Текст книги "Жениться по любви...(СИ)"

Автор книги: Арабелла Фигг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Словом, пришлось нести шкатулку и терпеливо ждать, пока Аделаида и Дианора всласть пороются в ней. Чтобы в результате девочка взяла, как и собиралась, тот самый гарнитур «под жемчуг», а её матушка, повздыхав с мученическим видом и пометавшись между гордостью и желанием принарядиться, выбрала серьги и длинные, в несколько рядов бусы из янтаря – янтарь драгоценным камнем не считался, но его многие любили за приятный медовый цвет и за ощущение тепла (Елена, к примеру, не могла носить кварц, он её просто душил в ледяных объятиях). Янтарь вообще считался полезным для здоровья, и баронесса могла бы одним этим объяснить свой выбор. А ещё он так эффектно смотрелся на малахитово-зелёном бархате!

– А вы не желаете пойти с нами? – спросил сир Георг, очевидно, в порыве благодарности. – Я знаю, что Ламберт у меня не любитель подобных развлечений, но раз в год можно и потерпеть.

Он выразительно посмотрел на брата, и тот обречённо кивнул. Елене стало даже смешно: бедный, бедный сир Ламберт! На какие только жертвы не приходится идти ради хотя бы кратковременного перемирия в семье! Он даже готов тосковать целый вечер, подпирая колонну или стену, в душном зале, заполненном целой толпой совершенно ему не нужных и не интересных людей, лишь бы невестка заткнулась хоть ненадолго. Хотя, между прочим, результат от принятого Еленой приглашения мог бы быть и обратным – госпожа баронесса целый вечер пыталась бы делать вид, что вот эта особа… да-да, вот эта, дорого и со вкусом одетая, с небольшим состоянием на шее, на пальцах и в ушах, прекрасно воспитанная и умеющая поддержать пустую вежливую беседу ни о чём… что эта наглая тварь тут совершенно случайно, и сира Аделаида к ней никакого отношения не имеет.

– Благодарю, – ответила Елена, сделав шутливый книксен. – Но я обещала своим детям прогулку, а нашим маленьким работникам из приюта – что приведу к ним настоящую морозную магессу, чтобы она помогла им построить горку. У меня после этого просто не останется времени, чтобы привести себя в порядок должным образом.

Обе дамы из Волчьей Пущи глянули на неё изумлённо (отказаться от поездки на бал?!), дорогой супруг – с горячей благодарностью, барон только хмыкнул, а его сын проворчал себе под нос, но вполне отчётливо:

– Да я бы тоже лучше… на горку.

========== Часть 12 ==========

Георг настоял, что первым свидетелем будет он сам – на правах главы семьи, а Аделаида (наверняка по его приказу) попросила об услуге какую-то из своих кузин. Которая, разумеется, тут же разнесла скандальную новость по всему городу: младший брат барона Волчьей Пущи удочерил девчонку из семьи суконщиков! Никаких торжеств по этому поводу не устраивали, просто пришли вечером – возможно, совсем и не по этому поводу, а просто в гости – незабвенный Рутгер Вебер-Меллер с супругом, фавориткой и сыном. Мелиссе подарили целую стопку книг, деревянную фигурку мантикоры со зловеще поблёскивающими зелёными глазами из какого-то прозрачного камня и в надетом на манер ошейника ожерельице размером как раз по детской шейке. Впрочем, Мелисса, расцеловав и матушкину подружку, и обоих мужчин, и даже снисходительно чмокнув приятеля, заявила, что Коре (да, её будут звать Кора!) ошейник гораздо нужнее, так что пусть она и носит.

– Это ваша работа? – спросил Ламберт слегка болезненного с виду веберовского супруга: порезы на левой руке были уж очень красноречивы. – И дракон, который стоит у нас над камином? Как живые оба…

– Должно же быть что-то для души, – словно оправдываясь, сказал тот. Кажется, ему то и дело выговаривали, что несолидно состоятельному бакалейщику возиться с деревяшками, точно какому-то столяру.

– Конечно, должно, – буркнул его супруг. – И я сто раз тебе говорил: плюнь ты на этих идиотов. Сами ничего, кроме своих пыльных мешков, не знают и знать не хотят, вот и тянут тебя за собой. – Он тряхнул головой и сказал, уже обращаясь к остальным: – Прошу прощения, старые мозоли.

