Текст книги "Москва-матушка"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Скоро появились музыканты, весельем и шумом наполнился зал. Только Никита Беклемишев был грустен и тих.

–      Чем недоволен мой дорогой гостенек? —спросил, подошедший к нему, князь.– Аль праздник мой не по нраву?

–      Прости, владетельный князь,– тихо ответил Никита,– пойду я на покой. Занедужил что-то: голова болит.

Князь взял Никиту под руку и сам проводил его до спаленки.

* * *

Три дня боярин не выходил из спальни, не вставал с постели. Жаловался на головную боль, на ломоту в костях и на жар в груди. В эти дни уехал Хозя Кокос, сказав, что в Кафе его ждут неотложные дела. Шомелька с племянником князя укатил в Салачик, где возводился новый ханский дворец, который называться будет Бахчи-сарай. Никита Чурилов с князем Исайей занимались торговыми делами. Боярина оставили на попечении молодой княжны.

Как только Никите стало легче, он пожелал перебраться из душной спаленки на волю. По приказу Катерины постель боярина поставили в беседке князя. Находилась она на самом краю обрыва, в большом углублении, выдолбленном в скале, нависшей над бездной. Если посмотреть на беседку снизу, из долины, она похожа на маленькое гнездо ласточки, прилепленное на утесе,– столь высоко до нее. Если смотреть окрест из беседки, видны скалы Чуфут-Кале, вся сюреньская дорога, а в ясные дни можно любоваться белесой синевой моря...

Вход в беседку затянут зеленым хмелем и цветущей кручени– цей так плотно, что находящиеся в ней скрыты от постороннего взгляда.

О многом переговорили здесь молодой боярин и княжна Ман– гупская. И не заметили они, как и когда подкралась к ним любовь. Скрывали ее друг от друга – знали: невозможно им быть счастливыми, не будут они вместе.

А потом случилось так, что и скрывать перестали – сил больше не было. Любовь-то пришла, а вот счастье, как добыть его?

Много раз думал об этом Беклемишев, много раз советовался с Катериной. Просто и разумно отвечала ему княжна Мангупская.

–      Отец мой да и я тоже слово государю твоему дали, и не в обычае княжеском слово менять. Очень льстит отцу сватовство это, жениха-наследника на боярина он сменять не захочет. Посему отцу ничего говорить не следует – сие бесполезно.

–      Как же быть?

–      Отпиши государю своему, что согласие на брак ты получил, а обо мне не пиши ни хорошего, ни плохого. Не разглядел, мол, еще, не разведал. И еще отпиши – пусть до твоего приезда сватов не высылают. Как приедешь в Москву, с женихом моим поговори умно и хитро. Беседовала намедни я с человеком твоим Шомелькой и вызнала, что наследник мачеху свою недолюбливает, да и она ему платит тем же. Верно сие?

–      Да, это так,– ответил Беклемишев.

–      Княгиня, как и я, по крови наследница императоров византийских. Поведай наследнику обо мне, скажи, что на его мачеху я очень схожа по характеру, и, может, сие оттолкнет его помыслы от женитьбы на мне.

–      Послушай меня, Катя, женитьба на княжне Мангупской не столько наследнику надобна, сколь государю. Он с желанием его считаться не станет.

–      О сем знаю. То, что сказала тебе,– не все. Смотри сюда,– княжна развернула платок, протянула князю небольшой портрет. На боярина глянуло красивое русское женское лицо.– Возьми, покажи царевичу. Это дочь господаря валахского Стефана. Зовут ее Елена. Я хорошо знаю ее. Она моя ровесница и подружка. И по облику и по душе она русская. Я думаю, брак с ней будет столь же выгодным, как и со мной, ежели не более. А если приглянется она молодому князю, то и мы с тобой можем быть счастливы.

–      Умница ты моя! – сказал Никита, привлекая Катерину к себе.

Глава двадцать третья

ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО

Недосуг послу сидеть, рассиживать. Нас, послов, за то не жалуют.

Былина о Василисе Никуличне.

