Текст книги "Жениться по любви...(СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Но вставать и куда-то идти было лень. В самом деле, что ли, послать за девчонками? Пусть рядом посидят со своим вышиванием и расскажут какие-нибудь милые глупости. Дианора же в этом году в первый раз едет на графский бал – вот уж, наверное, рада будет почирикать об этом. И Герте внушение сделать…
И кстати, когда они вернутся из Озёрного, в самом деле надо бы велеть Аделаиде придерживать язычок, разговаривая с Еленой. С матерью спорить бесполезно, а вот сире баронессе ещё не шестьдесят и кое-какие вещи она должна понимать. Что приданое для Дианоры, например, целиком и полностью отложено из приданого Елены Ферр.
========== Часть 10 ==========
Дети облепили её с обеих сторон, даже Тео, который всё пытался выглядеть взрослым и важным, Елена обняла их и прикусила губу, чтобы не разреветься прямо в холле, на глазах у служанок. Впрочем, у девушек тоже подозрительно блестели глаза и краснели носы, когда они смотрели на встречу детей и матери. Видно было, что им не терпится наброситься с расспросами, но понятно же, что пока хозяйка не наговорится с детьми, к ней соваться нет смысла.
– Ох, – сказала Елена, когда спазм в горле немного отпустил, – Агата, милая, сделай мне ванну погорячее. И чтобы пена до потолка! Так надоело поливать себя из ковшичка, стоя в лохани. Как только села в карету, начала мечтать о ванне.
Дети, ванна и «Чёрный кот». По отцу и усатой банде она, разумеется, тоже скучала, однако список её самых страстных мечтаний практически со свадьбы возглавляли эти три пункта. Но бордель уж точно подождёт два-три дня, пока дети привыкают, что матушка жива-здорова и снова с ними до самых праздников, а помыться ей хотелось вот прямо сейчас.
– Ой, ваша милость, чего-то похудели вы совсем, – неодобрительно сказала Агата, засучивая рукава: Елену разморило в горячей воде, и на вопрос служанки: «Вам спинку потереть, ваша милость?» – она ответила: «Даже можно не только спинку».
– Разве что в дороге растрясло. – Елена встала на колени и поставила локти на бортик ванны, склонив мокрую голову. – А так, худеть мне не с чего. Еда в замке… м-м… не очень, мы с наёмницами спасались пирогами из пекарской лавки, а от пирогов, знаешь, не худеют.
– Тяжко вам там? – сочувственно спросила Агата. – Доро’га – доро’гой, а у вас вот тут морщинка такая – такие только от горьких мыслей заводятся, не от трактирных постелей с клопами. – Елена стояла к ней спиной, но Агата наверняка указала на переносицу, где действительно залегли складки, не желающие разглаживаться.
– Да в общем… одна весьма пожилая дама, уже понемногу забывающая, на каком она свете, и одна дама помоложе, обиженная тем, что у меня есть деньги на нормальные свечи, а у неё нет. Ничего смертельного.
– Вот ведь, – хмыкнула служанка, – не зря вашего батюшку Железным Августом кличут, а вы, стало быть, Железная Елена будете. Никогда ж ни на что не пожалуетесь.
– Так Ферр – это и значит «железо».
– Вот-вот, и я про то.
Руки у Агаты были крепкие и умелые, Елена расслабилась в них, отпуская напряжение, в котором прожила два прошлых месяца. «Сегодня весь день проведу с детьми, думала она, – а завтра позову Лету. А лучше возьму детей, и сходим с ними в гости. С Рутгером кое о чём посоветоваться не мешает… нет, это потом, сначала посидим с Летой, перемоем косточки моей новой родне, чтобы их там в Волчьей Пуще икота замучила».
– Голову наклоните-ка, ваша милость. – Нет, определённо, горничная, больше десяти лет работающая в одном доме, начинает хозяев воспринимать как свою собственность, а не наоборот. – Какие-то волосы у вас стали тусклые, – с неудовольствием заметила Агата. – И даже поредели как будто. Вы их в следующий раз, прежде чем мыть, сметанкой натрите до самых корней и подержите так. Или ещё хорошо желток яичный взять с мёдом. А то куда это годится? Вы там будто в подземельях просидели на хлебе и воде!