…Но несостоявшиеся торжества – это одно, а к двум самым важным старым грымзам девочку всё-таки пришлось свозить: родственницы, мантикора их заешь! Могут со временем пригодиться. Сам Ламберт по этому поводу не переживал: манеры у Мелиссы Ферр, ныне сиры Мелиссы из Волчьей Пущи, были получше, чем у Дианоры. Это своего «гоблина в юбке» он бы не рискнул вот так взять и представить тётушкам, а за приёмную дочь можно было не бояться. Ну, это он так думал. Супруга, оказывается, считала иначе.

– Мелисса, – сказала Елена, откровенно нервничая (к нескрываемому злорадству Аделаиды), – очень тебя прошу, молчи. Вот просто молчи, и всё!

– Совсем молчать? – уточнило хитроумное дитя. – Даже если о чём-то спросят?

Елена прикусила губу. Карета мягко покачивалась, зачарованные кристаллы внутри горели россыпью звёздочек, и лица в голубоватом бледном свете казались слегка призрачными. Дианора с Кристианом наслаждались поездкой – ради этой кареты они согласны были потерпеть даже тётушек и троюродных бабушек. А Аделаиде, кажется, больше нравилось просто подъехать к дому очередных родственников в экипаже гномской работы, и какая разница, что не в своём.

– Да, сира. Нет, сира. Вы очень добры, сира, – отчеканила Елена. – Вполне достаточно. Если не скажешь ни слова больше, проси чего хочешь, хоть луну с неба, хоть котёнка породы суффирская мау.

– Учиться вместе с Тео! – ни минуты не раздумывая, выпалила Мелисса.

– Боги! Да зачем тебе это? Я вот прекрасно обхожусь без меча на поясе, как видишь. Абак, скажу тебе, сплошь и рядом куда более страшное оружие.

– Вы сказали, чего хочешь! – возмутилась Мелисса.

Ламберт усмехнулся. Девочка была упряма, но вряд ли от родного отца ей достался только «кошачий» подбородок и тонкое, нервное личико. Наверняка и к боли она гораздо чувствительнее, чем брат или даже мать.

– Соглашайтесь, дорогая, – сказал он. – Многие девочки в мечтах видят себя прямо-таки королевой Маэвой… до первого синяка. Кристиан, расскажи-ка кузине, что это такое – учиться драться на мечах, даже деревянных.

– О-о, – протянул тот, в матушкином духе закатывая глаза к звёздам светящихся кристаллов, – это всё тело один сплошной синяк, бока болят, связки ноют, спину ломит, и вообще… Передумывайте, кузина, пока не поздно, – снисходительно проговорил он, не замечая матушкиного недовольного взора: что ещё за кузина? – Или скажите какое-нибудь лишнее слово, потому что это правда очень тяжело и очень больно.

Мелисса гордо фыркнула, но, кажется, призадумалась. В гостях, тем не менее, строго выполняла требования Елены: «Да, сира», «Нет, сира», «Вы очень добры, сира». И всё это с очаровательной улыбкой и с то шутливыми, то вполне почтительными книксенами – такое кроткое, благовоспитанное, безупречно вымуштрованное дитя. Даже старые грымзы поверили и прониклись. А Ламберт, покосившись на Георга, подумал, что через семь-восемь лет предстоит ему, как старшему брату сейчас, таскать приёмную дочь по таким же вот тёткам и бабкам, демонстрируя, какая у него девица на выданье подросла. Разве что, в отличие от Георга, не придётся ломать голову над тем, какое приданое он в состоянии выделить этой девице. Хотя… внучке Августа Ферра и старые грымзы наверняка не особенно будут нужны: её же не из пограничной глухомани сюда привезут. Будет жить в Озёрном, бывать в театре и на арене, гулять, кататься верхом… и как там ещё занимают свободное время приличные девицы в большом городе?

– Они как мухи.

– Мухи?

