Текст книги "Том 11. Неопубликованное. Публицистика"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 59 страниц)

Как уже упоминалось, за это время трижды была опубликована повесть Л. Петрова и А. Стругацкого «Пепел Бикини», и Борис Стругацкий поверил, наконец, что не боги горшки обжигают, и мы написали первое свое научно-фантастическое произведение «Страна багровых туч» и отдали его в издательство Детгиз, и уже рукопись этого произведения удостоилась премии на конкурсе Министерства просвещения Российской Федерации, а в 59-м повесть эта вышла первым изданием, и еще ее переиздавали в 60-м и 69-м годах.

И мы принялись работать.

1960 – «Путь на Амальтею», «Шесть спичек».

1961 – «Возвращение (Полдень, XXII век)».

1962 – «Стажеры», «Попытка к бегству».

1963 – «Далекая Радуга».

1964 – «Понедельник начинается в субботу».

Одновременно Аркадий активно занимался переводами японской классики.

Одновременно Борис ходил в археологические экспедиции и участвовал в поисках места для сооружения телескопа-гиганта, а также обучался на инженера-программиста.

БН.Уточнение. Борис никогда не обучался на инженера-программиста. Диссертацию ему защитить не удалось, ибо в последний момент (вот это был удар!) выяснилось, что построенная им, не лишенная изящества, теория уже была построена и даже опубликована в малоизвестном научном журнале еще в 1943 году. Автором этой теории был, правда, великий Чандрасекар, но от этого было не легче. Диссертация рухнула. Борис пошел работать на Пулковскую счетную станцию в должности «инженера-эксплуатационника по счетно-аналитическим машинам». Профессионального ученого из него не вышло, хотя еще много-много лет он с огромным удовольствием занимался разнообразными теоретическими изысканиями в области звездной астрономии. Но только как любитель. И, как любитель, самопально осваивал программирование на ЭВМ, сделавшись со временем не самым безнадежным из юзеров-чайников.

АН.Собственно, можно утверждать, что событийная часть нашей биографии закончилась в 56-м году. Далее пошли книги. (Кто-то не без тонкости заметил: биография писателя – это его книги.) Но никогда не бывает вредно определить причинно-следственные связи времени и событий.

Почему мы посвятили себя фантастике? Это, вероятно, дело сугубо личное, корнями своими уходящее в такие факторы, как детские и юношеские литературные пристрастия, условия воспитания и обучения, темперамент, наконец. Хотя и тогда еще, когда писали мы фантастику приключенческую и традиционно-научную, смутно виделось нам в фантастическом литературном методе что-то мощное, очень глубокое и важное, исполненное грандиозных возможностей. Оно определилось для нас достаточно явственно несколько позже, когда мы поднабрались опыта и овладели ремеслом: фантастическому методу имманентно присуще социально-философское начало, то самое, без которого немыслима высокая литература. Но это, повторяем мы, сугубо личное. Это – в сторону.

Гораздо уместнее ответить здесь на другой вопрос: какие ВНЕШНИЕ обстоятельства определили наш успех с первых же наших шагов в литературе? Этих обстоятельств по крайней мере три.

Первое.Всемирно-историческое: запуск первого спутника в 57-м.

Второе.Литературное: выход в свет в том же 57-м великолепной коммунистической утопии Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».

Третье.Издательское: наличие в те времена в издательстве «Молодая Гвардия» и в издательстве Детгиз превосходных редакторов, душевно заинтересованных в возрождении и выходе на мировой уровень советской фантастики.

Совпадение во времени этих обстоятельств и нашего выхода на литературную арену и определило, как нам кажется, наш успех в 60-х годах.

БН.И снова уточнение. По поводу составляющих успеха.

Наши добрые друзья и замечательные редакторы: Сергей Георгиевич Жемайтис, Бела Григорьевна Клюева и Нина Матвеевна Беркова – да, несомненно! Без них нам было бы втрое тяжелее, они защищали нас перед тупым и трусливым начальством, отстаивали наши тексты в цензуре, «пробивали» нас в издательские планы – в те времена, когда Издатель был – ВСЕ, а Писатель, в особенности начинающий, – НИЧТО.

