Текст книги "Жениться по любви...(СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Собственно, досчитав и дописав, она встала из-за стола, повернулась к супругу и сразу же, нахмурившись, спросила:
– Что у вас с рукой?
– Ерунда, царапины и пара синяков, – отмахнулся Ламберт. Он, против воли осторожно ступая по новому ковру, подошёл к ней и опять удивился, насколько она ниже его. А ведь за пять-шесть шагов чудилось, будто они чуть ли не одного роста – поневоле вспомнишь винсентовскую «виконтессу». – Спасибо вашему отцу за стальные браслеты.
– Он не хотел заказывать аспидные, – возразила Елена. – Это я настояла, а мастер меня поддержал в том, что настоящему мужчине нужна сталь, а не золото.
– Вот как? – Ламберт с новым интересом глянул на супругу: настоящий мужчина, да? – И зачаровывать вы отдавали?
– Там нет никаких чар, – удивилась она. – Кто вам сказал, что он зачарован? Травница?
– А руны? – не согласился он, поддёргивая левый рукав. В пламени камина руны на обоих браслетах затлели багровыми росчерками, но Елена непочтительно фыркнула.
– Рунами на обоих браслетах написано «Я возьму сам», сир Ламберт. И если вы этого не знали, гномы вообще неспособны к магии. Совершенно. У них есть такая штука – технология, если я правильно запомнила и выговорила. Все их чудеса сотворены с её помощью. Ну, насколько я могу об этом судить, конечно, – с усмешкой уточнила она. – А я, во-первых, верзила, и следовательно, бестолочь по определению. Во-вторых, женщина, которой лишнее знать просто ни к чему, а то невеликие бабские мозги расплавятся и закипят.
Пока Ламберт шёл к ней, он прикидывал, стоит ли её хотя бы обнять. Наверное, стоило, но делать это надо было сразу, потому что вот эту самоуверенную особу, знающую о гномах побольше многих мужчин, обнимать как-то не очень и хотелось.
– Я бы хотела поговорить с вами, – сказала она, не делая ни одного движения ни к нему, ни назад, от него. Напряжённо застывшей она, впрочем, тоже не выглядела. Никаких чувств он в ней не вызывал, ровно никаких, и он не мог решить, радоваться этому или оскорбляться. – Но вы наверняка устали, голодны и хотите помыться с дороги. Когда у вас найдётся часок времени для меня?
Ламберт дёрнул плечом. Ему следовало срочно переговорить с Георгом о пострадавшей от пожара стене форта. Полевые работы закончены, собрать мужиков для починки недолго, но это же крестьяне. Они могут таскать камни, мешать раствор, сколачивать леса – однако доверить ремонт, а лучше строительство новой стены следовало бы всё же настоящим каменщикам. А тут дорогая супруга с неистребимым женским «я хочу поговорить».
– Давайте после ужина, – сказал он.
После ужина его задержала мать. Долго расспрашивала о том, как и когда он был ранен, чуть ли не потребовала размотать повязку, чтобы лично убедиться, что рисовавшиеся ей ужасные раны – это на самом деле просто царапины. Расстроилась из-за нападения на Моховое и из-за пострадавшего форта, а ещё, брезгливо поджимая губы, потребовала, чтобы он напомнил безродной хамке, где её место. Сказать ещё раз, с нажимом, что это подарок безродной хамки защитил и, можно сказать, спас ему руку, Ламберту очень хотелось, но он представил себе, насколько это затянет и без того тяготивший его разговор, и малодушно промолчал. Зато спросил, чего именно Елена наговорила свекрови, что удостоилась такого звания. Матушка ещё плотнее сжала губы, помолчала и очень неохотно ответила: «Спроси её сам. Я не желаю это повторять». Ламберт нахмурился: спускать супруге, будь она хоть ненаследной принцессой, непочтение к его матери он не собирался. Но разумеется, готов был дать Елене возможность объясниться: вполне могло статься, что немолодой женщине, которую подводили и зрение, и слух, послышалось что-то не то, а остальное она наверняка напридумывала себе сама. В любом случае с этим следовало разобраться, и как можно скорее.