озя Кокос, уехав из Мангупа, успел сделать все, что ему повелел боярин Беклемишев. Он съездил в Солхат и побывал в ханском дворце. Вручив Менгли-Гирею от имени русского посла дорогие подарки, он предупредил его о приезде боярина Никиты Беклемишева по «великому государеву делу». Затем Хозя тайно побывал у валидэ Нурсалтан и имел с ней продолжительный разговор.

Одновременно он узнал 01 своих людей во дворце о будущих намерениях хана, о том, как он относится к русским вообще и к на и ал у с ними дипломатических отношений в частности. По поводу веры русских хан плохо не отзывался и говорил, что православная вера не хуже других.

Узнал Хозя Коко: также, по рука Ватикана простерлась и до Солхата здесь под покровительством Менгли зародился и рос орден мона– хов-францисканцев, устав которого очень по сердцу пришелся хану Именно они помогли ревностному католику королю польскому Казимиру вступить в союз с крымским ханом Однако союзом этим Менгпи-Г'ирей тяготился, его так и под-

мывало к грабежу польских земель. И еще более того хотелось хану Менгли окончательно вырваться из-под власти хана Золотой Орды Ахмата. Против Ахмата Менгли-Гирей-хан пойдет на союз с кем угодно.

По приезде в Кафу из Мангупа Никита Беклемишев выслушал донесение Хози и начал готовиться к великому посольству.

В день Ивана Купалы июня двадцать четвертого рано утром посольство отправилось в Солхат, в ханский дворец.

К полудню достигли Солхата. На окраине города встретили их верховые татары. Начальник охраны, поприветствовав посла, спросил:

–      Доверяет ли иноземный посол охранять его проезд моим аскерам?

Чурилов перевел вопрос сераскира, и Никита ответил:

–      Поехали с богом.

Татары быстро разделились на две группы. Одна поскакала впереди поезда, другая же примкнула к последнему возку.

Беклемишев с великим вниманием смотрел на невиданную татарскую столицу и запримечал все. Глинобитные мастерские тянулись вдоль улицы, в открытые настежь двери можно было видеть, что делается внутри. Вот здесь трудится медник, гремя металлом, рядом в прокопченной халупе слышится дробный стук молотков. Под высокими навесами кузнецы в раскаленных домницах варят железо. На низеньких скамейках сидят чернорукие чеботари. Проворно тачают они разную обувь: цветные башмаки и туфли с загнутыми кверху носами, сафьяновые сапоги. По соседству с ними ладят седла и прочую конскую сбрую шорники и седельники.

В городе много всадников. Они снуют по улице на маленьких вертких лошаденках, оттесняя зевак, собравшихся поглазеть, к глинобитным заборам.

Посередине города всадники свернули вправо. Там у подножия Агармыша виднелись крыши ханского дворца.

Мимо главных ворот дворца проехали не останавливаясь. Никита вопросительно посмотрел на Чурилова, тот недоуменно пожал плечами. Вот миновали и царский дворец, а поезд все вели куда– то передовые конники охраны. Вскорости дома пошли мельче и реже, а через пяток минут посольская колымага выкатила на окраину. Беклемишев вскочил и, беспокойно оглядевшись кругом, ткнул в спину вознице, крикнул:

– Стой! Дальше не едем!

Возница натянул было вожжи, но Никита Чурилов спокойно произнес:

–      Поезжай далее с богом,– а затем положил руку на плечо боярина и добавил: – в чужой монастырь со своим уставом не ездят...

И действительно, поезд, подъехав к низкому каменному зданию с широким двором, остановился. Начальник охраны, осадив коня у самой колымаги посла, отрывисто бросил:

–     Здесь ждать милостей хана!

Не успела конная охрана отъехать от посольского поезда, со двора в сопровождении шести слуг вышел коренастый ярко одетый татарин. Он надменно посмотрел на Беклемишева и сухо проговорил:

–     Халиль Ширин-бей просит посла Московского войти в этот дом.

Шомелька перевел, и оба Никиты сошли на землю. За ними выпрыгнул из колымаги Рун. Все они двинулись за Ширин-беем вглубь двора.

–     Ничего не скажешь – любезная встреча,– проговорил Беклемишев, обращаясь к Чурилову.