«Туманность Андромеды» – да, пожалуй. Ефремов продемонстрировал нам, молодым тогда еще щенкам, какой может быть советская фантастика – даже во времена немцовых, сапариных и охотниковых – вопреки им и им в поношение.

Но вот при чем здесь искусственный спутник?

Другое дело, что нам повезло начинать литературную работу свою в период Первой Оттепели; когда одна за другой стали раскрываться страшные тайны мира, в котором нам довелось родиться и существовать; когда весь советский народ, вся наша несчастная Страна Дураков начала стремительно умнеть и понимать – и нам довелось и повезло умнеть и понимать вместе со всеми, совсем ненамного обгоняя большинство и, слава богу, отнюдь от него не отставая. Открытия, которые мы делали для себя, становились одновременно открытиями и для самых квалифицированных из наших читателей – и именно их любовь и признание обеспечили наш тогдашний успех.

АН.Ну, а дальше все покатилось практически само собой. В 1964-м году нас приняли в Союз Писателей, и творчество наше было окончательно узаконено.

Итак, биография по сегодняшний день закончена. А что такое мы сегодня?

Аркадию Стругацкому 61 год. У него ишемическая болезнь, ни единого зуба во рту (проклятая блокада!), и он испытывает сильную усталость.

Борису Стругацкому 53 года. Он пережил инфаркт, и у него вырезали желчный пузырь (тоже блокада).

БН.«Ну-ну-ну! – укоризненно приговаривал, помнится, Борис, прочитав это место «Биографии». – Это ты, брат, хватанул! При чем здесь блокада?..» По крайней мере, желчный пузырь его, без всякого сомнения, был жертвой отнюдь не блокады, а, наоборот, – самого простительного из смертных грехов, чревоугодия. Единственное последствие блокады, которое он в себе, действительно, наблюдает, – это почти болезненная бережливость, когда рука не поднимается выбросить зачерствелую, забытую в хлебнице, горбушку. Но это уж, видимо, навсегда.

АН.В семейной жизни мы вполне счастливы. У Аркадия жене 60, две дочери, внучка и внук. У Бориса жене 54, сын и внук.

Наши друзья нас любят, враги же ненавидят и справедливо опасаются нас. Кстати, о друзьях и врагах. Друзья наши – люди значительные, среди них – крупные ученые, космонавты, труженики-врачи, деятели кино. А враги, как на подбор, все мелкие, бездарные, взаимозаменяемые, но зато некоторые занимают административные посты...

Аркадий – никудышный общественник. На международные конференции его не посылают. Он даже не числится в Совете по фантастической литературе. Справедливо, наверное. А Борис уже много лет ведет один из самых мощных семинаров молодых писателей-фантастов в стране, член правления Ленинградской писательской организации, член местной приемной комиссии.

БН.Аркадий скромничает. Не такой уж он никудышный общественник. Неоднократно и на протяжении многих лет избирался он членом различных редколлегий, был членом обоих Советов по фантастике (РСФСР и СССР) и даже, кажется, председателем одного из них. Другое дело, что мы никогда не придавали значения общественной деятельности такого рода (если не считать только работы Бориса в Семинаре молодых фантастов – работы, которую он любит и которой гордится).

АН.Аркадий наделал в жизни своей много глупостей и потерял много драгоценного времени. Борис может отчитаться за каждый поступок в своей жизни.

БН.Ума не приложу, что здесь имеется в виду. Скорее всего, то обстоятельство, что семейная жизнь старшего не всегда была безоблачной – в отличие от семейной жизни младшего.

АН.Мы написали 25 повестей (не считая рассказов, предисловий, статей). Насколько нам известно, 22 наших повести переведены и опубликованы за рубежом в 24-х странах 150-ю изданиями и переизданиями.

Аркадий продолжает работать над переводами японской классической прозы (главным образом, средневековой). Борис может по 12 – 14 часов в сутки не отходить от своего домашнего компьютера.