– Да, – Мелисса, прижав локти к бокам, помахала кистями рук. – Летом над столом, знаете – полетали, покружились, сели на стол, почистились лапками, пробежались, опять полетали, пожужжали: вз-з-з, вз-з-з… Не знают, чем себя занять. Даже сира Аделаида лучше, – прибавила она, – хоть всё время ноет и жалуется. Ну, она просто замученная такая, а улыбаться, когда всё плохо, её не учили, наверное.

Они сидели у Елены в кабинете, Мелисса пыталась нарисовать свою Кору по памяти и заодно делилась впечатлениями от вчерашней поездки, второй и, хвала Девяти, последней. Ну, в ближайшие семь-восемь лет точно. Елена проверяла список покупок к празднику – галочки стояли уже практически в каждой строчке, но именно поэтому следовало смотреть очень внимательно, чтобы не пропустить почему-то ещё не доставленное. Мелисса её отвлекала, но возвращаться в Волчью Пущу планировалось на второй, в самом крайнем случае, на третий день после Солнцеворота: сир Георг переживал, как там его владение. Нет, и старший сын у него был не дурак, и младший брат – человек надёжный, и вообще… И всё равно барону наверняка казалось, что без него там всё развалится. Очень знакомое чувство, до самого приезда домой Елена не могла отделаться от мысли, что отцу будет очень сложно справляться без неё. И это было таким облегчением – убедиться, что вполне себе справляется, он ведь Железный Август, не кто-нибудь. Хотя и проскальзывала в этом облегчении нотка разочарования, потому что считать себя необходимой было слишком привычно…

Словом, Мелисса сидела рядом, рисовала и болтала, и Елена не отправляла её погулять с мальчишками (сир Кристиан таки сбежал на ту самую горку вместе с Тео и Марком… и охранником, понятно), а терпеливо слушала про тётушек-мух.

– Когда вы ещё приедете? – спросила вдруг Мелисса.

– В конце зимы, скорее всего. Сюда приехать так, чтобы успеть до распутицы, а потом спокойно дождаться, когда дороги просохнут, и тогда уже возвращаться.

– Вам плохо там, да?

Елена вздохнула: да, милая, ещё как. Но вслух сказала:

– Я очень многое могла бы там улучшить. Теми же деньгами, которые барон получил, я распорядилась бы умнее. Но меня никто не слушает: я же городская неженка, тамошней жизни не знаю, а туда же, лезу что-то улучшать. Хотя городская неженка сберегла им треть налогов… Ладно, – она с усилием тряхнула головой, – забудь, это просто нытьё, как у сиры Аделаиды. Мужчины вечно нас не слушают, потому что уверены, будто им лучше знать, а потом не могут признать, что мы были правы, потому что это же так унизительно – признать неправым себя.

Мелисса покивала с важным видом, хотя вряд ли поняла.

– А сир Ламберт приедет с вами? – спросила она.

«Ох, надеюсь, что нет – мне его и там выше головы хватает. И его, и его семейки».

– Вряд ли. Он, знаешь ли, в замке бывает реже, чем в крепости у реки или в разъездах.

– А Герта правда хотела намазать пол маслом?

– Правда. И я её выпорола, а её матушка на меня обиделась.

– Поэтому её с вами не отпустили?

– Потому что матушка обиделась, или потому что она наказана?

– Глупая она, эта Герта, – снисходительно сказала Мелисса. – Кто же так пакости делает? Вот девочки из приюта говорили…

Девочки из приюта много чего могли рассказать, это Елена из своего детства помнила. Кое-кто из нынешних мануфактурщиков уже не хотел, чтобы их дети, как сами они, работали на собственных станках: и делами им предстоит заниматься совсем другими, и нечего, видите ли, мальчикам-девочкам из приличных семей общаться со всякими… Очевидно, вместе с лютнями и десертными вилками разбогатевшие ремесленники и торговцы набирались от благородных сеньоров и отношения к своим работникам. Помнится, госпожа Браун выговаривала Елене за то, что заставляет свою дочь не просто трепать шерсть, а делать это в компании будущих шлюх и воровок – а куда ещё дорога приютским девчонкам? И выражение лица у госпожи Браун было точь-в-точь как у сиры Аделаиды, узревшей за обеденным столом (чужим обеденным столом, заметьте!) торгашей, мелких чиновников и вообще нелюдей.

