Текст книги "Кто есть кто (фрагмент)"

Автор книги: Ариадна Громова

Соавторы: Рафаил Нудельман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Будка автомата стояла тут же, на углу. Я торопливо сунул монетку, набрал номер лаборатории и покосился через плечо на улицу, не идет ли Аркадий.

Впрочем, он не успеет так быстро обернуться, минут пять у меня наверняка есть...

Громко щелкнуло у самого уха, и незнакомый мужской голос сказал, продолжая разговор с кем-то в лаборатории:

– ...возьмем искровую. Сходи на склад... – а потом, уже в трубку: – Я слушаю!

– Это лаборатория локальных перемещений? – неуверенно спросил я: незнакомый голос сбил меня с толку.

– Нет, нет, – нетерпеливо и раздраженно ответил голос. – Локальное 28-51... А здесь биологи.

Какие еще биологи? В институте не было такого отдела!

– Простите, – пробормотал я, – я, видно, ошибся... У Стружкова всегда был 28-56.

– Всегда! – насмешливо сказал мой невидимый собеседник, – Да у нас этот номер еще с прошлого года... хватились!

На том конце положили трубку.

Второй монеты у меня не было. Ну ладно, пока она мне даже и не нужна. Сперва надо понять то, что я услышал. "С прошлого года"... Что же это значит?

Я вышел из кабины и стал, прислонившись к ее стеклянной стенке. Аркадий все не шел. Да и хорошо, что он не идет. Мне надо подумать. Мне надо хорошенько подумать. Ох, и влип я, кажется! Ох, и дурака свалял!

Да, собственно, что думать? Информация ведь совершенно недвусмысленная: в том мире, в котором я сейчас нахожусь, наша лаборатория еще с прошлого года имеет другой номер телефона. Вроде бы ничего тут удивительного нет, это же измененный мир. Но вот ведь какая закавыка! До сих пор я предполагал, что двигаюсь в прошлое: сначала из 23 мая попал в 20, потом из 20 – в 19-е.

А прошлое-то не могло измениться! Все, что случилось до 19 мая, должно оставаться неизмененным!

А год назад наш номер был 28-56!

Это означает... Это может означать только одно: я нахожусь не в прошлом, я попал в будущее, вот куда я попал!

Спокойно. Спокойно... Проверим свои рассуждения, проверим еще раз. Значит, так... Допустим, сейчас все-таки 20 мая 1970 года. Я нахожусь в этом мире всего один день. Конечно, я его немного изменил своим вмешательством...

Что-то тут происходит уже не так, как происходило 20 мая 1970 года, в прежнем моем мире. Вот, например, мы встретились с Аркадием в сквере, и он сейчас не на работе, а в том двадцатом мая он, я помню, пришел на работу вовремя. Изменения есть, это понятно, но они пока небольшие, локальные. Они затронули только Аркадия, ну, еще Анну Николаевну... Может быть, как-то косвенно того человека, с которым я сейчас говорил по телефону, – и все. В остальном мир, конечно, не изменился. Следовательно, перемену номера телефона никак нельзя приписать моему вмешательству в прошлое. Если бы номер изменился вследствие моего вмешательства, то это следствие очень косвенное, и оно могло бы произойти лишь на более или менее значительном отдалении во времени.

Переменить номер по не зависящим от меня причинам могли когда угодно, хотя бы и сегодня, двадцатого мая. Но ведь это произошло не сегодня, а еще в прошлом году! И биологов в институте никаких не было – ни в этом году, ни в прошлом. А это уже серьезное изменение. Да нет, дело, похоже, ясное. Ну и ну!

Я еще раз посмотрел в ту сторону, откуда должен появиться Аркадий. Его не было.

Не стану же я спрашивать у прохожих: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?" Я не поэт, я хронофизик, мне неловко. Хотя – зачем такие грубые, лобовые приемы? Надо поделикатней...

Я начал внимательно разглядывать прохожих. Ага, вот кто мне нужен, этот молодой парень в зеленом плаще с муаровыми отливами... интересный какой плащ... Но это потом,– а вот из кармана плаща торчит газета...

– Простите, – сказал я, шагнув к парню, – это у вас сегодняшняя газета?

– Вчерашняя, – будто извиняясь, ответил парень. – Вечерняя.

