Текст книги "Двор. Книга 3"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
И вертухай, и заключенный
Похожи оба на людей:
Простим невинно осужденных
И заодно простим их палачей.
Пассажиры, хотя это было бы к месту где-нибудь в клубе или театре, а не в трамвае, стали аплодировать, с задней площадки послышался веселый голос:
– Давай, Жорик, давай: Микита заплатит тебе гонорар, получишь пожизненную пенсию и койку, чтоб было где свободно протянуть ноги!
Ляля сошла на остановке возле Успенской церкви и по дороге повторяла вслух Жорины стихи, чтоб не забыть и можно было дома записать на бумаге, показать Малой и Бирюку.
Клава Ивановна, когда услышала трамвайные Жорины стихи, сказала, пусть Орлова немедленно выбросит их из головы, как будто никогда не слыхала. Ляля не могла твердо обещать, потому что стихи уже хорошо запомнились и сами держались в памяти.
Бирюк, наконец, немного освободился на своей фабрике и через дворничку Лебедеву передал Орловой, что на этой неделе можно будет встретиться и обсудить дворовые дела.
На этой неделе, хотя намечали, не получилось, пришлось перенести на следующую неделю, на апрель месяц. Прошел слух, что на больших заводах – Январского восстания, Октябрьской революции, Кирова, Дзержинского и других – членам партии, наряду с ними были допущены и отдельные представители беспартийного актива, читали при закрытых дверях доклад Хрущева про Сталина на XX съезде. Говорили, что некоторые, особенно из числа женщин, не выдерживали, открыто плакали и были даже случаи истерики, когда доходили до тех мест, где речь шла о видных коммунистах, которых следователи подвергали непереносимым издевательствам и пыткам, потом расстреливали, а теперь выяснилось, что они ни в чем не были виноваты.
Марина, когда Андрей Петрович в общих словах пересказал ей секретный доклад Хрущева, который в полном объеме, специально для секретарей заводских и фабричных парторганизаций, читали в обкоме партии, некоторое время сидела неподвижно, как будто нашел столбняк, потом, хотя никак нельзя было ожидать, вдруг засмеялась и произнесла гортанным, вроде не своим, голосом:
– Ну что, товарищ майор: за что боролись, на то и напоролись. Теперь поди расскажи Малой, расскажи нашим бабонькам во дворе. Полковника Ланду пригласи, пусть поделится воспоминаниями. А вернется из лагеря старший Лапидис – и ему будет чего досказать. Ах, Андрюша, смотришь на меня, такая-сякая, а мне кричать, понимаешь, кричать хочется!
Марина обхватила себя руками, заплакала, кулаками вытерла слезы, сама про себя сказала, чего-то мамзеля разнюнилась, вспомнила слова из сказки Андерсена, которые повторяла Зиночке, когда дочь сильно переживала за героев: «Позолота сотрется – свиная кожа остается!»
На следующий день Бирюк встретился с Малой, она позвала Орлову к себе, за чашкой чаю, найдется и немножко вишневки, можно будет втроем обсудить, как лучше провести вечер вопросов и ответов по итогам XX съезда, чтоб у людей не оставалось впечатления, что стараются обойти острые углы.
– Бирюк, – сказала Клава Ивановна, – я уверена, все наши соседи уже знают про культ личности и доклад Хрущева больше, чем сам Хрущев и делегаты съезда.
Андрей Петрович засмеялся, он лично слышит впервые, но готов согласиться, что Малая знает ситуацию не хуже, чем знают в сером доме на улице Бебеля и на Куликовом поле, где обком и горком.
– Бирюк, – Клава Ивановна налила вишневку в рюмки, – ты сказал правду больше, чем сам рассчитывал: если бы Малую спросили, как надо, такого, как мы имеем сегодня, когда у людей за один вечер отняли то, что собирали и копили тридцать лет, такого бы не было. Запомни слова старухи Малой, ты еще не раз будешь возвращаться. Люди должны понимать: Сталин – это Сталин. Орлова, ты предупредила всех, чтоб собрались, или придется звать в последний момент?
