Текст книги "По медвежьему следу"

Автор книги: Аркадий Локерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

НАПУТСТВИЕ

– Беспокоюсь я, времени для подготовки мало! – сказал Пластунов, когда отдышался. По длинным коридорам он шагал быстро, словно подгоняла его эта мысль.

– Успеем! Как в том анекдоте про экзамен. – Борис беспечно махнул рукой. Уж больно несерьезным выглядело все это «медвежье» задание!

– От экзамена след только в зачетной книжке, а здесь, – Пластунов пристально посмотрел на Бориса, – можно наследить, что называется, на всю жизнь… Был у нас такой случай. Один молодой – тоже, между прочим, с отличием закончил – проследил среди глинистых сланцев горизонт, весь в сверкающих точках. Обрадовался, телеграфировал: «Крупное месторождение мо эс два!» Так он для сохранения тайны молибденит формулой обозначил. А оказалось – не молибденит это, а графит! Спутать их при мелкой вкрапленности немудрено, все признаки сходятся, но – кому до этого дело! – повеселил он весь трест. Так и прилипло к человеку на всю жизнь прозвище «мо эс два», и всерьез его уже никто не воспринимал.

Борис потер затылок.

– Даже жутко стало при мысли, что и я могу вот так влипнуть! – признался он.

– Тогда будем считать воспитательную работу законченной, – решил Пластунов, – и начнем работать, чтобы у нас все было в порядке.

Сразу же составили список дел. Их оказалось много: оформить командировку, получить аванс, купить билет, послать телеграмму в Молокановку, предупредить вулканологов, получить походную минералогическую лабораторию, топографическую и геологическую карты района, компас, бинокль, фотоаппарат, сапоги, меховую куртку, спальный мешок и т. д.

Все сотрудники отдела давали ему советы, просили Пластунова не забыть вставить в заявку ящики тушенки и сгущенки.

(«Главный не откажет: такое дело требует калорий!»)

Пластунов кивал согласно, но ничего не добавил, попросив всех не мешать.

Закончили список самым важным: вспомнить о золоте все, что положено знать специалисту, закончившему вуз с отличием. Освоить способы определения золота так, чтобы не получилось «мо эс два», получить представление о географии и геологии района, чтобы провести дознание на должном уровне. И так далее…

– На оформление и получение наверняка уйдет весь день, – определил Пластунов. – Надо успеть, кровь из носа, чтобы на науку остались не только две ночи, но и один день!

Дальше все было на бегу. Сбор подписей – на каждую бумагу их потребовалось в среднем четыре, – штурм бухгалтерии, кассы, складов в разных концах города, и всюду оказывалось, что человек, который тебе нужен, только что вышел!

Секретарь Зоя оказалась на месте. Она охотно и очень мило воспроизвела разговор с Молокановкой, выписывая удостоверение. Ее то и дело отрывали, но Борис терпеливо ждал, позабыв, что дорога каждая минута, и остался очень доволен, когда она попросила:

– Когда вернетесь, расскажешь мне про медведя. – Она так и сказала, путая «ты» и «вы».

К концу рабочего дня Борис ввалился в отдел с деньгами в кармане, огромным рюкзаком за плечами, спальным мешком в руке и отрапортовал: «Все!» Пластунов уже приготовил ему («Из библиотеки – до утра…») монографию Н. В. Покровской «Самородное золото», определитель минералов и еще несколько книг.

В общежитии Борис впервые изумил соседа, решительно попросив создать ему условия и на сегодняшний вечер и на завтрашний. И без помех до рассвета Борис, как перед экзаменом, заполнял пробелы в образовании.

Утром он вместе с Пластуновым в минералогической лаборатории проиграл весь ход диагностики золота: от промывки пробы до определения его чистоты по цвету черты на пробном камне.

И три часа сумели они выкроить для ознакомления с районом в геологических фондах. А вечером, когда опустел отдел, Пластунов, распахнув окно и жадно вдыхая, сказал:

– Не удержусь, продолжу воспитательную работу! Будь, Боря, очень внимателен, присматривайся и к минералам, и к местности, все отмечай, наноси на карту… Если дело потребует – не торопись, телеграфируй, командировку продлим… И к людям приглядывайся – случается, наводят тень на плетень!.. Привезут откуда-нибудь богатые образцы, раскидают, а то и в трещины горных пород кувалдой загонят да зачистят так, что не отличишь… Даже из ружья золотым песком, случалось, стреляли – подсаливали россыпь!