– На пирогах с чаем, – усмехнулась Елена. – Но знаешь, ты права, впечатление как от подвала – холодно, темно, влажно всегда, даже если погода солнечная. Там один мужичок ковыряется с сыновьями потихоньку, уголь добывает для кузницы – серый, тусклый, крошится весь. Гномы бы даже для кухни, наверное, такой не взяли, но для обычной человеческой кузницы сойдёт. Я тоже стала его покупать, чтобы на меня не шипели, будто слишком много дров трачу, так что свою комнату прогреваю понемногу. Лет за двадцать, глядишь, прогрею. – Она рассмеялась, но служанка только фыркнула рассерженной кошкой. Желания своего хозяина купить для внучки титул ценой здоровья дочери она не одобряла. Наверняка отец наслушается в ближайшие дни ворчания про морщинки и про поредевшие волосы.
Потом Елена сидела с Господином Мурром на коленях и слушала, как Тео с Мелиссой, перебивая друг друга, рассказывают, как они тут жили и чему научились. Тео, оказывается, осваивал валяльный станок, а Мелисса теперь стояла на лёгкой до смешного работе, где надо было только вытянуть ниточку из кудели, закрепить её на катушке, и хитрое гномское устройство начинало прясть само, очень ровно и тоненько. Девочки из приюта, оставшиеся работать после того, как трепать шерсть набрали новеньких, чуть не дрались меж собой, чтобы встать за такую прялку, где всей работы – следить, чтобы нить не обрывалась, да подкладывать вовремя новую кудель. Приютские вообще охотно шли работать к Феррам в мастерские: Елена зорко следила за тем, чтобы в обед детей кормили сытно и свежей едой, не тухлятиной, а отработав смену, они получали ещё и кружку молока с пирогом. Пироги, кстати, все съедали сразу, под молоко, хотя брать их с собой никто не запрещал. Видимо, старшие дети отбирали. А может, и не дети – послушницы, присматривающие за детьми в приюте, тоже люди и тоже есть хотят.
– А ещё мне дедушка нанял учителя, чтобы я с мечом обращаться умел, – похвастался Тео, подпрыгивая на диванных подушках. – Каждое утро по часу, вот. Даже перед работой, – прибавил он со вздохом.
– А как же ты думал? Или заниматься регулярно, или не стоило и начинать.
– А мне не разрешили, – надулась Мелисса. – Сказали, что мне незачем. А я, может, хочу как сира Симона!
– Ох, ребёнок, – Елена взъерошила светло-русые, как у самой в детстве, волосы. – Думаешь, сира Симона так уж рвалась в мечницы? Младшим детям в дворянских семьях выбирать особо не приходится. И уж если девушка не просто бесприданница, а ещё и некрасивая, выбор у неё остаётся, в послушницы идти или учиться владеть оружием. Или сидеть всю жизнь при старшем брате непонятно кем – ключи от всех кладовых у его жены, а ты старая дева, неудачница, приживалка… Вот и уходят, у кого характер есть, кто в жрицы, кто в наёмницы. Старшему служить, как младшие братья, девушки редко хотят: будь ты хоть маршалом у него, а всё равно – незамужняя сестра, старая дева и так далее. А наёмницу или Дочь Аррунга назови-ка старой девой – будешь потом по дороге выбитые зубы собирать.
Мелисса привалилась к ней головой и печально спросила:
– А после праздников вы опять уедете?
– Уеду, милая, – вздохнула Елена, обняла её и почесала за ухом тут же взревновавшего, даже когти выпустившего Господина Мурра. – Привыкай. Потом выйдешь замуж и тоже уедешь.
– А если не захочу?
– Замуж выходить или уезжать? – Елена невесело улыбнулась. – Посмотри на дядю Рутгера с его супругом: оба родились в Горючем Камне, потом Рутгер долго жил в Излучине Светлой, теперь оба живут здесь. Думаешь, так уж им хотелось ехать туда, где ни родни, ни друзей, и надо всё начинать с нуля?
