Текст книги "Двор. Книга 3"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Настил на крыше удалось положить, пока погода позволяла вести открытые работы. Взялись ставить деревянный каркас, хоть декабрь выдался с холодными влажными ветрами, которые дули с моря, температура воздуха держалась ниже нуля, крыша покрылась наледью, каждый шаг на жестяной кровле можно было делать, лишь имея надежную опору под рукой или привязав себя канатом к деревянному, с металлическими скобами, каркасу, установленному и закрепленному так, чтоб мог выдержать неожиданные, с резкими толчками перемены нагрузки.
Строители, молодые крепкие ребята, работали в паре, говорили, что для этого времени года условия нормальные, но одному под ногу попала железная пластина, поскользнулся, не успел ухватиться за рейку, скатился до самого козырька, канат натянулся до предела, парень наполовину свесился с крыши, люди на улице, которые увидели, закричали, что человек сейчас сорвется, надо срочно накидать на камни тряпье, трое-четверо сбросили с себя пальто, разостлали, но оказалось, что зря спешили: напарник уже вытягивал товарища на крышу, оба встали в полный рост и помахали людям на улице руками.
Бирюк велел прекратить на крыше всякие работы, но во дворе уже пошел слух, что рабочий чуть не убился, чудом остался живой, другого такого случая соседи не могли вспомнить за все годы, требовали выяснить, по какой причине такая срочность работы на крыше в зимних условиях.
Поскольку работы на крыше прекратили, разговоры понемногу утихли, мадам Малая, когда в пионерской комнате собрался актив, сама объяснила, что для телескопа, который вот-вот будет готов – вышла небольшая задержка с линзами, – надо смонтировать на крыше специальные приспособления, чтобы труба могла поворачиваться во все стороны, иначе невозможно будет целиком обозревать небо. Объяснение было понятное и убедительное, оставалось только пожелать, чтобы побыстрее установили телескоп и юные звездочеты могли регулярно собираться на занятия кружка, к которым Алексей Бирюк обязал каждого прочитать книжку Воронцова-Вельяминова «Очерки о Вселенной» и познакомиться с книжками профессора Навашина «Телескоп астронома-любителя» и «Самодельный телескоп».
Гриша, Миша, Люсьен и Рудольф ходили в областную детскую библиотеку имени Крупской, расположенную рядом, на улице Советской Армии, удивляли библиотекаршу, Клару Натановну, книжками, которые заказывали в читальном зале, она приводила их в пример другим юным читателям, а те отвечали, они тоже будут читать такие книжки, когда у них во дворе откроют пионерскую комнату и организуют астрономический кружок.
Алексей, которому мальчики рассказали, какие разговоры ведут в библиотеке, не только похвалил их, но предложил, как нагрузку по кружку, приглашать к нему на беседу ребят, которые проявят настоящий интерес и захотят, чтоб их приняли в кружок юных звездочетов.
Клава Ивановна, когда услышала, что пионеры не только из соседних дворов, но и с других улиц просятся в кружок и хотят, чтоб их допустили в обсерваторию, сама стала нажимать на Андрея Петровича, чтоб побыстрее установили телескоп и можно было начать практические занятия кружка.
В феврале Матвей Фабрикант получил цейссовские стекла, которые привезли из ГДР, в марте телескоп был готов и можно было устанавливать. Помещение на чердаке полностью закончили, поставили два больших стола и стулья, чтоб кружковцы могли по ходу занятий делать в своих тетрадках записи с рисунками и диаграммами. На стене повесили большой лист фанеры, к нему прикололи портреты Джордано Бруно, Галилея, Ньютона, Ломоносова, Лобачевского, Циолковского и вырезку из газеты, где Хрущев стоит с Юрием Гагариным на трибуне Мавзолея, каждый поднял вверх одну руку, и оба крепко, с ликующими улыбками на лицах сжимают друг другу пальцы.
