дороге.

–      Стало быть, Гуаско сказал, что если к нему с этим приказом пришел бы я сам, то он...

–      ...Послал бы вас ко всем чертям. Он так и сказал.

–      Проклятье! Они за это заплатят!

–      Простите, господин консул, я должен сообщить: Гуаско во всеуслышание оскорбил вашу особу.

–      Каким образом?

–      Неудобно говорить...

–      Давай, давай повтори из слова в слово.

–      Он сказал, что плюет на длинношеего гусака и на его приказы.

–      Так, так! Эти прохвосты забыли главную заповедь Совета дожей: «Каждый должен знать свое место». Ну, так я покажу им место, не будь я Христофоро ди Негро. Гондольфо!

–      Я тут, достопочтенный.

–      Заготовьте постановление. Я подпишу.

–      Что вы соизволите постановить?

–      Пусть ди Гуаско в течение трех дней предъявит все грамоты, которые, по его словам, у них есть от высокой общины Генуэзской. Если таких грамот нет, он обязан подчиняться закону и только закону. Если же тот Теодоро не выполнит этого в три дня, присудить его к уплате штрафа в три тысячи сонмов. Иди.

–      Мы тоже свободны? – спросил Микаэле.

–      Да. Гондольфо, подожди. Передай мой приказ старшему кавалерию: аргузиев Константино, Мавродио, Якобо, Кароци, Скола– ри, Иорихо и Даниэле взять под стражу и передать суду синдиков. Судить за трусость и потерю оружия. Кавалерия Микаэле ди Са– зели моей властью разжаловать в аргузии на один год. Все. Идите.

После того как все вышли, консул долго ходил по комнате, проклиная ди Гуаско, трусов аргузиев и глупого Микаэле.

В это же самое время не менее, чем консул, был разгневан старый ди Гуаско. Было от чего гневаться. Вчера вечером, когда он с Тео и Андреоло веселился, радуясь тому, как ловко удалось им посрамить ди Негро, вдруг распахнулись двери, и на пороге зала появился Деметрио. Все лицо его было залито крозью, одежда превратилась в лохмотья.

–      Отец! Все на коней и – в Скути. Там беда,– проговорил Деметрио и упал,потеряв сознание.

Антонио быстрее всех подскочил к сыну, взял его, как ребенка, на руки и перенес к окну на тахту. На крик хозяина прибежали слуги, промыли и перевязали раны. Раны оказались легкими, и Деметрио скоро очнулся.

–      Говори, кто тебя? Аргузии консула? – спросил отец.

–      Нет, нет...– Деметрио приподнялся, схватил отца за руку.– Надо немедля садиться на коней и мчаться в погоню. На Скути налетели разбойники и увели у нас всех рабов. С ними ушли и некоторые слуги. Хозяйство было в их руках три часа, и все разграблено.

–      Кто у них атаман? —спросил Теодоро.

–      Твой знакомый. Сокол его зовут.

–      Не знаю такого,– удивился Теодоро.

–      А он тебя знает. «Передай твоему братцу Теодоро поклон,– сказал он.– Скажи, что дешево оценил меня в Карасубазаре. Если б знал, что буду у него в гостях,– дал бы дороже».

–      Ты говорил с ним? – спросил Андреоло.– Каким образом?

–      Я прискакал в Скути тогда, когда там уже хозяйничали эти люди. Я бросился на первого встречного, убил его, но потом на меня наскочили со всех сторон мои же рабы и привели к этому Соколу. С ним девушка – сестра того росса, что повесили мы по суду, и Ялита – гречанка. Это они привели их в Скути. Россиянка сразу узнала меня и сказала атаману, кто я. Она же и переводила наш разговор. «Вы разбойники?» – спросил я. «Какие же мы разбойники,– ответил Сокол,– меня совсем недавно купил твой брат на рынке рабов вместе с моими друзьями. Нашлись добрые люди – выручили нас, а теперь вот мы выручаем таких же несчастных».