–     Привыкай, боярин. Татарин, пока его сила,– свиреп и груб. Покорность да притворную любовь оказывают токмо под пятой да при звоне золота.

–     Шомелька, спроси-ка сего татарина, где мы находимся и скоро ли хан примет посольство,– повелел Беклемишев толмачу.

–     Передай высокому гостю, что обиталище это принадлежит великому хану и зовется посольский двор,– ответил Ширин-бей.– Сколь велик этот двор – столь же велико и радушие могучего владыки. Благословенный повелел мне передать весь дом и слуг в распоряжение посла. На второй вопрос отвечу: аллах велик в небе, хан на земле, а кто знает мысли аллаха? Так и мне не дано знать, когда думает хан принять послов московских.

Беклемишев, выслушав ответ, молвил:

–     Слуга он и есть слуга. Что он может знать?

–     Ой, не скажи, боярин,– тихо заметил незаметно подошедший Хозя Кокос. – Халиль Ширинов – первый князь в царстве татарском, и порой его слово важнее ханского. Поверь мне, боярин, сей Ширин вдвое богаче хана, и о том все знают. От этой мерзостной хари может дело посольское погибнуть или же легко вперед пойти.

–     Спасибо за совет добрый, Хозя,– Беклемишев пристально взглянул на бея и вошел в дом.

За каких-нибудь полчаса с помощью безмолвных слуг посольство разместилось по комнатам. В покои, где находился посол, без стука вошел Халиль-бей и, оглядев комнату, спросил:

–     Хорошо ли устроился наш дорогой гость? Может быть, он желает что-нибудь просить у хана?

Никита Беклемишев поднялся и, приложив руку в груди, ответил:

–     Славному и могучему бею Ширину поклон и благодарность за, столь щедрое гостеприимство. Позволь ответить, князь, за ласку легкими поминками на твое благородное имя,– боярин хлопнул в ладоши, и из боковой дверцы вышли два молодца с большими серебряными подносами. Молодцы встали перед Ширин-беем и с поклоном подали ему подарки. На первом подносе были рассыпаны рубли, а на втором лежал искуснейше сделанный кинжал с серебряной рукояткой, стояли точеные из рыбьего зуба^[28] фигуры на перламутровой клеточной доске. Беклемишев пояснил:

–      Сей подарок с пожеланием князю. Золото означает – будь князь еще богаче, кинжал – будь еще сильнее, шахматы – будь еще умнее. А подносы серебра чистого говорят – будь князь добр к дарителю.

Куда делась суровость татарина! Приняв подарки, он передал их слугам своим и, улыбаясь, несколько раз повторил Шомельке:

–      Бакшиш – бик якши! Ай-ай какой бакшиш!^[29] Передай боярину – Халиль Ширин-бей сейчас же пойдет во дворец хана, поцелует пыль ковра у ног владыки и попросит его скорее принять великое посольство.

Когда бей Ширин вышел, боярин, потирая руки, радостно сказал Чурилову:

–      Пока идет все слава богу.

Но радость эта была преждевременной. На второй день в посольский двор явился разман-бей, человек, который представляет хану всех посланников. Он далеко не двусмысленно намекнул в беседе о подарке, который тут же ему и был вручен.

Это случилось утром. А после обеда к двору с большой свитой подъехал диван-эфенди Нургали. Начальник верховного Совета без лишних слов известил, что приехал за бакшишем. После него у посла побывали хазнадар-ага, хан-агасы и киларджи-баши. Одарив последнего, Беклемишев взялся за голову и воскликнул:

–      Они разорят меня, ироды окаянные! Еще два-три разбойника, и мне нечем будет одарить хана. Шомелька! Сходи на ворота и прикажи никого не впускать. Скажи – посол творит молитву.

Выручил посла Шомелька Токатлы. На четвертый день пребывания в Солхате он пошел во дворец и сумел там встретиться с актачи-беем хана, сунув ему крупную взятку. На следующее утро актачи-бей, поддерживая стремя хану, собравшемуся на охоту, сказал:

–      Наслышан я, могучий повелитель, что русские послы привезли большие дары.

–      Откуда знаешь?

