Текст книги "Кто есть кто (фрагмент)"

Автор книги: Ариадна Громова

Соавторы: Рафаил Нудельман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Аркадий – тоже? И почему, откуда ни возьмись, пришел в сквер Аркадий-путешественник? Откуда он узнал о назначенном свидании? Что это все означает? Что свидание на самом деле состоялось ровно в восемь часов, но в каком-то другом месте? Или что тот Аркадий, который сейчас торчит в будке автомата, все-таки и есть "здешний" Аркадий и свидание в сквере сорвалось случайно, а загадочный незнакомец явится в лабораторию сразу после работы, как в "моем" мире? И кто сидел в комнате Аркадия? И почему он удрал, услыхав условный звонок – наш с Аркадием условный звонок? Словом, вопросы посыпались, как зерно из дырявого мешка: За "здешним" настоящим пошло "тамошнее" прошлое. Те загадки, из-за которых я отправился в сумасшедшее путешествие без надежды вернуться "к себе" и которые так и остались неразгаданными; Почему все-таки погиб Аркадий? Почему Ленечка Чернышев и Нина видели меня в лаборатории, когда я там не был? Какой же Борис был там?

Поток уже давно захлестнул меня, я беспомощно барахтался, пытаясь хоть на секунду вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуха. Подумать только: минуты три назад мне казалось, что я все понял, все разгадал.

Если бы в моем распоряжении был хоть часок, хоть полчасика, может, я теперь и распутал бы кое-что. Но у меня и пяти минут не было! Дверь телефонной будки распахнулась, и Аркадий вышел.

Он сразу как-то переменился. Куда и девались растерянность, подавленность, затравленный взгляд! Передо мной снова был прежний Аркадий, самоуверенный, слегка насмешливый. Что же это он выяснил? С кем поговорил? С Аркадием? Или с Борисом?

Аркадий подходил, засунув руки в карманы и с интересом меня разглядывая.

– Ну-ну, – покровительственно сказал он, – так ты, говоришь, в лабораторию хотел пойти?

Ото! Кажется, теперь инициатива перешла в его руки! Нет, это мы еще посмотрим! Допустим, ты выяснил, что я не "здешний" Борис. Ну, а дальше что?

То-то и оно: больше ты ничего не знаешь и знать не можешь.

– А ты – нет? – нахально удивился я. – Давно бы пора, между прочим! В самом деле, пойдем-ка мы!

– Пойдем, – неожиданно кротко сказал Аркадий. – Действительно, пора!

Я ничего не сказал, только глянул на него искоса. Мы повернулись, словно по команде, и в третий раз за это утро зашагали по коротенькому отрезку улицы от сквера до института. По-моему, у нас даже носки туфель поднимались на одинаковую высоту, как у солдат на параде. Во всяком случае, шагали мы не менее торжественно.

Так мы домаршировали до проходной, одновременно протянули руки к двери – и одновременно отдернули их, словно обжегшись. Несколько секунд мы помолчали, собираясь с силами. Аркадий, конечно, справился с собой раньше, чем я.

– Прошу вас, сударь, – ехидно сказал он, галантным жестом указывая на дверь.

– Нет, это я вас прошу! – не сдаваясь, возразил я.

Продолжать эту дурацкую сцену было вроде и не и чему: оба мы понимали, что в институт никто из нас входить не собирается. Но и отступить было трудно.

– Ах, вот как! – надменно сказал Аркадий. – В таком случае, да будет вам известно, сударь, я вообще не войду в эту дверь!

– Я, со своей стороны, категорически отказываюсь войти раньше вас, сударь! – откликнулся я.

Аркадий поглядел на меня, что-то обдумывая.

– Ну, что ж, – процедил он наконец, презрительно улыбаясь. Самозванцев следует сечь! Публично, сударь!

Прежде чем я успел опомниться, он рванул дверь и вошел в проходную. Дверь за ним захлопнулась со странным насмешливым хрипом – то ли я раньше не прислушивался, то ли звук этот существовал только в здешнем, измененном мире...

Я стоял, разинув рот, и тупо глазел на эту дверь, обитую черным, уже поседевшим на швах дерматином. А у нас: а там она тоже обита этой гнусной штукой? Или только в этом мире?

