Текст книги "Стая"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава XII. ЧТО ЖЕ С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ, ГЕНА?

Виктор сидел дома и томился от безделья и скуки. Рана уже почти не беспокоила его, больше мешала тугая и широкая повязка на груди. Он сегодня первый раз сам пошел в поликлинику на перевязку, и врач, осмотрев его, удовлетворенно хмыкнул:

– Заживает на вас, как на кошке. Через неделю плясать будете.

– Мне бы на работу надо,– просительно сказал Виктор.– Пока хоть без пляски.

– Ну, ну,– врач строго погрозил пальцем.– Без глупостей, пожалуйста.

Виктор пришел домой, слегка уставший от своей первой прогулки, осторожно, чтобы не задеть повязку, переоделся и улегся на диван. Мать укрыла ему ноги пестрым пледом и озабоченно спросила:

– Ну, что сказали?

– Что плясать уже можно,– недовольно проворчал Виктор.

– А вид у тебя усталый.– Она провела рукой по его лбу.– И потный ты. Это от слабости.

– Ослабеешь. Который день уже лежу.

– Только пятый. Ох, Витенька...

На столике у дверей зазвонил телефон. Мать сияла трубку.

– Тебя. Подойдешь?

– Что за вопрос!

И Виктор торопливо откинул с ног плед.

Звонил Онищенко. Виктор от неожиданности в первый момент даже не узнал его.

– Онищенко? —удивленно и обрадованно переспросил он.– Костя?

– Он самый. Звонил на работу, дали там твой телефон. Ты чего это дома лежишь?

– Да так. Малость поцарапали меня.

– Да-а. Работка у вас. Я тебе звоню насчет Карцева.

– Ну, ну!

– Вчера решение бюро райкома состоялось. Ох, и буря была! Восстановили его в комсомоле, без всяких взысканий. Черт знает что получилось. Тезке твоему выговор дали, Шарапову. И развернутое решение приняли. Из этого дела всем урок извлечь надо. Нам самим тоже, кстати. Тебя поминали, между прочим.

– Ишь ты. Ну, а с институтом как будет?

– Должны принять назад. Тут уж мы нажмем.

– Карцев-то сам уже знает?

– С утра наши звонят. Он на работе еще. Ну ладно. Ты, смотри, поправляйся. Может, заскочишь как-нибудь?

Они поговорили еще с минуту, и Виктор, простившись, повесил трубку.

– Вот так, мама,– весело объявил он.– С Карцевым все в порядке. Помнишь, я тебе рассказывал? – И с досадой прибавил: – А ты вот тут лежи майся.

И, вздохнув, он направился к дивану.

День прошел, как все эти дни, пустой и тягучий.

Под вечер неожиданно позвонил Карцев. Обрадованный Виктор зазвал его к себе. «Вместе с Раей, слышишь? – добавил он.– Такие, брат, новости...»

Вскоре в передней раздался короткий, неуверенный звонок.

...Выслушав рассказ Виктора, Раечка и Карцев долго не могли прийти в себя от радостного изумления.

Потом Карцев сухо сказал:

– Остался, значит, живой и невредимый Гусиная Лапа.

И столько было скрытой ненависти в его тоне, что Раечка спросила:

– Что ж его, по-твоему, специально убивать надо было?

– Да! – запальчиво ответил Карцев.– Как он убил Генку!

И тут Виктор, насторожившись, поинтересовался, как они ездили к матери Генки, о чем говорили с ней.

Раечка и Карцев, перебивая друг друга, принялись рассказывать о своей поездке. Когда они упомянули, что •не застали дома Анну Ивановну, Виктор досадливо сказал:

– Эх, жаль, черт возьми!

– Она в милицию побежала заявлять,– словно Оправдываясь, сказала Раечка.

«Значит, в четверг она волновалась,– подумал Виктор.– А в субботу у Федора Михайловича такая была спокойная...»

– И вообще мы бы ее, наверное, не нашли, если б не почтальон,– добавила Раечка.

Последнее елово прозвучало так неожиданно, что Виктор невольно спросил:

– При чем здесь почтальон?

– Мы квартиры не знали,– пояснил Карцев.– Ну, и спросили, где Фирсова живут.

Раечка улыбнулась.