Мадам Малая и члены актива пришли на третье занятие, чтоб кружковцы к этому времени могли уже немного освоиться в новой обстановке, и были поражены картиной напряженной творческой работы юных астрономов, которую увидели своими глазами. Клава Ивановна прослезилась и готова была поцеловать каждого кружковца в отдельности, но Алексей решительно воспротивился и разрешил гостям, если хотят, пожать членам кружка руки. Ляля Орлова и Дина Варгафтик заметно оробели, неуверенно протягивали руку, а в ответ от каждого получали крепкое рукопожатие.
Гостям показали, как на станине вращается телескоп, предложили каждому пристроить окуляр к глазу, на улице было еще светло, и Дина, когда увидела на небе звезды, как будто ночь, от неожиданности закричала. Мальчики стали смеяться, а Люсьен сказал, что возьмет у своей бабушки Маргариты Израилевны пузырек валерианки и кремлевские капли, чтоб на всякий случай имелись в обсерватории для гостей.
В апреле, когда окончательно установились теплые дни, на крыше быстро закончили работу с каркасом, обшили древесно-волокнистыми плитами, покрытыми водостойкой эмалью, установили оконные переплеты, в архитектурном плане все сооружение – в форме ротонды, по всей высоте оконных рам стеклянной, так чтобы при желании можно было целый день получать солнечные ванны, как будто солярий где-нибудь на курорте.
Во двор на грузовике завезли винтовую лестницу с красивыми балясинами, какие в старое время ставила в своем знаменитом Пассаже на Преображенской угол Дерибасовской известная богачка мадам Ашкенази. Лестница состояла из двух секций, каждая примерно в человеческий рост, двое грузчиков, со шлеями через плечо, подняли без труда секцию, занесли на третий этаж в коридор Бирюков, а оттуда в помещение обсерватории, где в углу, очень удачно и удобно по расположению, подготовили заранее площадку для лестницы.
Инженер Иван Лапидис специально остался в этот день дома, чтобы от начала до конца проконтролировать все работы, в особенности ответственный участок, где с лестницы был прямой выход через люк в крыше, который вел в ротонду, здесь надо было обеспечить надежное соединение верхних ступенек и перил с каркасом ротонды.
Марина просидела у себя в конторе полдня, сразу после обеда примчалась домой, увидела винтовую лестницу с фигурными балясинами, как обещал Матвей Фабрикант, и закрыла лицо руками, чтобы Иван Анемподистович и плотники не увидели слез радости и восторга, которые сорокалетняя баба, как будто какая-нибудь гимназисточка или барышня, не могла сдержать.
Когда поднялись в ротонду, из которой открывался вид на город, порт, до самого горизонта на Черное море, в действительности нисколько не черное, а серебристое, синее, зеленое, местами изумрудное, Марина опять заплакала и в этот раз уже не старалась скрыть свои слезы.
– Боже, как прекрасен мир! – воскликнула Марина. – Только в мечтах можно иметь такое.
Иван Анемподистович засмеялся: не только в мечтах, а в собственной квартире, если знаешь, чего хочешь, и не боишься дурного глаза.
Всю радость, какая только что была у Марины на лице, в один миг как рукой сняло.
– Ну вот, – сказал Лапидис, – испортил вам праздник. Ничего конкретного не имел в виду, хотел чтоб было смешно, а получилась глупость.
– Нет, – покачала головой Марина, – не глупость, а вещее слово, которое всегда так, само, не спросясь, с языка соскакивает.
Клава Ивановна лежала в эти дни с простудой, накануне позволила себе слишком легко, по-летнему, одеться и была наказана. Ляля и Дина заходили каждый день, держали в курсе дела и вечером поставили в известность, что Бирючка построила у себя на крыше целый стеклянный дворец.
На следующий день, хотя еще неважно себя чувствовала, мадам Малая поднялась к Бирюкам, потребовала, чтоб показали всю новостройку в полной красе и, когда увидела, в первую секунду остолбенела, но тут же пришла в себя и закричала Марине прямо в лицо:
– Барыня! Построила у себя над головой дачу. Ты еще не знаешь, но обещаю тебе, ты узнаешь Малую, запомнишь на всю жизнь и внукам своим передашь!