О чем я думаю, что мне эта дверь?.. Да, конечно: Однако она закрылась и не открывается. Аркадий не вылетает обратно, весь красный, кляня себя за нахальство и легкомыслие. Аркадий пошел в институт! Ну, что же это? Что это может означать?

Который раз за эти дни я задавал себе этот сакраментальный вопрос! Который раз натыкался на внезапные провалы и преграды и не мог понять, что стоит по ту сторону – пустота или разгадка! Когда же кончится эта лавина тайн, этот проклятый лабиринт, когда я выберусь на волю, смогу дать отдых своим мозгам – они ведь просто лопаются от натуги!

Аркадий вошел в институт! Неужели я неправильно рассчитал, и это "здешний"

Аркадий? С чего я, собственно, начал разматывать эту ниточку? С костюма, да?

Ах, дурень ты эдакий, подметка ты шерлокхолмсовская, хвост Мухтара, зубная щетка Агаты Кристи! Да почем ты знаешь, что здесь не носят именно таких костюмов?! Ты проверял это? Ты установил хотя бы при помощи примитивного визуального наблюдения, какова ширина отворотов у пиджаков здешних граждан?

Слова Нины вспомнил? А если тот Аркадий, которого Нина встретила, был сам по себе, а этот сам по себе, тогда что? Тогда влип ты, брат, по самую макушку!

Но ругал я себя больше от тоски и растерянности. Я все же верил, что не ошибся. Очень уж хорошая у меня получилась система – такая она была стройная, такая изящная, не хотелось с ней расставаться... А если какой-то факт не укладывается в нее, тем хуже для этого факта...

Я зачем-то потрогал дверную ручку, потоптался у проходной, потом отошел в сторонку. Мне было безразлично, видят ли меня из проходной или даже из окон института... Я сейчас хотел одного – запрятаться в какой-нибудь укромный уголок и там дождаться конца всей этой истории. Пускай все будет без меня, не нужно мне славы, не нужно лавров, я скромный, простой путешественник по времени, я напутешествовался досыта, я устал, мне бы лечь да укрыться... Вот пойду я сейчас домой, к своему двойнику, к этому благородному, самоотверженному труженику, открою его комнату своим ключом: надеюсь, он не вздумал сменить замок: и завалюсь спать. И пускай он сам разбирается во всей этой катавасии, а я уже сыт по горло!

Преотлично я понимал, что нет такого уголка, куда мне можно запрятаться. Не было его даже в том, "моем" мире, – а уж здесь-то и подавно! Можно, разумеется, помечтать об этом несуществующем укрытии... или представить себе, как удивится "здешний" Борис, если явится после работы домой и увидит, что я мирно храплю на его диване-кровати... Можно еще:

Но я не успел додумать, какие еще призрачные выгоды можно извлечь из моего теперешнего положения. Дверь проходной распахнулась, с грохотом отлетела к стене – и на пороге появился Аркадий!

Он не просто вышел – он именно появился, возник, прямо-таки материализовался из черного прямоугольника дверного проема и явно нес в себе колоссальный заряд энергии. Возникнув, он стремительно обвел взглядом окружающий его мир, и я отчетливо видел, что взгляд этот разыскивает меня!

Напрасно я старался исчезнуть, тихо, без той эффектности и блеска, что сопутствовала появлению Аркадия, напрасно прижимался изо всех сил к старому дуплистому ясеню, у которого стоял, – взгляд Аркадия остановился на мне, и я с тяжелым вздохом оторвался от ствола ясеня.

Аркадий, торжествующе улыбаясь, зашагал мне навстречу.

– Ну, иди сюда, самозванец! – ласково сказал он, – Иди, иди, я тебя не трону!

– Сам ты самозванец! – неожиданно для самого себя обиделся я.

– А это мы посмотрим! – все так же ласково возразил Аркадий. Посмотрим, поглядим... – пропел он, все приближаясь но мне. – Значит, Селиванов меня обозвал? Юрий... э:?

– Матвеевич: – неохотно подсказал я.

– Именно вот, Матвеевич! И давно он у вас в институт" работает?

Он подошел вплотную и разглядывал меня с холодным интересом удава, который, уже загипнотизировал кролика и теперь размышляет, как приступить к трапезе.