В таком настроении Ламберт и вошёл в бывшую свою, а теперь супружескую спальню, наполовину превращённую Еленой в кабинет. «Могла бы, между прочим, и посоветоваться перед тем, как всё это затевать», – раздражённо подумал он.
Ещё больше его разозлило, что перед сидящей боком к столу Еленой стояла Герта, и лицо девочки было бледным и опухшим от слёз, а говорить она просто не могла, только икала да хватала воздух ртом, задыхаясь от рыданий.
– В чём дело?! – рявкнул он, рывком, в два шага, оказавшись рядом. – Что вам нужно от моей дочери?!
Герта взвизгнула, шарахнулась от него, а Елена, вскочив, задвинула её к себе за спину, загораживая собой от Ламберта.
– В чём дело? – зашипела она. – Это меня отец бедного ребёнка спрашивает? Это я вас спрашиваю! Что вашему брату нужно от девочки и зачем было тащить её в ваш гадючник?! Она всего только облила чернилами паршивую тетрадку ценой в пару медяков, а рыдает так, будто спалила половину замка! Не хотите возиться с нею, так верните матери и деду с бабкой! Вы хоть знаете, как вашу дочь зовут ваши родственнички? Герта Мучной Нос!
– Это не… не я-а, – провыла Герта из-за спины Елены. – Я не пролива-ала, честное слово, сир! – Она опять хватанула воздух ртом и вдруг зачастила, словно боялась, что её, не дослушав, перебьют: – Это сира Лизавета, она маленькая и она тоже хотела пёрышком по бумаге рисовать. А я не давала, я тётушке Елене хотела показать, как у меня красиво получается. А она стала отбирать пёрышко и сломала его. И чернила она пролила, а отругали меня. А сир Роланд сказал, что незачем мне учиться писать, всё равно никто на мне не женится, на байстрючке…
Она наконец осмелилась посмотреть в лицо Ламберту и испуганно замолчала, опять забившись за спину своей непрошеной заступницы.
– Это, как я понимаю, песни с матушкиного голоса, – сухо заметила Елена. Уж её-то точно не напугало выражение лица супруга (а оно было совершенно зверским – сколько мог судить Ламберт, увидевший своё отражение в новеньком зеркале). – Вряд ли ребёнок неполных семи лет знает, что значит слово «байстрючка» и каковы перспективы незаконнорождённой бесприданницы на приличное замужество.
Ламберт заставил себя выдохнуть и сделать шаг назад.
– Успокойся, Герта, – сказал он. – Я на тебя не сержусь. Я не на тебя сержусь, – поправился он. – Огры с ними, с чернилами, а с Роландом я ещё поговорю о том, как должно относиться к кузинам, особенно младшим.
– Успокойся, – зло бросила Елена. – На девочку наорали, наговорили ей гадостей, родной отец набрасывается с порога, ничего не спросив – а теперь «успокойся, Герта». Это же так легко и просто!
Она села, втащив Герту на колени. Та уткнулась носом в невеликую грудь и разревелась. Теперь уже, кажется, от облегчения.
– Ну-ну, милая, – проговорила Елена, – всё хорошо, всё-всё-всё… Твой отец не на тебя сердится, он подумал, что это я тебя обидела. – Та отчаянно замотала головой. – А прописи я тебе новые сделаю, и писать лучше приходи сюда. Сядешь сбоку, чтобы мне не мешать. Я буду считать, а ты писать буквы…
– А на абаке научите? – совершенно как матушка, хлюпнула носом Герта.
– Конечно. Красивые бесприданницы, если они умеют писать, считать и вообще вести хозяйство, без женихов не останутся. Сир Ламберт, да не стойте вы столбом, дайте воды ребёнку! А лучше не воды. Вон там, на тумбочке под окошком, чайник на горелке, а рядом заварочник. Налейте чуть-чуть заварки, с пол-ложечки, а то там такие травки, что не отравить бы девочку.
– Что за травки? – нахмурился Ламберт.