Марина ответила Клаве Ивановне, что у внуков, если советская власть укажет, будут свои Малые, а на могилу мадам Малой обещала приносить цветы, чтоб не прерывалась живая связь поколений.
Клава Ивановна сказала, пока дойдет дело до цветов на ее могиле, Марина увидит у себя в стеклянной ротонде комиссию из обкома и прочитает вместе со всей Одессой фельетон в областной газете «Знамя коммунизма».
Андрей Петрович в эти дни не мог выкроить свободной минуты, чтоб поговорить лично с Малой и другими членами актива, поскольку ежедневно занят был делами, связанными с передачей государству предприятий промкооперации.
Могло создаться впечатление, что он уходит от острых вопросов, которые волнуют весь двор, всех жильцов и соседей. Учитывая уважение, с каким двор относился к Ивану Лапидису, Бирюк решил, что на этом этапе имеет смысл использовать его авторитет:
– Слушай, Иван Анемподистович, поговори с людьми, поскольку сам принимаешь непосредственное участия в строительстве пионерской обсерватории и других конструкций на крыше дома. Будем говорить откровенно: психологически реакцию двора можно было ожидать, и с этой точки зрения лучше было подготовить людей к намеченным объектам, а не подносить сюрпризы. Но коль скоро уже начали, здесь Марина Игнатьевна по-своему права, не было смысла прерывать строительные работы, чтобы устраивать колхозные дебаты и митинги.
Лапидис сказал, что готов поговорить с активом, каждый сможет высказать свое мнение, Малой, хочет не хочет, придется принять во внимание. Насчет ротонды, подчеркнул Лапидис, у людей не должно складываться впечатление, что будет находиться исключительно в распоряжении Марины Бирюк и членов ее семьи, нужно дать твердую уверенность, что при желании сами смогут прийти, посидеть, полюбоваться на крыши Одессы, на порт и море. В практике западного градостроительства обзорные площадки на крышах предусматриваются архитектурными проектами, которые учитывают свойственное нашему веку стремление раздвинуть границы пространства, доступные человеческому глазу.
– Не мне, Иван Анемподистович, – развел руками Бирюк, – тебя учить: надо, чтоб люди чувствовали, они у себя во дворе всегда имели право быть хозяевами, сегодня еще больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.
Клава Ивановна, когда узнала, что на встречу с активом Бирюк не придет, а посылает вместо себя Ивана Лапидиса, сразу дала этому недвусмысленную оценку: для разговоров с жильцами домовладелец отряжает управляющего.
– Ну, Ивановна, – засмеялся Лапидис, когда услышал оценку Малой, – ты мне карьеру делаешь: не сегодня-завтра министром назначишь! Дегтярь твой устроил меня с тачкой и ломом на Колыме, а ты меня – в высокое начальство, рядом с самим Бирюком.
– Да, – подтвердила Малая, – рядом с Бирюком. Но говорю тебе прямо, это не делает тебе чести: рядом, как денщик со своим офицером, как посыльный со своим начальником.
– Малая, – сказал Лапидис, – отдельно с тобой объясняться не буду. Собирай актив.
Малая назначила дату, поставила в известность членов актива. К началу заседания пришли многие жильцы, которых официально никто не приглашал, поскольку планировалось предварительное обсуждение, чтобы потом можно было вынести на общее собрание двора.
Удивительнее всего, что пришел доктор Ланда со своей Гизеллой, хотя давно уже выбрали позицию сторонних наблюдателей, далеких от будничных забот и жизни двора. Гизелла заняла место на скамье рядом с Маргаритой Израилевной и Жанной Андреевной, разговор вела только с ними, как будто среди остальных соседей ее больше никто не интересовал. Семен Александрович, наоборот, старался сказать несколько теплых слов каждому, соседи охотно откликались, заводили разговор о прошлом, в ответ доктор Ланда приветливо улыбался, но тему не поддерживал.