–      Великолепные бакшиши получили Ширин-бей, разман-бей, диван-эфенди, хан-агасы и киларджи-бащи., Человек один печалился мне: урус-посол боится, что беи выманят у него все подарки и ему не с чем будет идти к хану Менгли.

Гирей с силой ударил плеткой своего аргамака, и гот поднялся на дыбы.

–      Уй-юй, шакалы! – воскликнул хан. – Всегда успевают впереди своего повелителя.

Проехав по двору несколько раз, хан соскочил с седла и, отдавая поводья коня стремянному, сказал:

–      Передай Нургали – русских примем после обеда.

–      А как же охота, мой повелитель?

–      Охоты не будет.

Через полчаса разман-бей привез на посольский двор приглашение к хану. Поглядывая жадным взором на короба, приготовляемые к перевозке, он усердно старался дать понять, что только благодаря его стараниям хан соизволил принять послов. Беклемишев горячо поблагодарил бея, но подарков не дал.

Во дворце посольству сообщили, что хан ушел на послеобеденную молитву и прием начнется сразу, как мудрейший побеседует с аллахом.

Беклемишев, собираясь на прием, оделся в лучшие свои одежды. На после были широкие красные штаны, заправленные в шитые золотом сафьяновые сапоги, белый камчатный летний зипун, а поверх него кафтан синего сукна с длинными рукавами.

Ждали приема в посольском дворе. Беклемишев и Чурилов долго сидели на каменной скамье около фонтана. Молчали. Оба волновались. До сего московские послы бывали у золотоордынцев как данники, а в Крыму не бывали и вовсе. Есть отчего волноваться. Как вести себя, чтобы не уронить государство и свое достоинство?

Наконец разман-бей снова появился в садике и повел посольство во дворец, в зал Большого Дивана, в зал Совета и суда. Перед дверьми стояли два стража с оголенными саблями. Разман-бей дал знак, аскеры отступили на шаг, дверь открылась, и Никита Беклемишев первым вошел в зал. У противоположной стены на шелковых подушках восседал Менгли-Гирей-хан. Рядом с ним стоял Халиль Ширинов. Справа и слева вдоль стен на желтых пофяках сидели нарядно одетые сановники Посреди зала журчал маленький, отделанный мрамором фонтан.

Разман-бей упал на колени, поцеловал ковер и тихо, но внятно произнес:

–      Послы государя Московского Ивана у твоих ног, о могучий и великодушный. Прими их слово.

Оглянувшись назад, он с ужасом увидел, что посольство не упало ниц перед ханом.

–      На колени перед лицом могучего хана, неверные! – крикнул через плечо разман-бей.

Никита Беклемишев и стоявшие за ним Никита Чурилов и Рун отдали глубокий поклон.

–      Даже перед ханом Золотой Орды послы государства Московского на колени не встают,– сказал Беклемишев. – Мы приехали к вам не как данники, а как друзья. Государь мой считает государя вашего братом и желает передать ему братское слово. Он послал нас к великому хану Гирею, чтобы мы завязали узы дружбы и стали бы добрыми соседями. Великий князь посылает брату своему Менгли-Гирею-хану поклон и повелевает вручить подарки. – Посол подал знак, и в зал внесли три короба. Холопы открыли короба, вынув широкую полотняную скатерть, разостлали ее перед троном и удалились. Беклемишев, Чурилов и Рун подошли к коробам, стали вынимать подарки.

На скатерть ложились золотые тяжелые рубли, драгоценные камни, сукна и тончайшие ткани, серебряные кубки и бокалы, резные чашки из яшмы и нефрита и много дорогой резной посуды.

Глаза хана горели жадным блеском, сановники причмокивала губами, охали и ахали. Когда пустые короба унесли, Менгли-Ги– рей сказал:

–      Подарки моего брата Ивана тронули мое сердце. Что еще повелел князь сказать мне?

Беклемишев вынул свиток из широкого рукава.

–      Государь повелел мне передать от своего светлого имени могучему хану таковы слова: «Князь великий Иван челом бьет. Посол Гази-баба говорил мне, что хочешь меня жаловать в братстве и любви точно так, как ты с Казимиром в дружбе и любви. И я, услышав твое жалование и увидев твой ярлык, послал к тебе бить челом боярина моего Никиту, чтобы ты пожаловал и как начал жаловать, так бы и до конца жаловал».