– Такое, наверное, только в старину бывало, – ответил Борис, вспомнив, что читал в романе академика Обручева «Рудник „Убогий“», как такими приемами пытались подороже продать бедную россыпь.

– И в наши дни еще встречаются артисты… Один такой совсем недавно три года всех за нос водил. Но как веревочка ни вьется!.. У тебя там вроде дело чистое – «золотить» медведя никому корысти нет. Впрочем, бывает, что и не из корысти, а, как говорится, для смеху могут маскарад устроить. Поэтому семь раз проверь…

Прощаясь, Пластунов обнял его так душевно, словно предстояла долгая разлука.

В МОЛОКАНОВКЕ

Вылет откладывали по метеоусловиям четыре раза, но все же выпустили!

Борис не знал, встретит ли его Степанков, и поэтому очень хотел прибыть в Молокановку засветло. А десятиместный самолетик, пробившись сквозь облака, казалось, задремал, прижавшись к ним, как к подушке. Дремали и пассажиры. Посапывал, выбрасывая табачнодымный дух, сосед Бориса – краснолицый, длиннобородый, подстриженный под кружок, – он еле втиснулся в кресло.

«Наверно, Степанков похож на него», – почему-то подумал Борис.

Захотелось спросить про Степанкова, но сосед заснул мгновенно.

Вскоре облака расступились, заблестело под солнцем крыло самолета, и открылась величественная панорама гор и долин.

Самолетик, дрожа от напряжения, упрямо карабкался ввысь над склонами, почти на бреющем переваливал водоразделы, плавно скользил в долины и снова устремлялся вверх.

Борис смотрел то в окно, то на карту и радовался, верно определяя хребты и реки. В натуральную величину предстало «древнее темя Азии» – знакомая по учебникам тысячекилометровая скалистая глыба, свидетель всей истории планеты.

Проследив глазами четкие очертания Луйской впадины, Борис поднялся из кресла и даже рукой отдал салют. Хотелось крикнуть «ура», но дремали соседи, не сознавая величия момента. Самолет пересекал Полярный круг! 66°31′ – единственная в северном полушарии широта, где в день зимнего солнцестояния, 22 декабря, солнце вовсе не восходит, а в летнее солнцестояние, 22 июня, вовсе не заходит. Вспомнился его любимый Джек Лондон. «За тех, кто в пути!» – прошептал Борис.

Все дальше на север уходил самолетик. Борис так увлекся, разглядывая с высоты Сибирскую платформу, что позабыл про свои дела и Молокановку.

И вдруг мелькнули под крылом, словно игрушечные, домики в два ряда вдоль речушки. Снизились резко, сильно болтало, и стало видно, как ползут по земле белые змейки.

Сосед проснулся, навалился на Бориса, заглядывая в окно.

– Не примут, – определил он, – вишь, как метет-то, в Кадар потащат!

Круто накренившись, пошли на второй круг, и вскоре запрыгал самолетик по кочковатому полю, подрулил к избушке с яркой даже в сумерках вывеской: «Аэропорт».

Не успел Борис и десяти шагов ступить по земле, как молодой человек в синей нейлоновой куртке с красной отделкой протянул ему руку и сказал, улыбаясь:

– Здравствуй, Борис Михайлович Струнин, с приездом!

Беличья шапка оттеняла румянец его щек, блеск глаз.

– Здравствуй, – ответил Борис выжидательно. Совсем не таким представлял он таежного охотника.

А тот, возможно поняв это, поспешно добавил:

– Я – Степанков Андрей!

В руке он держал телеграмму. Тут уж Борис заулыбался, обеими руками сжал руку Степанкова вместе с телеграммой, а затем, отступив на шаг, спросил:

– А ты меня как определил?

– Запросто! Остальные все свои!

«Как это хорошо, когда все свои!» – подумал Борис.

– А это мой сын Витянька, – представил Андрей.

Борис насторожился – уж не шутит ли он? Сынок был папе до плеча – лет четырнадцати, а Андрея Борис определил как ровесника себе. Но сходство отца и сына было явным: такое же открытое лицо, нос с горбинкой, румянец во всю щеку и пушистые ресницы. Вместе с Витянькой подошли, деловито обнюхали Бориса две собаки, очень похожие, длинношерстные, палевые, с черными узкими мордами.

– Это Чарли, а это Чула, – представил их Андрей, – у нее передние лапы, видишь, черные, как в чулки одетые.