– Караул! – шепотом закричал я. – Я буду жаловаться! Я до месткома дойду!

– Ты не дойдешь, – мстительно сказал Аркадий. – Тебя принесут. На носилках.

В кабинет к товарищу Селиванову, и Зоя тебя перевяжет, чтобы ты не истек преждевременно кровью и не ушел от справедливого возмездия! Ясна тебе эта картина, самозванец?!

– Но почему, почему ты меня оскорбляешь? – надрывно воскликнул я.Почему ты говоришь, что я самозванец?

– А вот потому! – веско заявил Аркадий и железной хваткой взял меня за локоть.

Вырываться было бесполезно: Аркадий на веслах такой стальной хват развил – почище любого капкана.

– Не соблаговолите ли вы, сударь, – медовым голосом пропел он над моим ухом, – пройти со мной в некий скверик, вам известный, где я буду иметь честь просить вас о сатисфакции?

И с этими словами он придал моему телу нужное направление и скорость.

– Соблаговолю... – с некоторым опозданием пробурчал я, слегка упираясь ногами в тротуар.

– Иди, иди, авантюрист, иди на суд общественности, – подбадривал Аркадий, нажимом железных пальцев проясняя свою мысль.

Я не понял: себя, что ли, он именует "общественностью", – но промолчал.

До скамейки в скверике мы дошли без происшествий. На песке дорожки по-прежнему лежал мой прутик. Аркадий молча усадил меня, уселся сам и лишь тогда разжал свою бульдожью хватку.

– Слушай, Аркашенька, – вкрадчиво спросил я, потирая ноющее плечо, – а не собираешься ли ты, часом, присвоить себе функции нашего самого демократического в мире народного суда? Смотри, а то ведь у меня знакомые в прокуратуре есть...

– С каких это пор? – осведомился Аркадий, хищно сжимая и разжимая пальцы.

– Да вот, общался я недавно с одним следователем, – небрежным тоном сообщил я, – по делу о смерти некоего Левицкого... Очень, знаешь, толковый товарищ оказался, даже в хронофизике отчасти разбирается. Мы с ним просто, можно сказать, подружились, невзирая на такие печальные обстоятельства. Линьков Александр Григорьевич его зовут:

Я болтал, искоса поглядывая на Аркадия. Выражение лица у него было странное:

смесь изумления, недоверия и... и радости! Он ошеломлен, потрясен, он чего-то не понимает, – ну это легко понять. А вот чему он радуется, – явно ведь радуется, несмотря ни на что! – этого я понять никак не мог.

– Значит, он все-таки умер? – очень серьезно и печально спросил наконец Аркадий. Я растерянно поглядел на него.

– Кто "он"?

– Ну, кто? Левицкий, ты же говоришь, – неохотно пробормотал Аркадий.

Я молчал. Очень уж странно и неприятно было слышать, как он говорит о себе:

"Левицкий умер"...

– Значит, умер", все-таки он умер... – тихонько бормотал Аркадий, словно говоря сам с собой. – И раз ты об этом знаешь, это случилось на твоей мировой линии... А почему же ты не удивился, когда увидел меня? Хотя понятно! Ты сообразил, что линии расходятся... давно сообразил... Интересно, что ты еще сообразил: очень интересно!.. А отчего он умер? неожиданно спросил он, глядя на меня в упор.

– Снотворное, большая доза снотворного.

– Да, да... снотворное... – прошептал Аркадий, опустив глаза.

Он помолчал с минуту, потом тряхнул головой, будто сбрасывая невидимый груз, и снова поднял на меня взгляд. Лицо его было теперь напряженно-серьезным, почти угрюмым: таким оно бывало, когда эксперимент срывался по непонятным причинам.

– Давай откроем карты, Борис, – сумрачно сказал он. – Я тут чего-то, видно, не понимаю. Многое я реконструировал, пока за кефиром ходил... и потом... но не все. И ты, наверно, тоже?

Я молча кивнул. Я все еще не был уверен, что правильно понимаю его. Если это "здешний" Аркадий, так, собственно, что он мог "реконструировать"? Что он знал о смерти "моего" Аркадия? Какая связь между ними?

