Текст книги "Двор. Книга 3"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Одесский облпромсовет, если сравнить по экономическим параметрам, к примеру, с соседней Молдавией, – это целое республиканское министерство.
– А ты, Марина Игнатьевна, – Матвей склонил голову, – в глазах какого-нибудь зарубежного бизнесмена – госпожа министерша.
Андрей Петрович сделал вид, что недоволен табелью о рангах, которую нарисовал Матвей Фабрикант: получается, что он будет состоять управляющим при госпоже министерше, поскольку сам еще не министр.
Фабрикант сказал, не следует слишком переживать, почти английская ситуация: принц Филипп состоит мужем при королеве Елизавете.
Марина ушла к себе, остались вдвоем в кухне, хозяин поставил на стол четвертинку, налил в стопки с толстым дном, привез в свое время из Германии, казалось, вдвое больше, чем было на самом деле, чокнулись без слов, взяли по воловану с красной икрой и с крабом.
– Ах, – сказал Мотя, – и кто эти гадости выдумал, чтоб ему хорошо было на том свете, сколько жить будет. Гений!
– Матвей, ты готов пойти со мной, скажем, председателем научно-технического совета? – спросил Бирюк. – Надо оборудовать и оснастить промкооперацию, чтоб артельщики наши, красные кооператоры, могли чувствовать: в двадцатом веке живем.
– А долго нашим артельщикам, красным кооператорам, осталось жить, Андрей Петрович? Товарищ Хрущев сказал, надо держать курс на укрупнение, на специализацию артелей. А вообще, что она, промкооперация, по мнению Никиты Сергеевича? Рассадник мошенничества и жульничества. Надо возвысить до уровня государственной собственности. Антипартийная группа – Маленков, Каганович, Молотов – стояла за то, чтоб артели сохранить. А теперь кто будет стоять?
– А мы с тобой, Матвей Ананьевич, и будем стоять. Ферштеен?
– Натюрлих, – сказал Матвей. – А сколько сможем стоять?
– А сколько сможем, столько сможем, – сказал Бирюк. – В промышленном отделе обещали года три-четыре. А я думаю, что не управимся в три-четыре года, и в пять не управимся, так что запас времени имеется.
– А ежели в три года управимся, гражданин начальник? Я не артельщик, не кооператор. Кустарей, одесский мальчик, уважаю с детства. Независимые, гордые были люди. Работал у нас на углу Абрам Шапиро, латки клал на модельную женскую обувь. Художник: старая туфля через латку и задник получала новое лицо.
Андрей Петрович налил по второй, взял бутерброд с селедкой, прожевал старательно, сказал Матвею:
– Кончай свои хохмы. Разговор по делу. Партия посылает в артель. Идешь со мной или не идешь? Ты, Хана-ныч, нужен артельщикам, кооператорам, душа об них будет у тебя болеть. У евреев кооперация – две тыщи лет в крови.
– Больше, – кивнул Матвей, – две с половиной тыщи, с пророков. Кибуцы в Израиле начали по аграрному профилю, а сегодня деревообделочные предприятия, чесальные машины для хлопка, упаковочные механизмы, бойни, консервные заводы, кожа всех видов: обувная, галантерейная, техническая.
– Ты, Мотька, – засмеялся Бирюк, – в командировку, что ли, просишься? Придет время – будет тебе командировка на историческую родину, за опытом к библейским кооператорам.
Марина вошла в кухню, успела услышать последние слова и с ходу заявила, что тоже хочет в командировку на Святую землю, к библейским колхозникам. Люди в те времена знали не меньше нашего, не грех поучиться у тех, кто не все позабыл.
Насчет промкооперации для себя лично, сказал Матвей, надо побалакать с родней, а то жена грозит бросить: и так, говорит, горишь на работе, записываться к тебе на прием надо.
– А и Лильке твоей, – тут же придумала Марина, – найдем место по художественному промыслу, будет своими куклами людям нести в дом эстетическую красоту и радость.
В промышленном отделе обкома Андрею Петровичу дали неделю, чтоб без спешки мог передать свои дела на швейной фабрике и уделить какое-то время другим вопросам, которые тоже не решаются с кондачка.