В поселок пошли не по дороге, а напрямик, по тропке, через лесок. Было так тихо, что Борис невольно прислушивался, – после самолета эта тишина казалась какой-то неправдоподобной. Только когда вышли на улицу, где-то вдалеке затарахтел движок и разом засветились окна во всех домах, сначала тускло, а затем светлее, светлее. На дощатый тротуар, гулко повторявший шаги, легли веселые тени окон, цветов, расшитых занавесок. Встречные люди замедляли шаги, здороваясь, и внимательно поглядывали на Бориса. И собаки – их было больше, чем прохожих, – отличали его, бросались яростно, казалось, вот-вот вцепятся, но Чула и Чарли встречали их свирепым оскалом, и те сразу становились вежливыми, лишь обнюхивали новичка.

Перешли овраг по мостику.

– Вот и наша избушка! – Андрей остановился у высокого крыльца.

– На курьих ножках, – добавил Борис, сосчитав восемь окон по фасаду обрамленных затейливой резьбой.

– Еще дедовская! – не без гордости пояснил Андрей.

Через холодные сени прошли в сени теплые, такие же просторные. Чула и Чарли там остались – порядок знают. Там встретила их русоволосая молодая женщина.

– Супруга моя, Зина, – представил Андрей. – А это наша Галуня, уже в первый класс ходит, а все за мамкину юбку цепляется!

– Прошу в залу! – поклонилась хозяйка.

В этой, на четыре окна, зале сошлось старое и новое: огромная печь с лежанкой, покрытой медвежьей шкурой, самодельный буфет, толстоногий стол, окруженный дюжиной тяжелых стульев с резными спинками, а ближе к окнам – журнальный столик, отделанный медью, торшер, три вращающихся кресла перед телевизором. На бревенчатых строганых стенах, в красном углу, тусклая икона, а поодаль – ветвистые оленьи рога, чучело лебедя, распластавшего крылья в полете, и много картинок, вырезанных из журналов.

И вдруг из-под стола вылез, шагнул по полу, крытому рядном…

– Алешенька это, наш меньшенький! – просияла Зина.

Дверь отворилась…

– Мамаша моя, Анна Михайловна!

Круглолицая, глазами схожая с Андреем, она явно принарядилась – белый воротник и узорчатая шаль.

– А это дедушка мой, Матвей Васильевич!

Этот без прикрас: потертая меховая душегрейка, «музейные» брюки галифе с кожаными наколенниками, в шерстяных чулках, как в сапогах. Высокий, стройный, он двигался легко и руку Борису пожал крепко. Старили его только глаза с белесоватыми, тусклыми зрачками. Он привычно сел во главе стола, огладил седую бороду и вступил в беседу с уверенностью человека уважаемого. Рассказал Борису, что в молодости, на Бодайбинских приисках, золота повидал всяко-разно, припомнил, сколько зарабатывал: «За два дня хромовые сапоги, но в студеной воде золото мыть – голосом выть!»

Все же он четыре сезона отработал, а вернувшись, этот дом поставил и больше от своего охотницкого дела не отрывался, но золото вроде бы не забыл, а там вы уж судите сами!

НЕОЖИДАННОСТЬ

Андрей достал из буфета и осторожно поставил перед Борисом блюдце.

«Дно проруби было желто, как горчичник…» – мгновенно вспомнилась строка из Джека Лондона, потому что и дно блюдца было таким.

Борис пристально разглядывал песчинки, достав лупу, и все Степанковы смотрели на него.

Среди песчинок преобладали желтые – блестящие и тусклые, округлые и остроугольные, но было немало серых, прозрачных, зеленоватых.

Он наклонял блюдце в разные стороны, чтобы лучше падал свет, но чем дольше разглядывал желтые зерна, тем хуже их видел, и, казалось, вылетели из памяти признаки, отличающие золото от похожих минералов. Твердо остался в памяти лишь совет Пластунова – «Не торопись!»

Следовало отложить изучение на утро, сославшись на усталость, пояснив, что электрический свет обманывает… И все же Борис раскрыл походную лабораторию – очень уж хотелось приблизиться к истине!

Глядя сквозь лупу, он длинной иглой отделил десятка два зерен – все разновидности, похожие на золото.

Затем налил в пробирку зеленоватую тягучую жидкость, пояснив, что она в пять раз плотнее воды и поэтому утонуть в ней могут только тяжеловесы.