– Если вечерняя, тоже хорошо! – торопливо сказал я.– Можно у вас ее на сенундочку? Мне тут нужно одну вещь посмотреть...

– Да, пожалуйста! Хоть и совсем возьмите, я ее прочел, – добродушно отозвался парень.

Газета жгла мне ладонь. У меня еще хватило сил не разворачивать ее тут же на улице, уйти в скверик, повернуться спиной к прохожим. Руки тряслись, когда я расправлял свернутые в трубку листы.

Вчерашняя газета. Вчера было 19 мая... 19 мая 1972 года!

Линьков находит след Захлопнув за собой дверь. Линьков прислонился к шершавой серой стене проходной и перевел дыхание. Информация, полученная от Макарыча, здорово подносила его. Стружков, значит, вернулся и преспокойно ушел из института, даже вахтеру на прощание ручкой сделал? Нет, это уж ни в какие ворота не лезет!

"Как же так! – растерянно думал Линьков, не замечая, что снова начал накрапывать дождик. – Не с потолка же я взял, что Стружков не может вернуться! Ну, допустим, я психологический просчет совершил, чего-то не учел. Но по логике это не проходит, по простейшей логике! Стружков горы переворачивал, чтобы в прошлое поскорей попасть, а попал – и даже войти туда не захотел? Где тут логика? Он же хотел и Левицкого спасти и себя от подозрений очистить, а что получилось? Что он скажет мне, например? Или Нине? Как оправдает теперь свое поведение? Ему бы проще всего не возвращаться и нам, а перейти на новую мировую линию... Ну, двойника бы он там встретил – что ж, с самим собой легче договориться!"

Тяжелая капля скользнула Линькову за шиворот, он вздрогнул, огляделся и под теплым шумным дождем побежал к зданию института.

"А записка-то! – вспомнил он в вестибюле, отряхиваясь и приглаживая намокшие волосы. – Записку он почему не забрал?! Допустим, почему-то он не смог или не решился выйти из камеры в прошлом. Так ведь по возвращении он первым делом должен был уничтожить свою записку! Зачем же трезвонить на весь институт, что ты потерпел неудачу, когда вполне достаточно сообщить о своем блистательном открытии и о первом переходе, и все будут вопить от восторга!

Даже Шелеста вон как пробрало! А он и записку оставляет лежать и вообще в институт не является... Сплошная бессмыслица! С ума он сошел, что ли?

Постой... А может, с ним на переходе что случилось? Память отшибло? Нет, это уже я чепуху сочиняю! Магнитное поле начисто смывает память, даже из камеры после этого вряд ли выйдешь, а Стружков нормально ходил и с вахтером общался..."

Линьков глухо замычал от злости и тут же смущенно обернулся. Но в вестибюле никого не было. Дождь вовсю барабанил в стекла, весело хлюпал и журчал, стекая с крыш, но небо на западе уже посветлело, и ветер поспешно разгонял тучи, расчищая дорогу солнцу. Линьков посмотрел в окно, и эта картина его почему-то приободрила. Он встряхнулся и бодро сказал себе: "Решено.

Стружкова оставляем на потом. Если он за это время не явится, начнем розыск по всей форме. А пока проверим, откуда же явился тот... гость!.."

Он двинулся влево по широкому светлому коридору, обшитому старинными резными панелями, прошел мимо двери расчетного отдела, на секунду замедлив шаг, и завернул за угол. Прямо перед ним, метрах в двадцати, был выход во внутренний двор, к корпусу эксплуатационников. По правой стороне чернел узкий проем боковой лестницы, а дальше виднелась приоткрытая дверь зала хронокамер.

"Тут мы и начнем соображать, – сказал себе Линьков, останавливаясь, Впрочем, особенно-то соображать нечего. В наличии у нас всего две возможности: эксплуатационный корпус и зал хронокамер. В эксплуатационном хроноустановки есть, но они, насколько я понимаю, не пригодны для интересующего нас случая. В зале камеры вполне подходящие, но они еще не работают. Однако чудес на свете нет, а есть, наоборот, суровые факты...

Поэтому мы все же и в зал заглянем и в корпус пройдем. И начнем мы с зала, потому что он ближе и во всех отношениях удобней для нашего героя.