«Для нас вы – враги»,– сказал я. «Да, насильникам и богатым – мы враги. Если пожалуются на вас ваши люди, придем снова в гости и тогда уже не отпустим тебя. А сейчас иди в свой дом и скажи, чтобы нас не искали – худо будет». И вот я, раненый и избитый, примчался сюда.

–      На коней,– сказал Андреоло.– Мы догоним их и изрубим на куски. Кто со мной?

–      Кто угодно, только не я,– гневно произнес Теодоро.– Ты проспал свое Скути – ты и расхлебывай эту кашу!

–      Ах ты, оборванец!—закричал Андреоло.—Ведь если говорить прямо, Скути погибло по твоей вине. Разве не ты проспал и выпустил этих разбойников, разве не тебе шлет поклоны их атаман! Вот подожди, отец, этот Сокол доберется до нас, всех повесит, а братца Теодоро сделает своим помощником. Рыбак рыбака видит издалека.

–      Цыц, вы! – крикнул Антонио.– Слушайте, что я буду говорить! Садитесь верхом и все трое – в Скути. Все, что можно, приведите в порядок. В погоню ехать не сметь. Я еще не знаю, что это за Сокол, но думаю, что для нас он страшнее консула во сто крат. Кто знает, что будет впереди. Может, вместе с Христофоро придется ловить эту птичку. Так или не так, а донесение консулу об этом надо послать. Не завтра, а позднее. А сейчас – в путь!

Все это припоминает сейчас ди Гуаско, не в силах подавить гнев и досаду.

Глава четырнадцатая

НУРСАЛТАК – ЦАРИЦА КРЫМСКАЯ

...Нурсалтан... по происхождению и бракам, по потомству и родству, она была самая знатная женщина в тог даашем татарском Мирелл. Бережков, «Нурсалтан».

РЕВНОСТЬ

ятежная Казань вроде бы притихла.

Хан Ибрагим живет со своей женой Нурсалтан душа в душу, сын Магмет-Аминь растет, как в сказке, не по дням, а по часам, пасынок царицы в Казани почти не живет. То в Орде у Ахмата ошивается, то у ногайского мурзы.

А раз Алихана в царстве нет, то и Суртайшз присмирела.

Противная хану партия приникла к земле – ниже травы, тише воды. Да и как по-иному быть, если на подворье у хана стоит русский посол, а с ним воевода Иван Рун с трехсотенной ратью. Противникам хана огрызаться можно, а кусать – попробуй укуси. Сразу зубы выбьют.

Тугейкиной сотне теперь совсем нечего делать– Ивашка бережет хана крепко. Теперь Тугейка больше охотой занят. То с ханом на охоту едет, то сына его Магметку стрельбе из лука учит, то у царицы на гуслях играет.

Ие жизнь пошла, а малина. Даже по родному илему тосковать стал редко. А если к затоскует, идет к Рунке в дом, а там Пампа п? с сыном.' Сядут у светильника, о прошлой жизнь погово-

рят, лесную жизнь вспомнят. Недавно сидели они вечером тихо, мирно, ждали Ивашку со службы. Тот пришел угрюмый, усталый.

–      Что-нибудь случилось? – спросила Пампалче.

–      Худые вести из Москвы.

–      Снова война? —Туга отложил гусли в сторону.

–      Да как тебе сказать... Пришли слухи, что государя нашего под Новгородом побили и убег он от новгородцев сам-четверт, да еще и раненый. Хан Ибрагим сразу с послом по-другому начал разговаривать и будто бы дал приказ войску идти на Вятку и Устюг и города эти у нас отнять. Если сие случится – миру конец, а нас тут запросто придушат.

На второй вечер Тугейка в покоях у царицы был, гусельной игрой ее тешил. Потом доложили, что пришел мурза Мингалей, Тугейка было начал в чехол гусли класть, чтобы уйти, но царица велела ему остаться. Она так часто делала. С русским послом царице сноситься не положено, а бывает, надо ему что-то передать. Вот она и говорит это при Тугейке. Знает, что он ходит к Руну и через него все, что нужно послу, перескажет.