Прослушав перевод Шомельки, хан качнул головой в знак того, что понял, а стоявший на нижней ступеньке трона Ширин-бей подался на шаг вперед и, наклонившись к уху хана, зашептал что-то.

–      Князь Иван знает, что хан Ахмат недруг мой? – спросил Менгли-Гирей.

–      То государю моему ведомо,– ответил Никита.

–      Дружбу и братство со мной заключив, Иван, если я на Ахмата войной пойду, со мной вместе пойдет ли?

Никита помедлил с ответом, раздумывая. Потом сказал:

–      Братство противу одного недруга заключать не стоит. Ежели Ахмат или Казимир пойдут на Москву, то ты, могучий и непобедимый, должен сам на них пойти или брата послать. А ежели на твою землю недруг пойдет, Ахмат ли, а то и кто другой, государь мой вместе с тобой будет.

–      Пусть брат Иван выступит против Ахмата, я ему помогу,– предложил хан.

Никита не спешил с ответом. Он помнил наказ. Московский государь первым эту борьбу начинать не хотел. Поразмыслив, посол сказал:

–      Сысстари княжество русское миром живет, мечи поднимает токмо для обороны. И братства с тобой, великий хан, русский государь ищет не для войны, а для мира. Войной на Ахмата первыми мы не пойдем.

–      Сколько раз в год и какие поминки будет слать мне брат Иван, ежели я заключу с ним братство и дружбу? – спросил хан.

–      Оное братство и дружба тебе, великий хан, равно нужны, как и государю моему, потому союз сей должен быть равный, брагский. Поминки шлет младший брат старшему, а мой государь и ты, великий хан, все равно как ровесники. А посему поминков давать государь русский не будет.

–      С умыслом али по неразумению оскорбляешь ты меня в моем дворце? – гневно произнес Менгли. – Как смеешь ты, посол князя Ивана – данника Золотой Орды, так со мной разговаривать! Как смеешь, спрашиваю?

–      Обиды в моих словах не вижу,– спокойно ответил Беклемишев. – Великий князь Иван желает другом твоим быть, а не данником. Мой государь не скуп – это вы только что видели. Друга одарить он умеет щедро. Так и впредь будет. Сказал ты, что Иван данник Орды. Это верно. Одначе такой ли осталась Золотая Орда, как и прежде?

–      Орда сейчас не та,– тотчас же ответил хан,– царство Ахматово распадается, как перезревший кусок овечьего сыра. Наше ханство встает над Ордой, как барс над волчицей.

–      Правдивы слова великого владыки,– промолвил посол. – Орда сейчас не та. Да и Русь також не та. Множество удельных князей встали под могучую руку моего государя, и единством крепится ныне отчизна. Союз между нами потребен равно и ханству вашему и земле Московской, и о том вам не хуже меня ведомо. А что касаемо поминков – не в них суть. Быгь может, даров по доброй воле государя Московского будет более, чем обязательных поминков.

Менгли-Гирей снова посветлел лицом. Посол говорил смело и убедительно. Правда, что Орде не дано жить, а Казимир польский ненадежен в союзе. Если русский князь щедро будет дарить хана, на дружбу с ним следует пойти.

–      Хорошо,– произнес хан после некоторого раздумья. – Я пожалую Ивана братством и дружбой. Пусть позовут начальника моей канцелярии и пусть напишут ярлык князю Московскому.

–      Сие не по-братски будет, великий хан, – заявил Никита,– братство и дружбу не жалуют, а принимают и поравну оба государя, и ни один из них друг над другом стоять не должен. Ярлык, сколь мне ведомо, суть приказное письмо, и равного брата оно как повеление обидит. Государь мой просит дать шерть, каковую он крестным целованием утвердит.

Твой государь очень много просит! – воскликнул Менгли.– Не забывай одного – не мой посол приехал в Москву, а ты стоишь перед моим троном!