– Толик ей почему-то сказал: «Эти Фирсовы долж> ны «Советский спорт» выписывать». А она говорит: «Не знаю таких. Ничего им не ношу». И вдруг вспомнила, что письмо им несет. И даже удивилась. «И писем,– говорит,– никогда не носила. Везет вам».

«Вот оно что,– насторожился Виктор.– Письмо вдруг получила. Никогда не получала и вдруг неожиданно получила».

И мысль об этом письме не давала ему уснуть в ту ночь.

Весь день дул холодный, пронизывающий ветер и сыпал редкий, колючий снег, а к вечеру внезапно потеплело, опустился туман.

Суета на вокзальной площади постепенно спадала. Меньше стало на стоянке машин, меньше людей вокруг, реже подходили усталые автобусы с широкими черными от грязи подпалинами на боках.

Отпусти© очередного покупателя, Галя нетерпеливо посмотрела на часы. Можно было уже, наконец, кончать работу. Около ее палатки теперь торчал только долговязый противный парень с испитым лицом, на котором все время блуждала нахальная улыбочка. Он вызывал у нее отвращение.

В последние дни она уже не раз замечала, как многое из того, что было ей раньше интересно и приятно, сейчас вдруг стало противно. И еще она просто устала, невозможно устала от вечной погони за удовольствиями, которые потом оставляли где-то в глубине души лишь горечь и обиду. Только раньше она себе в этом не признавалась.

Галя захлопнула окошечко, вышла из палатки щ не обращая внимания на глупые, насмешливые вопросы этого долговязого дурака, установила щит на застекленной витрине, ловко прижала его металлической полосой и надела замок. Потом она молча обогнула палатку, заперла дверь и, не оборачиваясь, пошла к подземному переходу. Парень двинулся было за ней, но вскоре отстал.

Она шла по ночной улице и в который уже раз перебирала в памяти события последних дней. Собственно говоря, как раз в последние дни никаких событий не было, Галя только напряженно ждала все время чего-то неожиданного и страшного.

После странного разговора неделю назад с тем худеньким белобрысым парнем из милиции – Галя поняла потом, что он из милиции,– все перепуталось у нее в голове. Он сказал, что она никуда не уедет, а она знала, что придется ехать, если за ней придут от Гусиной Лапы, так велик был ее страх перед этим человеком. Но никто не пришел. И она действительно не уехала, как и сказал тот парень. И еще он сказал, что они – это значит он и его товарищи – теперь глаз с нее не спустят. Действительно, первые день или два после этого какие-то люди провожали ее утром на работу, а вечером домой и даже дежурили днем около палатки. У Гали был острый глаз, и она все замечала. Но потом эти люди исчезли. И Петр тоже пропал, и Розовый. Это принесло ей неожиданное облегчение. Она даже обрадовалась их исчезновению. Ей стало как будто легче дышать, и теперь она уже опасалась, что они снова появятся.

Не приходила и Раечка. Ну, это было понятно после того, что произошло между ними. Но почему-то перестал приходить и Паша.

Галя вдруг обнаружила, что больше всего ее беспокоит исчезновение Паши. Это было уже совсем странно. Раньше ее волновали только ее собственные дела.

Галя шла по окутанным туманом улицам. Редкие прохожие в тусклом свете фонарей казались бесплотными тенями, и ей вдруг представилось, что она одна сейчас в этом огромном городе. И стало нестерпимо жаль себя, показалось, что жизнь ее, как сломанная телега, волочится по пыльной дороге и бьется о камни. Где-то она читала о такой жизни, давным-давно в какой-то книге.

Галя почувствовала, что замерзает, и огляделась.

Над воротами в их двор горел фонарь, и в его слабом, рассеянном свете Галя заметила какого-то человека. Внезапно у нее забилось сердце, но не от страха, а от какого-то предчувствия.

Когда Галя была уже совсем близко, человек пошел ей навстречу. Это был Пашка. Замерзший, небритый, в перепачканной телогрейке. Галя увидела невдалеке у тротуара его синий «пикап», весь, до самой крыши, забрызганный грязью.

– Откуда ты взялся такой? – Она всплеснула руками.

– А! Прямо из командировки,– с напускной небрежностью ответил Пашка.– В районе был. Семь дней из конца в конец мотался. Два часа назад в Москву вернулся. Рванул прямо к тебе, туда. А ты уже кончила музыку. Ну, я сюда.– И неожиданно дрогнувшим голосом закончил: – Очень я, Галочка, тревожился за тебя.