Мы являемся лауреатами одной отечественной и нескольких зарубежных литературных премий. По нашим сценариям снято четыре фильма: один очень скверный, два сносных и один на мировом уровне.

Нас не покидает, а наоборот, все усиливается у нас ощущение, что самая наша лучшая, самая нужная книга еще не написана, между тем как писать становится все трудней – и не от усталости, а от стремительно нарастающей сложности проблематики, интересующей нас.

Аминь.

Москва, 20 августа 1986 года.

Санкт-Петербург 22 апреля 1998 года.

12 октября 1991 года Аркадий Натанович Стругацкий скончался после тяжелой и продолжительной болезни. Писатель «А. и Б. Стругацкие» перестал существовать.

И вот еще один документ. Последний.

«Настоящим удостоверяется, что 06 декабря 1991 года прах АРКАДИЯ НАТАНОВИЧА СТРУГАЦКОГО, писателя, был принят на борт вертолета МИ-2, бортовой номер 23572 и в 14 часов 14 минут развеян над ЗЕМЛЕЙ в точке пространства, ограниченной 55 градусов 33 минуты С. широты, 38 градусов 02 минуты 40 секунд В. долготы. Воля покойного была исполнена в нашем присутствии.

Черняков Ю. И. Соминский Ю. З. Мирер А. И. Ткачев М. Н. Гуревич М. А. Пепников Г. И.

Составлено в количестве ВОСЬМИ пронумерованных экземпляров».

Всего братья Стругацкие написали и опубликовали 27 повестей (включая одну пьесу и без учета рассказов, статей, сценариев и предисловий). К началу 1998 года повести эти вышли в России общим тиражом более 40 миллионов экземпляров. В 27 странах мира выпущено 365 изданий и переизданий этих повестей.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 И в заключение – некоторые итоги. Некие окончательные суждения о самой процедуре литературной работы, некие практикой доказанные теоремы, имеющие чисто прикладной характер. Если угодно – основные принципы и заповеди литературного труда, к которым АБС постепенно пришли и которым следовали по возможности неукоснительно. Кое-кто сочтет их, может быть, самоочевидными или даже тривиальными, но, тем не менее, мне захотелось здесь и сейчас их заново и для всех сформулировать – по возможности кратко и ясно.

Первое.НАДО БЫТЬ ЩЕДРЫМ. Надо помнить, что щедрость – писательская щедрость, щедрость воображения – всегда окупается. Не надо бояться отставить идею, которая кажется дьявольски соблазнительной, но по какой-то причине сопротивляется своей реализации. Надо уметь отбросить ее без колебаний, пусть полежит в архиве в ожидании своего часа. Каждая такая идея уже сделала свое дело – самим фактом своего появления на свет. Она уже осветила для вас какой-то уголок бытия, и в этом уголке теперь всегда будет светло. Дурацкую идею отбросить не жалко, она никому, кроме вас, не нужна. А идея достойная обязательно к вам вернется со временем и в самый нужный момент. Как вернулась к АБС идея «нашего человека на Тагоре», через два года после своего возникновения, или идея «человека играющего» – спустя без малого двадцать лет.

Второе.НИКОГДА НЕ ОТЧАИВАТЬСЯ! Следует привыкнуть к мысли, что кризис, так мучительно переживаемый и кажущийся мертвенным тупиком, – это, на самом деле, прекрасно! Надлежит помнить: если не получается, не идет, заколодило – значит начались настоящие роды! Ведь роды, – и это скажет вам любая мать – это всегда мучительно, трудно и больно. Конечно, приятно и радостно писать, когда текст словно бы сам собою выливается из-под пера. И далеко не всегда – это известно из опыта – легко и весело рожденная повесть легковесна или плоха. Это верно. Но всякая повесть, родившаяся в муках и в отчаянии – она всегда какая-то особенная. Она всегда не такая, как всё то, что было до нее, и не такая, как то, что будет после. Она – любимая, и навсегда.