Ляля ответила, что звать не придется: люди сами спрашивают каждый день, до каких пор будут переносить и откладывать. Собраться можно будет в коридоре, на втором этаже, где мраморная лестница и окна смотрят во двор. Места хватит на всех, хоть на двести человек. Наверняка придут из других дворов тоже: люди знают Андрея Петровича и хотят лично послушать.
Ляля оказалась права: пришли соседи и жильцы из других дворов, и в коридоре набилось столько людей, что многим пришлось стоять.
Андрей Петрович поблагодарил присутствующих за активное участие в общественной жизни двора и всего домохозяйства и выразил уверенность, что уже в самом этом факте кроется залог того, что мы идем в правильном направлении.
Ляля захлопала первая, некоторые поддержали, но большинство явно не одобряло, потому что пришли не для того, чтобы аплодировать, а для того, что поговорить о том, что волнует сегодня каждого.
Андрей Петрович сказал, что хорошо понимает и тех, у кого сами вырвались аплодисменты, и тех, кто воздержался, потому что у всех ныне одна забота: XX съезд осудил культ личности, который имел место в последние годы, включая XIX съезд партии и несколько месяцев после, вплоть до марта 1953 года. Теперь партия мобилизует народ и страну на полное преодоление и устранение всех последствий культа личности. Сохраняя все великие достижения минувших десятилетий социалистического строительства, каких не знала история человечества, мы продолжим и умножим их, идя дорогой, начертанной великим Лениным.
Андрей Петрович остановился, внимательно посмотрел людям в глаза, переводя взгляд с одного лица на другое, невольно задержался на девушке в очках, которая стояла у окна рядом с парнем, тоже в очках, было впечатление, она хочет задать вопрос, но оказалось, вопрос у парня: как могло получиться, что два десятилетия – в тридцатые, сороковые и начале пятидесятых годов – партия не замечала, что в стране культ личности, культ Сталина, по приказу которого убивали честных коммунистов и командиров Красной Армии?
– Я не спрашиваю вашего имени, – сказал Андрей Петрович, – а вот попробовали бы вы в те годы, в годы ежовщины, в годы Берии, задать такой вопрос. Знаете, где бы вы сейчас были?
– Знаю, – ответил парень, – вот потому и спрашиваю: кто поставил Ежова, кто поставил Берию и почему столько лет не замечали?
– Не надо передергивать факты, – с укором произнес Бирюк, – не надо: Сталин, когда вскрыли злоупотребления, расстрелял Ежова.
– И поставил Берию, – с ходу продолжил парень, – а расстрелять его досталось наследникам Сталина, до пятьдесят третьего года его соратникам и партийным камерадам, которые знали, что НКВД применяет методы физического воздействия, то есть пытки.
– А вы откуда знаете? – Бирюк прищурил один глаз, другой, наоборот, сделался совсем круглый.
– А земля слухом полнится, – спокойно, как будто сообщает известный адрес, произнес парень. – В пятьдесят третьем году Сталин приказывал бить врачей, а перед войной, в тридцать девятом, секретарям обкомов разъяснял, что ЦК ВКП(б) с тридцать седьмого года санкционировал методы физического воздействия в практике НКВД.
– А вы откуда такой отважный, никого не боитесь? – усмехнулся Бирюк.
– А моего отца, – сказал парень, – забили до смерти, когда я школяром был. А теперь извещение прислали, что вины на нем больше нет: реабилитирован.
– Ну вот, – воскликнул Андрей Петрович, – сами же говорите, что идет преодоление культа личности и его последствий, и приводите пример из жизни своей семьи!
Адя Лапидис поднялся, сказал, у него тоже есть пример: от отца пришло письмо, что рассчитывает скоро вернуться в Одессу.
Люди стали громко аплодировать, кто стоял рядом с Адей, пожимали ему и Ане Котляр руку, у нее на глазах были слезы, Иона Чеперуха сказал, что ее Иосифа тоже, не за горами день, реабилитируют, но он уже все равно никогда не вернется: мертвые не возвращаются.
У Ади Лапидиса был вопрос к товарищу Бирюку:
– Как могло получиться, – спросил Адя, – что больше 1100 делегатов XVII съезда партии, из общего числа около двух тысяч, было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях? Семнадцатый съезд – съезд победителей. Так?