В горисполкоме, наконец, утрясли вопрос с ордером на жилплощадь, которую держали в резерве после того, как Бирюк с семьей перебрался в новую квартиру. Насчет Ляли Орловой с самого начала было ясно, что шансов мало, но только в минувшем месяце окончательно отказали и поставили в известность, что ордер выдан Маргарите Израилевне Бляданс, вдове репрессированного коммуниста, которой после XX съезда был посмертно реабилитирован.
Поскольку имя Орловой было все эти месяцы постоянно на слуху, хлопцы в горисполкоме сами предложили, что новую комнату с кухней и санузлом, построенную на третьем этаже, где прежде были мануфактурные склады, внесут в титульный список и дадут Орловой ордер на жилплощадь.
Во дворе не надо было объяснять, каждый хорошо понимал сам, что ордер Ляля могла получить только благодаря вмешательству Бирюка, который в этом случае полностью сдержал свое слово. Малая вспоминала, что предыдущую жилплощадь, когда умер старик Киселис, Ляля получила двадцать лет назад по ходатайству Дегтя-ря, и в этом, говорила она, живые могут своими глазами видеть эстафету поколений в нашем дворе.
Новые жильцы, Маргарита Израилевна и ее дочь Жанна Андреевна, произвели на Малую хорошее впечатление.
Андре Бляданс, покойный муж Маргариты Израилев-ны, был французский моряк, коммунист, в 1919 году, французская эскадра стояла тогда в Одессе, участвовал в восстании на кораблях Антанты. Друг Жанны Лябурб, он чудом остался в живых, когда она была расстреляна вместе с другими членами «Иностранной коллегии». О Жанне Лябурб Ленин говорил, что ее имя известно всему французскому пролетариату и стало лозунгом борьбы против мирового империализма.
– Нашу дочь, – сказала Маргарита Израилевна, – в память о ней мы назвали Жанной. А старший мой внук, Люсьен, носит имя своего прадеда, парижского коммунара. Вот такая у нас эстафета поколений.
Андре закончил институт в Одессе, работал инженером на судоремонтном заводе имени Марти, два раза его посылали в командировку в Марсель, на верфи и доки, где у него были старые, еще со школьных лет, друзья.
– Он всегда, – улыбнулась Маргарита Израилевна, – как специалист был на хорошем счету. Получал всякие награды: значки, грамоты, премии. А в тридцать восьмом году, летом, его вдруг арестовали. Жанночке было тринадцать лет. Больше мы его не видели. А теперь его реабилитировали. Дали нам квартиру здесь во дворе. Я учительница музыки. Обещали, когда будет возможность, дать отдельную комнату, чтоб можно было поставить инструмент и заниматься с детьми, которые не все могут поступить в музыкальную школу, а мамы хотят, чтобы умели играть на фортепиано. Мадам Малая, вы хорошо помните, как в старое время в центре Одессы с каждого этажа можно было слышать гаммы, которые дети должны были разучивать с утра до вечера?
– Еще как помню, – засмеялась Малая, – моя мама стояла у меня над головой и сама тыкала пальцами в клавиши, чтобы я повторяла за ней, пока октава не получалась как надо и rfe резало слух. Но я смеюсь сейчас не только поэтому.
– Не только поэтому? – удивилась Маргарита Израилевна, было впечатление, что немного встревожена. – Да, в жизни всегда было много смешного.
– Вы говорили, что ваш покойный муж, Жанночкин папа, был из Марселя и в советское время получал туда командировки, чтобы лучше познакомиться с работой в доках. А сегодня, – сказала Клава Ивановна, – вы получили ордер на квартиру, хозяйка которой, Марина Бирюк, тоже имеет связи с Марселем: для ванной в новой квартире ей привезли голубой унитаз и биде из Марселя. Такое совпадение!
– Ой, – воскликнула Маргарита Израилевна, – вы еще больше удивитесь, когда узнаете, что брат моего мужа, Лоран, Жанночкин дядя, имел в Марселе свою небольшую фабрику, где изготовляли всякие причиндалы для туалетов и ванных. Французы всегда придавали этому очень большое значение.