– Успокаивающие, дорогой супруг, успокаивающие, – ядовито ответила Елена. – Я тоже человек, знаете ли, и вполне могу сорваться. Это матушка ваша меня показательно игнорирует, дай ей Девятеро всяческих благ. А вот госпожа баронесса откровенно меня провоцирует на скандал, и я уже всерьёз боюсь, что будет она в самое ближайшее время освещать замок роскошным фонарём под левым глазом.
========== Часть 7 ==========
Проснулась она, когда было совсем ещё темно. Громко, раздражающе тикали старые, напольные ещё часы, отрубая время почерневшим маятником, ломился в окно ветер, стучал дождь. Осень. Как романтично: старый замок, дождливое утро, спящий с краю, как и полагается мужчине, супруг… Темно, холодно, влажно, как в подвале. Троллю бы в задницу такую романтику. Вместе с любящим батюшкой, который сам остался в просторном, светлом, хорошо протопленном доме, а единственную дочь сослал в эту драконью жопу.
Елена осторожно перелезла через спящего супруга, пригибаясь под низко натянутым балдахином. Она велела соорудить вокруг кровати прямо-таки палатку из самого толстого и тёплого, для зимних плащей сукна и больше не мёрзла ночами. Вдвоём с Ламбертом внутри этого суконного шатра было вообще тепло – но только внутри. Едва выбравшись из постели, Елена торопливо напялила подаренный Рутгером настоящий, с Лазурного Берега привезённый чапан, простёганный шерстью и вышитый цветами и птицами, а ноги сунула в так же вышитые войлочные ботики, вроде тех, что десятками пар изготавливались для состоятельных гномских матрон. Разумеется, в столовую в подобном виде Елена никогда не позволяла себе явиться, но прислуга уже не только по всему замку – по всему городку растрезвонила про нарядную и тёплую «горожанскую» одёжку, и у Елены уже просили разрешения взглянуть на её чапан и сшить себе что-то похожее. Должно быть, местным красавицам рангом повыше мельничих и башмачниц хотелось носить что-то более изысканное, чем заурядные меховые безрукавки.
Вода для умывания приготовлена была с вечера, но Елена сначала отлила воды из кувшина в чайник и, раздув угольки в камине, затеплила от них лучинку, а уж поджечь фитиль гномьей горелки, заправленной горным маслом – на это и тлеющей лучинки хватало. Поставив чайник на огонь, Елена от той же лучинки зажгла лампу и подумала, что надо бы заказать в Озёрном ещё бутыль горного масла. Только металлическую, что ли, чтобы не разбилась по дороге. И бумажку какую-нибудь грозную пусть наклеят, чтобы возчики аккуратнее обращались с опасным грузом.
Воды Елена налила на донышко, и пока она умывалась, чайник успел закипеть. Вылив в чашку остатки вчерашнего успокаивающего сбора и разбавив его кипятком, Елена села в кресло у погасшего камина и принялась потягивать травяной чай под орешки в меду. Окно понемногу серело. (Впрочем, старые, исцарапанные и мутноватые уже стеклянные шарики света пропускали немного, и даже в солнечный день приходилось сидеть с зажжённой лампой.) Ламберт всё ещё спал – беспокойно, постанывая и во сне безотчётно пристраивая раненую руку поудобнее. Через полчаса следовало будить его к завтраку, а уж встанет он или предпочтёт наконец выспаться в нормальной постели, ему решать
Никакого разговора у них вчера, конечно, не получилось. Елена даже начинать его не стала: о чём можно говорить с мужчиной, которому очень хочется поколотить тебя за всё хорошее, но то ли воспитание, то ли остатки чувства справедливости мешают? Герту напоили остывшим успокоительным сбором, Ламберт отвёл её в детскую, откуда не очень-то спешил возвращаться, а вернувшись, даже супружеский долг с Елены не стребовал. К немалому её облегчению. Сухо пожелали друг другу доброй ночи, стараясь слова лишнего не произнести, чтобы не сорваться невзначай и не наговорить такого, о чём оба потом пожалели бы; завернулись каждый в своё одеяло и уснули, лёжа так, что между ними легко поместилась бы ещё одна супружеская пара. Не то чтобы Елена ждала от этого брака чего-то другого – половина её знакомых жила так же, а вторая половина с удовольствием обвиняла супруга или супругу во всех грехах, начиная с мотовства и кончая нежеланием оказать хоть какую-то помощь и поддержку. Но были же и Рутгер с Алексом, которых точно так же никто не спрашивал об их желаниях, но которые при этом сумели стать друзьями! Обоим, разумеется, пришлось приложить к этому усилия, и наверняка немалые, но стоит ли стараться ей? Ламберт вчера ни слова не сказал о том, что комната стала удобнее, наряднее и теплее, ещё и явно недоволен чем-то остался – тем, что его разрешения не спросили, что ли? Ну, знаете ли, сложно советоваться с человеком, которому даже записку не пошлёшь!