–      Сего я не забываю,– стоял на своем Беклемишев. – Одначе, великий хан, видно, сам запамятовал, что его человек Гази-баба еще раньше стоял перед русским троном и государем моим был принят ласково. И голоса на него государь не поднимал. Между тем, ты кричишь на государева посла, словно на конюха своей дворцовой конюшни.

В зале Дивана после ответа стало шумно. Хазнадар-ага вскочил и, тряся седой бородой, визгливо прокричал:

–      Никогда и никто в этой священной обители Совета и суда не отзывался о нашем повелителе так неуважительно! О великий хан! Такого потерпеть нельзя.

–      Пусть уходит отсюда неверный!

–      Нечестивцу не место в обители хана!

К Беклемишеву подбежали два дюжих аскера и встали по бокам, готовые исполнить любое слово хана.

Менгли-Гирей, покусывая губы, молчал. Его лицо пылало гневом.

–      Увести его.

Аскеры схватили посла за руки и поволокли к выходу. Ши– рин-бей спешно подошел к хану и тихо начал что-то говорить. Разман-бей, следовавший за послом, остановился у входа и с поклоном спросил:

–      Аллах велик в небе, хан – на земле. Каждое его слово свято и законно. Куда великий прикажет отвести неверного?

–      Пусть идут в посольский двор и ждут нашего решения.

В посольском дворе аскеры ни на шаг не отходили от Никиты Беклемишев позвал к себе Чурилова и сказал:

–      Теперь на тебя да на Тугейку надежда. Пошли Шомельку к Ширину, посули ему большой бакшиш. Хан его слушается. Тугейка пусть идет тайно к Нурсалган. Насколько я понял – он парень с головой, знает, что и как выговорить.

Чурилов разыскал Тугейку, передал ему привет боярина. Тусейка много говорить не любил, а если что и скажет, то прямо:

–      Ни явно, ни тайно во дворец нам не попасть. Золота надо.

–      Много?

–      Не больно много. Дворцову стражу подкупить.

–      А если во дворце нас поймают? Ведь голову снесут.

–      Во дворец не пойдем. Нам бы только царице весть подать. Сама придет.

–      Вот держи,– Никита положил в руку Тугейки кисет с золотом. – Устраивай сие дело, как лучше. Я тут не ходок.

Вечером перед сменой караулов Тугейка долго околачивался у ворот в крепость, ожидал удобного случая. Один из стражей, наконец, отошел от ворот и пошел вдоль стены. Тугейка догнал его и без обвиняков сказал:

–      Тебе деньги нужны?

–      Деньги всем нужны,– ответил страж, не оглядываясь.

–      Надо весть во дворец передать.

–      Кому?

–      Царице Нурсалтан.

– Трудно,– сказал страж. – Ази живет в гареме, туда ходу нет. Очень трудно.

–      Евнух поможет...

–      Ему тоже деньги нужны.

–      Дам и ему.

–      А страже около гарема?

–      Дам и страже...

–      А служанке, которая унесет весть царице?

–      Шайтан с тобой – дам и служанке.

–      Еще надо дать...

–      Э-э,– Тугейка остановился,– аллах тебе спутник. Иди. Я найду не такого жадного, как ты,– и зашагал обратно.

–      Постой-постой,—страж схватил его за рукав,—говори, что передать.

–      Скажешь ей: приехал Туга, который из Казани. Что она на то ответит, скажешь мне. Я тут буду ждать.

–      Давай деньги.

–      Рано. Вот возвратишься – тогда.

Страж тряхнул бритой головой и скрылся за воротами дворца. Устроившись меж корнями большой чинары, Туга приготовился к долгому ожиданию. Но как только стемнело, от ворот отделились две фигуры – мужская и женская. Туга вскочил, вышел на дорогу, поравнялся с мужчиной, сунул ему в руку кисет. В одном из переулков страж исчез – как растаял.

–     Ты ли это, Тугейка? – раздался голос под покрывалом.

–      Я, валидэ, я.

–    Ты вырос – тебя не узнать.

–      Если бы ты видела своих сынов. Они еще выше меня...

–      Говори, говори.

–     Впереди люди идут, валидэ.