***
– И здесь в любом месте можно перейти реку вброд?
Целитель (на удивление неплохо державшийся в седле) окинул долгим взглядом разлившуюся по долине Гремучую, за которой в мельтешении мелких снежинок вставал угрюмый Серый кряж.
– До самого Оскала почти, – кивнул Ламберт. – Это водопад на границе Волчьей Пущи и Рыжей Гривы. Отец говорил, будто прадед пытался вдоль речного русла поставить ограду, но на каменную не хватило денег, как водится, а обычный частокол быстро сожгли. Здешние гномы не считают зазорным торговать с орками, – пояснил он. – А может быть, орки сами нашли где-нибудь выход горного масла, только оно у них всегда с собой, когда они идут на штурм.
– Про плотину, чтобы поднять уровень воды, даже спрашивать не буду, – сказал Каттен, продолжая озираться, но не боязливо, а словно что-то прикидывая. – Понятно, что это ещё дороже, чем стена. Да и соседям может не понравиться, если ниже по течению уровень воды на какое-то время сильно упадёт.
Ламберт до этого о плотинах не думал вообще, но представил себе сначала завал чуть выше Оскала… а потом возмущение барона Рыжей Гривы, оказавшегося даже без такой хлипкой преграды между ним и орками, как заметно успокоившаяся после Оскала река. А орки сядут на своём берегу, сложив руки на коленях, и будут с интересом следить, как идёт строительство, да-да.
– Зато бы эти огровы Козьи Камушки затопило, – вздохнул он. – Есть тут выше по течению место… видимо, после обвала остались поперёк течения валуны, по которым гоблины перебираются на наш берег. Скачут, как козы, всякие поваленные стволы и прочий хлам тащат за собой, чтобы орки могли вслед за ними пройти. А там ущелье такое, что сверху ничего толком не разглядишь: скалы, битый камень, туман то и дело… А постоянно внизу держать больше, чем двоих-троих – людей столько не наберёшь. Но двое-трое – это смертники: из Ноголомного ущелья быстро не выберешься. Так по-дурацки терять людей ни я не хочу, ни оба брата.
– Да уж – судя по названию. – Каттен поёжился, но, похоже, опять-таки от холода, а не потому что боялся. Держался настороже, конечно, но не боялся. И, рассказывая о себе и своих планах, помнится, говорил больше про раненых, чем про больных. Военным лекарем был в Зеленодолье?
Ламберт опять посмотрел на его и не новый, и не слишком тёплый плащ с поднятым капюшоном. Одеть бы надо господина кошака потеплее, а то этак живо опять без целителя останешься. Он ждал, что Рута разворчится: вот-де столько лет управлялась сама, а тут приехал какой-то и будет командовать теперь. Но Каттен как-то её уболтал, улестил, выспросил про травки, которые здесь растут, попробовал какой-то эликсир и восхитился, что получше, чем у большинства магистров алхимии… Одно слово – кот. Рыжий котяра с наглыми жёлтыми глазищами. И в дозор с Ламбертом напросился так, что тот согласился, даже не успев сообразить, как это случилось. Хотя и не мог понять, зачем вообще лекарю таскаться с дозорными?
– Карта – картой, а живьём всё это увидеть – совсем другое дело, – ответил тот. – Буду теперь хоть представлять, куда меня занесло. Или вы подумали, я для орков шпионю?
– Орки наш берег не хуже своего знают, – буркнул Ламберт. – Гоблины для них шпионят, проныры мелкие, а это такие твари… мясо из похлёбки среди бела дня украдут, а ты об этом узнаешь, когда сядешь обедать, а мяса в котле не окажется.
– Это уж точно, – согласился Каттен. Он снял перчатки и, просунув руки под капюшон, растёр уши – ветер был почти встречный, и мелкий снежок задувало под одежду.