Жанна Андреевна, пока мать вела разговор с мадам Малой, осматривала квартиру, вышла в коридор, до конца которого от дверей было полных восемь шагов, пять-пять с половиной метров. По ширине коридор, окна которого выходили во двор, имел хорошие два с половиной метра. Весь кусок, если отделить его, начиная от дверей, перегородкой от общей для всех соседей части, может составить пятнадцать квадратных метров. Для матери целая комната и достаточно места для инструмента, не только фортепиано, можно поставить даже рояль. Перестройки никакой не потребуется, одна перегородка с дверью, не надо решать в райсовете, в горсовете: все на месте, в домохозяйстве, или еще проще – во дворе, с той же Малой и с Бирюком, который у них главный политрук и решает все вопросы. И, слава тебе Господи, не надо будет ждать милостей от этих колгоспников из горкомов-обкомов.
Первая мысль у Жанны Андреевны была прозондировать почву прямо сейчас, пока мадам Малая и мать вели свой ностальгический разговор старых одесситок. Когда Жанна присела к столу, Клава Ивановна, как будто каким-то чудом угадала мысли, сказала, что дочка, наверное, думает, как устроить комнату для мамы, чтоб могла поставить свой инструмент и заниматься с приходящими учениками.
– О, мадам Малая, – воскликнула Маргарита Израилевна, – вы даже не представляете себе, какая у меня дочь: теперь таких днем с огнем не найдешь!
– Мама, – одернула Жанна, – прекрати!
– Мадам Бляданс, – сказала Клава Ивановна, – можете не объяснять: я сразу сама догадалась, когда увидела через окно, как Жанна ходит взад-вперед по коридору, считает шаги и переводит в метры-сантиметры.
Жанна расхохоталась, сказала, что все правильно, мадам Малая просто дельфийская пифия, но сантиметров не было.
Да, признала свою промашку Малая, сантиметров не было: были метры и квадратные метры. И сколько получилось? Наверное, хороших двенадцать—пятнадцать метров. Двадцать лет назад, когда здесь жил маляр Фима Граник со своей Соней и двумя детьми, он тоже мечтал прирезать кусок коридора, чтобы сделать себе мастерскую, где можно было бы разводить краски и малевать. Человек так устроен, что как ни хорошо, а хочет, чтоб было еще лучше. Покойный Деггярь говорил ему, пусть выбросит эти мысли и пустые бредни из головы: жилотдел никогда не даст разрешения, чтобы общую площадь, которая принадлежит всем жильцам, захватила для себя одна семья.
Когда мадам Малая ушла, Маргарита Израилевна сказала дочери:
– Какая милая женщина! Жанночка, нам просто повезло, что дали квартиру нам в таком дворе, с такими соседями.
– Мама, – Жанна Андреевна говорила как будто главная в доме, – сколько можно повторять: в твои годы неуместно приходить в восторг, когда тебе прямо велят выбросить пустые бредни из головы.
– Но мадам Малая, – развела руками Маргарита Израилевна, – не выдумывает: она ссылается на прецедент.
– Ах, мама, – сделала кислую мину дочь, – неужели ты не видишь: тебе дали понять, что бдят об интересах всех соседей, а твоя Жанна посягает на площадь, которая со времен коммунхоза была в общем пользовании, хотя фактически в коридоре целиком примыкает только к нашей стене.
– Жанночка, – покачала головой мать, – не надо было затевать разговора с мадам Малой.
– Это моя ошибка, – сказала Жанна Андреевна. – Я ошиблась. Следующий разговор будет с Бирюком. Он у них здесь главный. В прятки играть не буду: сама поставлю в известность, какая была реакция Малой.
– Жанна, – мать сплела пальцы, прижала к груди, – умоляю тебя: не делай этого – ты нарочно идешь на открытый конфликт!
– Не волнуйся, – дочь засмеялась весело, как будто разыграли смешную сценку, – мадам Малая сама доложит ему, какой был разговор с новыми жильцами, Маргаритой Израилевной и Жанной Андреевной Бляданс.