Ладно, в Бездну всё, к мантикоре под хвост и к троллю в задницу! Поводов для нытья можно придумать сколько угодно, но она не сир Винсент и ей есть чем заняться.
Елена выкрутила фитиль лампы почти до упора, чтобы давала побольше света, сразу заправила чернилами все шесть перьев (была у неё манера хватать новые перья вместо отложенных и тут же непонятно куда закатившихся), потянула было к себе тетрадь с заметками, но вспомнила о том, что обещала Герте новые прописи. Да, пожалуй, для разминки можно написать ребёнку две-три страницы букв и простых коротких слов, а потом уже смотреть, что ещё она в состоянии исправить в здешнем хозяйстве, не доводя управляющего, барона и его супругу с матушкой до истерики от излишне, с их точки зрения, смелых замыслов.
Руку тянуло и ломило, но сбор, которым поделилась Елена, помог уснуть и проспать до самого утра. Ламберт, правда, проснувшись, довольно долго соображал, где он: ни на их с Максом каморку в форте, ни на горенку Катерины место не было похоже, а собственную спальню, стараниями Елены настолько преображённую, он спросонья не опознал. Теперь, выспавшийся и успокоившийся, он готов был признать, что перемены пошли на пользу его берлоге, где он в последние годы, главным образом, отлёживался, когда был ранен или болен, да куда заскакивали на часок служанки – остаться до утра ни у одной не хватило наглости… или не возникло желания? Поди пойми этих женщин.
Елена опять сидела за своим новеньким столом и на возню за спиной только глянула через плечо.
– Идёмте в столовую, – сказал Ламберт, не зная, что ещё сказать.
– Спасибо, у меня совершенно нет аппетита по утрам, а у вас принято очень плотно завтракать, – не отрываясь от своего занятия, отозвалась она.
– Так и будете голодать до самого обеда?
Она по неистребимой своей привычке пожала плечами. То ли «да», то ли «нет», то ли «отвяжись, дурак, надоел».
Ламберт посмотрел немного на спину, с которой распевала беззвучные песни какая-то сказочная птица, и тоже пожал плечами. Не хочешь идти – сиди голодная.
А вот оставлять незаконченной вчерашнюю историю с Гертой он не собирался и после завтрака сказал Георгу:
– Ты не против, если я поговорю с твоей супругой о не слишком приятных вещах?
Георг вопросительно посмотрел на Аделаиду, и та горделиво задрала подбородок, совершенно точно догадываясь, о чём пойдёт речь.
– Сестрица, – проникновенно начал Ламберт, – могу я узнать, с каких пор моего признанного бастарда зовут Герта Мучной Нос?
Беседовали они в кабинете Георга, потому что только там не водилось чересчур длинных ушей и ещё более длинных языков. Говорить о семейных делах в той же столовой – этак проще было сразу собрать жителей Волчьей Пущи на храмовой площади и лично объявить им о раздорах в семье.
– С каких пор моих сыновей зовут идиотами, недоумками и прочими подобными прозвищами? – парировала Аделаида.
– Мне хвалить их, когда один лезет под стрелы собственных егерей, а второго я ловлю под подолом соседской супруги?