Адя с Лизой расположились подальше от стола, за которым сидели члены актива, в их числе Аня Котляр, слева и справа от нее – Тося Хомицкая и Катерина Чеперуха, а рядом с Клавой Ивановной, по обе стороны от председательского кресла, Ляля Орлова и Дина Варгафтик.
Иван Лапидис поставил свой стул в торце стола, как будто демонстративно хотел отделиться от членов актива и от гостей. Степа Хомицкий и Федя Пушкарь расположились за Лапидисом и обещали, если понадобится в ходе боя, прикрывать его отступление, чтоб не допустить беспорядочного бегства.
Иона Чеперуха пришел позже всех, внимательно осмотрелся и заявил, что должен занять место где-нибудь в стороне, чтобы полностью сохранить независимое мнение по всем вопросам, которые наметил поднять актив.
На повестке дня, объявила Малая, сегодня один вопрос: строительство на крыше дома сооружений и объектов, которые по линии коммунальных правил, принятых в городе, и по линии правил социалистического общежития представляют собою грубое нарушение основных требований и норм. В истории нашего двора старожилы не могут вспомнить ни одного подобного примера, начиная с первых лет советской власти в Одессе.
– Конкретно, – сказала Малая, – речь идет о строительстве на крыше дома площадки-солярия и стеклянной ротонды, которые составляют своего рода дачный комплекс, устроенный не на берегу моря где-нибудь в Лузановке, в Аркадии или на Большом Фонтане, а в самом центре Одессы, в пяти минутах ходьбы от Дерибасовской. Этот комплекс связан винтовой лестницей с квартирой жильцов Бирюк, которые являются его единственными и полными хозяевами. Актив на сегодняшнем заседании должен осудить эту противозаконную акцию и предложить свои практические рекомендации общему собранию двора. Поскольку Бирюк Андрей Петрович в настоящее время занят срочным заданием по служебной линии, он просил инженера Лапидиса, строителя и прораба, представить полную картину на данном заседании. Иван Анемподистович, отвечай на вопросы членов домового актива и присутствующих здесь жильцов двора.
Прежде чем приступить к вопросам, сказал Лапидис, он считает необходимым поставить актив в известность, что в принципе горисполком не возражает против указанного строительства, хотя отдельные детали требуют уточнения по части архитектурной композиции.
– Иван Анемподистович, – ребром поставил вопрос доктор Ланда, – вы имеете в виду возможные нарушения архитектурного облика дома, связанные с возведением ротонды?
Именно об этом, сказал Лапидис, был разговор в управлении городского архитектора, где строго предупредили, что архитектурный профиль дома должен быть сохранен в своем первоначальном виде. Куполообразная ротонда, которая поначалу проектировалась высотой до трех с половиной метров, так что видна была бы с улицы, теперь, улыбнулся Лапидис, осталась без своей головы, то есть без купола, рост ее сокращен более чем на метр, и с улицы она ие видна.
– Товарищ Лапидис, – обратилась Дина Варгаф-тик, – зачем нам эти архитектурные подробности? Мы хотим знать, почему у нас во дворе, где столько жильцов и соседей, одна Марина Бирюк может строить для себя на крыше солярий с ротондой и готова оборудовать оранжерею, можно догадываться, с искусственным подогревом, чтобы не только летом, а и зимой иметь у себя под боком утепленную дачу.
– Уважаемая Дина Варгафтик, не знаю, из каких источников вы черпаете свою информацию, но, – сказал Лапидис, – могу вас заверить, что в любой день, когда вам лично или другому соседу захочется принять солнечную ванну на площадке или посидеть в ротонде, вы всегда будете иметь возможность.
Да, тут же откликнулась Дина, каждый сосед будет иметь возможность, остается только хорошо попросить, чтоб Марина Бирюк, которая держит в своих руках ключи, открыла дверь в свой коридор, оттуда поднялись по лестнице в пионерскую обсерваторию, а оттуда еще раз поднялись по лестнице и открыли английский замок, который на дверях в ротонду.