Ламберт подумал, что надо бы ему тоже шапочку подарить, как Елене. Не соболью, понятно – хватит енотовой. С полосатым хвостиком на затылке, как местные щёголи носят. Только сразу предупредить, что это просто забота о здоровье такого полезного человека, а то вдруг себя целители лечить толком не могут? Что-то такое Ламберт вроде бы слышал… В смысле, просто тёплая шапка вместо тонкого и неудобного капюшона, а не…
Он удивился, поймав себя на таких мыслях. Не что? Не такой подарочек, за который потом рассчитываться придётся? В жизни не думал о мужчинах ничего такого. Это не какие-то мажеские штучки? Приворот там… хотя приворот – это у неграмотных деревенских ведьм вроде бы, не у настоящих магистров почтенных гильдий.
– То есть, – весело спросил Каттен, – вы умудрились не заметить, что я с вами внаглую заигрывал с самого приезда?
У него была очень белая и очень тонкая, как почти всегда у рыжих, кожа. И волосы, кстати, рыжими были… везде. Даже вокруг неожиданно тёмных сосков. Ламберт поймал себя на совершенно невозможном желании пройтись по ним языком и с негодованием отогнал его: мало того, что в его постели каким-то необъяснимым образом оказался этот наглый котяра, так ещё и мысли лезут в голову совершенно непотребные.
А тот лежал, растянувшись, и лениво потирал отчётливо багровеющий на белой-белой коже след зубов. Его, Ламберта, зубов – ухватил он наглого котяру за шкирку зубами, когда уже мало что соображал. И как теперь прикажете одевать дурака потеплее? Решит ведь, что это в уплату. Или для того и старался? Не похоже.
– А скажите-ка, сир Ламберт, – неожиданно задумчиво проговорил Каттен, накинув на себя угол одеяла: камин догорал, и в комнате становилось ощутимо прохладнее, – ваша супруга часто жалуется на головную боль?
– Моя супруга вообще никогда ни на что не жалуется, – буркнул Ламберт. Он взял бутылку смородиновой наливки, наполнил стакан и подумал, что это, между прочим, чистая правда. Елена никогда не жаловалась. Ни на что и ни на кого. Единственный раз выплеснула то, что накипело, но и тогда это была не жалоба, а… огры его знают. Попытка объяснить, чем она недовольна? И многое, в общем, он поразмыслив, признал справедливым. Те же танцы Фриды вокруг него – она ведь и правда могла бы сесть и палец о палец не ударить: кто он ей? Зять нанимателя? Так что, глянув на расслабленно валяющегося целителя, Ламберт спросил: – Наливку будете?
– Нет, благодарю, – с нескрываемым сожалением глядя на стакан, отказался Каттен. – Я легко пьянею, а в пьяном виде плохо себя контролирую… Так вот, о головных болях… про вашу супругу я слышал, что она очень сдержанная особа, слова никому плохого с самой свадьбы не сказала, и даже если выговаривала прислуге, то очень вежливо и спокойно.
«В отличие от Аделаиды», – невольно подумалось Ламберту.
– Но видите ли, какое дело, сир Ламберт, – продолжил целитель, – даже я, мужчина, был… скажем честно, разочарован. А за то время, что вы потратили на меня, ни одна женщина не то что удовольствие получить – даже настроиться нужным образом не успеет. Даже если захочет. В чём я лично сильно сомневаюсь.
– До сих пор никто не жаловался, – уязвлённо отозвался Ламберт.
– А «никто» – это кто? Деревенские девочки, у которых вы даже согласия не спрашиваете?
Ламберт нахмурился, но возразить, честно говоря, было нечего. Деревенские, как выразился Каттен, девочки и продажные девицы – эти в самом деле жаловаться не станут.
– Стало быть, – подозрительно знакомым, слегка занудным, как у Фриды временами, тоном продолжил Каттен, – ваша супруга не получает разрядки, а это постоянные головные боли, бесконечные болезни по женской части, вечно дурное настроение. – Ламберт озадаченно молчал, потому что котяра, появившийся здесь несколько дней назад, с удивительной точностью описал Аделаиду. – А ваша супруга ещё и заставляет себя сдерживаться, а не срывается на прислугу, детей и мужа – у неё не может не быть мигрени. Часто она пьёт эликсиры от неё?
– Понятия не имею.