Правда, он ведь говорил по телефону, потом ходил в институт. Может, там выяснил что-то... да нет, что он мог там выяснить" если сам "здешний"...

Если он – "Аркадий-путешественник", тогда многое объясняется очень просто...

А, надоело гадать!

– Аркадий, – сказал я решительно, – тебе это что-нибудь говорит?

И, наклонившись, быстро начертил прутиком на песке свою незамысловатую схему.

Аркадий сдвинул брови и всмотрелся. Потом молча кивнул и, отобрав у меня прутик, провел еще одну линию. Там, где она ответвлялась от второй, он изобразил большой вопросительный знак.

Потом подумал еще секунду и быстро продолжил пунктир от второй линии к третьей.

Что ж, основное он понимал правильно. Кто-то, совершенно неожиданно для него, снова изменил мировую линию. Продолженный пунктир означал, что из-за этого изменения "Аркадий-путешественник" прибыл не туда, куда хотел. Попал вместо второй линии – на третью. А вопросительный знак у основания третьей линии выражал недоумение Аркадия – кто же это еще, кроме него самого, смеет создавать новые мировые линии?

Сейчас я тебе объясню, дорогой ты мой! Поправлю я твой рисунок! Теперь для меня все это задачки для первого класса. Вчера еще я бился в путанице мировых линий, как муха в паутине, а сейчас мне все эти переплеты и перекрестки видны вполне отчетливо.

Я взял прутик и наклонился над схемой, чувствуя на себе напряженный взгляд Аркадия. Прежде всего нужно было убрать нелепый пунктир, соединявший сразу две линии. Дело обстояло вовсе не так – теперь я это понимал.

Аркадий-путешественник вечером двадцатого мая 1970 года прибыл в наш институт из 1972 года, это во-первых. Его пребывание там породило новую мировую линию – ту самую, что у нас на рисунке помечена цифрой II, это во-вторых. И вот, пока он находился на линии II, беседуя с "тамошним"

Аркадием, – в прошлое, в ту же точку, в двадцатое мая, прибыл я! Это и было то третье, чего не понимал Аркадий!

Ну, что ж, покажем свой переход пунктиром с точками в отличие от путешествия Аркадия." вот так. Значит, стартовал я двадцать третьего мая 1970 года и находился в этот момент на линии II. Прибыл на ту же линию, но на более раннюю точку – в двадцатое мая", того же года, разумеется. И начал метаться по институту как ошпаренный – "таинственного незнакомца" выслеживал, Аркадия хотел уберечь... попутно таблетки уволок:. Таблетки? Ну да! Ведь я уволок у Аркадия из-под носа яд и, надо полагать, повлиял этим на все последующие события:. Проще говоря, взял и сотворил мировую линию с порядковым номером III. Для человечества в целом она, наверное, неотличима от прежней, так что называть ее мировой линией вроде неудобно.." Но для нас – для Аркадия и для меня – это, конечно, принципиально новая цепь событий. Ну, вот хотя бы...

поставим-ка мы, кстати, крестик вот здесь, на второй линии... отметим печальный факт – смерть Аркадия, – факт это вполне реальный, ведь я о нем знал: А на третьей линии этого крестика нет, здешний Аркадий благополучно здравствует поныне... и, возможно, сейчас с интересом следит за тем, что я вычерчиваю на песке: Теперь надо объяснить этому Аркадию – присутствующему здесь Аркадию, кем бы он ни был, – что Аркадий-путешественник стартовал уже не со второй, а с третьей линии. Он ведь находился еще в институте вечером двадцатого мая, когда я прибыл туда со своей творческой миссией и начал всех и вся переводить на другие рельсы:, в том числе и Аркадия-путешественника вместе с его тамошним двойником... Ну, покажем ему эту пару Аркадиев вот такой двойной линией от момента их встречи до моего появления. Затем мы эту двойную линию поломаем в том месте, где я прибыл в прошлое и начал творить всякие чудеса местного назначения: вот так... и протянем мы ее до драматической разлуки двойников в зале хронокамер... Расставим теперь повсюду даты, чтобы он уже все до конца понял. Ну, а теперь покажем ему пунктиром, как Аркадий-путешественник совершил переход из зала хронокамер во вчерашний вечер, и тут же поставим пунктир моего перехода вслед за ним...