Монтажники начинают раньше и кончают раньше, значит, после пяти здесь наверняка пусто. И войти легко, – а к эксплуатационникам нужен специальный допуск. Нет, начинать надо с зала!"

Линьков просунул голову в приоткрытую дверь. В огромном, слабо освещенном зале был сплошной хаос и шум. В углу надсадно визжала электродрель, кто-то тянул через весь зал тяжелый и грязный воздушный шланг; всюду валялись доски, обрезки труб, мотки кабеля. У дальней стены внушительно высились громадные кубы, в которых Линьков с удивлением распознал хронокамеры.

Линьков перешагнул порог и остановился. Никто не обратил на него внимания.

Дрель замолчала, и в наступившей тишине кто-то громко крикнул:

– Подай напряжение на вторую!

Линьков двинулся в сторону хронокамер, с переменным успехом лавируя между досками и трубами.

Люди в темно-синих, испачканных известкой и краской халатах возились у второй хронокамеры. В ее настежь распахнутом нутре болтались провода, матово поблескивали черные круглые коробки приборов, присосавшиеся к стенам и полу, торчали ребристые грани какой-то стальной конструкции. Внезапно в камере полыхнула слабая розовая вспышка, и тот же голос прокричал:

– Дай вторую ступень!

Снова взвыла электродрель, и за третьей камерой, где люди суетились у огромной дыры в полу, гулко лязгнуло железо.

Линьков пробрался к вихрастому долговязому парню в халате и сквозь нестерпимый вой дрели прокричал ему на ухо:

– Кто здесь главный?

Человек обернулся и беззвучно зашевелил губами, указывая на людей, хлопочущих вокруг дыры в полу. Дрель вдруг замолкла, и человек прокричал конец фразы: "...где фундамент!"

Линьков торопливо спросил:

– Вы здесь каждый день работаете? До которого часа?

– В четыре обычно шабашим. Но, бывает, и до пяти задерживаемся.

– И много еще вам работы? – допытывался Линьков.

– А кто ж его знает! – весело сказал парень. – Одну камеру уже опробовали, гоняли на рабочем режиме вхолостую, со второй вот возимся, а четвертая...

сами видите... – Он показал на уродливую, с рваными краями дыру, где, очевидно, находился фундамент четвертой хронокамеры. – А вы из газеты, что ли?

Из камеры высунулся плечистый парень в пропотевшей голубой майке:

– Сергей! Кабель подтяни, потолочные сопла буду проверять:

Собеседник Линькова мигом метнулся куда-то за камеру. Снова взвыла дрель.

"Значит, одна хронокамера здесь уже опробована! – бормотал Линьков, морщась от воя и грохота. – Что ж, пойдем-ка мы познакомимся поближе с этой камерой..."

Осторожно пробираясь сквозь дикую путаницу кабелей, он подошел к первой хронокамере. Сквозь стеклянную дверь виднелась груда деревянных подставок, навалом брошенные щиты, доски, карнизы...

"Нашли тоже место склад устроить! – с неодобрительным удивлением подумал Линьков. – Едва успели отладить камеру – и уж сразу захламили так, что смотреть противно... Но ему это, пожалуй, даже удобно: за всем этим барахлом можно запрятаться, никто и не увидит... А камера здоровенная... раза в три больше лабораторной... И совсем готова, действительно... даже вокруг нее уже прибрано..."

И правда, пол вокруг этой камеры был чисто подметен, никакие шланги, доски, трубы здесь не валялись... Только у самой двери лежало что-то маленькое, яркое.

Линьков почти машинально наклонился и поднял пустой сломанный спичечный коробок... Хотел было бросить, но не бросил, а стал разглядывать. Чем-то его заинтересовал этот коробок, – может, тем, что лежал так одиноко и приметно, именно здесь, в единственном чистом уголке, куда монтажники, по всей видимости, уже и не ходят. "Неужели кто-то перекур устроил именно вот здесь?" – думал Линьков, осторожно распрямляя и выправляя изломанный коробок. Выпрямил, внимательно осмотрел: нет, ничего особенного, коробок как коробок, с картинкой серии "Птицы СССР", сидит этакая хитрая птаха со здоровенным клювом, и сбоку надпись: "дятел"... Линьков хотел уж выбросить коробок – и вдруг увидел...