– Так, – подтвердил Андрей Петрович.
– Получается, – сделал свой вывод Лапидис, – победил съезд контрреволюционеров, но на самом съезде ни сам Сталин, ни его соратники, включая тогдашнего первого секретаря Московского горкома партии Хрущева, на съезде не заметили, что победили контрреволюционеры. Так?
– Нет, – ответил Бирюк, – не так. Вы, Радий Иванович, занимаетесь софистикой и нам хотите навязать, хотя логика подсказывает всем, в том числе вам, что на съезде ВКП(б) контрреволюционеры не осмелились открыть свое истинное лицо. Другое дело после съезда…
Люди зашумели, видно было, что не всех устроило объяснение, Адя Лапидис тут же сделал новое заключение:
– Выходит, что скрытые контрреволюционеры, которых партия избрала делегатами съезда, голосовали за генеральную линию ВКП(б), за товарища Сталина, и получился таким образом съезд победителей.
Многие засмеялись, так ловко Адя все перекрутил, Андрей Петрович тоже стал смеяться и вспомнил слова Ленина насчет субъективной гибкости понятий, иначе говоря, всяких уловок и словесных трюков, которые, в отличие от диалектики, на самом деле есть софистика.
– Только что, – Бирюк указал пальцем на Адю Лапидиса, – все могли видеть своими глазами наглядный пример.
– Такие примеры, наглядные или ненаглядные, – удачно сыграла словами Клава Ивановна, – в этом дворе мы уже не раз когда-то слышали от наших философов и больше слышать не хотим. Хватит!
Соседи и гости из других дворов, многие поднялись со своих мест, громко аплодировали, а старый Чеперуха сложил руки рупором и закричал:
– Старая гвардия, есть еще порох в пороховницах!
Адя Лапидис, чтобы не остаться в изоляции, тоже аплодировал, но сразу, едва аплодисменты утихли, поспешил с новым вопросом к ведущему:
– Как могло случиться, – спросил Адя, – что с тридцать седьмого года и до самого нападения фашистской Германии Сталин, по клеветническим обвинениям, проводил истребление командиров и политработников Красной Армии? В результате репрессий погибли три маршала из пяти, из шестнадцати командармов – четырнадцать, две трети всех командиров дивизий и больше половины комбригов. Погибли все заместители наркома обороны, одиннадцать человек, и семьдесят пять из восьмидесяти членов Высшего военного совета. Тридцать пять тысяч человек, тридцать пять тысяч, – повторил Адя, – почти половина всего командного состава Красной Армии, начиная с командиров рот и батальонов, были расстреляны или попали в тюрьму. Что это было: заговор?
– Лапидис, – громко приказала Клава Ивановна, – сядь на место и немедленно закрой свой рот! А иначе…
– А иначе, Малая, – остановил Бирюк, – давай будем помнить: тридцать седьмой год был – больше не будет. А вам, Радий Иванович, вопрос: откуда идут цифры по кадрам Красной Армии на предвоенные годы, начиная с тридцать седьмого, которые вы здесь только что приводили? Из каких источников: из наших или из закордонного эфира?
Адя задумался, видно было по выражению лица, что решает, отвечать или не отвечать, Аня Котляр сделалась бледная как смерть, в коридоре стояла тишина, как будто вмиг опустел и не осталось ни души.
– Из обоих источников, – твердо сказал Адя, – из нашего и из эфира.
– Нашего? – переспросил Бирюк.
– Нашего, – повторил Адя, – доклад Хрущева на двадцатом съезде. А эфир – Би-би-си.
– Би-би-си, – сказал Андрей Петрович, – английское радио, антисоветская волна.
– Хрущев и Булганин, первый секретарь ЦК и глава правительства, оба сейчас в Англии, – сказал Адя, – встречаются с Иденом, Черчиллем, в Букингемском дворце были гостями королевы Елизаветы. Никита Сергеевич выступал перед британскими военными моряками, объяснял им, что теперь линкоры и крейсеры – это плавающие гробы, а будущая война – война ракет. Госпоже Идеи, жене премьера, открыл секрет, что наши ракеты не только могут достать Британские острова, но и полетят дальше. Она сразу и прикусила язык. Меня лично, – заявил Адя, – программа Би-би-си наполнила гордостью за наших вождей, за нашу страну.