– Ответ настоящего мужчины, – усмехнулся Каттен. – Что вы получите в случае её смерти?
– Ничего. Нам приданое, её дочери титул, больше никто ни на что не претендует.
– Её отец или дядя очень предусмотрительный человек, да?
– Ещё какой, – буркнул Ламберт. – Но вот не надо мне про её неудовлетворённость. Неудовлетворённая женщина не ложится в постель с мужем с таким видом, будто ей надо ворох грязных портянок перестирать!
– То есть, вы и сами понимаете, что никакого удовольствия ей не доставляете?
Ламберт в раздражении одним духом опрокинул стакан наливки и со стуком поставил его на стол.
– Какое вам дело до моей жены и до её удовлетворения? – сумрачно спросил он.
– А за кем вы пошлёте, если её хватит удар? За жрицей?
Не дожидаясь ответа, Каттен сел и потянулся за рубашкой, сброшенной на сундук в изножье.
– Да спите уже здесь, – морщась, сказал Ламберт. – Вдвоём теплее. – И сплетни пойдут всё равно, так что можно не притворяться, будто ничего не было.
– Спасибо, – кивнул Каттен, но рубашку всё-таки надел. В общем, Ламберт тоже подумывал, что надо бы что-то накинуть. В маленьком форте ночами было не так холодно, как в каменной громаде замка, но тоже совсем не жарко. – И всё-таки поймите одну очень простую вещь, – сказал целитель. – От вас одного зависит, будет ли для вашей супруги супружеский долг стиркой кучи грязных портянок или чем-то ещё. Чем-то более приятным.
========== Часть 11 ==========
В доме Ферров Ламберт бывал один раз, и совсем недолго, но даже тогда чувствовал себя так, словно вышел против орочьего бойца в нижней рубахе, подштанниках и босиком. Ничем не защищённым, чуть ли не голым. Эти окна в половину стены, эта кованая узорная ограда – только чтобы обозначить границы участка, а дом, между прочим, в предместье построен, не в городе. Слишком светло, слишком много зеркал и вообще стекла… Он понимал, что глупо ждать от людей, привыкших к безопасной и комфортной жизни, такого же отношения к возможному нападению, как у него, но в этом доме ему было неуютно. Не по себе. И Георгу явно тоже. А вот Аделаида вздыхала и кривилась совсем по другой причине: её задевало, чуть ли не оскорбляло богатство суконщиков. Спокойное, неброское… привычное. Казавшееся Елене и её отцу само собой разумеющимся. Только дети были в восторге: Дианора – от ванны и зеркала в полный рост, Кристиан – от библиотеки с висевшей на стене огромной картой континента. (Генрих остался в Волчьей Пуще замещать отца – под присмотром Максимилиана, конечно, – и был этим страшно горд, хотя отчаянно боялся что-то сделать неправильно.)
Они только слишком поздно спохватились, что на Солнцеворот в Озёрный съедется целая толпа таких же, как они, «деревенских сеньоров», так что заранее снять комнату или хотя бы заказать номера в гостинице у них не вышло. Поехали так, наудачу, надеясь как-нибудь устроиться, но родня, что по их с Георгом линии, что по Аделаидиной, не горела желанием приютить у себя на недельку пятерых человек. Пришлось соглашаться на явно из одного приличия сделанное предложение Августа Ферра пожить в его доме, как бы Аделаида ни закатывала глаза: она – и в доме простолюдина!
Сам Ламберт, разумеется, был помещён в спальню своей супруги. Где чувствовал себя здоровенной косматой дворнягой, забравшейся грязными мокрыми лапами на белоснежную постель. Даром что отмылся до скрипа, чуть не содрав с себя кожу, раз уж в кои-то веки появилась возможность залезть в горячую воду целиком. А постель, кстати, была явно рассчитана на одного. Нет, там хватало места для двоих, но на настоящую супружескую кровать это не походило ничуть. Да и вообще, спаленка была невелика, и чувствовалось, что времени в ней Елена проводит немного: кровать, гардероб, зеркало и небольшой столик перед ним. Никаких безделушек, никакого незаконченного рукоделия, никаких книг – пришла, разделась, легла, поспала, встала, оделась, ушла заниматься делами. Кабинет был гораздо более обжит.