– Ты бы парня отослала,—сказал мурза,—Разговор тайный будет.

–      Хан ревнив, ты знаешь, мурза. Кто-то должен при наших встречах быть. А вернее Туги у меня слуг нет. Говори.

–      Слышал я, хан войско собирает, на Вятку его бросить хочет?

–      Да. Злые и неумные люди подбивают его на это. И кто эти люди, ты знаешь'.

–      Передай хану, что его обманывают. Кто и для чего, я еще не знаю, но вести ему передают лживые. Князь Иван Новгород покорил и легко может перекинуть рати под Вятку. И тогда хану придется туго. И еще скажи – король Казимир посылал к хану Золотой Орды Ахмату человека по имени Кирей, и тот человек передал совет Казимира идти хану на Москву, а он-де, король, Ахмату поможет. Может, прежде чем идти на Вятку, хану надо с Золотой Ордой связаться, с королем литовским.

–      Хорошо, Мингалей. Ты хану настоящий друг. Я ему твои слова передам. Да ты и сам мог бы это сделать.

–      Нет. В твоих устах эти речи прозвучат правдивее.

Прошла неделя, а может, больше.

От русского посла ушел в Москву гонец. И в тот же день в Казань прибежал человек из Сарай-Берке, столицы хана Ахмата. Зашел он сразу не к Ибрагиму, а к Суртайше. На следующие сутки Алихан объявился в Казани. И закипел, забурлил город. Подняли головы противники Москвы. Хана Ибрагима то эмиры грызут, то Суртайша попреками изводит, то сын Алихан угрозами забрасывает. И поддержки ему искать негде. Царица Нурсалтан готовится рожать и из женской половины дворца не выходит. Да и сам хан ее от всяких волнений бережет – один от своих противников отбивается. Он еще не знает, что все его терзания и мучения впереди. В один из вечеров Тугейка пошел проверить своих сторожевых. Теперь его охранная сотня на ноги поднята, Хан теперь настороже. Вдруг из женской половины дворца служанка выскочила, увидела Тугейку и крикнула:

–      Беги к старой царице. Скажи – молодая рожать собралась!

Тугейка – сразу к Суртайше. Та уж наготове была, знала, что

царица вот-вот от бремени разрешится.

Прибежала к ней, а в покоях уже крик младенческий слышен. Роды прошли легко, второй сын родился крепким и здоровым. Но как глянула на него Суртайша – ахнула! Хан Ибрагим волосом черен, у Нурсалтан косы черные с отливом, а ребенок лицом бел. Не то русоволосый, не то рыжий.

Суртайша даже не притронулась к нему, брезгливо сморщила свое и без того морщинистое лицо, вышла. Сразу нашла в покоях хана, сказала мрачно:

–      Иди, посмотри —у тебя еще один наследник родился. Теперь уж чисто русский. В нашем колене таких не бывало.

Хан матери не поверил, злобно матюкнулся по-русски и побежал смотреть новорожденного сам.

–      Ты никому не верь, великий,– успокаивала его Нурсалтан,– ты мне верь.

–      Я глазам своим верю!

–      Тогда гляди лучше. И нос твой, с горбинкой, и губы твои. А масть он сменит еще. Аминь без тебя родился, он тоже сначала светлый был, потом потемнел.

Успокоился хан, но ненадолго. Пошли по двору разговоры нехорошие и нашелся один стервец из охранной сотни – выслужиться захотел. Пришел к Суртайше и сказал, что видел, как в Москве от царицы тайно выходил князь Иван ночью. Об этом сразу стало известно всей Казани.

Напрасно царица доказывала хану, что после Москвы прошло более десяти месяцев – Ибрагим и слушать ее не стал. Ревность жгучая поселилась в его душе, опалила разум, и впервые он поднял на жену руку.