Парень и девушка в очках, гости из другого двора, сказали, они тоже слушали эти передачи Би-би-си и получили интересную информацию, в дополнение к нашему московскому радио и московским газетам. Вчера пили на улице газированную воду с сиропом, лотошник рассказывал покупателям, что у одного прохожего радио торчало прямо из кармана, передавали программу Би-би-си, как Черчилль, когда за обедом сидели рядом, говорил Хрущеву насчет осуждения культа личности, что люди обычно консервативны, надо проводить осторожно, постепенно, а не вдруг, чтобы не обжечься.
– Где ж это, – весело спросил Андрей Петрович, – на какой улице вы нашли такого лотошника-информатора, что, небось, сам слушал передачи Би-би-си, а взваливал на какого-то случайного прохожего!
Шутка всем понравилась, люди смеялись, Андрей Петрович одобрил реакцию соседей и гостей, отметил, что здесь проявляет себя здоровая оптимистическая природа советского человека, строителя коммунизма, который способен справиться со всеми нагрузками, какие бы действительность ни взваливала на него.
Когда беседа кончилась, Клава Ивановна сказала Андрею Петровичу, что по настроению получилось неплохо, но по вопросам и репликам у нее было такое чувство, как будто попала к чужим людям, в чужую компанию.
– Малая, – сказал Бирюк, – с младшим Лапидисом будет отдельный разговор, тем более что старший Лапидис возвращается из лагеря.
Дома Марина сообщила новость: Матвей получил из Марселя голубой унитаз, биде и раковину. До Первого мая закончим установку. Насчет новоселья Марина сказала: не то время, справлять не будем.
Хотя Адя предупредил Клаву Ивановну, что со дня на день можно ожидать возвращения отца, все равно получилась полная неожиданность. Когда раздался звонок и она отворила дверь, перед ней стоял тот самый Лапидис, с которым виделись в последний раз почти двадцать лет тому назад.
– Лапидис! – успела вскрикнуть Клава Ивановна, с ногами, как будто ударили сзади под коленками, произошло что-то непонятное, то ли сами оторвались от пола, то ли наоборот, пол оторвался и оставил тело без опоры, но удержаться удалось только благодаря тому, что Лапидис успел тут же подхватить под мышки и не отпускал до тех пор, пока не вернулись силы и способность твердо стоять на ногах.
– Малая, – сказал Лапидис, – лицом ты немножко изменилась, но штуки, я думаю, какие у тебя были, такие и остались. Помнишь, как у Ани ты требовала записку, которую она получила от Вани Лапидиса? Так вот, теперь ты уже не сможешь требовать: Иван Лапидис прописывается у Ани Котляр.
– Лапидис, – Малая заплакала, голова немножко тряслась, – если бы ты знал, какая я сегодня счастливая: ты живой! Господи, ты живой, и голос у тебя такой, как был, и глаза нахальные, открытые, ничего не прячут, никакой хитрости, все на виду! Боже мой, кто может поверить, что человек из лагеря, двадцать лет как один день! Я всегда говорила Дегтярю: Овсеич, ты не видишь Лапидиса, ты не так его видишь, как надо, как он заслуживает!
– Малая, – сказал гость, – Овсеич видел Лапидиса как надо, как заслужил. Сначала мне дали по АСА пустяк: пять лет. АСА – это…
– Можешь не объяснять, – перебила Клава Ивановна, – Малая сама знает: антисоветская агитация. Малая все знает.
Не, покачал головой гость, не все. Потом, во время войны, когда срок кончился, надо было Лапидиса выпустить, отправить на фронт, по приговору ОСО – Особое Совещание, оба слова с большой буквы, – дали еще десять лет с отбыванием в Свитлаге, на Колыме, Северо-восточные исправительные трудовые лагеря, Лапидис там был нужнее, чем на фронте. Овсеич в этот раз был ни при чем.