И наконец, «тройное правило», о котором все знают и которое всегда – в бесплодных поисках Mensura Zoili – забывают.

НАДО БЫТЬ ОПТИМИСТОМ. Как бы ПЛОХО ни написали вы свою повесть, у нее обязательно найдутся читатели – многие тысячи читателей, которые сочтут эту повесть без малого шедевром.

В то же время НАДО БЫТЬ СКЕПТИКОМ. Как бы ХОРОШО вы ни написали свою повесть, обязательно найдутся читатели, многие тысячи читателей, которые будут искренне полагать, что у вас получилось сущее барахло.

И, наконец, НАДО БЫТЬ ПРОСТО РЕАЛИСТОМ. Как бы ХОРОШО, как бы ПЛОХО ни написали вы вашу повесть, всегда обнаружатся  м и л л и о н ы  людей, которые останутся к ней совершенно равнодушны, им будет попросту безразлично – написали вы ее или даже не начинали вовсе.

Dixi et animam levavi  ^*.

 ^* (Я) сказал и облегчил (тем) душу (лат.).

Леонид Филиппов
От звёзд – к терновому венку

ЧУТЬЕ НА НЕИСПРАВНОСТИ. Введение

Союз Советских Социалистических республик. Год 1956-й. Двадцатый съезд. Первые глотки грядущей оттепели… 1957-й. Всемирный молодежный фестиваль в Москве. Живем! 1958-й, 59-й… 60-й! Через двадцать лет будем жить при коммунизме. Шестидесятые – годы, давшие имя не просто поколению – эпохе.

Конец пятидесятых – начало шестидесятых: время появления на свет «Страны багровых туч» и «Пути на Амальтею». Уже написаны «Полдень, XXII век» и «Стажеры». Родилось новое имя и – новое явление в русской литературе.

Коммунизм… В ментальности многих из нынешнего юного поколения – едва ли не синоним фашизма. Споров и эмоций вокруг этой темы – предостаточно. Но кто может сказать толком: что это такое – коммунизм? Отвлеченная идея теоретиков, опошленная и дискредитированная нашими «практиками» – да, банально. А если бы все было чисто, если бы не опошляли – реально хоть что-то за этим термином стоит? Кроме вот этого вот, заболтанного до потери всякого смысла: «От каждого по… – каждому по…»? Где бы на этот самый коммунизм глянуть хоть одним глазком? Может, в кино или в какой-нибудь книге?.. Но – чтобы был живой, а не схема и не антиутопия – то со снами Веры Павловны, то с тайной полицией за каждым углом…

Что ж, ОДНО такое место есть – где коммунизм получился живым. Именно книга. Точнее – книга и ее «ответвления». Тот самый мир, который мы уже традиционно называем словом «Полдень». Мир, вполне достоверный психологически, без деклараций типа «каждому, от каждого». Да, да, конечно же, авторам пришлось пойти на некоторое смещение ракурса. Но – не на ложь! Где-то там, за кадром Полудня, остались мещане, сперва отмеченные одним штрихом, представленные лишь Марией Сергеевной Юрковской. Позже будут и «Хищные вещи века», и «Гадкие лебеди», и другие – уже инопланетные – антиполуденные миры. А пока – лишь мир счастливо работающих людей, бесспорно лучший и правильнейший из миров. Мир, в котором МЫ хотели бы жить всегда. Мир Полудня. Мир Понедельника.

И вот надо было быть такими людьми, как АБС, обладать таким – воистину вселенским – запасом светлого оптимизма и веры в Человека, чтобы, живя ЭТОЙ жизнью и в ЭТОЙ стране, суметь (пусть недолго, но все же суметь) писать на такую тему убежденно и, главное, в самом деле правдиво. Создать не ходульный, не прозрачный, но живой и осязаемый коммунистический мир в те самые времена, когда одно упоминание о «коммунистическом обществе» у подавляющего большинства ЗДЕСЬ могло вызывать какие угодно чувства и ассоциации – но только не радость и не желание в нем жить… Мир Полудня был не идеальным – со своими задворками, где победила инстинктивная деятельность, со своими выбегаллами и камноедовыми, с мариями юрковскими… Но ведь то – в виде исключения! Общая же картина упорно оставалась позитивной. «Зло» противостояло Полудню отдельными резервациями, будь то феодально-фашистская планета Саула, курортный «город дураков» или едва заметные на общем светлом фоне вкрапления нищих духом – в международномгороде-космопорте Мирза-Чарле или на астероиде Бамберга.