Нурсалтан схватила его за руку и свернула в заулок. Скоро пришли они к богатому дому, постучали. Их встретила старая женщина, провела в просторную комнату с двумя светильниками. Нурсалтан долго рассматривала Тугу. В ее глазах стояли слезы, и он понимал чувства матери.

На столе появились фрукты и шербет. Тугейка вынул из-за пазухи письмо великого князя, передал валидэ. Она положила его на стол, не читая, сказала нетерпеливо:

–      Ну рассказывай, как они там мои родные...

И Тугейка начал говорить о том, что дети ее растут, мать вспоминают часто, послали ей письма и подарки, которые он, Тугейка, не посмел взять с собой.

–      Они уже знают грамоту?

–      Иван учит их грамоте арабской, по-русски они тоже говорят. Не беспокойся, великая Нурсалтан.

–      Веру магометову не забыли? Не принуждают ли их?..

–      Они молятся аллаху. Князь к своей вере их не принуждает, да ему это и не нужно. Знай, валидэ, Иван готовится к походу на Казань. Он хочет свергнуть хана и на его место посадить твоего сына Аминя.

–   О, если это случится – я сразу уеду к                      нему.

–                                             Если позволишь,          великая, я пойду за русскими. Они        тоже

хотели увидеть тебя.

–      Иди. Я пока прочту письма Ивана.

Спустя полчаса, Тугейка привел Хозю Кокоса и Никиту.

Никита был одет просто и держал в руках лоток с товарами. Поприветствовав Кокоса, царица спросила:

–     При слуге о деле         говорить можно ли?

      –      Сие не слуга, а              помощник боярина         московского.     Ему       из

вольте передать письмо.

Нурсалтан быстро свернула листы в трубку и, перевязав их шелковой тесьмой, передала Чурилову. Затем вышла в соседнюю комнату и вынесла большую черную, обтянутую кожей, коробку. Открыв ее, поднесла молча Никите. На малиновом бархате лежала словно свернувшаяся змейка, нить крупных жемчугов. Хозя Кокос, вытянув шею, долго, не отрываясь, смотрел на нить, а потом воскликнул:

–      Какое великолепие!

–      Прошу передать эти зерна брату моему Ивану с поклоном.

–      Великая царица,– произнес Чурилов,– я не волен брать столь дорогие подарки. Зернам сим цены нет. Мне токмо повелено вручить тебе от светлого имени Московского государя вот сей лоток. Там и каменья дорогие и золото с серебром. Боярин Никита повелел також сказать, чтобы ты завтра послала слугу в посольский двор за соболем да белками. Столь великую ношу взять с собой мы убоялись.

–      Скажи спасибо брату Ивану за подарки,– сказала Нурсал– тан, принимая лоток. – А это возьми – твой государь сам просил послать ему эти зерна.

–      Пришел я к царице,– сказал Чурилов, принимая жемчуг,– с просьбой. Посла моего хан грозится закрепить, грамоту шертную, ради какой мы приехали дать, отказался. От государева имени посол помощи твоей великой просит.

–      Передай послу – пусть ждет. Без шерти он от нас не уедет. На то мое царицыно слово. Сколь времени на то надо, не знаю, только пусть ждет. А сейчас уходите. За наши головы боюсь.

Наскоро простившись, Хозя Кокос и Чурилов покинули царицу.

* * *

Все зашевелились во дворце после возвещения первой вечерней молитвы. Выступил из своих покоев хан. Опираясь на посох, в сопровождении ближайших лиц отправился он в мечеть.

После молитвы аллаху, хан, поужинав, спустился по скрипучей лесенке в сад. Минуя любимую беседку для отдыха, Менгли прошел в первую половину гарема, где жили его валидэ – законные жены.

Ази встретила владыку в комнате, обитой голубым атласом. Она поклонилась ему, жестом пригласила сесть на софу, покрытую оранжевым сукном и окаймленную светлым атласом. Сама села против него на желтую камчатную подушку.

–      Давно стены моей обители не видели великолепного,– нежно заговорила Нурсалтан.

–      Моя дорогая и мудрая Ази,– ответил хан. – Пришел я поговорить с тобой о делах важных. Только сегодня были в моем дворце послы от русского князя Ивана, и мне кажется, я принял их не так, как следует.