– А мне хвалить вашего гоблина в юбке, когда она в отместку кухарке тащит в замок здоровенную крысу и врёт, что та якобы ручная? – У Аделаиды на скулах запылали пунцовые пятна, и она, наступая на Ламберта, продолжила в праведном негодовании: – Вам ваша деревенская избранница плакалась, что я её доченьку обижаю, оскорбляю и чуть ли не секу розгами? А что ваша Гертруда хуже всякого мальчишки, она не рассказывала вам? – Сжав кулаки, она наступала на Ламберта, так что он невольно попятился: ну, не драться же с нею. – Вы мне повесили на шею ребёнка, понятия не имеющего о том, как надо себя вести, – продолжала обличать его Аделаида, – словно у меня своих забот мало, и ещё в чём-то меня обвиняете? Вы с дочерью проводите от силы четверть часа, когда вообще в замке появляетесь! А остальное время она тут никому не нужна. Глупая и невоспитанная, лживая дрянь! Да я просто боюсь её к своим детям подпускать!
– Ида! – поморщился Георг.
– А что Ида? – взвилась та. – У меня шестеро своих детей, а вы мне навязываете ещё и эту дикарку! У вас, братец, есть теперь супруга, вот пусть она с вашей дочерью и возится. Она же прекрасно воспитана и образована, – ехидно передразнила она кого-то, кто посмел хорошо отозваться о Елене. Она замолчала, тяжело переводя дыхание. Потом сказала с вымученным спокойствием: – Прошу простить меня, дорогой, но у меня ещё очень много дел. Или вы что-то ещё хотели сказать мне, братец?
– Разве что напомнить, что вы своего сына учите не защищать слабых, а травить их, – огрызнулся Ламберт. – Достойно сына барона, нечего сказать!
Георг опять поморщился.
– С Роландом я сам поговорю, – сказал он. – Идите, дорогая, не хочу вас отвлекать от ваших важных и неотложных дел. – Она метнула на него почти ненавидящий взгляд, задетая саркастическими нотками, но смолчала, только дверью хлопнула от души. – Бабы – зло, – заключил Георг.
– И все беды от них, – невесело ухмыльнулся Ламберт. – Ну, сразу после орков, конечно. Что с фортом делать будем, братец?
– Не строительство же всерьёз затевать, когда зима на носу, – вздохнул тот. – Подлатаем в очередной раз, а вот весной наймём каменщиков. Денег должно хватить, а камень и лес за осень и начало зимы пусть мужики навезут с запасом…
Георг был прав: бабы – зло. Особенно когда их собирается пять штук в одном месте: дочь, племянница, супруга и, Девятеро помилуйте, охранницы супруги. Особенно когда ты возвращаешься в собственную спальню, чтобы в кои-то веки побездельничать, посидеть у огня или поваляться в кровати, и обнаруживаешь, что места у огня заняты, а заваливаться в кровать, когда тут такая банда собралась…
–…Солнце сияет, – сидевшая в одном из новеньких кресел перед камином наёмница только глянула на открывшуюся дверь и продолжила свой рассказ: – птички щебечут, с крыш уже не капает, а течёт ручьями, а я пью восстанавливающие зелья флакон за флаконом и пытаюсь не дать катку превратиться в лужу талой воды. Сот Трижды Мудрейшая! Я тогда схлопотала такое истощение, что пару недель даже свечку зажечь не могла. Ни в одном бою так не выматывалась, как на этом мантикоровом празднике!
– А на Маратовом перевале? – возразила её напарница.
– Да там всего-то и надо было с четверть часика продержаться, пока камышинские не подойдут, – чародейка отмахнулась пухлой ручкой. – А когда Саламандра появилась, разбойники драпанули от неё врассыпную, она и скастовать толком ничего не успела. Сильна, с-сука! – с завистливым восхищением прибавила она. Потом посмотрела на сидевшую за столом Герту и строго сказала: – Сира Гертруда, ты этого не слышала!
Та хихикнула, поёрзала на свёрнутом меховом одеяле, подложенном, чтобы повыше было сидеть, и пробормотала как бы себе под нос:
– А дедушка ещё и не такими словами ругается, вот!