– Лапидис, – весело окликнула Клава Ивановна, – теперь тебе русским языком объяснили, как можно попасть в солярий и посидеть в ротонде, если Марина Бирюк окажется дома и тоже захочет позагорать на площадке или просто побалакать с соседями в своем стеклянном особняке.
Инженер Лапидис ответил, что все познается на практике, каждый имеет возможность проверить на собственном опыте, открыты или закрыты для него двери на обзорную площадку, с которой он может любоваться видом Одессы и Черным морем. Если опыт окажется негативный, можно будет вынести на суд двора инициативу нашего соседа, а сегодня он лично приветствует начинание, которому двор обязан расширением полезной площади для своих жильцов.
Доктор Ланда сказал, он целиком поддерживает заключение инженера Лапидиса и будет рад приятной возможности провести с соседями время, обозревая с крыши нашу красавицу Одессу, наш порт, Пересыпь с ее заводами и Черное море.
Маргарита Израилевна и Жанна Андреевна заявили, они также целиком поддерживают предложение инженера Лапидиса и готовы присоединиться к доктору Ланде и другим соседям, чтобы сообща радоваться и получать удовольствие от нашей дворовой новостройки.
Иона сказал, Чеперухи тоже просят приплюсовать свой голос и вдобавок обещают собственными силами и за свой счет оборудовать на крыше отдельный участок, где каждый будет иметь свои ключи к дверям, и один не будет зависеть от другого.
– Молодец! – похвалила мадам Малая. – Молодец, Иона Аврумович, ты подсказал нам, что каждый в нашем дворе имеет право на свой семейный участок на крыше, и будем ходить по крыше друг к другу в гости!
Все, включая Лапидиса, аплодировали Клаве Ивановне за удачную шутку, громко смеялись и говорили, что первый раз присутствуют на таком веселом заседании домового актива. Адя высказал предположение, что следующее заседание актива будут проводить на обзорной площадке и в ротонде, которые уже вошли в будни двора, и со своей стороны, как музыкант, предложил подготовить на этот случай музыкальную программу.
Актив и гости продолжали смеяться, Катерина Чеперуха вместе со всеми и вдруг, ни к селу ни к городу, утробным голосом произнесла:
– Отольются кошке мышкины слезки.
– Катерина батьковна, – одернул старый Чеперуха, – не каркай, а то со своими буддийскими духами, чалдонка, накаркаешь.
Актив продолжал свою работу, внесли в резолюцию предложение Лапидиса проверить на практике, какая сложится во дворе картина с обзорной площадкой и ротондой, а глупое пророчество Катерины Чеперухи все выбросили из головы и забыли.
Однако ровно через три недели, двадцать один день, пришлось вспомнить, когда Евдокия Васильевна, мать Марины Бирюк, поднялась в ротонду, где поставили для нее кресло, чтоб могла нормально отдыхать на свежем воздухе, вдали от улицы, насыщенной выхлопными газами автомашин, и вдруг почувствовала сильную боль под левой лопаткой, в секунду охватил дикий страх, старуха ступила на винтовую лестницу, чтобы воротиться к себе в комнату, но потемнело в глазах, потеряла равновесие и покатилась по ступенькам вниз.
Зиночка одна была дома, услышала глухой звук, вроде с силой откуда-то сверху ударили чем-то тяжелым, вскочила, быстро побежала и увидела бабушку: руки, ноги беспорядочно раскинуты, первая мысль была, что потеряла сознание, лежит без памяти, но пришел Алеша, пощупал пульс и сказал, что мертвая.
На самом деле Евдокия Васильевна была еще жива, в комнате, куда перенесли ее внуки и положили на тахту, открыла глаза, чуть заметно двигались губы, как будто что-то говорила, но слов не было слышно, Алеша нашел в тумбочке флакон с нашатырем, поднес к носу, чтоб бабушка могла вдохнуть, в горле послышалось глухое клокотание, все тело вздрогнуло, как бывает при сильной икотке, глаза расширились, вроде всматривались вдаль, ничего не увидели и остановились.