– Нечего за меня тревожиться.

Но Галя неожиданно поймала себя на том, что ей приятна эта его тревога.

– Ну да, «нечего». Вот уехать собралась.

– Так ведь не уехала.

– Не дали уехать,– многозначительно поправил ее Пашка.– Нашелся такой человек.

– Уж не тот ли, который после тебя ко мне в палатку приходил? – усмехнулась Галя.

– Он самый. Это парень настоящий.

– Кто ж он такой?

– Из МУРа, вот кто. В общем, Галочка, чуть-чуть мы с тобой не влипли в историю.

– Кто не влип, а кто и влип,– задумчиво ответила Галя.– Тебя, конечно...

Но Пашка не дал ей договорить.

– Нет, нет! Виктор мне сказал, ты тут чистая.

– Много он знает, твой Виктор.

Галей снова овладело ощущение пустоты, одиночества и тревоги.

– Они все знают,– убежденно ответил Пашка.– Больше нас с тобой знают. Точно я тебе говорю.

И вдруг Галя вспомнила фразу, которую бросил на ходу этот самый Виктор: «Встречусь с ним я». Неужели встретился? И поэтому никто... Но тогда...

Она порывисто прижалась к Пашке, зарылась лицом в его старенькую, пахнущую бензином и маслом телогрейку и в отчаянии прошептала:

– Страшно мне, Паша... Страшно....

Пашка обнял ее, впервые, кажется, обнял, как друг, словно защищая от всех. И, следуя какому-то неведомому закону передачи мыслей, вдруг сказал:

– Если ты здесь, значит, они поймали его. Поняла? Значит, и бояться нечего, глупая.

Он еще крепче прижал ее к себе и внезапно почувствовал, что она вся дрожит.

– Да тебе холодно, Галочка!

– Не холодно... не холодно мне... Я подумала... Знаешь, Паша, мне надо повидать этого Виктора, надо вещи кое-какие ему отдать. Чтобы не жгли они мне руки больше, проклятые...

– Какие такие вещи?—удивился Пашка.

– Ну, в общем не мои вещи.

И Пашка, поняв ее с полуслова, уверенно кивнул головой.

– Это мы запросто. Телефончик у меня его есть.

...Сама того не зная, Галя в этот момент оказала Виктору такую помощь, без которой он и его товарищи ни на шаг не продвинулись бы вперед в решении головоломной задачи: что стало с Фирсовым.

Первым в то утро, кого, явившись на работу, встретил Виктор – хотя бюллетень требовал лежать дома по крайней мере еще дня три,– был Бескудин. Собственно говоря, этого следовало ожидать: так рано в Управление приходил он один.

Столкнулись они в коридоре, и Бескудин, оглядев Виктора, покачал головой.

– Да, брат,– и виновато добавил: – Все собирался тебя проведать, да вот...

– Знаю, Федор Михайлович, о всех неприятностях я уже знаю,– сказал Виктор.– Таскают еще?

Он с горечью всматривался в усталое лицо Бескудина, заметил новые продольные морщинки на впалых щеках, покрасневшие веки, мешки, вдруг обозначившиеся под глазами.

– Их дело такое,– коротко вздохнув, ответил Бескудин.– Но я вот все думаю, почему он этот номер выкинул. Что-то я, видно, задел такое невзначай. Чего-то он испугался, сильно испугался. И решил от меня отвязаться. Опытный, стервец.

– И своего, как видите, добился,– заметил Виктор.

– Ну, ну, поглядим еще. Поглядим, говорю,– возразил Бескудин и деловито спросил: – Чем думаешь заняться?

– Есть у меня тут одна мысль. Насчет Фирсова.

– А! Ну, пошли ко мне в кабинет. Потолкуем.

Разговор был недолгим. Бескудин все одобрил и под конец сказал:

– Машину возьми. Рано тебе еще по троллейбусам скакать.

...Когда Виктор приехал в почтовое отделение; утренний разнос почты давно кончился и почтальоны собирались в большой, светлой комнате при отделе доставки, готовясь к новому обходу своих участков.

Через пять минут Виктор уже весело разговаривал с шустрой черноглазой девушкой в синем ватнике и пестрой косынке, сидевшей возле массивного, со специальными отделениями стола для сортировки писем.

– Десятая квартира, Фирсовы? – переспросила девушка, ловко сортируя письма.– Помню я это письмо. Она его как взяла...