Еще не веря собственным глазам, он снова всмотрелся: да, все правильно, наконец-то! Вот он, тот след, реальный, неопровержимый след, который он искал, почти не надеясь найти.

Значит, он прав: эта история начиналась отсюда...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Значит, я в 1972 году! Ничего себе, веселенькая история... Целых два года...

Выходит, камера в зале была налажена на такие большие дистанции? На два года? Ай да Аркадий!

Я подошел к выходу, глянул на улицу – Аркадия не было. Куда это он пропал?

Минут пятнадцать прошло, не меньше...

Стоп-стоп-стоп! Если я нахожусь в будущем, так кто же тогда этот Аркадий? Он принимает меня за своего, за здешнего, – значит, он тоже здешний? Вот и костюм на нем... "Странный костюм, немодный", – сказала Нина. Понятно: это мода семьдесят второго года. Семьдесят второго, а не семидесятого... Да, но ведь Нина видела его в этом костюме в семидесятом году.

Его? Этого Аркадия?

Аркадий из 1972 года был у нас, в 1970 году?! Что ж, это возможно, раз он освоил такие дистанции. Зашвырнул же он меня на два года вперед, будь он неладен! Да, но тогда...

Если у меня сейчас не лопнет от натуги череп, я, кажется, все пойму... еще немножечко – и все пойму... Только бы Аркадий не пришел раньше времени...

только бы он не пришел.

Я почти бегом кинулся в глубь сквера, сел на самую дальнюю скамейку.

Огляделся... Все чистенько, нигде ни прутика... Кусты ломать нехорошо, но для такого случая простительно. Не каждый день сидят в этом сквере путешественники по времени...

Прутик оставлял на плотном сыроватом песке дорожки четкие, хорошо заметные линии.

– Предположим,– бормотал я,– предположим, что эта линия изображает у нас историю мира от пещер до небоскребов и далее в грядущее... И на этой мировой линии мы пометим две точки – год 1970-й и год 1972-й... И из второй точки в первую мы проведем пунктиром сбоку вот такую дужку – она нам покажет переход Аркадия, этого самого пижона с медными кнопками, который решил, видно, уморить меня голодной смертью... Ну, ладно, голод мы как-нибудь перетерпим, – говорят, от него даже лучше думается... Нарисуем мы эту дужку сбоку, потому что переход совершался не в обычном времени, а помимо него, это ясно:

–Так! Ну вот, прибыл он, наш Аркашенька, и принялся расхаживать по институту... в костюмчике своем... Тоже мне конспиратор, костюм сменить не мог! Ну, ладно... И что же получается? Нина встретила его на лестнице... он, очевидно, шел из зала... Ведь переход-то он совершал с помощью хрононамеры в зале... Ну, понятно, в 1972 году большие хрононамеры давно уже работали, можно было любую наладить, включить и все такое прочее... Теперь понятно, почему меня зашвырнуло сюда, в 1972 год, – Аркадий, наверное, включил камеру на автоматическое возвращение... как и я свою кустарную "машину времени"...

Значит, это именно он поднимался по лестнице, в своем пиджачке с кнопками...

Но тогда... тогда и Чернышев мог видеть этого Аркадия, а не нашего..."

Я растерянно вздохнул. Как-то все странно получается... Что ему понадобилось в нашей лаборатории?

Но ниточка, за которую я потянул, разматывалась с нарастающей скоростью. Все факты будто сами выстраивались в ряд, и до того аккуратно, что я диву давался.

Аркадий побывал в прошлом, он ходил там, с кем-то встречался, – словом, действовал, вмешивался в прошлое, менял его. Но это значит, что после его появления в прошлом история начала меняться! История – это, конечно, слишком громко сказано, речь идет не об истории человечества в целом. Но в нашем микромире – в институте, в городе – некоторые факты, безусловно, изменились, а за этим последовали другие изменения, расходясь кругами... и кто его знает, до чего могли дойти эти изменения за два года!