Зиночка закрыла лицо руками, вся затряслась и, задыхаясь, повторяла, как будто звала:
– Бабушка, бабушка, бабушка!
Через день Евдокию Васильевну отпевали в Успенской церкви на Преображенской улице, Андрей Петрович был категорически против, но Марина, дочь, настояла на своем, Зиночка пошла с мамой в церковь, Алеша отказался наотрез, из двора пришла одна Тося Хомицкая, остановилась в сторонке, беспрестанно крестилась, потом подошла к Марине и Зиночке, поклонилась, не сказала ни слова, повернулась и пошла к выходу.
Во дворе, когда вынесли в гробу Евдокию Васильевну, собрались соседи, чтобы попрощаться. Гроб был открытый, покойница, в чепчике, крепко сжимала губы, было впечатление, что сама себе наказала молчать.
– Так будет с каждым из нас, – сказала Оля Чеперуха, – все уносят с собой на тот свет какую-нибудь тайну.
– Какая тайна, – горько скривилась Дина Варгафтик. – Если бы не сидела на крыше, в своей ротонде, а отдыхала в Александровском садике, как все люди в ее годы, можно было бы вызвать скорую помощь, врачи сделали бы укол, дали бы кислород, и была бы сегодня живая.
Евдокию Васильевну хоронили на Втором христианском кладбище, с семьей поехали двое, Ляля Орлова и Тося Хомицкая, положили на могилу венок от двора.
На сороковой день, как положено у православных, Марина справляла сорочины, в церкви заказала панихиду, дома пригласила соседей к столу. Иона Чеперуха заметно перебрал, стал болтать пьяным языком, что одно дело, когда человек умирает своей смертью, как теща Бирюка, а другое дело, когда, как было на днях в Новочеркасске, где в последнее время постоянные перебои с хлебом и нехватка продуктов, рабочие устроили демонстрацию, вызвали войска, солдаты стреляли в толпу, и на мостовых остались сотни трупов, в том числе дети.
Андрей Петрович подошел к Ионе, взял под руку, вывел из комнаты, Зиновий поднялся вслед, через несколько минут хозяин вернулся один, занял место за столом, налил в стакан водки, вспомнил покойную тещу, сказал, пусть земля ей будет пухом, и выпил в один прием. Матвей Фабрикант наполнил по новой, сказал про живых, у них свои заботы, первая, самая главная, – мир для всех людей, на всей земле.
На следующий день по городу пошел слух: в порту всю ночь грузили на суда атомные бомбы, ракеты и другое оружие, которое отправляли на Кубу.
Матвей Фабрикант, у которого были в порту и в Черноморском пароходстве свои ребята, говорил Бирюку и Марине, что оборудование для ракетных установок на Кубу действительно отправляют, потому что американцы планируют операцию по высадке десанта на остров, надо обезопасить Кубу, но насчет атомных бомб уверял, что чисто одесская бульба, запущенная на Привозе.
Несколько дней спустя Матвей принес новую информацию про ракеты класса «земля-земля», которые, под чужими флагами, отгружают на Кубу, так что, если потребуется, смогут трахнуть по Нью-Йорку, Вашингтону и любому городу на Восточном побережье США.
С Мариной, когда услышала, чуть не сделалась истерика, стала кричать, что американцы, если дойдет до этого, в ответ трахнут по Одессе, откуда идут пароходы с ракетами и бомбами, надо срочно строить во дворе бомбоубежище, а не ждать, пока трахнут.
Бирюк и Фабрикант, оба, стали смеяться, сказали, Одесса, у которой под землей катакомбы на полторы тысячи верст, должна бояться меньше всего, главное, не тянуть кота за хвост, а обеспечить двор своим отдельным ходом в катакомбы, чтоб соседи знали и не пришлось искать в последнюю минуту.