–      Зачем князь прислал своих людей?

–      Он хочет со мной дружбы и братства.

–      Это хорошо, мой великий хан.

–      Но он хочет быть равным со мной! Его послы разгневали меня, и я повелел держать их под стражей.

–      Ты мудро поступил, великодушный хан.

–      Ты так думаешь?

–      Аллах тому свидетель. Разве может повелитель решать большие государственные дела в один миг. Послы сказали тебе свое слово, ты им сказал свое. Этого на один раз достаточно. Теперь пусть послы посидят и подумают – правильно ли они говорили. И у тебя, мой мудрый хан, сейчас есть время взвесить все твои слова и принять наилучшее решение. Я хорошо знаю князя Ивана...

–      Расскажи мне, что он за человек.

–      Князь Иван может быть хорошим и верным другом – он не способен на вероломство. Какую корысть он мог иметь от меня, от слабой женщины? Никакой. Но стал мне другом, и только по его воле живут сейчас мои дети. Уже много лет князь Иван кормит и одевает сыновей моих и не просит за это платы. В этом я вижу благородство его души. Такой друг и брат только усилит твое могущество, укрепит твой трон. Можешь ли ты сказать подобное о нашем союзнике Хазиэмире?

–      О Хазиэмире я этого сказать не могу. Только расчет держит его в союзе со мной.

–      И все-таки ты в грамотах ему пишешь «равный брат мой», а князя Ивана равным признать не хочешь. Почему?

–      Князь Иван данник хана Ахмата!

–    А разве Ахмат         твой друг?

–    Фуй, шайтан!          Я ненавижу       этого    пожирателя падали. Он

мой враг!

–      И князю Ивану он недруг. Будучи в братстве с великим князем русским, вам легче задушить вашего общего врага.

–      Посол сказал, что Иван не желает нападать на Ахмата.

–      На то его воля. По тебе, верно, известно, что Ахмат сам собирается набежать на Москву.

–      Мои люди в Орде доносят мне об этом. Это верно.

–    Пиши Ивану            братство и любовь, мой              повелитель, и        это

принесет тебе славу            и богатство.      Коли     Ахмат     уйдет в набег на

Русь, ты братства Иванова ради пошлешь свои войска в Орду и в отсутствие хана Ахмата захватишь все его богатство. Если Ахмат, возвратясь, пойдет за то войной на тебя, Иван поможет тебе, и вы растерзаете Ахмата.

–      Слышал я, что Иван намерен отнять у Хазиэмира киевские земли. Если он пойдет на короля литовского, как мне быть? Хази– эмиру я еще раньше шерть давал.

–      В войне из двух друзей выберешь одного. Твой мудрый ум подскажет, какого.

–      Ты говорила о щедрости князя. Однако он мне не хочет давать поминков, а круль мне их дает.

–      Говорят, послы Ивановы привезли гебе большой бакшиш, говорят, он дороже трех годовых поминков Хазиэмира. Разве не все равно алмазу, как его назовут, бакшишем или поминком. Оттого не перестанет он быть алмазом.

–      Ты права, Ази, и я дам шерть князю Ивану. Ширин мне тоже дал такой совет. Совет двух мудрых – правильный совет.

Глава двадцать четвертая

МОГУЧИЙ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЯ

Менгли-Гиреево слово брату моему великому князю Ивану. Промеж нас братская дружба учинилась, другу другом быти, а недругу недругом быти...

Из грамоты Менгли-Гирея Ивану III.

рошла неделя, как от горенки Никиты Васильевича увели стражу. Теперь русское посольство ходило по городу вольно, однако в посольский дворик никто из татар не приходил. О существовании людей посольских во дворце будто забыли. Наконец, однажды под вечер, когда боярин совсем уже собрался отходить ко сну, в его спаленку в сопровождении Шомельки протиснулся толстый татарин.

–      Образец великих и почтенных, рудник всех добродетелей, аг^[30] собственного двора, источник счастья, рассадник могущества, да увековечит аллах его могущество, пресветлый бей Ширин приглашает русского посла в свой дворец,– проговорил он.