В действительности так и получилось. Первая узнала об этом Маргарита Израилевна, причем узнала от самой Клавы Ивановны. Вопреки толкованиям дочери, которая в ссылке мадам Малой на историю Ефима Граника двадцатилетней давности усмотрела параллель к сегодняшней картине, притом с заведомо негативным прогнозом, на самом деле Клава Ивановна стояла за то, чтобы вопрос, если дойдет до жилотдела, был решен положительно для вдовы бывшего французского коммуниста, члена ВКП(б), Андре Бляданса, в свое время осужденного, ныне посмертно реабилитированного.
Андрей Петрович, когда узнал, какая смешанная в плане национальности семья – муж вдовы был француз из Марселя, сама – одесская еврейка, дочь – полуфранцуженка, в паспорте записана француженкой, внуки – Люсьен и Рудольф, хитро прищурился и сказал:
– Малая, это как раз то, чего не хватало в нашем дворе для полного интернационала.
– Бирюк, – тут же ответила Клава Ивановна, – я тебе напомню: покойный Дегтярь не сомневался, что ты родом из немецких колонистов, по крайней мере по линии отца или матери, а твоя Марина, сам знаешь, лицом и фигурой вылитая пани.
– Ивановна, – весело погрозил пальцем Бирюк, – ты мне смотри, а то я тебе через твоего Борис Давидовича найду предков на исторической родине, так что придется отлучать от нашего русского корня. А насчет твоих французов, Ивановна, надо самому познакомиться, посмотреть, что за люди. А сейчас у нас на очереди Федя Пушкарь. В райжилотделе обещали комнату, которая освободилась после Орловой, можно будет передать ему. Скажи Пушкарю, пусть на этой неделе выбирается со своими манатками из форпоста. А то и так затянули. Моя Зиночка каждое утро начинает с одного: «Папа, когда откроют пионерскую комнату?»
– Ну, Бирюк, – Клава Ивановна сделала вид, что упрекает, а на самом деле хорошо было видно, что сама не своя от радости, – если бы ты был такой сознательный, как твоя Зиночка, наши дети давно уже получили бы обратно свой форпост.
– Малая, – Андрей Петрович нахмурил брови, но глаза оставались по-солдатски веселые, озорные, – ты это постышевское название, пионерский форпост, выбрось из своего словаря: наши дети сегодня знают пионерскую комнату. Вот и будем с тобой называть, как хотят наши дети: пионерская комната.
Клава Ивановна сказала, форпост – очень удачное название, из военного лексикона, пионеры в тридцатые годы любили и гордились, она сама привыкла и готова написать лично Хрущеву, просить, чтобы оставили: теперешние молодые папы и мамы смогут на примерах из своего детства передавать эстафету от одного поколения к другому. А наши колхозники, бывшие крестьяне, которые скинули в России царя с царицей, сегодня, скорчила мину Малая, могут иметь у себя королеву полей – кукурузу. Кто заядлый кукурузник, пусть повторяет, как попугай, если нравится, про новую королеву.
– Малая, – командирским голосом окликнул Бирюк, – думай, что говоришь!
– Бирюк, – тут же ответила Клава Ивановна, – старуха Малая думает, что говорит: ты чересчур молодой, чтобы мог помнить, как во время революции и в первые годы советской власти люди чувствовали каждое слово и по словам могли безошибочно поставить диагноз, кто чем дышит.
– Малая, – сказал Андрей Петрович, – я слышал, что по материнской линии ты была из дворян. Правда?
Да, ответила Клава Ивановна, правда. В последнее время все чаще сами приходят на память слова матери, которая не раз повторяла: пройдут годы – и в России опять будут гордиться дворянским происхождением.
– Ивановна, – прищурился лукаво Бирюк, – Лейба Троцкий был из арендаторов, а Ленин и Крупская – из дворян. Разница. В твою пользу. Давай, дворянка, – засмеялся Бирюк, – наводи порядок в своем дворе: выселяй из форпоста штукатура Пушкаря и начнем строить для детей пионерскую комнату, до начала учебного года надо закончить и будем торжественно справлять второе рождение.
Клава Ивановна подошла к Андрею Петровичу, велела наклонить голову, чтоб могла, как мать сына, поцеловать, когда заслужил.