Полога над кроватью не было, ничто не мешало смотреть, как Елена ходит по спаленке, аккуратно вешая платье на плечики, а бельё – на спинку кресла перед зеркалом, потом расчёсывается, заплетает на ночь косу. Ламберт смотрел на супругу и думал, что она вроде бы поправилась и посвежела за те две недели, что провела с детьми и отцом… дома. Да, дома. Дом её, что ни говори, был здесь, а не в старом замке, где никто её не ждал и никто ей не был рад. Ламберт сам удивился таким мыслям, но они вдруг всплыли так ясно и чётко… А всего-то и подумал сначала о том, каково приходилось его предшественнику в этой спаленке, где даже ширина кровати намекала: тебе тут не место, не задерживайся дольше необходимого.
– Кем был ваш первый супруг?
Елена посмотрела на него, заломив аккуратную тонкую бровку: то ли удивилась тому, что он вообще этим заинтересовался, то ли тому, что не выяснил до сих пор.
– Непризнанный гений, – ответила она с усмешкой. – Ну, считал себя таковым – точно. На самом деле мы с отцом очень даже признавали его талант и ценили его, но Говард любил чувствовать себя страдальцем, а если человек твёрдо решил быть несчастным, никто не в силах ему помешать.
Она задула свечи и раздёрнула тяжёлые плотные шторы на окнах, впуская в комнату лунный свет и тени чёрных деревьев – её окно выходило в сад.
– Я не убивала его, – сказала она привычно-безнадёжным тоном. – Он был действительно талантлив, все наши новые колеры были созданы им. Но намешав очередной краситель, он шёл пьянствовать по кабакам и борделям, а от охраны всегда отказывался, устраивая натуральные бабские истерики: я за ним слежу, я его держу на цепи, я ему ни жить, ни дышать не даю… В конце концов, всё закончилось именно так, как и должно было, когда дорого одетый тип трясёт по дешёвым кабакам кошельком, полным серебра.
– Нож под лопатку, и Ночная Семья тут ни при чём?
– Надо было их нанять, чтобы незаметно охраняли этого придурка, – раздражённо сказала Елена. – Впрочем, охранники из убийц…
Она подошла к кровати со стороны изножья, чтобы не перелезать через Ламберта.
– Не беспокойтесь, – сказала она, забираясь в постель, – вам ровно ничего не грозит. Ну, кроме привычных ваших пограничных опасностей, разумеется. Просто вдова – обычное дело. Дважды вдова – уже подозрительно, а мне Мелиссу замуж выдавать. На моей репутации пятен быть не должно.
– А походы в бордель пятен на ней не оставляют? – не удержавшись, съязвил Ламберт.
– И это мне говорит человек, которому мало кухарок и крестьянок и который завёл любовника, когда я ещё и уехать не успела? – тут же отозвалась Елена. – Про мои походы в бордель мы поговорим, когда вы меня застанете там и при этом с вами будут два свидетеля, не состоящие с вами в родстве, сир Ламберт.
– Да уж, представляю себе чью-то попытку прорваться со скандалом в дорогой бордель, – хмыкнул он, в самом деле нарисовав себе картинку, где он требует у хозяйки, чтобы ему сказали, где сейчас его жена, а разодетая-раскрашенная дамочка с фальшивым сожалением в голосе отвечает, что полная анонимность – главное правило её заведения. И мордовороты за её мясистыми плечами выразительно поигрывают дубинками, и за прикормленной стражей она, если что, тут же пошлёт. Понятно же, что у неё бывают клиенты не просто побогаче, а куда повлиятельнее «деревенского сеньора», и им точно не понравятся скандалы, драки и беготня с ворохом одежды подмышкой. Это же настоящий город, блядь, где ты не младший брат владетеля, а голозадый дикарь из пограничья, которого вообще в приличные заведения пускать нельзя! – А новости до вас доходят на удивление быстро, я смотрю, – заметил он, сообразив, что она откуда-то знает про «любовника».