А когда человек ослеплен ревностью, то сбить его с толку совсем легко. Жену его перестали пускать в дворцовую мечеть, и он согласился. Всех сторонников своих, которые царице радели, он от себя отогнал и тем самым себя ослабил. Охранную сотню, царицей созданную, велели распустить, как, якобы, всю русским послом подкупленную, и он согласился. Мурзу Мингалея Суртайша любовником царицы сочла, и хан за верного слугу своего не заступился. Горный черемисский край у него отнял, а самого мурзу выслал на реку Абигель. Тугейку Изимова чуть было в постели не зарезали, хорошо что настороже был и успел выскочить в окно и скрыться у Ивана Руна в посольской избе.

Наконец и самого хана чуть не силой затащили в дворцовую мечеть, где сеит', Суртайша, Алихан и их подручные заставляли клятву перед аллахом дать.

–      Клянись, что изгонишь греховодную жену из Казани,– потребовал святой сеит.

–      Но она мать детей моих, наследников моих,– сопротивлялся хан.

–      Кто наследники? – гремела Суртайша.– Эти русские ублюдки наследники?

–      Но они внуки твои...

–      Вот мой внук! – Суртайша встала позади Алихана.– Только он достоин святого казанского трона.

–      Нет,– стоял на своем хан.– Магмет-Аминь будет после меня править Казанью.

–      Не будет! – кричал Алихан.– Я старший в роде, мое право!

–      Чем ты подкрепишь свои права? – спрашивает хан.

–      Ногайский посол, скажи хану слово свое.

–      Властитель Орды ногайской Мурза Юсуф велел передать тебе, хан, слово: если ты сыну Нурсалтан трон отдашь, быть меж ним и тобой войне.

–      Ты, посол Золотой Орды, скажи?

–      Великий хан Ахмат на Русь собирается войной идти и хочет он, чтобы ты послал сына своего Алихана со всем войском на московскую землю.

Видит хан, ни изнутри, ни с наружи у него подпоры нет, однако, клятву аллаху дать не просто. Взмолился хан:

–      Пусть Нурсалтан из Казани уйдет, пусть Латифа с собой берет, но Магмет-Аминя со мной оставьте.

–      Клянись на Коране.

Хан, скрепя сердце, положил руку на Коран...

ЧЕТВЕРТАЯ ВАЛ И ДЭ

Хан Менгли-Гирей, могучий повелитель Крыма, сегодня проснулся в скверном расположении духа. Ночью ему снилось, что вновь выстроенное здание гарема рухнуло и все обитательницы его погибли. И только комната для четвертой жены осталась целой. Это встревожило хана. Дело в том, что по шариату^[26] у хана должно быть четыре жены – валидэ. Это законные жены, дети, рожденные от них, пользуются всем« правами. Менгли-Гирей новый дворец в

Солхате построил, новый гарем построил, даже Соколиную башню возвел, а вот женами похвалиться хан не может. Покойный отец его Хаджи-Гирей поучал: первую жену должен взять красивую, вторую – богатую, третью – умную, четвертую – знатную. Хан Менгли не то чтобы этот совет забыл, просто жизнь складывалась так, что было не до жен. Сперва воевал с братьями за престол, потом воевал с беями за земли, а сколько сил и времени ушло на то, чтобы Крымский Юрт от Золотой Орды отколоть, самостоятельным ханством сделать. И женился Менгли наспех, и получилось так, что первая жена была взята из самого захудалого рода Яшлэеов, старше его на целых семь лет, некрасива и молчалива. Вторая жена, правда, богата, но глупа, спесива, от нее всему гарему житья нет. Третья жена все время болеет, а четвертую жену хан до сих -пор подобрать не может. Он вспомнил совет отца и сказал себе, что четвертая валидэ должна быть непременно из знатного рода. А где такую взять? Знатные женщины на дороге не валяются. Вспомнив все это, хан'велел позвать толкователя снов и звездочета Хайдара, рассказал ему про сон и спросил, что бы это значило? Хайдар хотя и стар, но подвижен, вездесущ и умен. Хан только еще встал с постели, еще не умылся, а звездочет побывал во всех уголках Сблхата, все разнюхал, все разузнал.