– Ох, Ивановна, – Бирюк сделал, как просила Малая, то ли казалось, то ли в самом деле заблестели, как бывает, когда удается удержать слезу, глаза, – живи сто двадцать лет, чтоб не пришлось нам носить тебе цветочки на второе христианское, на Люстдорфской дороге.
– На Черноморской дороге, – поправила Малая, – Люстдорфская дорога, Бирюк, была двадцать лет тому назад, когда ты был курсантом артиллерийского училища и ни наяву, ни во сне не мерещилось тебе, что придется когда-нибудь иметь дело с этой юной пионеркой Малой, которая сама никогда не имеет покоя и другим не дает.
– Да какая же ты юная пионерка, – чуть не захлебнулся от смеха Бирюк, – да ты, Малая, хоть с красным галстуком на шее, хоть без него, а день и ночь, круглые сутки, верхом то на метле, то на помеле!
Можно было ожидать, что сравнение покажется Клаве Ивановне немножко обидным, но, оказалось, наоборот, она сама сказала о себе, что слава ей не нужна, но художник из журнала «Крокодил» мог бы нарисовать бабу-ягу с пионерским галстуком, верхом на помеле, которая похожа на старуху Малую и вечно куда-то несется.
– Малая, – сказал Бирюк, – ловлю тебя на слове: в художественных мастерских промкооперации есть талантливые художники, умеют делать портреты и шаржи, выберем одного-двух, пусть рисуют с тебя, а готовую картину повесим в нашей пионерской комнате, и сама подпишешь, что подарок от тебя всем детям и пионерам, пусть знают и помнят, что ты всегда рядом, не спускаешь глаз, не слазишь с метлы!
Клава Ивановна ответила, она должна еще подумать, потому что в пионерскую комнату будут приходить из всего домохозяйства, из всех дворов, найдутся такие, которые захотят перевернуть с ног на голову, и все может закончиться совсем не так весело и смешно, как рассчитывали, когда начинали.
Бирюк сказал, пусть Малая хорошо подумает, никто не гонит, а пока надо связаться с Иваном Лапидисом, чтоб изучил помещение, определил, какие возможности имеются с точки зрения инженера-строителя, и пусть набросает эскиз, чтоб можно было получить наглядное представление, покажем другим специалистам и примем решение.
С Лапидисом удалось связаться на следующий день и осмотрели вдвоем ту часть бывшего форпоста, которую занимала семья Зиновия Чеперухи. Можно было только удивляться, в каком порядке и в какой чистоте оставили квартиру, уборная была тщательно побелена, как будто хозяева не выселялись, а, наоборот, собирались вселиться.
Лапидис остановился посреди комнаты, включил свет, хотя и без того было светло, некоторое время стоял молча, видно было, что нахлынули воспоминания. Мадам Малая, то ли передалось настроение соседа, то ли сами встали перед глазами картины далеких дней, когда все были живы и никто не думал, что уже не за горами война с Гитлером, оккупация Одессы, многие никогда не вернутся в родной двор, вообще никуда и никогда не вернутся, невольно вспомнила: только насчет одного Ивана Лапидиса знали, что где-то, если живой, далеко-далеко в Сибири, а если нет, значит, нет, так устроен мир: где есть жизнь, там обязательно есть смерть. По-другому не бывает.
– Лапидис, – окликнула мадам Малая, – хватит вспоминать, давай заниматься делом, а то кони стоят непоеные, коровы стоят недоеные. Сейчас кажется, что форпост когда-то был больше. За перестенком есть еще кусок, который занимает Федя Пушкарь. Три дня никто его не видел. Подождем пару дней, не появится – сами откроем, дальше ждать не будем.
Антресоли, которые Зиновий устроил в детской, дали небольшое прибавление площади, в пионерской комнате можно будет использовать как кладовую для хранения игрового инвентаря. Такие же антресоли, сказал Лапи-дис, целесообразно устроить в той части, которую занимал Пушкарь. Подниматься на антресоли дети смогут по узкому трапу с перилами, как на судах, наверняка всем понравится, сами захотят взбираться наверх и будут хранить в порядке свое пионерское имущество. Перила, предложил Лапидис, можно будет сделать из пенькового каната, как на пароходах, а наверху подвесить судовой фонарь, чтоб была атмосфера морской романтики и странствий, о которой мечтают все дети.