Светлый, «чисто полуденный» период в творчестве Стругацких недолог. Чуть позже они начинают строить свои миры иначе: помещать в резервации, за колючую проволоку само светлое будущее, ограждая его от мира настоящего. И тогда прием переворачивается с головы на ноги. Фантастичным становится лишь механизм локализации «щупалец будущего», а это требует на порядок меньших допущений. И именно этот период становится переходным от «фантастики как таковой», в которой мир все же сконструирован (будь то экстраполяция обычной партийно-социалистической штурмовщины на межпланетный уровень или проекция веселой шарашки энтузиастов-трудоголиков на целую планету), – к фантастическому реализму, где мир вполне обычен, за исключением малой, строго локализованной группы явлений – фантастического допущения. Эффект достигается несравненно больший, нежели при конструировании мира как целого, ибо мы, читатели, получаем возможность наблюдать пограничные эффекты при соприкосновении фантастического артефакта с привычной нам реальностью. Такая граница может быть обозначена колючей проволокой лепрозория, таможней на въезде в город дураков или кордоном, отделяющим Лес от Управления… В любом случае достигнута главная цель: настоящее входит в контакт с неизведанным. В одних книгах привычное помещается как бы на Землю, а новое локализуется где-то вне мира большинства («Понедельник начинается в субботу», «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан»), в других – в точности наоборот («Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров»).

Таким образом, видим три «типа» фантастическихпроизведений АБС:

Тип первый. Чисто «полуденные». «Возвращение», «Далекая Радуга», «Малыш» – там нет пограничья, нет соприкосновения нового со старым (за исключением, конечно, внутреннего конфликта, в одном человеке).

Тип второй. Такие, где в знакомый нам, вчерашне-сегодняшний мир Земли (если в чем-то гротескно измененный, то не настолько, чтобы перестать быть узнаваемым) вторгается нечто извне или из будущего. «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Пикник на обочине», «За миллиард лет до конца света», «Гадкие лебеди».

Тип третий. Все в точности наоборот. «Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Парень из преисподней».

Практика показала, что для массового читателя Стругацких (с той долей условности, с какой этот читатель вообще может быть назван массовым) самый увлекательный – вариант номер три. Более того, если судить по динамизму «экшн», эти книги сильнее затягивали и самих авторов. Повести «третьего типа» (то есть такие, в которых «хорошие» земляне будущего, дети Полудня лицом к лицу сталкиваются с воплощенным злом – собственным темным прошлым, помещаемым на другие планеты) оказались к тому же наиболее близкими к реализму. Используемый в них прием допускает плавный, незаметный переход к «нефантастической» литературе, к книгам вовсе без «чудесного» допущения. В самом деле, если основная структура описываемого мира вполне подобна структуре мира нашего («Трудно быть богом», «Обитаемый остров»), отличаясь лишь прорисованными артефактами и антуражем, а «вмешательство извне» не сопровождается никакими особыми техногенными допущениями, то легко представить это самое вмешательство маргинальной производной серого мира. Не столь уж многого – чисто технически – надо лишить благородного дона Румату, чтобы он стал «всего лишь» нормальным человеком с коммунарским мышлением, попавшим по какой-то ошибке природы в серое окружение. Более того, не так много надо изменить и в его душе, чтобы он коммунаром быть перестал – и принялся «играть по правилам» окружающего мира. Что, собственно, и происходит в «Трудно быть богом».