–      О могучий и мудрый. Сон этот к добру, ибо не далее как сегодня ты узнаешь имя самой знатнейшей женщины во всем подлунном мире и захочешь взять ее в жены. И сон твой говорит об этом, и расположение звезд.

Менгли отпустил звездочета, совершил омовение, позавтракал я пошел в посольский двор. Там его должен ждать Ази-баба – гонец из Казани. Три дня его держит хан в столице и никак не найдет времени, чтобы выслушать.

–      Какие вести ты привез мне из Казани? – сразу спросил хан, усаживаясь на подушки.

–      Хан Казани, несравненный Ибрагим, умер,– Ази-баба приложил ладонь к груди, поклонился.

–      Разве он стар был?

–      Не стар. Но никто не вечен под луной и...

–      Ты не хитри. Говори правду.

–      Говорят, хан Ибрагим отравлен. Кем – неизвестно?

–      «Неизвестно»,– хан сплюнул в сторону фонтанчика.– Кто встал на его место, тот и отравил.

–      На его место встал сын его Алихан. И он шлет тебе братский поклон и дорогие подарки. Хан Алихан надеется на твое высочайшее расположение.

–      С чего он думает начинать свое правление?

–      Алихан в союзе с великим властителем Золотой Орды хочет идти на Москву. Ногайская сторона тоже обещала послать на Москву войско, круль Хазиэмир – тоже. Было бы хорошо, сказал Алихан, если бы и ты...

–      Я подумаю об этом,– хан вскочил с подушек, обошел фонтан, журчащий посреди комнаты, снова сел. Весть о смерти Ибрагима он принял спокойно, но то, что задумал Алихан, взволновало его. Менгли последнее время ждал войны с Ахматом. Он знал, что хан Золотой Орды попытается силой вернуть себе власть над Крымом. И знал, что силы у него на это не хватит. Но если Ахмат сколотит союз Орды, Казани, ногаев и Литвы, да пограбит Русь, сила у него утроится. Тогда он может с той же Казанью двинуть войска на Крымский Юрт. Этого допустить нельзя и союз, задуманный Ахматом, надо разрушить. Новый хан Казани думает делать вредное для Менгли дело, он верный пес Золотой Орды. А если Алихану помешать? Ведь у Ибрагима есть и другие сыны.

–      Скажи, Ази-баба, у Ибрагима есть еще наследники?

–      Двое. Могмет-Аминь и Абдыл-Латиф.

–      Алихан их не придушил еще?

–      Мать их, царица Нурсалтан, скрылась с детьми у русского– посла в избе и теперь, я думаю, она в Москве.

–      Почему в Москве?

А где же еще? И Ахмат, и Юсуф-ногаец с Алиханом заодно.

–      Нурсалтан? Я где-то слышал это имя. Чья она дочь?

–      Нурсалтан из знатнейшего рода Мангитов. Она дочь великого Темира, да будет вечна память о нем в обоих мирах. Я бесконечно уважаю ту женщину за мудрость и доброту.

–      Сколько лет ей?

–      Двадцать восемь, пресветлый хан.

–      Красива ли?

–      Как гурия рая.

–      Хорошо. Иди. Как надумаешь обратно ехать – приходи.

Спустя три дня Ази-баба снова пришел к хану. Менгли-Гирей

велел передать Алихану, что он жалует его братством, но войско на Москву послать не может.

–      А теперь скажи мне, Ази-баба, как ты к моему Юрту шел?

–      Водой, великий хан. По Волге, потом волоком до Дона.

–      А через Москву теперь не пройдешь ли?

–      Лошадей нет, прещедрый...

–      Лошадей я тебе дам. Зайди к московскому царю – пусть он за меня Нурсалтан посватает.

–      Это будет достойный брзк! ~ радостно воскликнул Ази-баба.– Но как дети? Возьмешь ли ты их?

–      Я бы взял, но им здесь опаснее будет жить, чем в Казани,. У меня тоже свои алиханы есть.