Сейчас мы обрисуем прутиком твои штучки-мучки! Сейчас мы тебя выведем на чистую воду, бродяга, мы тебя вычислим... Отсюда, от точки 1970, мы вычертим новую мировую линию, которая постепенно отходит от прежней... Это та история, которую ты своими руками создал, пижон на кнопках! И застрял в ней и потерял навсегда свой прежний мир. Не попадешь ты в него, Аркашенька, было бы тебе известно! Украшай теперь своими кожаными отворотами измененный мир и подыскивай себе здесь местечко, да смотри, не толкни "здешнего" Аркадия, он не обязан отвечать за твои фокусы! Понял? Нет? Ну, я тебе объясню! Ты в прошлом сколько-то часов провел?

Провел. А на какой линии ты их провел, как ты полагаешь? Ах, не знаешь? Так вот, на этой самой отклоненной линии! Сам же ты ее и отклонял своим присутствием. Вот я поставлю тут крестик, маленький такой крестик, пусть он обозначает ту минуту, когда ты из прошлого опять в будущее двинулся. А эта вот дужечка – это сам переход. Куда она ведет, ну-ка сообрази? Раз ты в момент старта находился на линии II, значит, и к финишу ты придешь на той же линии!

И я с торжеством посмотрел на созданное мною произведение хронофизичесиого искусства. Нет, путешествия во времени явно полезны! Их можно рекламировать:

расширяют кругозор, шлифуют мозги, закаляют нервы! Я уже совершенно свободно оперировал мировыми линиями, переходами, измененными мирами; я в самом деле вычислил передвижения Аркадия, сконструировал его судьбу согласно всем законам хронофизини.

Я откинулся на спинку скамейки и блаженно зажмурился. Ай да Аркашенька, ай да нахал! Значит, он чужак в этом мире, такой же, как и я... А ведь как держится! Как здорово разыгрывает аборигена! Я, мол, задержался там... в одном месте... потому и не ночевал дома... Знаем мы эти места, где ты задерживаешься! Но почему же Аркадий не удивился, когда я сказал, что ночевал у него на тахте? Если он думает, что я "здешний", то ведь у "здешнего" Бориса есть где ночевать... Или он знает о здешнем мире больше, чем я? Нет, вряд ли... Вид у него замученный, глаза красные... скорее всего ночевал он на скамейке в сквере... или же в парадном на подоконнике... А такую ночевку можно вытерпеть один раз... ну, два... Значит, Аркадий сюда попал недавно... И попал он сюда из того же самого двадцатого числа, что и я, в той же самой хронокамере...

Постой, постой... А ведь, пожалуй, это о нем, об этом Аркадии, говорил мне вчера вечером Макарыч! Скорее всего о нем! Значит, он вышел из хрононамеры совсем незадолго до меня. И, конечно, сразу рванул из института: боялся с кем-нибудь встретиться...

Погоди... но ведь тогда он и вошел в хронокамеру тоже незадолго до меня!!

Ёлки зеленые, ну и путаница получилась – нарочно не придумаешь! Я еще раз провернул в уме ролик с этими кадрами – и меня смех разобрал. Это надо же! Я сидел, откинувшись на спинку скамейки, и весь трясся от беззвучного хохота, смеялся со смаком, до слез, до изнеможения.

И тут появился Аркадий. Я поспешно утер слезы, подошвой затер свой рисунок на песке. От смеха мне стало определенно легче, только есть еще сильней захотелось.

Аркадий принес здоровенный батон и бутылку кефира. Я даже спасибо не успел сказать – накинулся на еду, глухо урча от блаженства, словно изголодавшийся кот.

– Ты чего так долго? Очередь, что ли? – промычал я, активно работая челюстями.

– Очередь, – рассеянно подтвердил Аркадий.

Я искоса поглядывал на него и восхищался: до чего натурально играет, бродяга! Как он это небрежно произнес: "Так пошли, что ли, в институт!" Мне тогда и в голову не пришло, что он "нетутошний"! А сам-то он отлично знал, что ему в институт дорога заказана! Силен Аркаша! Блефует, как бог!

Но вот зачем он блефует? Чего он добивается этим нахальным враньем?

Я уже утолил самый острый голод и теперь намеренно снизил темп: старательно прожевывал хлеб, не торопясь прихлебывал из бутылки. Аркадий молча курил, откинувшись на спинку скамейки, и тоже, видимо, никуда не торопился. Брови он свел и переносице, на лбу легла глубокая вертикальная складка – тише, Левицкий думает! Интересно, о чем? И что он думает обо мне?