Все!"

Я облегченно вздохнул, разогнул замлевшую спину и взглянул на Аркадия. Он смотрел то на рисунок, то на меня с таким видом, будто я ему Сикстинскую мадонну изобразил прутиком на песке. Он просто глазам своим не верил! Он еще раз поглядел на рисунок, снова перевел взгляд на меня, взгляд этот по-прежнему выражал безграничное изумление, – попытался что-то сказать и не смог.

– В чем дело? – заботливо спросил я, – Ты чего-нибудь не понял?

Он снова беззвучно раскрыл и закрыл рот, – я искренне любовался этим зрелищем, – потом глубоко вздохнул и помотал головой.

– Это ты, что ли, тут гарцевал? – хрипло спросил он, тыча отобранным у меня прутиком в пунктир с точками.

Я скромно кивнул.

– Какого черта... Какого дьявола тебя понесло в прошлое?! – яростно прошипел Аркадий, – Как ты вообще попал туда?!

– Ну, зачем так грубо? – с ласковой укоризной возразил я. – И нечистую силу ты совсем зря поминаешь: Я материалистически перешел, в согласии с законами хронофизики, и руководствовался при этом благородными побуждениями Тебя же, дурашку, спасти хотел":

Аркадий отшатнулся и озадаченно уставился на меня.

– Какого еще меня? – подозрительно спросил он, – Ах, того:, который умер...

Понятно: хотя это был не я...

Он вдруг почти успокоился, только губы слегка подергивались да в глазах оставалось диковатое выражение, как у камышового кота а неволе.

Вспыльчив Аркадий Левицкий и самолюбив до крайности: иной раз я удивлялся, по каким мелким поводам он злится, бледнеет, багровеет, сжимает кулаки и лезет в драку. Как-то плохо это вяжется с его обычной скептической миной, с надменной и язвительной усмешкой. Темперамент у него буйный – вот и берет верх над рассудком.

Аркадий о чем-то долго и сосредоточенно думал. Потом, видимо, пришел к какому-то решению и ехидно улыбнулся своим мыслям. Я сочувственно глядел на него: пускай потешит душу, ведь последнее слово все равно за мной. Он не знал того, что знаю я. Теперь я был почти уверен, что это здешний Аркадий.

"Несостоявшийся покойник, – думал я, глядя на него, – что ты можешь сказать в свое оправдание, ну что?! Ты у меня в ногах должен валяться за то, что я тебя спас – спер твои таблетки, подпортив свой моральный облик? А ты готовишь мне какую-то пакость... Ведь готовишь, я же вижу.

Аркадий поглядел куда-то через мое плечо и вдруг широко ухмыльнулся. Что он там увидел? Я тоже хотел было повернуться, но Аркадий сдавил мне плечо своей железной лапищей и, глядя на меня в упор, сочувственно сказал:

– Самозванец ты мой несчастный!

– Сам ты самозванец и вообще ошибка природы! – отпарировал я, – Не забывай, что я тебя спас. Я ведь и назад могу все переделать, мне это раз плюнуть!

– Плюнь, дорогой, плюнь! – нежно произнес Аркадий, – Плюнь, а потом повернись – и приятно удивишься...

Я не успел ни плюнуть, ни повернуться – за моей спиной чей-то голос спросил:

– В кого это ты вцепился, Аркашенька?

– Да вот, в самозванца одного, – пренебрежительно бросил Аркадий и отпустил мое плечо.

Я быстро повернулся.

За моей спиной стоял – я!!!

И лицо мое у меня на глазах становилось растерянным и глупым.

Линьков почти доволен собой Линьков спрятал свою драгоценную находку, поднял голову и увидел, что черноволосый крепыш в клетчатой ковбойке очень ловко и напористо прыгает через груды досок и катушки кабелей, приближаясь и нему. Выбравшись на расчищенную площадку у первой хронокамеры, он весело крикнул:

– Это вам я понадобился? Так вот он я!

Узнав, что Линьков из прокуратуры, крепыш перестал улыбаться.

– Я Демченко, бригадир. Слушаю вас, – сухо сказал он.