– А мне сира Ламберта нужно отцом называть? – мысль в голове Мелиссы опять непредсказуемо вильнула.

– Если не хочешь, то нет. Это же всё было, – Елена дёрнула плечом, – чтобы потом выдать тебя замуж за кого-то поважнее даже главы гильдии. Удачно, – ядовито прибавила она. – Хотя единственный удачный брак, который я знаю лично, у Рутгера Вебера и Алекса Меллера.

– Они как братья, – покивала дочь, – даже зовут друг друга на ты.

– Да, – кивнула Елена. – Знаешь, я тоже об этом думала – что они в самом деле на ты и просто по имени, не как приличные супруги. – Получилось очень уж ядовито, но звать сира Ламберта просто Бертом у неё никакого желания не было, и она надеялась, что это взаимно.

Она отложила проверенный листок и взяла следующий. Мелисса старательно чиркала карандашом по своему листу бумаги. Елена со своего места видела, главным образом, острые уши с кисточками и тщательно прорисованную длинную шерсть.

– Он настоящий.

– Кто?

– Сир Ламберт, – пояснила Мелисса. – Не мух.

– Да уж, – усмехнулась Елена. – Не мух – это точно. Скорее уж, ос.

– Хищный ос, – хихикнула Мелисса. – Шершень.

– Да, – развеселилась Елена. – Такой здоровенный, и жало есть, и жвалы такие, что паука схватит и утащит.

– Смотря какой паук.

Они враз подняли головы от стола: хищный ос сир Ламберт стоял в дверях со стороны спальни.

– А подслушивать некрасиво, – наставительно проговорила Мелисса.

– Да-да, а попадаться – это совсем уж глупо, – усмехнулся он. – Прошу прощения, что помешал. Хотел попросить вас, чтобы вы помогли мне выбрать подарок для матери.

Елена сумела не поморщиться, хотя очень хотелось. Помогать с подарком для женщины, которая продолжала демонстративно смотреть сквозь неё, не было ни малейшего желания, да и дел перед завтрашним праздником было выше головы.

– А мне с вами можно? – живо спросила Мелисса.

– Можно, – кивнул сир Ламберт, даже не дожидаясь, что скажет Елена.

– Надеюсь, сира Аделаида уже выбрала подарки? – с плохо скрытым раздражением спросила та.

– Давно уже, это я что-то поздно спохватился. Но Дианора просится с нами, ей хочется пройтись по лавочкам напоследок. Они же потом откроются только после праздников, а мы сразу после праздников уедем.

Очень хотелось длинно и грязно выругаться, словно какая-нибудь прядильщица, но Елена заставила себя сдержаться. Дианора ей, в общем, даже нравилась, но она ведь будет без умолку трещать всю дорогу, рассказывая в очередной раз про бал, про то, что с нею танцевал младший сын виконта, про то, как ктототам её назвал нимфой из пограничья (а бедная дурочка решила, будто это комплимент)… И будет затаскивать дядю с тётей во все лавки подряд – просто посмотреть. И так восхищаться какой-нибудь ерундой, что останется только купить ей эту ерунду – чтобы выслушать потом от Аделаиды, что её дочь в подачках не нуждается…

Канн-заступница, Сот Трижды Мудрейшая! Сколько надо пожертвовать, чтобы в конце зимы приехать домой без супруга и его родственничков и хоть месяц отдохнуть от них?!

Аделаида непременно хотела отстоять торжественную службу в Храме Всех Богов, и Георгу с детьми пришлось добираться с нею в центр города и давиться там в толпе, желающей получить благословения всех Девяти разом. Но Ферры в своём предместье вполне обходились часовней, посвящённой Сот (что вы, какой Аркат – мы же не кузнецы, чтобы богу огня молиться), и Ламберт охотно составил им компанию в небольшом, но солидном храме Трижды Мудрейшей, где и народу было немного, и благовоний никаких не курили – богиня знаний требовала ясного рассудка и от служителей своих, и от прихожан.

Ужин был ровно в семь, и кто на него опоздал, тот сам был виноват – опоздавших, будь они хоть трижды баронами, никто не ждал. Гостями были только излучинские Ферры, приехавшие на Солнцеворот в Озёрный: здесь, как и в Волчьей Пуще, праздничный ужин был исключительно семейным. Это потом уже начиналось общее веселье, а пока все чинно сидели за накрытым столом, и на четыре свободных места обращал внимание только Ламберт.