Он никак не может предположить, что я преследую его из прошлого. Он ведь в хронокамеру вошел раньше меня, это ясно. Значит, он может думать только одно: что я "здешний" Борис. Так сказать, Борис Стружков образца семьдесят второго года, Борис-72, для краткости. А поскольку я, увидав его, не удивился, не ужаснулся и ни о чем таком не спросил, то Аркадий должен был сделать вывод, что я его тоже принимаю за "здешнего". Как бы обозначить "здешнего" Аркадия? Придется, видимо, так: "Аркадий-72-бис". А то ведь этот пижон с медными кнопками – тоже Аркадий-72, только из другого мира. И в этом мире должен существовать его двойник. Так же, как и мой.

Я попытался прикинуть в уме, как это получается. Вот я прибыл в прошлое и встретил в прошлом себя самого. Нас, стало быть, уже двое. Если я там останусь, нас так и будет все время двое. Ну, а если я перепрыгну, например, на год вперед – что тогда? Ясно, я опять должен встретить в будущем своего двойника. То же самое и с Аркадием: его двойник сейчас сидит, должно быть, в лаборатории, телефон 28-51 и вкалывает, как положено, с Борисом-72 на пару, пока мы тут с этим Аркадием друг другу головы морочим... Нет, постой, что-то здесь не ладится... Ах, ну да! Откуда же тут возьмется второй Аркадий, если он умер два года назад? Не должен существовать никакой "здешний" Аркадий!

А между тем он существует! И живет все там же, и вчера утром разговаривал с Анной Николаевной, и в комнате у него все по-прежнему... То есть, наверное, что-нибудь переменилось, но я не успел разглядеть. Значит... значит, в этом мире, в измененном мире, Аркадий вовсе не умирал! И значит, мое вмешательство... это мое вмешательство так изменило события, что он не умер!

Я вздохнул с глубоким облегчением, выпил последний глоток кефира и стряхнул хлебные крошки с колен. Все! Больше не напугаете меня временной петлей, дудки! Нет никакой петли, никакой мистики, ничьих я действий не повторяю и к смерти Аркадия непричастен... Зато явно причастен к его "воскрешению".

Аркадий сидел насупившись и яростно ковырял дорожку носком шикарной зеленоватой туфли. Я посмотрел на него и слегка усмехнулся. Прямо прирос Аркашенька к скамейке! Видать, что-то ему от меня нужно! Да понятно, что:

добыть побольше информации об этом мире. Но раскрывать свои карты он почему-то не хочет, вот и крутится вокруг да около, ждет, что я сам заговорю...

Все это я правильно сообразил, но, видно, чересчур углубился в свои соображения, потому что Аркадий поймал меня врасплох. Он этак небрежно, не глядя на меня, сказал:

– Все-таки, Борька, чудно как-то получается: торчим мы с тобой в сквере, а там лаборатория пустая стоит...

– Почему пустая? – запротестовал я, не успев подумать. – Там ведь:

Тут я осекся, но поздновато... Вот кретин я, вот кретин! Разомлел от радости, почил на лаврах детектива-любителя! Еще секунда – брякнул бы: "Там ведь наши дубли вкалывают".

Нет, Аркадий хорошо рассчитал, удар был классный, ничего не скажешь! Если я только притворяюсь, что принимаю его за "здешнего" Аркадия, то сгоряча могу ляпнуть: "Там ведь тоже Аркадий, в лаборатории..."

Значит, ему прежде всего хочется выяснить, есть ли тут его двойник! Ну, естественно... От этого ведь зависит его судьба в измененном мире:

Аркадий словно и не заметил моей обмолвки – все так же яростно ковырял песок. Но я понимал, что он притворяется, что в мозгу его идет сейчас бешеная работа, он взвешивает все возможные комбинации значений этой обмолвки. Если я хотел сказать, что в лаборатории уже есть один Аркадий значит, я прекрасно понимаю, кто передо мной, но почему-то скрываю это. Но, может, я совсем не это хотел сказать, может, я простодушно принимаю его за Ариадия-72-бис? Как бы это половчее атаковать меня снова?