А на потолке, Малая задрала голову, опять, как было в форпосте, нарисуем голубое небо, в небе самолет, из кабины высовывается летчик в шлеме, а вокруг большими красными буквами напишем слова из любимой песни пионеров: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Когда-то, вспомнила Малая, рисовал и писал Фима Гра-ник, но где найти художника теперь, чтоб мог вложить так душу, как Фима Граник!
– Малая, – откликнулся Иван Лапидис, – не надо так сильно переживать, найдется: у нас в Одессе для этого особенный воздух, другой такой Одессы во всем мире нет.
Через два дня Малая сказала Лапидису, подождем еще один день и позовем Степу Хомицкого, чтобы своими инструментами аккуратно открыл замок и можно было войти в комнату Пушкаря. Дворничка Лебедева получила задание, коль скоро появится или не появится Федя Пушкарь, в одном и в другом случае поставить в известность Малую до девяти утра.
Ровно в девять Пушкарь появился у своих дверей, нахально заявил, что в комнату никого не впустит и будет добиваться, чтобы горсовет дал ему ордер на всю квартиру, которую раньше занимали Зюнька Чеперуха и Катерина со своим кодлом.
– Сукин сын, – закричала Клава Ивановна, – тебе дали комнату Орловой, но тебе мало, ты хочешь в три раза больше! Пушкарь, я тебя выведу на чистую воду: ты строишь двухэтажный дворец с подвалом в Коминтерновском районе, в двух шагах от Лузановки, где городской пляж и украинский «Артек» для пионеров! Ты рассчитываешь драть летом три шкуры с дачников, а сам будешь иметь комнату в центре Одессы. Не выйдет! Я знаю, что ты переписал дом на имя старшей дочери, которая вышла замуж и беременная. Но я тебе сказала и повторяю: не выйдет, ты шахрай, ты жулик и будешь отвечать по закону за свои грязные трюки. Такие, как ты, не останавливаются ни перед чем: ты готов на все, ты готов украсть даже у наших детей пионерскую комнату!
Иван Анемподистович, который видел всю сцену от начала до конца, сказал Клаве Ивановне, что хорошо понимает ее чувства, но все равно не следовало так горячиться, тем более угрожать, сопровождая угрозы бранью и поношениями. В конце концов, люди так устроены, что своя рубашка ближе к телу.
Да, подтвердила Клава Ивановна, своя рубашка ближе к телу. Так есть, но рабочие и крестьяне в семнадцатом году делали революцию, начинали новую эру, чтобы так не было. А из-за таких, как шахрай Пушкарь, получается, что воз и ныне там.
– Не, – засмеялся Лапидис, – не там. Сегодня вечером или завтра утром Федя Пушкарь сам принесет ключи и еще предложит свою кельму штукатура, чтоб мог поработать на строительстве пионерской комнаты.
– А если нет? – спросила Малая, хотя по глазам видно было, что сама скорее верит, чем не верит.
– А если нет, – перекрестился Лапидис, – вот те слово, что сам буду на объекте за штукатура. Гарантирую качество не хуже твоего Пушкаря с завода Октябрьской революции.
Лапидис немножко не угадал: ни вечером, ни утром Пушкарь не принес ключей, но на третий день дворничка Лебедева передала ключи Малой, которая за день до этого имела разговор с Бирюком.
– Малая, – сказал Бирюк, – ты самоуправства не допускай. Как было при Дегтяре, ты это забудь. Пушкарь в своем штукатурном деле – мастер. Профессор.
– Кому, Бирюк, знать, как не тебе: он в новой квартире всю перетирку тебе делал и еще привел, – напомнила Клава Ивановна, – хлопцев из своей заводской бригады. Тоже профессора.
– Информация, – сказал Андрей Петрович, – правильная. Пушкарь с хлопцами сделали перетирку в квартирах Чеперухи, Орловой, Бирюка. Сделали в свободное от заводской смены время, отказывая себе в досуге.