А Георг с семьёй вернулись только к десерту. Все четверо выглядели помятыми, усталыми, продрогшими и очень голодными, однако пришлось им довольствоваться сладкими пирожками, потому что горячее и закуски давно отправились вниз, на кухню. А может, прямиком на стол управителю и старшей прислуге. Ламберт сочувственно посмотрел на очень недовольного брата, но Елена наклонилась почти к самому его уху и сказала очень негромко:

– На пустыре у озера будут накрыты столы для всех желающих. Если сир Георг и сир Кристиан не сочтут себя оскорблёнными компанией мастеровых, они смогут нормально поесть там.

Ламберт кивнул. Надо было утешить братца, а уж брезговать угощением, выставленным для всего честного народа (а также воров, попрошаек и прочего сброда – праздник же) тому точно в голову не придёт. Это Аделаида будет показательно страдать, но даже Дианора, набегавшись вокруг костров и извалявшись в снегу, тащила в рот всё, что выставляли на общий стол жители Волчьей Пущи и окрестностей. Впрочем, здесь матушка наверняка сделает ей строгое внушение и запретит и пляски у костра, и тем более – катание с горки.

Ночь Солнцеворота стояла очень ясная, и потому морозная, но костры горели сплошной цепью по всему озёрному берегу, возле бочек толпились желающие согреться изнутри, прихваченные морозом куски жареной гусятины и пирожки с потрохами можно было разогреть над огнём, а ещё проще было встать на свою сторону «сороконожки» и сплясать, меняя партнёрш на каждом куплете. Женская цепочка оказалась, как ни странно, короче мужской, так что и танцевать, и целоваться Ламберту напоследок пришлось с парнем. Тот, кстати, был не против, хотя среди простолюдинов вроде бы на отношения между мужчинами поглядывали косо. Ламберт решил бы, что парень воспринял это как шутку, – праздник же! – вот только целовался тот совсем не шутя. Сразу же вспомнился рыжий котяра, чтоб его. После равнодушных губ законной супруги и либо испуганно сжатых, либо покорно расслабленных – всех прочих, наглый рот целителя обжигал бесстыдным требовательным желанием, даже пугал немного. Не привык Ламберт быть дичью, а в лапах рыжего котяры он чувствовал себя… ладно, не мышью, конечно, но то ли кошкой, то ли крысой. Хотя после первого же решительного (ладно, если честно, почти панического) «Нет!» быть сверху Каттен больше не пытался.

Незнакомый парень, одетый как зажиточный ремесленник, точно так же хотел своего случайного партнёра по танцу и не собирался этого скрывать. И после супруги, с откровенной неохотой отбывающей свои обязанности, так и тянуло сказать: «Давай сбежим куда-нибудь». В общем, Ламберту стоило заметного усилия отстранить парня и сказать с натянутым смешком:

– После такого танца непременно надо выпить.

На него глянули с острым разочарованием, но настаивать парень не пытался, и оставалось просто забыть поскорее и его самого, и вообще это дурацкое приключение.

========== Часть 13 ==========

Они уже вернулись из Озёрного, а в замке Волчьей Пущи до сих пор гостила какая-то иссушенная то ли тяжкой жизнью, то ли собственным ядом особа преклонных лет, но без брачных браслетов. Сначала она составляла компанию вдовствующей баронессе, которую бессовестные сыновья и внуки бросили одну (сын, трое внуков и внучка, видимо, были не в счёт), а потом её задержали начавшиеся после праздников метели. Ещё она пыталась учить Аделаиду вести хозяйство (сколько у вас уходит дров – никаких денег не хватит!) и, разумеется, попыталась цепляться к Елене. Кстати, совершенно бездарно – пыталась съязвить что-то про суконное платье, в котором Елена вышла к завтраку. Елена только плечами пожала:

– Я Ферр, сира, и хоть ещё трижды выйду замуж, всё равно останусь Ферр, а Ферры – суконщики. «Сами сделали – сами носим», знаете ли, ещё со времён Владычицы Берутиэли. К тому же, в шёлке и атласе зимой холодно, а бархат слишком непрактичен. Он так быстро протирается на локтях и, простите, ягодицах.