–      Без детей, я думаю, она в Крым не пойдет.

–      Ты скажи. Может, и пойдет.

Все три дня до встречи с Ази-бабой хан свой брачный шаг обдумывал. И понял: шаг этот верный. «Даже если Нурсалтан за меня не пойдет,– думал хан,– все равно польза от сватовства будет. Московиту Ивану этот брак нужнее, чем мне, и он уговорит Нурсалтан. А если она станет моей женой – сына ее Магмет-Аминя на казанский трон посадить можно, с русским князем дружбу заиметь можно, вот тогда хан Ахмат мне будет не страшен».

Не прошло и двух недель – на дворе у Менгли-Гирея человек от Нурсалтан. Молодой совсем парень, а с ним здоровенный русский воин с десятком джигитов. Посмотрел на них хан через решетку с Соколиной башни, велел хорошо накормить, пусть отдыхают, сразу к себе не позвал – пусть поймут, что к властителю Крыма попасть не так легко. Целую неделю Тугейку и Ивана Руна возили по ханству – мощь и богатство хана показывали. Потом привели к Менгли-Гирею. После взаимных приветствий начался разговор:

–      Недавно на подворье у великого князя Ивана твой человек был,– начал говорить Иван Рун.– И сказывал он, что ты хочешь в жены взять царицу Нурсалтан. Правда ли это?

–      Правда.

–      Великий князь царицу сватал, и она согласие свое на то дала. Детей своих она оставит у великого князя на воспитании и готова ехать в твою столицу, когда ты пожелаешь.

Разговор этот был летом, а осенью, по первым заморозкам из Москвы вышел поезд. Впереди шли две сотни крымских всадников, за ними – телеги с приданым царицы. Сама она ехала в мягком, на ременных подвесах, возке. Сзади скакали русские всадники. Они провожали Нурсалтан до Рязани.

А зимой пришла Ивану Васильевичу с оказией ласковая грамотка от Нурсалтан. И начиналась она так:

«Лал ты мой бесценный, брат мой единственный...» Далее Нурсалтан писала, что тут ей хорошо, хан ее слушает и любит, а во дворце зовут ее великая царица Крымская, а первых жен так не зовут. Если бы с ней были ее любимые Аминь и Латиф, то лучшего бы и желать не надо. И еще писала валидэ, что хан жалуется на то, что хороших и верных друзей у него мало, а может, и нет совсем.

А подписана грамотка так:

«Остаюсь верная твоя сестра Ази».

Царевичи Аминь и Латиф остались на попечении великого князя. Первым и верным слугой у них, как и раньше, стал Туга сын Изимов.

Для Ивана Васильевича все складывалось так, как он задумал. В Крыму теперь у него сильная рука будет, а из царевичей хороших ханов для Казани воспитать можно. Верных Москве.

Глава пятнадцатая

КАК ЖИТЬ ВАТАГЕ ДАЛЬШЕ?

Мужчины! Я могу законно Принять участье в вашем сходе...

!

Лопе де Вега, «Овечий источник».

СНОВА В ХАТЫРШЕ-САРАЕ

Первая победа окрылила Сокола. Правда, схватка была пустяшной, так как большая часть вооруженных слуг оказалась вне Скути. Но радовало Сокола поведение ватаги. Люди слушались атамана во всем. Сказал Сокол винные погреба не трогать – не тронули. А искушение попробовать винца было ой как велико!

Как ни торопились ватажники вовремя убраться из Скути, однако виселицу успели сжечь. Позорные столбы вырвали из земли, приволокли к виселице и тоже бросили в огонь.

На площади собрались все рабы, размещенные в Скути, и много слуг. Люди смотрели на огонь со страхом и радостью. У каждого в глазах немой вопрос: а что будет завтра? На кого падет гнев хозяев, когда ватажники уйдут в лес?

Василько хорошо понимал думы невольников. Он подошел к ним и крикнул:

– Кому мила свобода, айда с нами в лес. Места всем хватит! Берите у хозяина все, что вашим потом и кровью нажито. А кому с нами не по пути – его воля. Пошли!