– Иван, – с укоризной произнесла Малая, – уже четыре года его нет среди нас, а ты по-прежнему имеешь зуб на него.
– Товарища Сталина среди живых тоже нет уже четыре года, а разговор идет каждый день, – весело подмигнул Лапидис, – как будто сколько ни говорим, а не можем никак наговориться.
– Ой, Иван Анемподистович, – тяжело вздохнула Малая, – я вижу, какой ты был, такой ты и остался.
Лапидис, как будто какой-то парубок или кубанский казак, для полного сходства не хватало только гармошки в руках, запел немножко хмельным голосом:
Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой!..
Зачем, зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
– Малая, – скомандовал гость, – подхватывай:
Зачем, зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
Хотя песня была из послевоенного кино, у Клавы Ивановны, когда подпевала, было такое ощущение, вроде опять, как двадцать лет назад, сидят в форпосте и вместе поют песни, от которых на душе одновременно и сладко, и немножко грустно:
Каким ты был, таким ты и остался,
Но ты и дорог мне такой.
– Малая, – сказал Лапидис, – я слышал, что форпост, который забрали под жилье, опять возвращают пионерам. Если перестройка потребует, можешь рассчитывать на участие инженера-строителя Лапидиса, как было двадцать лет назад, когда прачечную переделывали в пионерский форпост.
Клава Ивановна ответила, что решение есть, но надо сначала выселить Федю Пушкаря, которому обещали предоставить жилплощадь. Главное слово здесь остается за Бирюком, который после Дегтяря занимает во дворе его место.
– Лапидис, – сказала мадам Малая, – ты должен с ним познакомиться и проведем во дворе встречу с соседями.
Гость молчал, видно было, что обдумывает предложение, которое только что услышал, хозяйка немножко удивилась, что требуется столько времени для ответа, готова была подтолкнуть, но оказалось, что уже нет надобности.
– Малая, – сказал гость, – никаких встреч устраивать не будем. Одна сторона дела: экс-зэк Лапидис не хочет. Другая сторона: преемник Дегтяря, товарищ Бирюк, не хочет.
– Лапидис, – Малая провела пальцем черту в воздухе, – не расписывайся за других!
Гость вынул из кармана красивый роговой гребень с большими зубьями, положил на ладонь, поднес хозяйке и сказал:
– Малая, причесывайся на здоровье много лет, зэк Лапидис специально для тебя выпилил из оленьего рога.
У Клавы Ивановны выступили на глазах слезы:
– Поклянись здоровьем, что специально для Малой.
– Клянусь, – сказал Лапидис, – не встать мне с этого места, если вру!
Хозяйка открыла шифоньер, достала с верхней полки бутылку вишневки, поставила на стол:
– Выпьем до самого дна, хочу напиться пьяной один раз в жизни, потому что, как у нас с тобой сегодня, Иван, бывает один раз в жизни и не повторяется. Если бы Дегтярь дожил и мог видеть своими глазами!
– Тогда бы, – засмеялся гость, – Лапидис не мог увидеть своими глазами. Малая, каравай, каравай – кого любишь, выбирай!
Хозяйка тоже засмеялась, видно было, что совсем захмелела, сказала пьяным голосом:
– Малая всю жизнь выбирала, а теперь пришел Хрущев и говорит: неправильно, старуха выбирала, а со мной будешь правильно выбирать. Иван, сиди сколько хочешь, а я должна лечь.
Насчет Бирюка, что будет против вечера встречи с соседями, Лапидис оказался прав. Познакомились на квартире у Зиновия Чеперухи, Катерина приготовила все, как для почетных гостей: бутылка перцовки, на огромном блюде разложила две дюжины лиманских бычков, тонкими ломтями нарезала копченую грудинку, помидоры и огурцы парниковые, по вкусу не хуже полевых. Зиновий хотел пригласить и Адю, но Катерина встала на дыбы: ни за что, обязательно какие-нибудь фу-ты ну-ты выкинет!
Насчет трудоустройства соседа, инженера-строителя, Бирюк обещал поговорить с Матвеем Фабрикантом, Зиновий – навести справки у себя на заводе Кирова, где квалифицированным строителям цену знают.