– А сире Дианоре, значит, такие слова слушать можно? – усмехнулся Ламберт.
Дианора, которая, кажется, единственная действительно не заметила, как он вошёл, испуганно пискнула, но дёргаться побоялась, потому что Елена подрисовывала ей глаза, как у себя на брачной церемонии. Ламберт слегка оторопел от этой картины: дочка Аделаиды, не устававшей шипеть на новую невестку, сидит в спальне у этой невестки, а та учит её краситься! Или сидеть Дианоре неделю без сладкого, или Аделаиду удар хватит, не иначе.
– Сире Дианоре пора уже учиться такими словами пользоваться, – хмыкнула магичка. Она наконец встала и сняла закипевший чайник с огня, полыхавшего в камине так, будто там не дрова горели, а уголь из-под горы. – Садитесь, сир Ламберт, я пока чай заварю, – нахально заявила она и двинулась к тумбочке под окном с продолжавшим плеваться и клокотать чайником в руке. – Елена, что заварить? Настоящий чай, кипрей или вообще эльфийский сбор?
– Чай, – подумав немного, ответила та. – С мятой. Сир Ламберт, вы не боитесь пить чай с мятой?
– Почему я должен его бояться?
Наёмница в кресле хохотнула, племянница с магичкой хихикнули, а Елена, облизнув карандаш, принялась закрашивать им брови Дианоры, но перед этим великодушно пояснила:
– Мята якобы плохо влияет на мужскую силу. Вот пиво – то можно хлестать бочонками, и ничего не будет…
– Кроме пивного брюха, – вставила чародейка, колдовавшая над заварочным чайничком.
–… а чашечка чая с мятой – это всё, это конец.
Ламберт мученически вздохнул. Кресло было новым, удобным и вообще не скрипело, огонь весело отплясывал в камине, треща и стреляя искрами, от окна потянуло терпким травяным запахом – ну вот ещё бы ко всей этой благодати разогнать эту бабскую банду, а? Только их разгонишь, пожалуй. К Георгу в кабинет, что ли, вернуться? Шевелиться однако было лень, даже злиться всерьёз было лень. Да и на что, собственно, было злиться? На то, что его жена учит его дочь читать и писать, а племянницу – краситься так, как это принято в большом городе, чтобы на графском балу над девчонкой не смеялись втихомолку, а то и в открытую? Или на то, что у неё есть с кем поболтать по-человечески, не подбирая каждое слово и не мечтая про себя украсить личико собеседницы роскошным фонарём?
– Потерпите немного, сир Ламберт, – усмехнулась, словно мысли его прочла, мужиковатая наёмница, щурившаяся, как кошка, на огонь. – Мы тут ненадолго, только обсушиться да выпить чаю… У вас ведь его ни на завтрак, ни на ужин, ни так просто не подают – ни настоящий с Лазурного Берега, ни даже кипрейный. Вот и остаётся в вашей опочивальне чаепития устраивать, чтобы обеим баронессам глаза в столовой не мозолить. Матушке-то вашей даже я не нравлюсь, шестнадцатое колено благородной крови, а уж про Фриду, колдунью безбожную, я вообще молчу.
– Это я-то безбожная? – оскорбилась та. – Да я Сот молюсь чаще, чем ты Аррунга поминаешь! У здешней жрицы аж глаза на лоб полезли, когда я в чашу Сот золотую марку кинула.
– Как она тебя вообще в храм пустила? Приморозила ты её к полу, что ли?
– Ой, девочки, не начинайте опять, пожалуйста, – вздохнула Елена. – Сколько можно?!
«Девочки» переглянулись, хмыкнули, и сира Симона неуверенно проговорила:
– Двенадцатый год уже, да, Ледышка?
– Грызётесь двенадцатый год? – уточнил Ламберт.
Они опять переглянулись, одинаково ухмыльнулись и дружно ответили: «Ага». Постоянные напарницы, значит. Сработавшиеся и понимающие друг друга с полуслова. Это хорошо. Это значит, за дорогую супругу можно не бояться, как она тут одна, когда сам он где-нибудь на окраине Чёрного Леса.