Наутро подошли к Черному камню. Сокол со-

>считал людей—ватага увеличилась почти в три раза. Никто не пришел пустым – каждый что-нибудь складывал на поляну: кто мешок муки, кто окорок, а кто подводил лошадь или приносил оружие. А братья Митька и Микешка приволокли огромный закопченный чугунный котел.

Весь день только и было разговоров о походе в Скути. Вспоминали, как жгли виселицу, как выпускали из подвалов невольников, как атаман говорил с молодым хозяином – фрягом.

–     Напрасно ты его отпустил,– сказал Ивашка Соколу,– вот помяни мое слово – устроит нам пакость какую-нибудь. Придушить бы, как щенка, и все тут!

–     Пленного убить – доблесть невелика. Мы, чай, не татаре – лежачего не бьем. Пусть расскажет, что простому народу мы защитники. Может, братья-лиходеи образумятся.

–     Жди, как же. Больше лютовать начнут!

–     А мы тоди ще раз пугнем! – воскликнул Грицько.– Пугнем, батько?

–     Теперь силу свою почуяли. Подожди, Грицько, придет час – не только до фрягов, а и до басурманов доберемся.

...А через день случилось вот что: Митька и Микешка, определенные атаманом к уходу за табуном, пасли в лесу коней. Теперь ватага разбогатела, имела около трех десятков верховых лошадей под седлами. Одна молодая кобылица особенно полюбилась братьям– она была красива, резва и непослушна. Убежала резвушка в тот день, отбилась от табуна, и пустился Микешка на ее поиски. Любимицу нашел только к ночи. На обратном пути, перебираясь через дорогу, услышал стон. Подошел, видит – человек в беспамятстве. По растертым в кровь рукам понял, что перед ним невольник. Осторожно перенес его вглубь леса, обмыл лицо прохладной водой, напоил. Всю ночь хлопотал Микешка около больного. К утру услышал от него первые слова: «Хлебца бы». Понял, что это русский человек. Взвалил его на лошадь, привязал кушаком и вскорости добрался с ним до ватаги.

Здесь невольник заговорил. Рассказ его был обычен: на родную деревеньку наскочили татары, все пожгли и пограбили, людей всех до одного захватили в неволю. В пути он занемог и упал, нехристи решили, видно, что не жилец он более, и бросили у дороги...

Узнали ватажники, что был он в руках у Мубарека, и теперь тот Мубарек погнал на продажу в Кафу более сотни пленников. А в подвалах в Хатырше осталось невольников еще больше.

Василько ясно представил себе несчастных, томящихся в тесных норах Хатырши. Сам немало перетерпел в том страшном месте. Взглянул на Ивашку и сказал:

–     Вот – сижу и думаю...

–     Ия думаю,– перебил Ивашка.– О том же самом.

–       Не побывать ли нам в Хатырше, а?

–       Сам это же хотел тебе сказать, да не успел. А хорошо бы с косоглазыми посчитаться!

–       Это дело десятое. Земляков наших выручить надо – вот о чем забота. Сумеем ли?

–       Сумеем, атаман! И ватага поддержит тебя.

Ивашка не ошибся. Когда атаман предложил ватажникам сходить на Хатыршу, ни один не отказался. Каждый хотел помочь невольникам вырваться из рук татар. Самых ловких посадили на лошадей, оружие им выбрали получше. На рассвете подошли к Хатырше совсем близко, расположились на склоне горы в густом дубняке. Василько, поднявшись на стременах, ухватился за нижний сук дерева, влез на дуб, раздвинул ветви. Отсюда Хатырша была видна хорошо. Около дворца суетились слуги, на улицах селения играли маленькие татарчата. У подвалов, расположенных н виде подковы, ходили сторожевые.

От всадников отделился Грицько-черкасин. Василько махнул ему рукой и быстро спустился вниз.