– Вы, Иван Анемподистович, – спросил Бирюк, – в Свитлаге по специальности были заняты?
С весны пятьдесят третьего года по специальности, строил дома в поселках, сказал Лапидис, а до этого больше с тачкой приходилось в золотых забоях.
– Трудно было? – в вопросе Бирюка звучала и догадка: трудно.
– Работа с горными породами, – пожал плечами Лапидис, – всегда нелегкая работа. А было ли как-то особенно трудно? Как всем, так и мне: не труднее, не легче. Как всем.
– Мы ожидали вас в прошлом году, сразу после двадцатого съезда, – сказал Бирюк. – По какой причине произошла задержка?
– Да ни по какой, – усмехнулся Лапидис, – просто в конторах не справлялись с канцелярской нагрузкой. Дело известное: как на воле, так и там, в колымских лагерях.
Катерина сказала, дважды, весной и летом, она ездила с отцом на Колыму. У людей представление, что дикий край, земля покрыта мхами да лишайниками, а на самом деле такую красоту, как там, где над головой громадное-громадное небо, а под ногами столько всяких цветов, что в словаре не найдешь всех слов, чтобы различить по колеру и оттенкам, нигде больше не увидишь. Куст рябины низкорослый, а ягоды, светло-желтые, сочные, такого размера, что пойди поищи у нашей красной рябины, хоть до неба достает.
– Да, – подтвердил Лапидис, – весной, когда пригреет солнце, и летом красота такая, что сам себе не раз говорил: если бы не лагерники, не зэки, кто б из людей мог увидеть эту красоту!
– Придет время, – засмеялся Зиновий, – советские люди будут туда ездить на экскурсию, за экскурсовода дадим им Катерину Антиповну, чтоб могли вместе собирать гербарии для учебных кабинетов по биологии и истории СССР.
– Гербарий из Магаданского края для кабинета истории СССР, – сказал Бирюк, – это ты, Зиновий Ионыч, неплохо придумал. Иван Анемподистович, на какой срок потянула бы такая задумка во времена Ионы Овсеича?
– Думаю, – ответил Лапидис, – на такой, как во времена Иосифа Виссарионовича. Ну, а сегодня у нас Никита Сергеевич. Выпьем за Никиту Сергеевича.
– Вот это от души, по-нашему! – воскликнул Бирюк. – А кто первый вспомнил? Сосед Иван Лапидис, вчера еще колымский старожил. За Никиту Сергеевича!
Подняли стаканы, Катерина за компанию, бычки, сколько было, все ушли. Хозяин выставил вторую бутылку перцовки, Бирюк предложил выпить за новую квартиру Зиновия Чеперухи, и чтоб у всех наших людей было не хуже.
Марине, когда вернулся домой после встречи, Андрей Петрович признался, что не хотелось идти, все внутри бунтовало, а на поверку обернулось по-другому: Иван Лапидис, которого в свое время засадил Овсеич, оказался хороший мужик. Ну, понятно, полностью не открывается, по отдельным словам, по репликам чувствуется, нет мира под оливами, но мужик прямой, с характером, сын, Адя, пошел в него. Ну, папа-то грек, а мама была еврейка.
– Тут, Марина Игнатьевна, – засмеялся Бирюк, – как ни крути, ни финти, а надо брать в расчет: серединка на половинку.
– Ты, Андрюша, – поморщилась Марина, – сходи в ванную, прополощи рот, а то от перегара твоего деваться в комнате некуда.
– А ты, Марина Игнатьевна, – вдруг взъершился Бирюк, – садись на голубой свой унитаз и облейся одеколоном Коти!
– Духами Коти, – поправила Марина. – Да от тебя только того и жди – дождешься!
– Дождешься, – веселая нота вернулась к хозяину, – планируют вот открыть в городе не то «Березку», не то валютный подберёзовик.
– Ты, Андрюшенька, – предложила Марина, – спать сегодня ложись в спаленке, откроем окно, а я в светелке, мне завтра рано вставать: полугодовой отчет по бухгалтерии готовим.