Она не прибавила «как у вас», но это прямо-таки повисло в воздухе.

– Сир Ламберт! – возопила почтенная родственница, обретя дар речи после довольно долгой паузы. – Что себе позволяет ваша супруга?

– Что? – уточнил он деловито. – Объясните, пожалуйста, я не понял, что вас возмутило. Она сказала, что бархат не годится для будней, и я с нею совершенно согласен.

– Кстати, тётушка, – невежливо перебив раскрывшую было рот заново даму, сказал сир Георг, – метель закончилась, вон какое солнце встаёт. Уверен, вас с вашими советами по хозяйству с нетерпением ждут дома. А то уже и до Излома Зимы недалеко, а там метели настоящие начнутся, вам отсюда будет вовсе не выбраться.

Ей это, конечно, не понравилось, но сообразить, что и так уже неприлично загостилась, способна была даже такая особа. Аделаида шёлковым голосом предложила гостье помощь в сборах, та, сухо поблагодарив, отказалась. А Елена, воспользовавшись тем, что погода и впрямь направилась, решила опять хоть ненадолго удрать из замка с его кусачими ящерицами и беззубыми змеями. Для начала, как водится, в храм, а потом к пекарю, к кому ж ещё? Она за время своего отсутствия отвыкла от здешней стряпни, а теперь вот поневоле вспомнила, что кухарка у сеньоров Волчьей Пущи была ещё хуже, чем управитель.

***

Похоже, дорогой супруг совершенно искренне считал детей и хозяйство заботой женщин, но удочерив Мелиссу и вообще пообщавшись недельку с детьми, сир Ламберт, видимо, осознал вдруг, что он уже не просто младший брат барона, а глава собственной семьи. И что в делах семьи этой следует навести порядок. А раз уж он что-то решил, то действовал быстро и жёстко. Они ещё толком дух перевести с дороги не успели, как Катерина оказалась женой кузнецова сына, а Герту начали учить вместе с младшими кузенами: бой на деревянных мечах, дорожка с препятствиями, поездки верхом – пока, разумеется, во дворе замка… Катерина возмутилась, что из её девочки делают какую-то мужиковатую наёмницу: на кого она будет похожа годам к двенадцати от таких занятий? На сиру Симону, Канн прости? Ламберт коротко и сухо послал её нянчиться с полугодовалым младенцем, а у ж о своей дочери, заявил он, он позаботится сам, как сам же сочтёт нужным. Ну… понятно, кто оказался в его внезапном рвении виноват: Катерина, косясь на Елену, прошипела что-то про змеищу, которой чужие дети, видать, спать не дают спокойно. И получила такую оплеуху, что не устояла на ногах. Кажется, Ламберт никогда раньше не бил её, потому что перепугалась она до онемения.

– Эту змеищу зовут госпожа Елена, – медленно и тяжело проговорил он, придавливая мельничиху взглядом к заснеженным булыжникам двора; она даже отползти, не вставая, попыталась, побледнев так, что румяна выступили некрасивыми, совершенно чужеродными пятнами на помертвевшем лице. – И она моя законная супруга, мать моей приёмной дочери. Двадцать плетей за дерзость…

– Сир Ламберт! – возмутилась Елена. – Это мать вашей родной дочери!

Он глянул было на неё так же, как на Катерину, но на удивление быстро сообразил, что она-то не дочка мельника из городка, принадлежавшего его брату.

– Хорошо, – кивнул он. – Десять.

– Она замужем, – не уступала Елена. – Велите мужу наказать её. Вам бы понравилось, если бы меня на всеобщее обозрение разложили сверкать голыми окороками?

– Девять богов, – раздражённо сказал он, – она оскорбляет вас, а вы её защищаете?

– Не её! – сухо ответила Елена. – Вас. Вы попользовались девушкой, а теперь выставите её перед посторонними мужчинами полуголой? Её муж будет так рад и так благодарен вам!