– Она разве дома была? – удивился Виктор.

– Только пришла. Вся заплаканная...

Выйдя из почтового отделения, Виктор нерешительно остановился возле поджидавшей его машины, потом, нагнувшись, сказал шоферу:

– Давай, Степа, езжай. Я тут задержусь, пожалуй.

– Сам велел тебя ждать,– ответил шофер.

– Езжай, езжай, долго ждать придется.

– Ну, как знаешь.– И шофер завел мотор/—Счастливо тогда.

Машина уехала.

Виктор с минуту еще постоял у края тротуара, соображая, в какую сторону идти. Дом, в котором жили Фирсовы, был где-то совсем рядом.

Дверь открыла высокая худая женщина.

– Можно видеть Анну Ивановну? – спросил Виктор.

– Я это,– сухо ответила женщина.– Чего вам?

– Поговорить с вами надо. Разрешите?

На худом, утомленном лице ее отразилось недовольство.

– Некогда мне разговоры разговаривать.

– Я из милиции. И разговор у меня серьезный.

– Только и знаете, что разговаривать,– хмуро ответила она и, насторожившись, добавила: – Проходите уж.

Виктора не удивила такая встреча, он был готов к этому и молча проследовал за женщиной по длинному, заставленному коридору с вешалками у каждой из дверей.

В небольшой, скромно обставленной комнате было чисто и даже уютно. Вокруг стола видны были четыре спинки вплотную придвинутых стульев.

Анна Ивановна отодвинула один из них и сдержанно сказала:

– Садитесь, раз так.

– Як вам насчет Гены,– сказал Виктор и, оглядевшись, спросил: – У вас закурить можно?

– Курите.

– Дело вот в чем, Анна Ивановна,– начал Виктор.– Мы арестовали одного человека. Очень опасного человека. Он знает, что случилось с Геной.

На хмуром лице женщины что-то дрогнуло, но она. поджав губы, смолчала, только крепче сцепила руки на коленях.

– Знает,– повторил Виктор.– Но не хочет говорить.

Он вдруг почувствовал усталость от этого первого напряженного дня, даже ощутил легкое покалывание в боку, там, где была рана, и, невольно поморщившись, прижал к ней локоть.

Женщина молчала, только в настороженных глазах ее мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

– Я вам скажу, что было, Анна Ивановна, вам это надо знать,– продолжал Виктор.– Дело в том, что тот человек подбил нескольких пареньков, в том числе и вашего Гену, совершить кражу. Они должны были продолбить стену какого-то магазина, наверное. Но Гена на второй вечер отказался долбить. Первым отказался, нашел в себе смелость отказаться, хотя и знал, что ему за это грозит. И тот человек (его кличка – Гусиная Лапа) решил расправиться с ним, отомстить.

Виктор снова заметил, как женщина вздрогнула при его последних словах, напряглась и как будто хотела сказать что-то, но не сказала. Сейчас она не казалась уже такой отчужденной, она уже не скрывала своего волнения, она только не могла еще решиться на что-то.

– Того человека мы арестовали. Это было нелегкое дело, между прочим. Сейчас, если бы Гена был здесь, ему ничего не грозило.

– Жив он,– вдруг тихо произнесла Анна Ивановна и, закрыв лицо передником, заплакала.– Жив,– повторила она сквозь слезы.

– Почему вы так думаете? – спросил Виктор.– Он вам написал, да?

Женщина отняла передник от лица и удивленно посмотрела на Виктора.

– Выходит, вы знаете?

– Догадываюсь,– улыбнулся Виктор.

– Написал,– подтвердила она.– Но только... не пойму я ничего там.– Она задумчиво прикусила зубами согнутый палец и, помедлив, добавила: – И где он, тоже не пишет. Но только жив. Жив. Его рука ведь.

– Анна Ивановна,– мягко сказал Виктор.– Можно мне на это письмо взглянуть? Может, я пойму.

Она молча поднялась со стула, вытерла передником глаза и подошла к буфету. Порывшись в одном из ящиков, она достала конверт и передала его Виктору.

Первое, на что обратил внимание Виктор, вынув письмо, это что адрес на конверте был написан совсем другим почерком. Но сейчас его прежде всего интересовало письмо. Он развернул сложенный вчетверо тетрадный листок.