– Это вы про целителя? – уточнила Елена и, как водится, пожала плечами. – Я ничего не имею против господина Каттена и вашей с ним связи. По крайней мере, не придётся без конца думать, какой подарочек вы мне привезёте из очередного рейда по лесам, полям и сеновалам – от мага-целителя уж точно ничем таким не заразишься. Не беспокойтесь о моей репутации, сир Ламберт, хочу я сказать: я-то её берегу. Подумайте лучше о своей. Катерину сперва замуж выдайте, что ли, а то ведь получается, что вы её использовали и бросили, едва появился кто-то поинтереснее мельничихи.
Ламберт, не сдержавшись, выругался. Приходилось признать, что дорогая супруга права: котяра исправно грел его постель всё то время, что Ламберт провёл у Нижних Бродов, и Катерина вполне могла понять это как свою отставку. И не только она, к слову. Вот только сплетен о том, что брат барона обесчестил девицу и бросил её с ребёнком, ему не хватало! Нет, как только они вернутся, следует взять не в меру переборчивую мельничиху за шкирку и поставить у алтаря, в качестве приданого освободив того же кузнеца от податей лет на пять. А начнёт упираться и мяукать про «брошусь под мельничное колесо», притащить к этому самому колесу и сказать: «Давай, прыгай». Чёрная вода, курящаяся морозным паром, неостановимое шлёпанье потемневших, позеленевших лопастей, лёд ниже по течению, который не даст выплыть, даже если посчастливится уцелеть… Нужно по-настоящему отчаяться, чтобы решиться на такой прыжок, а с чего бы отчаиваться балованной дочке мельника? И к тому же возня с грудным ребёнком оставит мало свободного времени, некогда будет без конца бегать в замок и шмыгать носом над бедным дитятком, которое все обижают…
И которое в самом деле надо учить как мальчишку, чтобы падало вечером без задних ног и засыпало мёртвым сном. Замуж бастарда-бесприданницу действительно никто не возьмёт, даже за красивую мордашку – с её-то характером; в послушницы отдавать – и ей жизнь поломаешь, и жрицам-наставницам обеспечишь неизбывную головную боль. Так что надо, наверное, и правда готовить из неё какую-нибудь Дочь Аррунга. В конце концов, есть мужчины, которым нравятся женщины-боевые товарищи, а не кроткие домашние голубки (вроде Аделаиды, да-да), и если Герта встретит такого, то так тому и быть. А не встретит… всё лучше самой распоряжаться своей жизнью, чем служить Девяти, не имея к тому ни малейшей склонности.
Родственники дорогого супруга свалились им с отцом на головы не то что без приглашения – без предупреждения даже. И куда прикажете их пристраивать, если с излучинскими давно уже было договорено, что те приедут на Солнцеворот в Озёрный? В библиотеку кровати ставить? А безмозглая курица Аделаида ещё и возмущалась, что им выделили всего две комнаты на четверых, и те смежные, так что получалось: или они спят с супругом, как приличная семейная пара, но почти взрослая девушка делит постель с братом-подростком; или сама она спит с дочерью, а её супруг – с сыном, что, разумеется, не так скандально, но всё-таки тоже даёт некоторый повод для сплетен.
А кроме неудобного размещения, Аделаиде не нравилось, что в канун праздников каждый день на обед к Феррам были приглашены их торговые партнёры, стряпчие, поставщики, кое-кто из городской стражи и местных отделений нескольких гильдий – самые разные люди и не люди. С мужчинами было проще: и барон, и его братья-сыновья, мотаясь по своим землям, поневоле садились за самые разные столы с самыми разными сотрапезниками и породистые носы от простолюдинов и нелюдей не воротили. Дианоре же пока что было любопытно всё, и вообще, она, похоже, унаследовала отцовскую практичность, весьма помогавшую видеть мир таким, какой он есть, а не каким он, по её мнению, должен быть. Но вот матушка её, в первый раз столкнувшись с прочими гостями, оскорблённо спросила, неужели кто-то думает, будто она сядет за один стол со всеми этими… этими, в общем? И была просто сражена отцовским равнодушным: «Как вам будет угодно, сира. Никого силой не держу». Она, разумеется, гордо удалилась из столовой – и сидела голодная до самого ужина, потому что никто ради неё одной хлопотать не собирался. Сделал ли барон своей супруге внушение, или она просто не привыкла голодать, но больше подобных сцен она не устраивала. Впрочем, видеть за столом её неизменно кислую физиономию было тем ещё удовольствием. Елена даже забеспокоилась, не испортит ли это отношения Ферров с кем-нибудь из действительно полезных, не статуса ради, знакомых.