Интересно, что он еще придумает? Ну-ка сделаю теперь я свой ход!

– А знаешь, – сказал я, с сожалением заглядывая в пустую бутылку, – ты, пожалуй, прав. Мой человечек явно уже не придет, и что тут торчать, неудобно даже. Пойдем-на мы с тобой да включимся в трудовой процесс:

Аркадий нервно дернулся, услышав это. Он даже позеленел слегка... Не хотелось ему идти в институт, ох, как не хотелось!

– Ну... пойдем... если хочешь, – неуверенно пробормотал он.

Я невольно восхитился его выдержкой... вернее, его нахальством. Блефует Аркашенька – и глазом не моргнет!

Мы вышли из сквера и медленно двинулись к институту. Я поглядывал на Аркадия сбоку и думал: "А чего он, собственно, так секретничает? И вообще, где же он был и что делает со вчерашнего вечера? Неужели так и не смог выяснить до сих пор хотя бы насчет своего двойника?"

Аркадий внезапно спросил, глядя в сторону:

– Слушай, у тебя случайно нет с собой... снотворного?

Руна моя невольно дернулась к внутреннему карману, где лежали таблетки...

его же собственные таблетки! Хотя нет – не его– Моего Аркадия.

Постой, какого еще "моего"? Мой Аркадий проглотил свои таблетки, это подтверждено протоколом вскрытия! Стало быть, есть еще один Аркадий?

Батюшки, ну и путаница! А, конечно, это таблетки того Аркадия, который остался жив и сейчас стал Аркадием-72-бис. Тьфу, наконец-то разобрался...

Нет, здесь без карандаша и бумаги моментально запутаешься! Но все это молниеносно промелькнуло у меня в мозгах, а с ответом я не задержался, сказал равнодушно:

– Что ты, я уж и не помню, когда оно у меня было! Я ведь не пользуюсь, ты же знаешь! А что?

Аркадий даже зубами скрипнул от злости и разочарования. Вопрос этот явно имел для него какой-то важный смысл, но я не мог понять, какой: А я ответил не в жилу, вот он и разозлился. Действительно, бедняга Аркадий: старается, изощряется, рассчитывает сложнейшие многоходовые комбинации – и все впустую и некому даже оценить его способности и энергию. Ничего, Аркашенька, я ценю, я все вижу, – ты ведь даже вспотел от напряжения.

Аркадий действительно который раз уже прикладывал носовой платок ко лбу, слегка прихлопывая его, как промокашку. Потел он, конечно, не от жары, – утро было скорее прохладное, – а от страха. Мы ведь с каждым шагом приближались к институту, и Аркадий отчаянно нервничал, но сдаваться не хотел: амбиция у него страшная, прямо титаническая у него амбиция:

Интересно, неужели мое поведение ни на секунду не показалось ему странным?

Или он настолько поглощен своими делами, что обо мне толком и не думает? Как принял исходную установку, что я "здешний" Борис и принимаю его за "здешнего" Аркадия, так и не слезает с нее. Вот осел упрямый! Помочь ему, что ли?

– Аркашенька, – сказал я умоляюще, – открой, как другу: где ты такой костюмчик отхватил?

Он с надеждой посмотрел на меня. Еще бы! Если я задаю такие вопросы, значит, я о "своем" Аркадии не все знаю, а тогда...

– Ты разве не помнишь? – Он говорил осторожно, будто по тонкому льду ступал.

– Я ведь тебе рассказывал...

– А-а! Правильно ведь, рассказывал! – закричал я, имитируя радостное облегчение.

У Аркадия лицо вытянулось от изумления. Он-то ведь прекрасно знал, что никогда он мне – вернее, тому, за кого он меня принимал, – ничего подобного не говорил! Он считал, что мы с ним впервые в жизни встретились – и, пожалуй, только в этом он не ошибался.

– Помню, как же! – Я улыбался весело и безжалостно,– Это ведь тот самый материальчик, который Зоя тебе преподнесла по случаю вашей годовщины? Она всем хвалилась, как тебя осчастливила!

Аркадий поперхнулся, заморгал, даже носом как-то тонко шмыгнул. Он был явно травмирован, но мне хотелось еще подбавить. Раз уж я ему жену придумал, так надо ее поярче обрисовать!