Пинцетом, глядя сквозь лупу, Борис поднимал зерна, бросал их в пробирку и следил за их движением… Первое зерно, самое крупное и по виду самое золотое, чуть погрузилось в жидкость и застыло, словно раскрылся над ним незримый парашют. И следующие пять зернышек тонуть не захотели – одно вовсе не погрузилось, а другое чуть опустилось и вынырнуло. Три зерна опустились медленно-медленно примерно на одну треть глубины пробирки и там остановились.

– Наверно, это зерна халькопирита – медного колчедана. У него плотность почти такая же, как у этой жидкости, – пояснил Борис.

Уже, казалось, все ясно, как вдруг – Борис даже вздрогнул! – желтенькое невзрачное угловатое зерно пошло вниз, напролом, все быстрее и ударилось, легло на дно пробирки. И еще четыре зерна – как нож в масло! Так погружаются только самые тяжелые минералы золота и платины. Эти на платиновые никак не похожи, и значит, есть золотые зерна на этом блюдечке, надо же, с голубой каемочкой!

И следовательно, его приезд не напрасен, а Степанков прав, подняв шум!

С трудом сдержав себя, Борис сказал подчеркнуто спокойно:

– Выводы делать рано, но можно предположить, что вы правы: среди этих зерен есть и золотые!

– Я же говорил! – обрадовался дедушка.

– Ты у нас молодец! – Андрей засмеялся счастливо, а вслед за ним и все остальные Степанковы, даже Алеша.

Борис тоже улыбался, но испытывал при этом чувство двойственное. Приятна была радость этих симпатичных людей, но лично для него было бы куда проще, если бы оказалось «медвежье» золото не золотом, и поспешил бы он назад, к своим неотложным делам. А теперь… «Опанасе, не дай маху!» – вспомнил он слова поэта и сказал себе торжественно: «Приступаю к расследованию!»

«ПРИСТУПАЮ К РАССЛЕДОВАНИЮ!»

Теперь для Бориса стали важными все подробности. Он спросил, показав глазами на блюдце:

– Тут все, что удалось собрать?

– Что ты! – махнул рукой Андрей. – Тут только малость, взял для образца, а на нем таких – как блох. Я трогать не стал, чтобы все было документально!

– А где он? – спросил Борис с невольным почтением.

– Километров восемнадцать отсюда. – Андрей рукой показал направление.

– Минутку!

Борис поставил блюдце и принес полевую сумку, новенькую, сильно пахнущую кожей, достал из нее карту и набор аэрофотоснимков. Он удивился, с какой быстротой Андрей разобрался в извивах линий на карте и показал на южном склоне кряжа Кедрового, который защищает Молокановку от северных ветров, в верховье речки Ряженки:

– Вот здесь – возле ручья Тихого!

Борис крестиком отметил на карте это место и записал название ручья.

Пришли еще два брата Андрея, родной – Сергей и двоюродный – тоже Андрей, которого, чтобы отличать, все звали Андрюшей. Все Степанковы карту и особенно аэроснимки разглядывали с интересом, радовались, больше всех Витянька, и удивлялись, что видны полянки среди тайги и даже охотничьи лабазы. Только дедушка сокрушался:

– Не различаю! Все, как сквозь слезы…

– Дед, не робей, скоро опять на охоту пойдешь! – Андрей пояснил Борису, что направление на операцию уже получено и ждут они вызова.

– Еще как знать… – засомневался Макар Васильевич, отирая слезящиеся глаза.

Борис заверил, что теперь катаракту с полным успехом без ножа режут – лучом лазера:

– Об этом во всех журналах пишут!

Макар Васильевич сразу же заметно повеселел и велел накрывать на стол.

К ужину приступили в очень хорошем настроении. Обе хозяйки радушно опекали гостя, для которого строганина из нельмы, копченая стерлядка, медвежий окорок – все было в новинку.

Затем, столь же неторопливо, шло чаепитие, под пироги и варенья. После третьего стакана, не испробовав и половины, Борис начал, по возможности незаметно, подавлять зевоту и был рад, когда Андрей, заметив его усталость, объявил:

– Пора на покой, завтра подъем ранний!

Он извиняющимся тоном сказал, что Алеша, бывает, всю ночь орет – зубы лезут, поэтому они приготовили гостю постель в конторе, там никто его не потревожит.

Борис поспешил заверить, что таким решением отнюдь не обижен. Хотелось остаться одному, чтобы повнимательнее изучить заветные крупинки – их он пересыпал с блюдца в бумажный пакетик и положил в полевую сумку.