– Не беспокойтесь, у меня вопросы чисто технические, – заверил его Линьков.

– Ни и кому из ваших касательства не имеют. Да я почти все уже и выяснил.

Так, мелочи остались. Эта камера готова, как я понимаю? – Он тронул рукой огромный куб, рядом с которым они стояли.

– Да, она прошла испытания. Комиссией принята.

– Давно?

– Перед праздниками где-то... Ну, месяц назад.

– С ней уже работали?

– Ну что вы! – Демченко усмехнулся. – У нас тут не очень-то поработаешь.

Сами видите, какой кавардак. На консервации стоит камера.

– Понятно... А вот эти щиты, подставки и прочее – это все специально положили в камеру? Чтобы кто-нибудь ненароком туда не сунулся?

– Какие щиты? – удивился Демченко, поглядел в камеру сквозь стеклянную дверь и даже руками всплеснул. – У, лопухи! Вот я им! Фомич! – закричал он яростно. – А ну, Фомич, давай сюда!

Степенный, полуседой человек в аккуратно пригнанном халате неторопливо подошел к нему и со спокойной укоризной сказал:

– Чего шумишь, бригадир? Я, чай, не глухой. Когда дрель утихает, все нормально слышу.

– Мораль потом читать будешь! – нетерпеливо отозвался Демченко. – Ты лучше скажи, кто разрешил в камере свалку устраивать? Мало, что в зале свинюшник развели, не продерешься...

– Я не разрешал, – заявил Фомич, с неодобрением разглядывая камеру. Видать, из нашей молодежи кто-то инициативу проявил.

– Руки оторвать за такую инициативу! – свирепо сказал Демченко. Моментально пускай все перетащат в комплектовочную. Количество и сохранность проверь, Фомич, и если что – дай им духу. Распустились! Перед людьми стыдно!

Ультрасовременная техника, машина времени, понимать надо! А этим орлам что хронокамера, что мусорный ящик – без разницы!

Линьков еще поговорил с Демченко, выяснил, что работают монтажники действительно до четырех, редко – до пяти и что зал на ключ не запирается, дежурный по корпусу потом запирает. Это обстоятельство, впрочем, не имело существенного значения. Тот человек, о котором думал Линьков, наверняка имел ключ и от зала и от лаборатории "№14. И скорее всего на самых законных основаниях.

Демченко, вдруг что-то сообразив, начал допытываться у Линькова, какое он дело ведет, – может, насчет самоубийства, и если да, то при чем тут монтажники и зал хронокамер? Линьков отвечал вежливо и туманно, Демченко продолжал спрашивать, и так они дошли вместе до выхода из зала. Тут Демченко увидел Фомича и, грозно хмурясь, спросил:

– Выяснили, кто барахолку в хронокамере устроил?

– Да вроде бы и никто, – слегка растерянно сказал Фомич. – Как один, все говорят: не клали мы туда ничего и близко даже не подходили.

– Нашкодили да еще и врут! – разъярился Демченко, – А я и сам знаю, что это Витька Мезенцев с двумя Юрками, кому ж еще!

– Не они, не они, в том-то и дело, – поспешно возразил Фомич. – И никто не врет, все правду говорят, я ребят наших знаю.

– Ясно! Дух святой в камеру щиты и подставки таскал в свободное от работы время! – ядовито сказал Демченко, – Правильно я тебя понял, Фомич?

– Про духа не скажу, а только наши ребята здесь без вины, – упорствовал Фомич.

Линьков попрощался и ушел. Он-то понимал, что ни монтажники, ни дух святой в этом деле не участвовали. И вообще картина происшествия была для него ясна почти полностью. Правда, он по-прежнему не понимал причин гибели Аркадия Левицкого. Но главного участника и, вероятно, виновника этой трагедии он теперь знал.

Шагая по коридору. Линьков все отчетливее ощущал, что самое главное в этой истории он уже выяснил. Если не считать запутанных приключений Стружкова. Но Стружков – в этом Линьков был почти уверен – прямого отношения к этой истории не имел. И вообще – раз Стружков явился, пускай сам к объясняет, что к чему и почему: история у него так или иначе каверзная...