За феодально-фашистским Арканаром следует империалистически-фашистская страна Неизвестных Отцов на Саракше. За Руматой – Мак Сим. Его ситуация еще менее фантастична, ибо за ним, до его встречи с Сикорски, и вовсе не стоит никакая сила. Он – один на один со своим обитаемым островом, и все его физические и моральные преимущества – это лишь преимущества постоянного, «сквозного» героя Стругацких над мещанским окружением. Качества эти вовсе не обязательно появляются в результате воспитания за тридевять миров от Саракша. Для авторов главное – столкнуть Человека (желательно – совсем молодого) с массой серых, или черных, или «голых пятнистых обезьян»… Ведь встретил же Мак себе подобных в стране Отцов. Как, впрочем, и Румата – в Арканаре, и Корней – в Алае… Встретили они кое-кого и умнее себя. Концовка же «Парня из преисподней» и вовсе содержит прямое указание: всюду есть Люди, дело не в коммуне. А от этого уже один шаг до главного: братья Стругацкие пишут не столько о контактах человечества с иным разумом, сколько о контакте Человека с человечеством. Точнее – с массой. При таком взгляде на творчество Стругацких классификация выстраивается уже не по внешним признакам, а по сути. И получается она несколько иной.

Этап первый. «Страна багровых туч», «Чрезвычайное происшествие», «Спонтанный рефлекс»… Чистая НФ плюс немного соцреализма. Люди в экстремальных обстоятельствах. С высоты опыта квалифицированного читателя Стругацких уже очевидно, что никакая фантастика, скажем, в «Стране багровых туч», была попросту не нужна. Точнее, нужна лишь для привлечения внимания. Как первые две строчки в частушке. Сам же человеческий конфликт нового ничего не содержит и легко может быть перенесен, скажем, в условия Заполярья. Сухой остаток – польза от фантастики как приема: можно с ее помощью завлечь читателя размышлять над ЛЮБОЙ темой. Важно лишь тщательно взвесить соотношение антуража и «человеческого фактора». В будущем Стругацкие назовут такое соединение привлекающей оболочки и более глубокой внутренней структуры «облаткой», или «философским борщом»…

Этап второй. «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Полдень»… Отчетливо и резко выступает на первый план человек. Выясняется, что штурм других планет НИЧЕГО не меняет в самом землянине. Правда, «плохие» качества этого самого землянина упорно прячутся авторами в зоне «за железным занавесом». Но это – всего лишь требование времени и строя. Да издержки инерции. А сапиенти, как известно, сат.

Перелом – как в сознании писателя по имени АБС, так и в создаваемых им книгах, – приходится на тот момент, когда ЛУЧШИЕ решают вернуться из Космоса на Землю. Первый из них – Иван Жилин. Пользуясь метафорой Толкиена, можно сказать: они, лучшие, прошли весь путь туда и обратно, убедились, что ума, воли и решимости бороться им не занимать, и тогда обратили внимание, что в их уютной земной обители вопрос о том, куда сесть и что съесть, успешно решен, – однако проблем чисто человеческого плана от этого меньше не стало. Скорее наоборот. Вот они, лучшие, и возвращаются: выбирают не Космос, а Человека. Ведь именно они – Иван Жилин, Геннадий Комов, Леонид Горбовский, Тойво Глумов – обладатели изумительного чутья на неисправности. Как, впрочем, и их создатели.