Контора оказалась близко. Бревенчатая добротная изба, надвое разделенная высокой перегородкой, обставлена была как и положено конторе: несколько однотумбовых и один двухтумбовый стол. Табличка над ним гласила: «Заведующий». Им-то и оказался Андрей. Еще до армии он окончил пушной техникум, а сейчас учится в заочном институте. Рядом с этим столом – несгораемый шкаф, а в противоположном углу – телевизор, и даже исправный, что сразу же продемонстрировал Андрей. Над старинным диваном с высокой спинкой лозунг: «Перевыполним план по черной белке!», а на диване, нарушив конторский стиль, белоснежная постель с подушкой, поставленной пирамидой. Так она потянула к себе, что благое намерение продолжить изучение только намерением и осталось.

«ЗАЧЕРКНУТОМУ – НЕ ВЕРИТЬ!»

Геологу положено ежедневно записывать свои наблюдения простым карандашом, для лучшей сохранности, в специальном полевом дневнике. Шуточки на пронумерованных его страницах не положены. Это Борис понимал, но все же в аэропорту, в нудные часы ожидания, не удержался, вывел на первой странице заголовок:

ОПЕРАЦИЯ «МЕДВЕДЬ»???!!!

_{(Геологический детектив)}

А ниже, подражая стилю старинных документов (их в архиве треста хранилось немало), он старательно написал:

Приказано: «Отбыть туда в самой скорости и приставить к одному медведю караул, дабы никто ни днем ни ночью, ни явно ни тайно то золото не мог исхититъ…»

После второй задержки рейса по метеоусловиям появилось продолжение:

Рапорт. «Докладую, что золото оного медведя оказалось „лягушачьим“ золотом, иначе именуемом слудой флогопитовой…»

А еще через час, когда надежд на вылет почти не осталось, начертал он по диагонали начальственной рукой резолюцию:

«Случай сей считать по воле божьей решенным, а дело сдать в архив курьезов геологических…»

Все это отобразило не только скуку ожидания, но и почти уверенность в том, что бесславно завершится эта операция и никому дневник не будет нужен.

Утром, наедине, Борис снова повторил опыт с тяжелой жидкостью, отделил и долго разглядывал в лупу три крупинки, благородство которых сомнения не вызывало.

Он достал дневник и, зачеркнув первую страницу, написал: «Зачеркнутому – не верить!» и уже всерьез отобразил все, что узнал.

У Степанковых за чаем он сказал Андрею:

– Теперь сам понимаешь, как важно дочиста обобрать медведя.

– Не оплошаем, – заверил Андрей. – Мы с тобой и с Андрюшей пойдем к медведю напрямик, а…

– Ну, мам!.. – заныл вдруг Витянька.

– Еще чего! – отрезала она.

– Василий, тоже наш охотник, поедет на подводе, – продолжал Андрей, – и будет нас ждать в устье Ряженки – дальше не проехать.

– А без подводы мы что, золото не дотащим? – улыбнулся Борис.

– Медведь тоже ценность – собакам на корм, его все едино сюда тащить надо. И обобрать все, что на нем налипло, можно, только когда он в тепле полежит, оттает. А чтобы крупинки эти не растерять на пути, мы его в брезентовый мешок затарим.

На том и порешили. Когда завтрак, похожий на обед, подошел к концу, Борис достал карту, попросил Андрея нанести на нее путь, которым они пойдут, и внимательно следил за движением карандаша, стараясь все запомнить.

Пришел Андрюша, уже готовый в путь.

– Ну, мам!.. – опять заныл Витянька.

– Завел пластинку! – рассердилась она.

Борис начал одеваться и тут Витянькино «Ну, мам!..» зазвучало снова и снова, словно пластинку заело. Он не отрываясь смотрел на мать, а жался к деду.

Тот вдруг сказал, ни к кому не обращаясь:

– Такой случай, память, можно сказать, на всю жизнь!

И Андрей, натягивая сапог, добавил:

– За один-то день много в науке он не потеряет…

Все смотрели на Зину, а она на сына, хмуря брови… И вдруг улыбнулась:

– Но смотри, если будет хоть одна тройка…

Договорить она не успела, Витька подпрыгнул, чмокнул ее в щеку, а затем деда в седую бороду и выскочил за дверь. Вернулся он поразительно быстро, в сапогах, беличьей ушанке, полушубочке, опоясанном патронташем, а на плече, дулом вниз, ружьецо.