Проходя мимо двери расчетного отдела. Линьков приостановился. Может, Берестова знает что-нибудь о Стружкове? Надо зайти, поговорить... "Вот и хорошо, что надо!" – откровенно признался он себе самому.

Но Берестовой, к его огорчению и удивлению, на работе не было. Рыженькая девушка за перфорирующим устройством, которая в первый приход Линькова сюда уверяла, что он сразу распознает Нину Берестову, теперь сочувственно пропищала, что Нина сегодня на работу не вышла.

– Заболела, наверное! – доверительно сообщила она, – А что удивляться! Нина ужас как переживала все эти дни.

Тут в разговор включились другие девушки и застрекотали наперебой:

– Ничуть она не переживала, даже удивительно!

– Много ты понимаешь: Нина выдержанная на редкость!

– А вчера она еле до конца досидела!

– Девочки, надо ей домой позвонить! Что ж это мы!

– Товарищ следователь, а правда, что Левицкого убили?

– А я знаю, за кого Нина переживает. Она за Бориса!

– Нет, за Аркадия!

– А вот и нет! На Бориса подозрение имеется, мне Эдик дал понять!

"И тут Эдик!" – с ужасом подумал Линьков, оглушенный этой трескотней, и потихоньку выскользнул за дверь.

"В самом деле, надо позвонить Берестовой!" – решил он и с большим удовольствием отправился разыскивать, откуда бы поудобней позвонить. Набирая номер Нины, он почувствовал, что сердце гулко заколотилось, и с неодобрением покачал головой.

Нины дома не было. Старушечий голос ответил, что Ниночка на работе и вернется часам к шести. Это было уж совсем странно. Куда же она девалась?

Несчастный случай по дороге на работу? Так ведь давно успели бы известить и семью и институт... Нет, тут что-то другое! Да чего уж, "что-то"! Это она с Борисом выясняет отношения. Он, наверное, позвонил ей прямо с утра, еще до работы, уговорил встретиться: Интересно, что же он ей такое сказал? После вчерашнего Нина не так легко согласилась бы разговаривать с ним. А она согласилась, и до того увлек ее этот разговор, что она вот и на работу не является... А ведь уже десять минут первого!

Где же они сидят? Может, к Стружкову пошли? Ну-ка, позвоним Стружкову...

В квартире Стружкова долго никто не подходил к телефону, наконец отозвался неуверенный юношеский басок:

– Нету его дома. Не знаю, где он. С работы уже звонили, спрашивали. Не знаю, я его ни утром, ни вечером не видел. Может, и ночевал, но из соседей никто его не видел...

Линьков положил трубку, снял очки и начал их сосредоточенно протирать.

Может, рановато еще выключать Стружкова из круга подозрений? Что главное действующее лицо не он, это ясно. Однако он мог принимать в этом деле какое-то участие. Что если он как-нибудь замешан в эту историю и боится признаться. Может быть, он струсил или какую-нибудь глупость совершил, и ему стыдно, вот он и ведет себя так нелепо и противоречиво, что вообще ничего не поймешь... И с этим его переходом во времени сплошной туман. Если он вернулся, ничего не сделав, то с чем он к Нине пришел? А если сделал что-то в прошлом, то каким же образом смог вернуться в "свой" мир? Может, существует какая-то хронофизическая каверза и при каких-то условиях возможно вернуться на свою же линию? Или... или, может, Стружков вообще не в прошлое путешествовал, а в будущее? Тогда ему, возможно, есть о чем поговорить с Ниной! Мало ли что можно там узнать и мало ли как можно использовать эту информацию!

Эта неожиданная догадка привела Линькова в полное смятение. "Нет, надо к Шелесту! – решил он.– Без Шелеста я не разберусь, где уж! Да и полчаса давно прошли. Еще уедет Шелест куда-нибудь..." Быстро шагая по коридору второго этажа к кабинету Шелеста, Линьков думал, что сейчас ему и Стружкова видеть не хотелось бы: раньше нужно с Шелестом посоветоваться, а то неизвестно, о чем и как разговаривать с этим хитроумным и неуловимым Стружковым... Очень хорошо, что его пока нет в институте!

Но, выйдя из-за поворота коридора. Линьков нос к носу столкнулся с Борисом Стружковым. Оба резко остановились и уставились друг на друга. И каждый из них прочел на лице у другого то, что испытывал в эту минуту он сам:

растерянность и недовольство...