– Бирюк, все хорошо знают, как называются спецы, которые отказываются от досуга ради длинного рубля: шабашники. Шабашники, – повторила Клава Ивановна, – а ты не только не остановил, а сам привлек и поощряешь.
– Открою тебе, Малая, секрет, – сказал Бирюк. – И для штукатурных работ в пионерской комнате я наметил привлечь Федю Пушкаря, да заломил парень цену: для пионеров, говорит, на пионерских началах! Вот тебе и шабашники.
– При Дегтяре, – парировала Малая, – весь двор в три смены работал на пионерских началах! И теперь, гарантирую тебе, соседи сами прибегут и будут проситься, чтобы выделили место и дали рабочее задание.
Нет, решительно заявил Андрей Петрович, теперь переведем строительство на современную техническую базу: субботники организуем только по вывозке строительного мусора. А работы, требующие квалификации, будут выполнять специалисты по профилю, с разрядом. Телевизор, кинопроектор, радиоаппаратуру тетя Хая из Шанхая и Грицько из Крыжополя устанавливать не будут, если только Малая не возьмет на себя техническое руководство.
Если надо, сказала Клава Ивановна, Малая возьмет на себя техническое руководство, а консультации можно получить у Зиновия Чеперухи, у Ивана Лапидиса, у Ади Лапидиса, у сантехника Степана Хомицкого, и никто не откажет, наоборот, каждый будет сам стараться принять участие, чтобы не оставаться в стороне. А Бирюк пусть приводит своих мастеров, тоже не оставим сидеть без дела, найдем чем занять.
Андрей Петрович рассказал своей Марине о разговоре с Малой, она тут же дала оценку: сам виноват, распустил старуху своим вниманием и уважительным отношением. А она привыкла быть при Дегтяре первой скрипкой, отказывается понимать, что другое время на дворе: своим умом, для себя, для семьи хотят люди жить, а не хватать друг друга за рукав, чтоб лучше никому не досталось, чем у кого-то больше. Все революцию делаем, не угомонимся.
Андрей Петрович, пока Марина говорила, слушал внимательно, не перебивал, было впечатление, что согласен, а оказалось наоборот: если б, сказал, принимали решение голосованием, он голосовал бы за старуху Малую.
– Ну и голосуй за Малую, – бойко поддержала Марина, – и бревно не забудь заготовить для субботника, чтоб с одного боку подпереть своим плечом, пусть соседи имеют перед глазами пример коммунистического отношения к труду, как будто прямо с картины сошел во двор.
– Ерничаешь, – нахмурился Андрей Петрович. – А наши люди нутром чувствуют, что в таком раскладе есть своя правда, большая правда для всех, которая живет у каждого в душе от наших отцов, от дедов: копейка, рубль не всему мера.
– А в Берлине, летом пятьдесят третьего, Курты, Фрицы, Эльзы, которые тоже строят у себя социализм, за лишнюю марку, за лишний пфенниг, – Марина сложила два пальца, как будто сжимает монету, боится, что выдерут, – готовы были полезть на танки, подставить голову под пули. А теперь Никита говорит Ульбрихту: мяса в три раза больше жрете, чем наши русские А за счет чего? А за счет нашего зерна и кормов, которые посылаем партайгеноссе Вальтеру, чтоб мог и камерадов-бюргеров и свиней своих накормить.
Насчет мяса, сказал Андрей Петрович, Хрущев поставил задание в три-четыре года догнать Америку, уже заготовляем по шесть с половиной миллионов тонн в год, осталось, по плану, утроить, чтоб могли до двадцати миллионов тонн дотянуть.
– Дотянем, – засмеялся Андрей Петрович. – Тут главное дело, чтоб весы были справные.
– А ты, Андрюша, – подхватила шутку Марина, – у себя в промкооперации найди с Мотей Фабрикантом мозговитых ребят, чтоб новые гири придумали.
– А насчет Малой, – Бирюк вернулся к теме, с которой начали весь разговор, – скажу тебе: старуха, если взять по большому счету, правильно дело видит. За тридцать пять лет набила глаз, за горизонт загибает взгляд.