Про катакомбы Марина забыла и теперь, когда вспомнили, вмиг переменилась, стала весело смеяться, как бывает, когда неожиданно повезло с удачной находкой, а от своего Бирюка и Матвея стала требовать, пусть в обкоме и на Пироговской, в штабе военного округа, теребят начальство, пока не приведут в порядок наши катакомбы, чтоб могли служить Одессе бомбоубежищем, какого нет ни в одном другом городе.
В первых числах октября Бирюк вернулся с совещания, которое проводило до полночи областное начальство, присутствовали офицеры и генералы из штаба военного округа, поднимали вопрос об одесских катакомбах, готовом укрытии от удара с воздуха. У американцев в Турции, которая входит в НАТО, свои ракетные базы, нацеленные в первую очередь, наряду с Севастополем, главной советской военно-морской базой в Средиземноморском бассейне, на Одессу, крупнейший город и порт на Черном море.
Марина, хотя Андрей Петрович не сказал, о чем было совещание, сама догадалась, что связано было с Кубой. Как ни глушили «Голос Америки» и радио «Свобода», в ночное время, от двух до четырех, трескотня утихала, иногда вдруг совсем прекращалась, как будто специально выключали глушилки, чтоб люди могли послушать, и на утро в городе говорили, что американцы облетают остров со всех сторон, аэрофотосъемка дает полную картину Кубы, все советские ракетные установки как на ладони, а пальмы, где наши ракетчики рассчитывали спрятаться, просто как декорации на театральной сцене, где надо изобразить тропическую растительность.
С хлебом начались в городе частые перебои, после двух часов в булочных были пустые полки, в главных магазинах можно было найти черствую сушку в пакетиках, хозяйки говорили, надо иметь зубы как у крокодила, чтоб раскусить.
Картошку на Привозе и Новом базаре брали сразу по целому пуду, люди хотели иметь дома запас продуктов на несколько дней, потому что никто не мог сказать, что будет завтра, а тем более послезавтра.
Говорили, что президент Джон Кеннеди у себя в Белом доме и в Пентагоне с трудом сдерживает своих генералов, те требуют одним массированным ударом авиации разбомбить всю ракетную технику, которую по приказу Хрущева установили на Кубе.
Двадцать третьего октября Зиновий принес домой несколько страниц с текстом выступления Кеннеди по телевидению, которые радиофанаты из конструкторского бюро завода Кирова успели записать по передачам Би-би-си из Лондона. Кеннеди поставил в известность американцев, что отдал приказ о блокаде Кубы и поручил Пентагону приступить к проведению дальнейших военных мер, необходимых в связи с установкой на Кубе советских ракет с ядерными головками.
Из Москвы, где Никита Сергеевич Хрущев и другие члены советского руководства в эти дни посетили Большой театр, чтобы наши люди и весь мир могли видеть, какое мирное настроение в столице Советского Союза, американского президента и Конгресс уже в десятый раз заверяли по всем каналам, что никакого ядерного оружия на Кубу не посылали. При этом повторяли сентябрьское сообщение ТАСС, в котором прямо было сказано, что Советскому Союзу не требуется перемещения на Кубу или в другую страну средств для отражения агрессии и для ответного удара: советские ядерные силы являются настолько мощными по своей взрывной силе и располагают такими мощными ракетоносителями, что нет нужды искать место для их размещения где-то за пределами СССР.
Марина, хотя в последние дни старалась держать себя в руках, вдруг опять как с цепи сорвалась, всю вину валила на Хрущева, который у себя дома не может наладить хозяйства, так полез на Кубу, чтоб поставить у американцев под боком свои ракеты с ядерными зарядами: пусть знают наших, никого не боимся, на всех кладем с прибором!
Андрей Петрович не останавливал, дал выговориться до точки, Матвей Фабрикант, который был свидетелем всей сцены от начала до конца, сказал, все в норме, разговор в узком кругу на актуальную тему, Марина Игнатьевна продемонстрировала государственный подход, какой не зазорно позаимствовать государственным мужам в лице хозяина дома и его фронтового друга, в данный момент гостя дома.