«Мама,– писал Генка,– я пока живой и здоровый, чего и тебе желаю. Так что за меня не беспокойся. Только никому про меня не говори и в милицию не ходи. А то мне плохо будет. Я тебе сказал, что к тете Глаше поеду, а поехал в другое место. Но все равно мне тут хорошо и никто не найдет. Главное, не заявляй про меня. Будет спрашивать кто, говори: не знаю. Гена».

Виктор дважды перечитал письмо и задумался. Потом внимательно осмотрел конверт, положил его на стол рядом с письмом.

– Он боится.– Виктор задумчиво покачал головой.– Боится их и боится нас, думает, что придется отвечать за ту, несостоявшуюся кражу. Но отвечать ему тут не придется. И того человека ему уже бояться нечего. Теперь только отыскать его надо.

– Как же его отыщешь, раз адреса нет? – горестно спросила она.– Господи, ведь что сотворил,, подлец.

– Отыщем. А он не подлец. Он в трудный переплет попал.

«Очень странное письмо,– решил про себя Виктор.– Как будто под диктовку написано. А отправил его и адpec написал кто-то другой. Почему? И еще одна странность. Генка поставил дату под письмом. А на штемпеле дата отправки. Разрыв четыре дня. Почему? И почему нет обратного адреса? Ох, что-то много этих «почему».

С этими мыслями Виктор и возвратился на работу.

Письмо он взял с собой. Анна Ивановна безропотно отдала его. «Только найдите уж его»,– сказала она на прощанье и вытерла передником глаза.

В Управлении Виктора поджидал Устинов.

– Тебе тут уже несколько раз звонил твой подшефный, Авдеев, шофер. Помнишь? Еще будет звонить.

– A-а, Паша? Ну как же!

И в тот же момент, словно только и дожидаясь, когда о нем вспомнят, зазвонил телефон.

– Хорошо,– сказал Виктор в трубку.– Жду вас. Пропуска внизу будут.

Пашка и Галя пришли, наверное, через час после звонка. Они сели рядышком на диван, а Виктор верхом на стуле перед ними. Устинов остался за своим столом, обложив себя бумагами.

– Значит, так,– солидно начал Пашка.– Вот Галя хочет тебе кое-какие вещи отдать. Не ее это вещи.– И он многозначительно добавил: – Его.

– Ну что ж,– сказал Виктор.– Примем. По акту, конечно. Где они?

– Часть здесь.– Пашка указал на чемоданчик в руках у Гали.– Это то, что он дарил ей. А большая часть в другом месте. Галя знает где. Прятал он их там, у од ной бабки.

– Выходит, за ними поехать надо?

– А как же! И лучше не нам одним, а с тобой.

– Куда же ехать?

– Да к этой бабке. Станция километров шестьдесят от Москвы. По дороге к нему,– добавил Пашка все тем же многозначительным тоном и назвал станцию.

– Какая, какая? – насторожился Виктор.

Пашка повторил.

Виктор ошалело посмотрел на Устинова: это была та самая станция, где опустили письмо Генки Фирсова.

Машина мчалась по заснеженному, пустынному шоссе. Позади остались шумные московские пригороды, вереница нетерпеливо рокочущих машин у переезда, высокие виадуки, под которыми мелькали то другие дороги, то хитросплетение рельсов и молчаливые стада железнодорожных вагонов, то какие-то запорошенные снегом балки.

Виктор, сидевший рядом с шофером, обернулся назад, где разместились Галя, Паша и Устинов.

– Я думаю, в отделение сначала заедем,– сказал ©н, обращаясь к Устинову.– Обстановку уточним.

– Ясное дело,– согласился тот.– Надо и еще кое-что уточнить.

– А чего еще? – поинтересовался Пашка.

Виктор переглянулся с Устиновым и сказал:

– Видишь ли, какое дело. Пропал один парень. Есть основание предполагать, что он в том месте находится, куда мы едем.

При этих словах Галя, до того задумчиво смотревшая в окно, вдруг насторожилась.

– Вы чего, Галя? – спросил Виктор.

– Так...– помедлив, ответила она.– Вспомнила... Когда он последний раз туда ездил, меня с собой почему-то не позвал. А раньше всегда звал.

– Вы там часто бывали? – спросил Виктор.

– Я... боялась туда ездить.

– Но старуху эту хорошо запомнили?

– Хорошо. И дом, где она живет, тоже.