Глава одиннадцатая

Аркадий посмотрел на нас и жизнерадостно заржал.

Мой двойник непонимающе глянул в его сторону и снова с недоверием и ужасом уставился на меня.

Уж кто-кто, а я его понимал!

Конечно, мы не то, что прочие граждане, мы хронофизики, каждый день брусочки гоняем туда-сюда, в прошлое-будущее, к самим себе в гости, так что во всех парадоксах времени, включая встречу со своим двойником, мы должны разбираться совершенно свободно. Да мы и разбираемся, в общем-то, но чисто теоретически. Приходилось мне поддерживать треп на эти темы в интеллектуальной среде различного уровня, давать необходимые разъяснения, справки и тому подобное, и я делал это с легкостью в мыслях необыкновенной, ничуть не затрудняясь, – ведь мне все это казалось бесконечно далеким от практики, от реальной жизни! Я уверен, что многие из тех, кто меня слушал, относились к этим проблемам гораздо серьезней, они не понимали, какая пропасть лежит между теоретической возможностью и практическим осуществлением, – а я понимал... думал, что понимаю! И в голову мне не приходило, что этим практическим осуществлением я же самолично и займусь! А теперь на тебе! Гуляю по времени, как по парку культуры и отдыха, то туда пройдусь, то обратно, то на колесе покручусь, то на скамеечке посижу-подумаю. И все аттракционы в этом заведении мне нипочем, всякие там петли времени, параллельные миры, двойники подумаешь! Не маленький, сам понимаю, что во всех параллельных мирах, которые создаю я, либо Аркадий, есть Институт времени, есть Аркадий Левицкий, Борис Стружков и все прочее, и отличаются они только в деталях... ну, вначале, по крайней мере. А значит, куда я ни пойду вперед, назад, в параллельный мир, – везде имею шанс пожать руку самому себе.

Ну и вот он, этот шанс! Вот стоит перед тобой трудяга Борис Стружков, и ты можешь пожать его честную руку, которой он, как и ты, швыряет брусочки...

или чего они там швыряют через два-то года? В самом деле – чего? Ну, во всяком случае, не людей! Этот Борис травмирован нашей встречей куда сильней, чем я, дело ему явно в диковинку... или, может, и у меня такая же дурацкая мина? Ах, я, оказывается, улыбаюсь... демонстрирую свое моральное превосходство над неопытным двойником...

Странное все же чувство: видеть самого себя отдельно от себя. Это ведь совсем не то, что отражение в зеркале. Отражение точно повторяет тебя, каков ты есть в данный момент, и движения твои повторяет, и гримасы, и улыбки. А тут я сижу, а он стоит, и одет он совсем иначе... а, кстати, одет он... ну, ничего, Аркашенька, погоди, мы сейчас все выясним, мы вдвоем тебя живо определим!

Борис Стружиов... вот ты какой, оказывается, если смотреть на тебя со стороны! Неужели такой? Честно говоря, я о себе был несколько лучшего мнения... То есть я всегда знал, что в красавцы не гожусь... это Аркадий типичный красавчик, а я так, середнячок, ничего выдающегося... Но все же...

и брови что-то чересчур мохнатые, и глаза слишком хмурые, и... черт, да неужели я такой широкий, почти квадратный? Плечи, как у гориллы, и загривок соответствующий... из-за этого даже кажется, что я ростом не вышел, а ведь мой рост – метр восемьдесят два... поменьше, чем У Аркадия, но все же...

Тут я заметил, что Борис оглядывает меня, потом переводит взгляд на себя...

и морщится, недовольно и растерянно. Ах, чтоб тебе! Да ведь он на два года старше! Однако... неужели меня за два года так разнесет?! С чего бы это? Но спрашивать неудобно... потом выясним...

А думаем мы, наверное, одинаково – И потом – содержание памяти... Я вдруг сообразил, что этот, старший Борис знает обо мне все за исключением того, что было после двадцатого мая... Знает все... знает самые мои тайные чувства, мимолетные мысли... помнит все ощущения... Я почувствовал, что краснею, и рассердился на себя за дурацкую чувствительность.