– А что, неверная информация? – сочувственно спросил я.– Да уж Зоенька соврет – недорого возьмет! Но ты не расстраивайся, она ведь любя...

Ну, пожалуй, хватит! Смуглое лицо Аркадия сделалось бледно-желтым – это он так бледнел, – и в глазах у него появилось затравленное выражение.

Мы были шагах в десяти от проходной, и меня уже ноги не очень слушались.

Куда Аркадий лезет?! Вот выйдет кто-нибудь из института – и такая каша заварится! Но тут Аркадий остановился и хмуро сказал:

– Совсем забыл: мне позвонить надо! Ты иди, я чуть позднее приду:

Эх, пижоны мы! Оба ведь трясемся от страха, а все танцуем друг перед кругом, нам Манилов с Чичиковым: мол, ты первый иди!.. нет, раньше ты! А сами только и думаем, как бы поскорее драпануть из этого опасного места! Но преимущество было на моей стороне, и я не собирался отказывать себе в удовольствии.

– Из лаборатории позвонишь! – решительно сказал я. – Мы и так уж почти все утро проканителились, пора и честь знать! Пошли, пошли!

Я сам себе удивлялся: вот это называется блефовать! Раньше я за собой таких талантов не замечал: может, они развились от перебросок во времени?

Аркадий затравленно посмотрел на меня.

– Нет уж! – огрызнулся он, потеряв самообладание. – Я отсюда позвоню!

– Да ты чего кипятишься? – с фальшивым добродушием спросил я. – Звони на здоровье, Я тебя даже подожду:

Аркадий сердито и растерянно отвернулся. Видно было, что ему хочется уже только одного: поскорее отделаться от меня, от "здешнего" Бориса безмозглого типа, который почему-то нахально прогуливает, шляется по улицам и ни на копейку деликатности не имеет!

– Где ты меня подождешь? – нетерпеливо спросил Аркадий. – Здесь, что ли?

– Нет, зачем же, – ласково улыбаясь, ответил я. – Еще Селиванов выйдет, шум подымет, ты же знаешь, какой он вредный:

Добивать лежачего, оказывается, очень даже приятно. Аркадий заскрежетал зубами, но промолчал, а я, шагая с ним рядом, сочиняя вовсю:

– Знаешь, что он мне вчера сказал, Селиванов-то наш, на собрании? Передайте, говорит, вашему Левицкому, что он пижон.

Аркадии резко остановился.

– Кто это сказал?

– Как кто? – Я удивленно посмотрел на него, – Я ж тебе говорю, Юрий Матвеевич. Товарищ Селиванов собственной персоной. Да ты не огорчайся, ну его, сам он пижон!

Я мог резвиться на просторе: Аркадий понятия не имел, что делается в этом институте. Как и я, впрочем. Но инициатива была в моих руках. Белые начинают – и выигрывают! Пусть неудачник плачет!

– Ну ладно, – пробормотал Аркадий, – я ему это припомню...

Держится! Упорно не выходит из роли! Молодчина!

Мы опять вернулись на угол скверика: ближе автоматов не было. Аркадий вошел в кабинку, я видел, как он опускает монету и набирает номер. Первая цифра – явно двойка, так... теперь откуда-то из середины диска: теперь из конца: а это единица... 25-81... Понятно! Он-то этот номер знает".

Неужели он только сейчас догадался позвонить? Ведь это проще простого говорить чужим голосом, позвать Левицкого, попросить его срочно выйти...

Постой, постой! Что же это получается?

Когда я мысленно произнес: "говорить чужим голосом", – эти слова мне кое-что напомнили. А потом еще кое-что. И мне что-то совсем расхотелось потешаться над Аркадием и радоваться своему ученическому остроумию. Улыбка еще держалась некоторое время, словно приклеенная и лицу, и неестественно растягивала губы, потом я спохватился и согнал эту нелепую улыбку.

Говорить чужим голосом по телефону... А кто же это говорил сегодня утром с Анной Николаевной, нарочно хрипя и бормоча, чтобы она его не узнала? И почему "здешний" Аркадий сегодня не ночевал дома? И почему тот, кто назначил ему свидание "на нашем месте", на это свидание не явился? И "здешний"