– Игрушечное? – спросил Борис.

Андрюша захохотал, а Витя надул губы, нахмурился.

– Он в каникулы этим ружьецом сколько белок взял! – пояснила Зина с уважением.

– Стреляет надежно, – подтвердил отец, надевая куртку.

– Это я по неопытности, не в насмешку, – оправдался Борис и тоже стал собираться.

Не только Витя и Галуня – все взрослые с интересом разглядывали его доспехи: на груди бинокль (ремешок вокруг шеи), ниже, на поясе куртки, в футлярах шагомер и компас, по бокам фотоаппарат и полевая сумка, за плечами рюкзак и в руке молоток на длинной рукоятке.

Как положено перед дорогой, все присели, помолчали. Дедушка перекрестился (двумя перстами, как заметил Борис) и сказал:

– В час добрый!

У крыльца их уже ждали повизгивая Чула и Чарли.

Было сумрачно, лишь за рекой, над кряжем Угрюмый, чуть розовели облака. Они прошли огородом к оврагу, перебрались через ручей по заледенелому бревну и по узкой тропке начали подъем на кряж Кедровый. Андрей шагал первым, и Борис еле за ним поспевал. Скользила под ногами прошлогодняя трава. Пришлось расстегнуть воротник и следить за дыханием. Три шага – вдох, один – выдох.

На первую гряду поднялись всего за полчаса. Борис так устал, что даже часам не поверил.

Отсюда хорошо было видно во все стороны. Внизу – серые крыши, стога сена и огороды Молокановки вдоль левого берега реки Шатровой. По ней одиноко плыла запоздалая льдина. За рекой, над кряжем Угрюмым, облака уже сверкали золотом и пурпуром. Хотелось постоять, подождать, когда произойдет великое чудо – появится солнце, но Андрей поторопил:

– Путь долгий, а оно еще полчаса карабкаться будет! – Он показал Борису: – Там вон, за седловиной, гора Белая, правее – Острая, а в-о-о-н там – Билимбей, его обогнем и – привет топтыгину!

Только в бинокль был отчетливо виден этот Билимбей – плешивая каменная голова, чуть приподнятая над тайгой.

Осмотревшись, Борис понял, что, как зайдут они в тайгу, затеряются эти ориентиры. Поэтому следовало сразу же начать съемку – привязать к карте свой путь, определяя направление компасом, а расстояние – шагомером. Но с этой нудной, трудной работой едва ли к вечеру доберешься до места. Поэтому Борис легко убедил себя в том, что охотники верно определили место на карте, а проверить их он сможет позднее, если медведь окажется по-настоящему «золотоносным».

Шли то по тропкам, то виляя между могучими кедрами и скалистыми выступами, обходя овраги, забирая все выше и выше. Усталость как-то незаметно прошла, Борис дышал легко. Пахло сосной, прелью, а в низинах тающим снегом. Поглядывая больше по сторонам, а не на геологическую карту, он невольно ожидал какой-нибудь встречи и у каждого скалистого выступа отбивал образцы в надежде увидеть что-нибудь интересное.

Уже взошло над Угрюмым солнце, и тайга повеселела, стала прозрачной. Ни одной живой души не попадалось, и только стук молотка нарушал тишину. И на всех скалах было обнажено одно и то же: мелкозернистые слюдистые сланцы. Поэтому к концу второго часа Борис охотно уступил молоток Вите. Тот вместе с собаками мелькал то здесь то там и отовсюду приносил камни. Глаза его сияли, и Борис о каждом говорил: «Это интересно!» – хотя попадались все те же унылые сланцы. Каждый раз Витя смотрел на шагомер и радостно объявлял, сколько осталось позади. Он успевал на ходу обеспечивать всех брусникой и кедровыми шишками, смолистыми, с удивительно вкусными, крупными орешками.

– Коль сохранились до весны такие самопады, значит, не опустели еще беличьи кладовые, – пояснил горожанину Андрей и на ходу добавил с какой-то грустью: – Прошлое лето было урожайное, а он откормиться не смог, отощал до времени…

– Старость – не радость! – заключил Андрюша.

И дальше молча шагали, след в след, вроде и не быстро, но к концу третьего часа, уже на Билимбеевском склоне, когда показал шагомер пятнадцать тысяч, Борис начал спотыкаться от усталости и запросил передышки.

Бессильно повалился он на мох, повыше поднял ноги, уперся ими в сосну и жадно съел горсть брусники. Стало легче.