Катерина молчала, только тихонько подвывала, не смея вмешиваться в их разговор. Народ во дворе, делая вид, что ничего не происходит, старательно изображал бурную деятельность: кто снег разгребал, кто бежал с поручением или тащил что-то на кухню. Как только косоглазие не заработали и уши не вытянули на манер заячьих, пытаясь понять, в чём там дело? Катерину в замке, как успела узнать Елена, не особенно любили: и сама «больно много о себе понимала», и за её «гоблином в юбке» вечно приходилось то отмывать полы, то собирать осколки разбитой посуды и рассыпанную крупу. Елену, изнеженную горожанку, по мнению здешних жителей, не особенно жаловали тоже, но кажется, в сегодняшнем представлении героиней будет она, а злодейкой – Катерина. И было это так глупо и так некстати!

Сир Ламберт тоже молчал, хмуро глядя на супругу. Понятно, он совершенно не хотел, чтобы кто-то хоть подумать мог, будто жена им вертит как захочет. Но и не признать справедливость слов Елены он не мог: его бывшая любовница замужем, и муж её, что отвечает за жену перед богами и людьми, – не он.

– Благодари мою супругу, – угрюмо обронил он. – И прощения проси, дура.

Катерина, вконец разочаровав Елену, проворно подползла к ней, вывозив юбку в грязном снегу, и поцеловала замшевую перчатку.

– Простите дуру бестолковую, ваша милость, – заискивающе проговорила она. – Так уж мне обидно за доченьку стало – сердце вперёд ума вылезло, а язык у нашей сестры что помело, сами знаете.

– Прощаю, – буркнула Елена, брезгливо выдернув руку. Захотелось даже снять перчатку и выкинуть её, даром что та была подбита мехом, но при этом удобно и красиво сидела на руке.

Сира Симона с Фридой помалкивали, не вмешиваясь в семейную сцену, и Елена, подавив тяжкий вздох, спросила супруга:

– Сир Ламберт, я вам нужна? Я бы всё-таки хотела прогуляться.

– До лавочки пекаря? – усмехнулся он. – Идите. Мне тоже купите что-нибудь.

– И хоть бы раз спросил, а есть ли у супруги деньги на лишний пирог, – фыркнула Фрида, стоило им отойти на десяток шагов.

– Если скажу, что нет, посоветует продать свои камешки, – в тон ей отозвалась Елена. – Я так понимаю, сире Аделаиде мои хризолиты спать не дают гораздо сильнее, чем мне чужие дети. Наверное, всей семье уже за… залюбила мозги, почему суконщики богаче баронов.

– А камушки правда хороши, – Фрида даже языком прищёлкнула. – Чистые, прозрачные, без трещинок, без вкраплений – только зачаровывать. Попросите Каттена, на хризолиты лечебные чары лягут как родные. А мужик хоть денег заработает, оденется потеплее, а то он, похоже, из Зеленодолья бежал не чуя ног, в чём был.

– Я не повезла их сюда.

– Да? Ну… в общем, правильно. Куда их тут надевать?

Елена кивнула: некуда. Совершенно. И густо-красные, как зёрна настоящих заморских фруктов, гранаты здесь надеть некуда, и жемчуг. И вообще, хотелось держать все по-настоящему дорогие вещи подальше от госпожи баронессы, до сих пор болезненно переживающей, что младшая невестка возмутительно богата – и при этом совершенно не настроена делиться.

Дурацкий день, когда он поднял руку на женщину, и кончиться должен был по-дурацки. Дверь была тяжёлой и плотной, но надрывные стоны из-за неё были вполне различимы. Ламберт в раздражении рванул её на себя, в несколько шагов пересёк что-то вроде приёмной, устроенной Каттеном за то время, что сам Ламберт провёл в Озёрном, и влетел в спаленку лекаря. Где поперёк кровати лежала, извиваясь течной кошкой и чуть ли не рыдая в голос, какая-то сдобная бабёнка (лицо она прикрывала локтем, а узнавать всех баб Волчьей Пущи по нагим телесам Ламберт всё-таки не был способен). Каттен стоял перед кроватью на коленях, склонившись над прелестями свой подружки, но Ламберт даже подумать не успел, что он там разглядывает так близко… или не разглядывает, а… как котяра кошачьим же прыжком взлетел на ноги и махнул на ворвавшегося рукой. Что-то мягко ударило Ламберта под колени, и он мешком свалился на пол. Он тоже попытался вскочить, но с ужасом понял, что не может не только встать – даже голову повернуть. Мышцы отказали, и все кости словно бы вынули из него, только глазами двигать и мог.