Елена продолжала трудиться над личиком Дианоры; Герта, высунув от усердия язык, скрипела пером в новой тетради; сира Симона растеклась в своём кресле, а Фрида, которая почему-то была Ледышкой, напротив, деловито брякала чашками и журчала кипятком.
– Так, – скомандовала она, – сира Гертруда, иди сюда и сядь на кровать. Если обольёшь, её высушить проще, чем спасать амбарные книги из лужи. Пирожок с яблоками или плюшку с маком? Симона, тебе остудить как обычно? А вам, сир Ламберт? Или вы крутой кипяток пьёте?
– Остудить немного, – сказал он, слегка растерявшись под таким напором. Однако было в этом и что-то… привлекательное, пожалуй. Ничего не делать, ни о чём не думать, ни за что не отвечать – сидеть себе в кресле у огня, как и хотел, да ещё с чашкой мятного чая в одной руке и с пирожком в другой. Пожалуй, не такое уж это и зло – бабы, похожие на Фриду Ледышку.
А та сунула такую же чашку своей напарнице и, снова повернувшись к нему, провела раскрытой ладонью над повязкой.
– Я думала, мне показалось, – озадаченно проговорила она, – а у вас в самом деле просто перевязка, без всякой остаточной магии. У вас что, нет нормального целителя?
– Что значит, нормального? – обиделся Ламберт. – У нас есть отличная травница.
– Да? – скептически покривилась Фрида. – И что делает эта отличная травница, когда раненый истекает кровью, которую она не может остановить? Написали бы в гильдию целителей, глядишь, нашёлся бы какой-нибудь магистр первой ступени – мальчик с очень скромным опытом, зато с вот такими амбициями. Вы что, – удивилась она, глядя на озадаченную физиономию Ламберта, – правда не знаете, как это делается? – Она уселась на подлокотник соседнего кресла и проговорила с явным удовольствием от возможности прочесть лекцию: – Когда чей-нибудь ученик наконец расплачивается с долгами наставнику и получает степень магистра, у него обычно две возможности. Вернее, три – можно стать военным лекарем, но это точно не наш случай. Так вот, мальчик или девочка с новенькой цепью на шее может остаться при своём наставнике и дальше: верный кусок хлеба, постоянные пациенты, потихоньку нарабатываемая репутация, а лет этак через двадцать можно и своих учеников брать. Или может махнуть куда-нибудь, где эти самые пациенты ещё не поделены между городскими целителями. Где не будет никакого верного куска, зато будет своё дело, свой опыт, своё имя. Нужно таким авантюристам обычно всего-ничего: патент местного сеньора и какой-никакой домишко в рассрочку. Если вашему брату не жалко того и другого, могу подсказать, как послать заявку в гильдию.
Ламберт покачал головой. Определённо, с приездом Елены Ферр как-то многовато всего начало происходить в Волчьей Пуще.
– Я скажу Георгу, – пообещал он. – Свой целитель – это вообще-то было бы неплохо.
– Вот, – сказала меж тем Елена, отойдя на шаг-другой от Дианоры, – посмотрите, сира Дианора, как вам?
Та посмотрелась в зеркало, восторженно взвизгнула и кинулась Елене на шею. Была Дианора девушка рослая, в отца, и Елена от её объятий заметно пошатнулась. Ламберт, правда, не очень понял, от чего племянница пришла в такой восторг, но с пониманием женщин у него вообще было неважно.
– Тётушка, – сказала Дианора умильно, – а меня вы так научите? И обращаться с приборами, когда их полный… как это называется? А, куверт! И танцевать? Вы же знаете модные танцы, правда?
Кажется, дорогую супругу пора было спасать от новообретённой племянницы.
– Дианора, – строго сказал Ламберт, – а матушка ваша знает, где вы и с кем?
– Нет, дядя, – честно ответила она. – Но я же могу поговорить с родным дядей, правда?