– А кто там еще живет?

– Муж. Но он больной совсем. И потом племянник к ним заходит. Я его как раз тогда видела.

– Как его зовут?

– Не пом<ню... Николай... Нет, Федор... В общем, не помню.

– Федор...– задумчиво повторил Виктор.– Федька...

Все снова замолчали.

Лес кончился. Вдоль шоссе потянулась узкая щетинистая стена кустарника, за ней – деревни, и снова – окутанные волнистой снежной пеленой поля.

Наконец на каком-то перекрестке свернули в сторону. Дорога пошла похуже, временами машину сильно встряхивало.

Спустя несколько минут въехали в большой пристанционный поселок и, проплутав по улицам, остановились возле одноэтажного каменного здания с красно-синей дощечкой у крыльца: «Милиция».

– Лучше всего подождите нас в машине,– сказал Виктор Пашке и Гале.– А то встречи нежелательны, но возможны. Ладно? Мы скоро.

С местными работниками совещались действительно недолго. Прикинули и так и эдак и, наконец, сошлись на одном: к Прохоровой официально идти нельзя, старуха хитрущая и жадная, ничего не отдаст и ничем не поможет. Тут надо действовать тоже с хитростью.

Насчет Гены Фирсова здесь никто ничего не знал. Не появлялся в поселке чужой парень из Москвы.

– Уж я бы, товарищи, сигнал получил,– уверенно заявил молоденький сержант – участковый уполномоченный в новой щеголеватой форме.

– Ладно,– вмешался Виктор.– Теперь вот что. Из вашего поселка пришло письмо...

Конверт разглядывали долго и придирчиво. Наконец пожилой капитан, начальник паспортного стола, задумчиво произнес:

– Почерк какой-то такой... Вроде мне где-то попадался.

– Наши эксперты дали заключение,– сказал Виктор.– Писал кто-то пожилой, малограмотный, скорее всего женщина.

– Гм...– капитан задумчиво почесал за ухом, потом тяжело поднялся со стула.– Одну минутку. Я сейчас.

Он вышел из комнаты.

Ждать, однако, пришлось не меньше часа.

– Колдует в своих бумагах,– сообщил сержант, посланный на разведку.– Память у него насчет почерков – это что-то невероятное!

– Профессиональная память,– уважительно заметил Устинов.

За это время Виктор успел сходить в закусочную на противоположной стороне улицы и принести бутерброды и пирожки с повидлом, часть из них он по дороге отдал Гале и Пашке, угостил и шофера.

Вернувшись в кабинет начальника розыска, который они временно оккупировали, он нетерпеливо спросил:

– Ну что?

Устинов только махнул рукой.

Все принялись за еду, подтрунивая над начальником паспортного стола.

Капитан вошел в самый неожиданный момент, и один из сотрудников умолк на полуслове. Подойдя к столу, за которым все сидели, он сказал:

– Дайте-ка письмо.

Затем жестом фокусника вынул из верхнего кармана кителя и, развернув, положил на стол, рядом с письмом, листок, вырванный из ученической тетради.

– Прошу.

То было заявление с просьбой прописать временных жильцов на летний сезон.

– Заявление написано соседкой,– пояснил капитан,– по просьбе заявительницы. Но подпись! Прошу сравнить с адресом на конверте.

– Прохорова! – воскликнул Виктор и с восхищением посмотрел на начальника паспортного стола.– Ну, капитан, век вас не забуду!

Через полчаса Виктор и Галя подошли к домику на самой окраине поселка, где жила Пелагея Степановна Прохорова.

Домик стоял сразу за невысоким палисадником и по самые оконца был завален снегом, из которого торчали лишь черные прутики кустов. За домом темнел длинный сарай, и перед ним собачья будка, видимо, пустая – вокруг нее нетронуто лежал снег. Окна домика были плотно занавешены, из трубы слабо вился дымок.

Виктор и Галя остановились перед калиткой.

– Ну, Галочка, смелее,– сказал Виктор.

Кепка на нем была лихо сдвинута набок, воротник пальто поднят, кашне небрежно болталось на голой шее, потому что ворот рубашки был расстегнут и верхняя пуговица оторвана. На одном из передних зубов у Виктора сейчас блестела золотая коронка, придавая ему совсем уже какой-то хищный и наглый вид.

Галя улыбнулась.