–       Все пешие остаются здесь. Ты, Кирилл, за старшего. Взберись на дуб и следи. Как только мы начнем сечу, выбегайте к нам на помощь. Все ли ясно?

–       Сделаем все как следует, атаман.

Грицько рванул поводья и пустил коня во всю прыть. Татары, не ожидавшие нападения днем, оставили ворота селения не запертыми. Да они и не понадобились всаднику – его конь легко перескочил глинобитный забор и, как стрела, помчался по улице. Про– < їжая мимо стайки ребятишек, Грицько пригнулся и, на ходу ух– плтив за рубашку самого рослого татарчонка, вскинул его на седло. Мальчишка завизжал на все селение. Размахивая руками и голо– | и, забегали по улице татарки. Не прошло и десяти минут, как три всадника ринулись в погоню. Скоро вся Хатырша зашумела, как улей. Всадники, не успев оседлать лошадей, один за другим выскакивали на дорогу. Грицько мчался на восток, а в полуверсте за ним

с криками и завываниями скакали татары. Все ближе и ближе погоня. И когда косматые татарские лошаденки оказались совсем близко, Грицько ловко опустил татарчонка на траву. Всадники на мгновенье приостановились, потом снова бросились догонять дерзкого похитителя. В это время Грицько, оглянувшись, увидел над Хатыр– пый высокий столб дыма. Он махнул рукой по направлению пожа– 1> с и татары увидели беду. Только тут они поняли, что их обману– т. в, круто повернув лошадей, поскакали обратно.

А в Хатырше в это время шел бой. Василько ворвался в селение

Со своими конниками и начал зорить бейское гнездо. В первую очередь, как и было условлено, подпалили дворец. Потом сбили замки

С подвалов, выпустили невольников. Люди, почувствовав свободу» сами помогали друг другу срывать кандалы, выдирали из плетней колья и бросались на татар. Слуги бейского дворца разбежались, однако охранники из татар дрались рьяно. Из леса по склону горы бежали пешие ватажники с Кириллом во главе. Татары отчаянно защищали родное селенье, но силы были неравны.

И скоро Хатырша была во власти Сокола. Люди собрались на берегу реки, ожидая приказа атамана. Василько подъехал к ватаге, осадил разгоряченного коня, крикнул:

–      ‘Брать лошадей, еду и оружие! Женщин и детей не трогать! Помните —люди мы крещеные и не разбойники. Пусть это знают и те, кто только ныне свободу обрел. Не наживы ради пришли мы сюда, а ради вашей воли. И тот, кто хочет идти с нами, становись в ряды – и в путь.

По дороге к Черному камню Сокол сказал Ивашке:

–      Что, если Мубарек за Хатыршу всех своих воинов на нас двинет? Не устоим?

–      Понятно, не устоим. Только татарин на ровном поле силен. В лесу он – тьфу! И это Мубарек хорошо знает.

–      А ты на ватажников посмотри,– улыбаясь, сказал Сокол, рады, будто дети. Незаметно, что час назад в кровавой сече были.

–      Силу в себе почувствовали – вот и рады. И воля опять же молодит человека.

–      Глянь-ка, идут, словно домой, без заботушки.

–      Поверили они тебе – вот и не заботятся. Знают, что атаман у них – и хозяин, и воевода, и душою чист. Теперь пойдут за тебя в огонь и в воду.

ГДЕ ПРАВДА?

До самого утра бушевала в горах гроза. До самого утра не спал Сокол. Слушал бурю, думал.

Вскоре после боя в Хатырше ватажники узнали, что в Кафу идет еще один невольничий караван. Снарядил Сокол Ивашку с молодцами, невольников отбили. Думали, дадут им свободу, разлетятся вольными птахами полоняники по земле, а что вышло? Все как один пришли в ватагу. Мало того —и днем, и ночью бродят по лесам и горам простые людишки, ищут Сокола. Словно ветер разнес славу о вольной ватаге, и нет того дня, чтобы не приходили к Черному камню по два, по три человека. Люд идет разный – и по наречью, и по вере, и по крови.