Федя Пушкарь в жилотделе получил ордер на комнату, которую освободила Орлова, в один день перенес свой скарб. Степа Хомицкий помогал, простукал стены, нашел место, где проходит канализация, в пару дней можно сделать отвод, установить раковину, подвести водопровод, оставался целый квадратный метр для унитаза, для душа, и комната, которая столько лет не имела своей сантехники, превращалась в жилье со всеми удобствами.
Клава Ивановна, когда увидела своими глазами в готовом виде, некоторое время молчала как завороженная, крепко пожала сантехнику Хомицкому руку и сказала:
– Недаром говорят, человек—кузнец своего счастья.
Повернувшись лицом к Пушкарю, который стоял рядом, Клава Ивановна посмотрела пристально в глаза, Федор не выдержал, опустил голову и так, с опущенной головой, стоял, пока не получил приказ:
– Пушкарь, подними голову. Умел, детинушка, воровать, умей ответ держать. Ну, так я тебя спрашиваю, надо было вытворять низкие штуки, которые ты вытворял? На строительстве пионерской комнаты ты будешь иметь шанс показать, что полностью осознал, и докажешь своим трудом.
Через неделю, осматривая стены в пионерской комнате, Клава Ивановна в присутствии Ивана Лапидиса и Степана Хомицкого твердо обещала, что на открытии пионерской комнаты Федору Пушкарю будет публично объявлена благодарность и добьемся, чтобы отметили фа-мотами райсовета и городской пионерской организации.
Федя сказал, что грамот у него уже целая дюжина по линии профсоюза и администрации заводов Октябрьской революции, Красной гвардии и Дзержинского, а от пионерской организации ни одной, так что специально заготовит золотую рамку, чтоб можно было повесить на стене и каждый, кто придет, видел своими глазами.
– Пушкарь, – сделала пальцем Клава Ивановна, – смотри, чтоб у тебя не получилось головокружение от успехов, а то у самых лучших мастеров, бывает, почва уходит из-под ног, и приходится поставить на свое место. Малая дает тебе совет: старайся не доводить до этого, а то за тобой водится.
Эскизный проект, который представил Иван Лапидис, получил одобрение специалистов, Матвей Фабрикант сказал, что такого строителя надо хватать обеими руками, чтоб другие не могли переманить, и предложил Бирюку сразу зачислить на должность в строительный отдел промкооперации. По квалификации наверняка можно будет включить в научно-технический совет.
– Матвей, – остановил Андрей Петрович, – не гони картину. Разговор уже был. В инстанции сказали: отбухал чувак на всю катушку, досрочного освобождения не было, надо хорошо провентилировать. Тем более, что с сыном какие-то закавыки, читал где-то в компании стихи, то ли сам сочинил, то ли чужие, но, в общем, не те стихи. Ну, Адю-то его вижу: червинка есть. А со старшим Лапидисом, думаю, уладим. Мужик дельный.
Малая в этот же вечер, как будто получила сигнал по телепатии, сказала Бирюку, что надо устроить Лапидиса на работу: во-первых, не должен оставаться без дела, во-вторых, надо зарабатывать на жизнь, а не сидеть у Ани Котляр на шее, хоть договорились расписаться.
– От звонка до звонка держали твоего грека, кто, – спросил Бирюк, – может поручиться за него?
– Я, – тут же предложила Малая. – Могу поручиться, как за себя.
– Малая, – засмеялся своим солдатским смехом Бирюк, – да сегодня, с твоей философией и настройкой, надо поискать людей, чтоб за тебя могли поручиться!
Три дня спустя Бирюк зачислил Лапидиса Ивана Анемподистовича в отдел строительства на должность старшего инженера. Аня устроила дома хороший ужин, хотела пригласить несколько старых соседей, но, по желанию самого Лапидиса, ограничились Малой, Зиновием Чеперухой и доктором Ландой, который пришел без своей Гизеллы, причем посидел минут пятнадцать—двадцать, выпил с хозяевами и гостями положенную стопку, пожелал всем всяческих благ и откланялся.