– Слушай, гость дома, – вдруг накинулся Бирюк, – ты масла в огонь не подливай, я знаю, у самого те же мысли! А ты, любезная Марина Игнатьевна, не распускай свой язык, держи за зубами, а то как бы не вышло по русскому присловью: что имеем не храним, потерявши – плачем.
Утром Бирюку позвонили из промышленного обкома: в одиннадцать ноль-ноль быть у первого.
Марина всполошилась, бранила себя за вчерашнюю истерику, обещала, больше никогда не позволит себе, только треплет всем нервы, пожелала мужу ни пуха ни пера, проводила до дверей, сказала:
– Андрюша, все будет хорошо. У меня предчувствие. Предчувствия, ответил с порога Бирюк, как прогноз погоды: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет. Так и получилось. Первый был не в духе, начал с того, что по вине артельщиков в области сорван график по передаче промышленных предприятий промкооперации в государственные структуры.
– Помнится, – сказал первый, – вы считали, что нет резона устраивать гонку с национализацией кооперативной собственности. Так?
– Так, – ответил Андрей Петрович, – и теперь считаю. Но в график коррективы были внесены по инициативе облисполкома: сотни кооператоров, в большинстве инвалиды Великой Отечественной войны, оставались без работы, и требовалось время для их трудоустройства.
– И в каком состоянии дело сегодня? – спросил первый.
– Работаем, – ответил Бирюк, – с товарищами из облисполкома. Многие кооператоры переживают ломку структур, к которым привыкли за годы, за десятилетия, болезненно. Чтоб не травмировать людей сверх меры, просим дополнительное время. В шесть месяцев уложимся.
– Добро, – сказал первый. – Киеву дадим знать: шесть месяцев берем на себя. На Кубе, видишь, как обернулось дело. На дни, на часы счет идет. Я с американцами на Эльбе встречался. Раньше думал: америкашки! Не, не америкашки: крепкие ребята. Ты в Берлине, догадываюсь, на раз соприкасался с ними.
– Соприкасался, – подтвердил Бирюк. – Хоть навесил Черчилль железный занавес, у офицеров, у солдат – американцев, англичан, французов – сохранялась с войны союзническая нота, братство по оружию. Прежней теплоты, понятно, не было ни у нас, русских, ни у них, но память держалась с обеих сторон. Думаю, придет время, еще не раз вспомним.
– Никита Сергеевич, – сказал первый, – много сделал в этом направлении. С Гарстом по кукурузным делам дружбу завел. Гарст к нам в Одессу приезжал, был на кукурузных полях в селекционно-генетическом институте. Когда увидел на корню Од-10, поцеловал початок и сказал: «Можете не покупать у нас семена, имея таких селекционеров и такую кукурузу». Ну, а по кубинским делам надо теперь с Джоном Кеннеди разбираться.
У товарища Хрущева, уверенно, с солдатской нотой, вставил Бирюк, такой международный опыт, что наверняка найдет способ разобраться.
Никита Сергеевич, по-одесски подмигнул первый, всегда находил и теперь найдет. Острых решений не побоится. Главное, чтоб американцы чего-нибудь в горячке не напороли.
27 октября президент Кеннеди заявил о готовности снять блокаду Кубы, вдобавок обещал, что США не допустят вторжения, если Советский Союз уберет с острова все ракеты и все наступательное оружие.
Послание Кеннеди было опубликовано в советской печати, получалось, Москва сама признавала, что прежде, когда отрицала факт доставки на Кубу ракет и атомного оружия, преднамеренно дезинформировала своих граждан и весь мир.
28 октября, за несколько часов до того, как американские вооруженные силы готовы были начать высадку на Кубе, Хрущев лично ответил президенту Кеннеди, что в интересах мира, который нужен всем, согласен принять предложение США, советское правительство отдает распоряжение о демонтаже, упаковке и возвращении в СССР оружия, предоставляя американским экспертам право осмотреть советские корабли и пересчитать в трюмах все ракеты.