– Ой, я прямо смотреть на вас не могу.

– «На тебя», Галя, «на тебя»,– строго поправил ее Виктор и заговорщически подмигнул.– Ну, потопали.

И он решительно толкнул калитку.

Поднявшись на крыльцо, они долго звонили, потом Виктор раза два что есть силы стукнул в обитую старым войлоком дверь.

Наконец за дверью послышались шаги и густой, не то мужской, не то женский голос сердито спросил:

– Ну, чего дверь ломаешь? Кого надо?

– Тебя надо. Не достучишься тут до вас!

Видимо, этот дерзкий ответ пришелся по вкусу: дверь стали торопливо открывать, зазвенела скинутая цепочка, проскрипел засов, щелкнули какие-то замки.

На пороге появилась громадная, толстая старуха с оплывшим лицом, за сильными стеклами очков настороженно смотрели круглые, совиные глаза.

– Приветик,– нахально осклабился Виктор, переступая через порог.– Петр велел поклон передать.

В этот момент старуха заметила Галю. Настороженность исчезла с ее лица, и она суетливо всплеснула руками.

– Ох, кралечка наша приехала! Да проходите, проходите, гостями будете.

Но Виктор подметил в ее голосе какой-то испуг.

Они прошли в большую темноватую комнату, и старуха зажгла прямую, как свеча, лампочку на столе под глухим абажуром.

Кивнув на широкую кровать, стоявшую в глубине комнаты, она сказала:

– Верхнюю зажигать не буду, мой там спит. Совсем хворый уже. Скоро хоронить будем.

– На поминки приедем,– весело ответил Виктор.– А пока по случаю встречи.

Он вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку водки, а из наружных—две банки дешевых консервов.

У старухи заблестели глаза.

На столе мгновенно появился хлеб, тарелка с солеными огурцами и другая с капустой. Старуха налила Виктору, затем себе полный стакан, потом тяжело перегнулась к Гале и стала лить медленно, словно ожидая, когда ее остановят. Галя поторопилась задержать ее руку.

Пила старуха со смаком, короткими, жадными глотками, после каждого вытирая рукой губы. На отвислых щеках у нее проступил румянец, глаза маслено блестели за выпуклыми стеклами очков.

– Петр велел кое-чего из барахла прихватить,– сказал Виктор.– Все у тебя цело?

– А как же! Все как есть. Хороню, милый, хороню.

– Где хоронишь-то?

– Где надо, милый, там и хороню.

– Ох, попортишь, смотри тогда,– строго сказал Виктор.

– Это я-то попорчу? – Старуха, видно, обиделась не на шутку, и румянец на щеках стал багровым.

– Ты-то. Кто же еще.

– Ну гляди, раз так. Гляди сам. Пошли в сарай.

Сопя, она выползла из-за стола, ее слегка покачивало.

– Я вас тут подожду,– неуверенно сказала Галя.

– Сиди, моя кралечка. Сиди, хорошая,– растроганно проворковала женщина и, надвинувшись, смачно чмокнула Галю в щеку.

Вернулись они довольно быстро.

Старуха тут же устремилась к столу и взялась за недопитую бутылку.

– Ах, с морозца-то как хорошо согреться. Как хорошо.

Словно и выходила-то она лишь для того, чтобы иметь новый повод для выпивки, не осрамившись перед гостями.

– Ты погоди,– остановил ее Виктор, обеспокоенный принятым ею темпом.– Сначала вот чего скажи. Письмо твое в Москве получено. Парень где?

Глаза старухи испуганно забегали.

– Нету его.

– То есть как это «нету»?—забывшись, взволнованно переспросил Виктор.– Что с ним?

Но старуха, к счастью, не заметила его волнения или истолковала его по-своему.

– Кто его знает, что с ним. Убег.

– Врешь, старая! – Виктор со злостью стукнул кулаком по столу.– Тебе что было велено?

Лицо старухи скривилось, и она громко всхлипнула.

– Ну, а я-то при чем? Петя его тогда привез, говорит: «Пусть поживет. Сам за ним приеду». Велел ему при себе письмо писать. А конверту у меня сроду не бывало. Ну, тот на другом листке адрес написал. Петя хотел было сам отправить, а потом мне и говорит: отправишь, мол. И поехал себе. А тут этот гаденыш убег. Ну, я конверт на свои деньги купила и то письмо бросила. Как Петя сказал, так и сделала. Ей-богу, все так и было. Вот истинный крест, так.