Однако Ивану Жилину (да и самим Стругацким) нужно было время, чтобы пройти путь от возвращения на Землю до ухода из зоны борьбы – в зону Учительства. И не только время. Нужна была еще и некая драматургическая подготовленность такого ухода. Подобная той, какая присутствовала в возвращении из Космоса (то есть из «фантастики») – на Землю, к главному. Драматургически уход Жилина начался с отторжения им (а, стало быть, и самими Стругацкими) псевдоромантики подвига, воплощением которой был Владимир Юрковский. «…В наше время история жестко объявила Юрковским: баста! Никакие открытия не стоят одной-единственной человеческой жизни». Сказано – и читателю, и самим себе – практически напрямую: Юрковский как герой себя исчерпал. И остается ему теперь всего один выход на сцену. Выход красивый, героический. Но – последний… И далее, в полном соответствии с законами драматургии, Жилин также сходит со сцены – после смерти старших. Обязательства перед Космосом – и Жилина, и Стругацких – исчерпаны. Теперь Ивану – до нового его появления на подмостках, в «Хищных вещах века», – предстоит, как мы знаем, воевать на Земле. Расходуя остатки набранной в Космосе инерции роли человека-повелителя, БОРЦА со злом. Примерно так же ведут себя и создатели героя («Попытка к бегству», «Трудно быть богом»). Молодой энергии АБС пока достаточно для активной борьбы. Так что и Жилин на своих войнах, и Стругацкие на своих – учатся. Учатся тому, что в БОРЬБЕ им счастья уже не найти. И уверенно идут к новому этапу. Уже в «Возвращении»: «Пойду в учителя. Детские души я буду познавать для всех. А вот для кого ты будешь познавать звезды?»

«Хищные вещи века». Здесь впервые отчетливо и недвусмысленно формулируется кредо Стругацких: гуманизм. Буквально. С этого момента и навсегда они отходят от любого из общепринятых путей «фантастики». В самих «Хищных вещах» «космические» допущения не нужны вовсе. Да их там, собственно, и нет – если отбросить мелочи. Увлекательный сюжет, чистый триллер (по внешним признакам), вполне законченно выстроенный и не нарушающий законы жанра (в отличие, скажем, от «Отеля „У Погибшего Альпиниста“»). Здесь уже можно увидеть найденное за период между «Стажерами» и «Хищными вещами» золотое сечение: идеальное педагогическое соотношение между дозой «экшн» и дозой «морали». Каковое соотношение и позволило Стругацким разработать золотую жилу «учебно-приключенческой» литературы. Книги этого жанра и стали базой неповторимой, уникальной популярности Стругацких среди интеллигенции – от учеников физматшкол до академиков включительно. Ибо именно таким книгам – книгам, которые воспитывают смену, – всегда достается диплом. Эти повести не ушли в небытие вместе с наивными восторгами шестидесятых – как это случилось со «Страной багровых туч». Они живы, и их читают. Не только те, кто на них вырос, но и те из нового поколения, кто читает Литературу.

Однако книги эти еще не были элитарными. Они обладали всеми качествами добротно изготовленной пилюли – включая не только «сладкую оболочку», но порой и сладкие слова, которыми авторы прельщают противника. Чем и отличались от произведений совсем нового жанра, еще не знакомого читателям Стругацких, – жанра, никак официально не именуемого. Датой рождения его – как и рождения качественно новых, третьихСтругацких – был год 1965-й, год появления рукописи «Улитки на склоне». Именно в этой книге Стругацкие впервые отбрасывают сладкую оболочку пилюли, и мы, читатели, получаем содержимое во всей его неприкрытой горечи.

Итак, этап третий. И – новые Стругацкие. Уже не «просто фантасты», авторы прогрессивно-просветительской НФ (вроде «Чрезвычайного происшествия»), и не «фантасты-реалисты», создатели интеллектуально-гуманистических приключенческих повестей, владеющие филигранной техникой завлечения думающего читателя. Стругацкие третьего периода – это не «сюжет ради сюжета» и не «сюжет плюс идея». Что же тогда?.. Велик соблазн продолжить простенькую логику и надписать третий ярлычок: «только идеи, без сюжета» – все стало бы таким простым и логически замкнутым… Только была бы это неправда. Ибо на третьем этапе из красивой и интересной гусеницы, а вслед за ней – еще более интересной куколки, родилось нечто качественно иное, простым продолжением первых двух элементов не являющееся. Книги двух первых этапов были лишь разминкой, лишь набором сил и пробой пера. В этих словах нет пренебрежения. Разминка чемпиона уже сама по себе – зрелище увлекательное и поучительное. Куда увлекательней, нежели финальные старты районного масштаба. Повторюсь: созданное АБС в период «идеальной пилюли» (а период этот вовсе не закончился с появлением «Улитки») и сегодня остается золотым фондом мировой «учебной Литературы». И, смею утверждать, останется таковым навсегда. Не знаю, что ждет Литературу в будущем, но одно можно утверждать смело: в ЭТОЙ экологической нише на уровне АБС нет никого. И пока что не предвидится. «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Пикник на обочине», «Жук в муравейнике» – вершины жанра. Тоже, кстати, жанра без устоявшегося названия. Ибо это – не «фантастика»: не «НФ», не «фэнтези», не «хоррор»… А попросту то, что писали АБС и только АБС.