А ещё сеньоры Волчьей Пущи нанесли несколько визитов к городской родне по обеим линиям, и Елене пришлось сопровождать супруга в этих скучных и совершенно бесполезных поездках. Впрочем, сир Ламберт, благослови его Девять богов, сам думал так же и сбега’л от родственников, высидев минимально допустимое время, а после подло бросая брата с женой, Кристиана и Дианору (смотревших на дядю с тётей жалобными глазами – Елена тоже в мыслях не имела задерживаться у Аделаидиных тётушек и кузин). Понятно, что барону в скором времени предстояло выдавать замуж старшую дочь и отправлять либо на графскую, либо на королевскую службу второго сына, а стало быть, необходимо было познакомить их с роднёй в Озёрном. Но его самый младший брат от таких обязанностей был свободен; всё, что требовалось от него – продемонстрировать свою супругу. Елена, злая от того, что ей не дают побыть с детьми, не особо пряча от тихо бесившейся Аделаиды злорадную усмешку, для каждого визита надевала то новое платье, то новые украшения. Суффирских сапфиров она, конечно, не покупала (хоть отец и предлагал), но хризолиты, гранаты и жемчуг – она же теперь супруга баронского брата, почему бы и не поносить всё это на совершенно законных основаниях?
О них речь и зашла, когда барон с супругой и детьми собрался на бал в графском замке: баронесса, сделав над собой нечеловеческое усилие, попросила одолжить ей и дочери что-нибудь из украшений.
– А как вы собираетесь возмещать их стоимость, если с ними что-то случится? – поинтересовался отец, спасая Елену от неминуемых последствий отказа.
– Что с ними может случиться? – возмутилась Аделаида. – Там будут приличные люди!
– Что угодно, – пожал плечами отец. – Расстегнувшаяся не вовремя застёжка, порвавшаяся нить, зацепившееся за одежду и разогнувшееся звено цепочки… Хризолиты – камни хрупкие, о жемчуге нечего и говорить, а в такой толпе не заметить под ногами обронённую серёжку или браслет легче лёгкого. Разве что вы дадите письменное обязательство вернуть стоимость похищенного, утерянного или пришедшего в негодность.
У Аделаиды на скулах привычно загорелись косые полосы нездорового румянца, но опережая её «Какая наглость!», сир Георг коротко сказал:
– Мы не можем себе этого позволить.
Елена подавила тяжкий вздох: опять она разгребает проблемы родственничков. А ведь так хотелось погулять с детьми!
– Не сочтите за оскорбление, – сказала она, изо всех сил загоняя поглубже рвавшиеся с языка слова, – у меня со времён первого брака скопилось довольно много недорогих ожерелий, колец и серёг из поделочного камня. Вам, баронесса, разумеется, уже не пристало носить подобное, – «уже» было явно лишним, но сорвалось-таки, – однако девочке шестнадцати лет вполне позволительно надеть те же молочные опалы. Они розоватого оттенка, и камнерез шутки ради обточил их в форме слегка неправильных шариков, так что меня три или четыре раза пытались оштрафовать за ношение жемчуга. Если сира Дианора желает…
– Да! – та подпрыгнула и захлопала в ладоши. – Желаю! Матушка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я их видела, это такая прелесть!
Видела? Елена чуть нахмурилась. Не иначе, Мелисса похвасталась кузине, что матушка обещала со временем отдать всё это ей. Не жалко, конечно, но надо бы объяснить ребёнку, что хвастаться – во-первых, некрасиво, а во-вторых, может быть просто опасно. Один такой тоже вот… тряс полным кошельком в неподходящей компании.