– Ну и куда он убег, по-твоему? – немного успокоившись, спросил Виктор.

– Кто ж его знает?..– и, поколебавшись, добавила:– Нешто у Нинки спросить?

– Это кто такая?

– Соседская. Забегала тут. И его видела. Ну и чегой-то они за моей спиной вроде шушукнулись. А на вид тихий такой был, гаденыш, пугливый,– добавила она с накипающей пьяной злостью.– Петя ему ведь как сказал? «Убью,– говорит,– если уйдешь. Под землей достану, помни». Ну, он сперва ни шагу за порог, как велено было. А потом вот убег.

– Ты уж небось к этой Нинке подступалась? – спросил Виктор.

– А то нет? Да разве эта что скажет? А глаза так и стригут тебя, так и стригут. Тьфу! Житья от нее нет, от Нинки. Давешним летом жильцов поселила к себе, такие выгодные жильцы попались. Без слов мою цену приняли. А тут Нинка: пропиши их да пропиши. А нешто ей прописка нужна была? Она, видишь, о чужом кармане беспокоилась. Еще спекулянткой обозвала. Ну, а мне что делать? Пришлось ее же, стерву, просить заявление в милицию написать. А я эту самую милицию, даже когда на базар иду, обхожу за три квартала. Одним словом, в два раза цену скостить пришлось. Вот они у меня где все, и Нинка и милиция.– Она со злостью похлопала себя по жирной шее.

Виктор невольно усмехнулся.

– Та-ак. Придется, видно, самим нам теперь его искать.

– Да нешто его найдешь? И что теперь Петя скажет? Не приведи господь.

– Не он, так другие тебе скажут,– с угрозой ответил Виктор. И старуха опять поняла это по-своему.– А нам пора двигаться. За барахлом другой раз приедем. Сейчас, по твоей милости, его искать надо.

И он поднялся со стула. За ним поспешно поднялась Галя. Вид у нее был испуганный.

Очутившись на улице, Галя облегченно вздохнула.

– Ой, как страшно. Прямо не знаю, как я там высидела.

– Так надо было,– ответил Виктор.– Идем скорее.

За углом они встретили Устинова и двух сотрудников из местного отделения милиции.

– Долгонько вы водку распивали,—сказал Устинов.– Мы уж беспокоиться начали.

Виктор торопливо рассказал все, что удалось узнать у старухи.

– Нину эту я знаю,– сказал молоденький участковый.– На фабрике она сейчас. Ткачихой работает. Заноза девка.

– Вещи мы теперь запросто отберем,– сказал второй сотрудник.– С краж они, конечно. Но вы это дело здорово провернули.

– Так-то оно так, но вот как быть теперь с этой Ниной? – озабоченно произнес Виктор.

– Я предлагаю пока в отделение идти,– снова вступил в разговор молодой участковый.– И девушка вон устала.

– И Паша небось места себе не находит,– улыбнулся Устинов.

Виктор и Галя на всякий случай пошли отдельно от остальных.

Вскоре в том же самом кабинете состоялось новое совещание.

– Во всяком случае, можно сказать, что Генка ваш жив,– заметил один из сотрудников.

– В том-то и дело, что нельзя,– покачал головой Виктор.– Он исчез отсюда за четыре дня до того, как мы взяли Гусиную Лапу. Тот мог приехать и зайти в дом, когда старуха спала. Нарочно дождаться этого. Зачем ему лишний свидетель?

– Тоже верно,– вздохнул кто-то.

– Ну ладно,– сказал Устинов.– Будем исходить из того, что он жив. Тогда где его тут искать? На одну эту Нину надежды мало. Хотя, может, она ему и помогла чем-нибудь?

– А вдруг он в Москве? Там тоже искать надо.

– Это само собой...

Спор разгорался. И не сразу, но все же кое-что в конце концов придумали.

...Нина оказалась маленькой толстушкой с двумя тугими светлыми косичками и озорными глазами. Виктор понял, что разговаривать с ней будет легко и весело.

Вместе с молоденьким сержантом-участковым, фамилия которого была Цуриков, они приехали прямо на фабрику, и разговор с Ниной происходил в комнате секретаря комитета комсомола. Новенькая форма Цурико-ва действовала на девушку с первый момент прямо-таки завораживающе.