Утром Марина, пока принимала у себя в ванной душ, включила радио. Передавали, что с 22-го по 29 июня в Москве проходил Пленум ЦК. Пленум заслушал доклад товарища Хрущева «О положении в партии» и принял резолюцию, осуждавшую антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Все четверо выведены из состава ЦК и освобождены от государственных постов, которые занимали.
– Андрюша, просыпайся! – закричала Марина. – Ты слышал, что в Москве делается!
Андрей Петрович встал, надел спортивный тренировочный костюм, который по утрам был за домашнюю одежду, жена вышла из ванной в махровом халате, наброшенном на голое тело, сели друг против друга в кожаные, с фигурными подлокотниками кресла.
Марина, все еще взвинченная, вмиг угадала, что для мужа никакой новости в передаче московского радио не было, знал об этом уже неделю назад, когда шел в Москве Пленум.
– Знал, – скривилась Марина, – да открыть супруге не фасон партийцу.
– Сегодня, – сказал Бирюк, – у нас четвертое июля. Две недели назад, в двадцатых числах июня, Президиум ЦК сместил Хрущева, гадали, то ли поставить министром сельского хозяйства, то ли отправить новоселом на целинные земли. Не угадали, – засмеялся Бирюк, – получилось как в басне Крылова: «Ан в деле вышел оборот совсем не тот». Хоть в компании с хитроумным Лазарем, просчитались Вячеслав Михайлович с Георгием Максимилиановичем. Самим нынче придется прописываться на целине, а то и подальше.
– Ты что, – всполошилась Марина, – неужто на Колыму загонят?
– На Колыме, – ни к селу, ни к городу стал расписывать Андрей Петрович, – весной и летом, знаешь, какая красота. Другого такого места не найти. Спроси у Катерины-чалдонки, спроси у Лапидиса. Катерина туда экскурсии будет водить.
– Шутишь, товарищ майор. Ой, – воскликнула Марина, – дошутимся!
Через десять минут примчалась старуха Малая, в халате, шлепанцы на босу ногу, забарабанила в дверь, как на пожар:
– Бирюк, ты слышал, что передавали из Москвы по радио: Молотова, Кагановича и Маленкова сняли с работы! Микита сказал, что антипартийная группа и надо всех троих отстранить от руководства. Бирюк, я тебя спрашиваю: как такое может быть, Молотов и Каганович тридцать лет были на самых ответственных постах и лучше всех справлялись со всеми заданиями, которые давала им партия. Лазарь, когда строили в Москве метро, мой сын работал там, сам рассказывал мне, всегда как первый друг поддерживал Микиту и подталкивал вверх!
– Малая, – сказал Бирюк, – ты не спрашиваешь, а сама отвечаешь на вопросы Малой. Марина, налей нам чаю и сделай двойку бутербродиков с сыром. А теперь, Ивановна, слушай. Твои Молотов, Каганович, Маленков, Шепилов сбоку припека, на заседании Президиума ЦК честили Хрущева таким-сяким – волюнтарист, подорвал международный авторитет партии, в вопросах экономики самочинно хочет навязать нам свои скороспелки – дадим, если покается, пост по сельскому хозяйству, пусть покажет свое умение и сметку, а дальше поглядим.
– А что глядеть, – схватилась Малая, чуть не опрокинула на себя чашку с чаем, – когда рассказывает сказки барона Мюнхаузена: догоним в три-четыре года Америку по мясу, по маслу, по молоку! Догоним, – притворно засмеялась гостья, – если покажет, как одним шомполом прострелить дюжину куропаток и вдобавок полдюжины коров!
Андрей Петрович хотел ответить как следует, но невольно, когда Марина стала смеяться, сам заразился общим настроением и дружески похлопал гостью по плечу:
– Ну, Малая, тебе в цирке выступать с уроками политграмоты, на галерке успех обеспечен. А партия с тобой не согласна. Партия сказала Хрущеву: доверяем тебе, Никита Сергеевич, поддерживаем, руководи, как руководил, антипартийную группу гони с дороги, пусть не путается под ногами, не мешает держать шаг.