Каттен меж тем накинул плащ прямо на голое тело и сказал с сожалением:

– Прости, милая, не сегодня. Одевайся, провожу.

Он загораживал собой свою неудавшуюся любовницу, Ламберт мог видеть только босые женские ноги, потом их же в чулках и тёплых ботах. Потом мимо него проскользнула фигура в длинном тёмном плаще, прошёл сам Каттен, а он так и остался валяться на полу, неспособный даже выругаться вслух. Нет, про себя он, конечно, матерился долго и проникновенно, сам понимая, что повёл себя как полный идиот: врываться без спросу к магу, будь он хоть десять раз целитель! Фриду, помогающую строить горку для приютских детишек, забыл? Один небрежный жест (пассами, кажется, она их называла) – и куча, сложенная из снежных глыб, заровнялась безупречно гладкой ледяной коркой. К опасливой радости сироток постарше и подростков-послушников, настроившихся таскать воду вёдрами с речки. А Ламберт зябко поёжился, представив себе такую же ледяную корку на живом человеке.

Об этом Каттен и заговорил первым делом, когда вернулся и втащил Ламберта на кровать, прислонив, как тряпичную куклу, к стене.

– Сир Ламберт, – сказал он, безнадёжно вздыхая и булькая чем-то из тёмной бутыли, – никогда, ни-ко-гда не врывайтесь к магу без его или её на то разрешения. Вежливо постучали, дождались какого угодно отклика и медленно, без резких движений вошли. Даже если он или она заняли вашу собственную спальню. Я-то целитель, я такой клятвой связан, что даже защищаясь стараюсь никого лишнего не убить. А та же Фрида без раздумий влепит в вас ледяное копьё.

Он подошёл с чашкой в руках к Ламберту и, придерживая его голову, влил в рот огненную жидкость, в которой несложно было опознать «Пламя глубин». Ламберт раскашлялся и, хвала Девяти, смог наконец просипеть:

– И что это было?

– Гномский самогон, – усмехнулся Каттен. – Только не спрашивайте, из чего они его гонят. Не знаю и, пожалуй, не хочу знать. Для обработки ран и инструмента, для компрессов и настоев подходит идеально, а сырьё пусть остаётся тайной.

– Пойло я узнал, – голос слушался уже лучше, и даже голову удалось пристроить поудобнее. – Я про ваше колдовство.

Целитель глянул на него с таким удивлением, словно Ламберт руками полез в общее блюдо на праздничном столе.

– Обычное хирургическое заклинание для обездвиживания раненых, которым требуется срочная операция, – сказал Каттен. Он с вожделением поглядел на бутыль, но опять вздохнул и убрал её в шкафик на стене. – Как прикажете вырезать зазубренную стрелу из того, кто извивается и рвётся из рук? Того гляди либо наконечником, либо ланцетом повредишь жизненно важный орган, а так шарахнешь обездвижкой и режешь спокойно.

– И даже рот затыкать не надо, – буркнул Ламберт, пробуя потихоньку шевелить пальцами.

– Да Девятеро с вами, а обезболивающее-то на что? Действует, правда, недолго, – признал Каттен, – и после него всё болит гораздо сильнее, так что народ поопытнее обычно просит: «Не надо, я так потерплю». Но молодые сплошь и рядом игл и ланцетов боятся сильнее, чем топоров и арбалетов, вот и… режешь и шьёшь их без боли, а потом они получают откатом… – Вместо бутыли он вытащил какую-то коробочку, достал из неё отрезок толстой соломины и аккуратно поджёг кончик от головни в камине. По тесной комнате поплыл сладковатый дымок, Каттен сперва потянул его носом, потом сунул второй конец соломины в рот. – И нечего на меня так смотреть, – буркнул он. – Испортили мне романтический вечер. Пить мне нельзя, а то я не удержусь и вас употреблю вместо сбежавшей подружки, а расслабиться как-то нужно.