И все же в определенном смысле это была именно разминка. Конечно, авторы тогда, в годы ученичества, а позже – и учительства, и не предполагали даже, к чему в конце концов придут. Они во многом еще действовали от ума, преодолевая инерцию самых первых лет – когда Аркадий Натанович в письмах требовал от младшего брата очередной порции научных данных по заданной «космической» теме… В те, самые первые годы, когда такого писателя – АБС – еще попросту не существовало, была СХЕМА работы: формулирование идеи, очень конкретной, порой попросту научной, ее отливка в сюжетообразующую форму – и рассказ готов. Два талантливых, умных, высокообразованных (к тому же – в совершенно разных областях) брата, более того – два друга и единомышленника, нашедшие некий успешно работающий алгоритм… Неудивительно, что они загнали себя в колею. Удивительно (и радостно) другое: они очень быстро, почти мгновенно колею эту почувствовали и оперативно из нее выбрались. А ведь многие на их месте так и писали бы – годами и десятилетиями. Вариации на тему – и поныне вполне почитаемый в массах жанр. Всё, как прежде: учителей все время не хватает, а космолетчиками хоть пруд пруди.

Но, даже преодолев первую, самую опасную инерцию – инерцию схемы, алгоритма, – Стругацкие и на втором этапе рисковали застрять навсегда. Там не было такой простой, заметной невооруженным глазом колеи, как на дороге времен «Спонтанного рефлекса», зато были свои направляющие, пожалуй, стократ более опасные. Да, написанное в годы «второго этапа» и талантливо, и умно, и интересно. Прежде всего – интересно думающему читателю. Более того, книги, далеко не однотипные, принесли авторам и широкий читательский успех, и признание интеллектуалов. Редкое сочетание! Остаться в ТАКОЙ колее – более широкой и практически незаметной – даже и не грех. И кто бы рискнул сказать о ТАКИХ книгах что-то подобное – про колею?!

Однако Стругацкие сами оказались достаточно юными и непоседливыми и на сей раз. Ибо истинный фантаст – это прежде всего человек, больной ксенофилией. Плюс – как всякий художник вообще – наделенный исключительным чутьем на неисправности. Ведь ниша («норка» – по Толкиену) была уже обжита Стругацкими. Многоэтажная, благоустроенная с немалым простором для фантазии… И в ней прижились многочисленные «ученики» и «последователи», искренне воображающие, будто они вовсе не осели на готовом, а продолжают идти вперед и «искать». А хозяева… Рыба ищет, где глубже, а человек – где хуже. Нет, хозяева дом не покинули: и вывеска с их именем по-прежнему оставалась на месте, и сами они в доме этом бывали. Наездами. С годами – реже и реже. Обеспечивая соблюдение светских приличий. Но – и не более того.

Лишь немногие из учеников – самые чуткие и непоседливые – это заметили и покинули дом вслед за хозяевами. Точнее, не так: не «вслед», а – каждый по своей дороге. Потому что юношеское «на жизнь надо смотреть проще» у них, как и предсказал Жилин, прошло. Единицы же из них, самые-самые настоящие, ушли даже раньше самих мэтров. Оттуда, где все хорошо, где тревоги учебные, аварии понарошку, – туда, где гораздо хуже. Ушли, не ожидая, пока поведут… Сперва совершали небольшие разведывательные вылазки. А потом – и вовсе… Впрочем, и они тоже – не настолько «вовсе», чтобы не заглядывать на огонек. Порой – втайне от самих себя.