– Бирюк, ой, Бирюк, – покачала головой Малая, – держать шаг – это еще не все, надо хорошо видеть, в какую сторону шаг, а иначе будем топать, куда глаза глядят, пока не дотопаемся. Как скинули Молотова, Кагановича, Маленкова, так чуть что будем скидать всякого, кто не угодил или не пришелся по вкусу. Бирюк, ты можешь хлопать ушами и улыбаться, но я чувствую здесь, – гостья ткнула себя пальцем в левую грудь, – пройдет какое-то время, сам сможешь убедиться, старуха Малая предчувствовала, сердце подсказывало ей.
Марина, которая сидела молча и слушала, неожиданно поддержала гостью:
– Клава Ивановна, если хотите знать, не только вам сердце подсказывает. Андрюша, не смотри на меня такими глазами: сердцу не прикажешь.
Когда Малая ушла, Андрей Петрович сказал жене:
– Накаркала старуха. Да и ты хороша, тоже в ворожки подалась.
– Андрюша, – Марина смотрела широко открытыми глазами, отчужденно, – ты не знаешь, не понимаешь этого чувства, у мужчин его нет, а у женщин есть. Женщины – от природы гадалки. Вот, прямо сейчас будет тебе звонок и важная новость.
Бирюк невольно замер, уставился на телефон, но никакого звонка не было, рассмеялся и махнул рукой:
– Ну что, госпожа гадалка, отдай полтинник: не угадала.
Минут через пятнадцать телефон зазвонил, Марина подняла трубку и тут же передала мужу.
Звонили из обкома: в десять ноль-ноль быть в приемной у первого секретаря.
Марина стояла бледная, сама не своя, глухим голосом сказала:
– Ну вот, теперь будешь верить.
Андрей Петрович подошел, обнял жену, поцеловал в одну щеку, в другую и твердо произнес:
– Не верил, мадамочка, и не буду верить: случайное попадание. Теория вероятностей. Артиллерийская наука.
Сбросив тренировочный костюм, Бирюк быстро переоделся, надел пиджак с Золотой Звездой и запел громко, как в солдатском строю:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу родину – огонь! огонь!
В приемной у первого сидели люди с папками, ждали приема, тут же, после звонка, секретарша пригласила:
– Заходите, товарищ Бирюк.
Первый встал из-за стола, пожал руку, сказал:
– В нашем распоряжении четверть часа. Думаю, уложимся.
Сразу пошел разговор о главном. Хозяин поставил в известность, что с первого июля вступил в силу принятый седьмой сессией Верховного Совета СССР закон о перестройке управления промышленностью и строительством. В числе других создан Одесский экономический район со своим Советом народного хозяйства. Годовой выпуск валовой продукции свыше семи миллиардов рублей. В два раза, до двух миллиардов рублей, увеличивается объем продукции промышленности местного подчинения, которой переданы полтораста государственных и более ста кооперативных предприятий.
– Бирюк, – сказал первый, – областная парторганизация ставит тебя на важнейший участок: промысловую кооперацию. Будешь у нас красным миллиардером. Знаешь, что такое миллиардер? Болгарские товарищи объяснили мне: миллиардер – это человек, который начинал простым миллионером. Давай приступай, товарищ простой миллионер.
Шутка понравилась всем, кто присутствовал при разговоре, пожелали держать высоко знамя нашей одесской промысловой кооперации, у которой в биографии средиземноморская торговля и незабываемое порто-франко.
Сыну Алексею и Зиночке, дочке, новость понравилась, выразили уверенность, что папа обязательно будет министром, а Марина, то ли от неожиданности, то ли от волнения, срывающимся голосом стала твердить, что никому это не надо, в промкооперации вокруг всякие цеховики, гешефтмахеры, и голова постоянно пухнет, как быть в ладу с государством, у которого промкооперация – бельмо на глазу еще с нэпа.
Матвей Фабрикант, когда Марина при нем повторила все, что думает насчет нового назначения мужа, сказал, что цеховики и гешефтмахеры есть не только в промкооперации, но и в госсекторе, хоть называются по-друтому. Кавалер Золотой Звезды Бирюк для того и ставится, чтобы каждый хорошо знал свое место.