========== Часть 8 ==========
Сир Максимилиан нанял-таки вольных и даже у нотариуса договор не заверил – ну, его дело. Елена вольным не доверяла в принципе, но к её удивлению, Фрида, едва завидев главу наёмников, протянула насмешливо: «Какие люди – и без кандалов! Здоро’во, Аспид». «Привет, шлюшка, – ответствовал Аспид, невысокий и хлипкий с виду чернявый тип с беспокойными тёмными глазками. – Так всё и ходишь в ошейнике своего борделя?» – «К ошейнику всегда прилагается миска с косточкой», – влезла в разговор сира Симона, и они немного погрызлись, не скрывая взаимного удовольствия от процесса. В общем, случилась нормальная такая, как объяснила позже Фрида, встреча гильдейских шлюх с бандюгами – наёмных бойцов с вольными охотниками. И да, Аспида Фрида знала давно: в молодости вместе учились в Академии, хоть никогда особо и не дружили. Он тоже был боевиком-стихийником, и его команда была для вольных очень даже приличной, хотя и не вполне законопослушной. А уж в качестве охотников за головами его шайка из двух дриад, тролля и полуорка подходила прямо-таки идеально: от дриад даже эльфам в лесу не скрыться, а от тролля даже эльфам живыми не уйти. Интересно, это сиру Максимилиану просто повезло, или он как раз знал, что делает, нанимая Аспида?
Впрочем, у Елены своих забот хватало – на Белую Дорогу пожаловал сборщик налогов, и она, решительно оттеснив управителя, вступила в неравную схватку с королевским чиновником. Неравную – потому что тот привык к не знающему толком ни законов, ни прав своего сеньора Карлу, а нарвался на «конторскую крысу», раз за разом прихлопывавшую его томом Гражданского Права, ощетинившимся закладками. Баланс Елена впервые в жизни свела один, зато самый настоящий; зерно продала Меллерам; на шкурки ей нашёл оптового покупателя отец, так что бодаться с оценщиком, которого привёз с собой сборщик, ей не пришлось… Чиновник, не ожидавший такой прыти от какой-то бабёнки, да ещё из третьего сословия, пытался было её припугнуть. Елена расхохоталась и предложила выяснить, кто из них прав, в суде. Этак ненавязчиво напомнив, кто такой сир Винсент, супруг сира Максимилиана, и какую должность занимает его отец.
Словом, она отвоевала почти треть суммы, которую обычно платила Волчья Пуща, и даже сира Аделаида целую неделю ходила под впечатлением, почти не цепляясь к наглой выскочке. Она, собственно, уже после скандала с дочерью заметно поутихла: Дианора и себе требовала подавать на стол полный комплект приборов, и младшему брату посоветовала научиться управляться с этим кошмаром, чтобы потом над его манерами не смеялись ни в Озёрном, ни – вдруг да случится – в столице. Сама Аделаида, дочка такого же пограничного барона, застольный этикет знала в самых общих чертах, назначение половины приборов помнила очень смутно, но делать своего сына мишенью для насмешек столичных остряков вовсе не желала, а потому «наступила себе на горло», по её же собственным словам, и велела дочери и сыну учиться у Елены (Девятеро, куда катится этот мир – у суконщицы!).
А Дианора под видом уроков пила чай в дядюшкиной спальне, простёгивала себе чапан, как у Елены, при свете гномской лампы и зачарованно слушала, как Фрида рассказывает Герте про дальние страны, про гномов и драконов, про давным-давно распавшееся эльфийское царство… Читать сира Дианора была невеликая охотница, но слушала внимательно, память у неё была цепкая, и вопросы об услышанном она задавала весьма толковые. Собственно, эти уроки землеописания и истории гораздо больше нравились ей, чем Герте.
А с Гертой было… сложно. Боялась она только отца и его старших братьев (которых вечно не было в замке, а если и были, то у них хватало других забот), а слушаться тех, кого не боялась, не считала нужным. Так что в конце концов пришлось Елене перекинуть бедняжку, которую все безвинно ругают, через колено и хорошенько объяснить через попу, раз уж через голову не доходит, что пакости – даже ненавистным кузенам – делать нехорошо.
После этого, естественно, неизбежен был разговор с матерью незаслуженно наказанной малютки, и случился он на храмовой площади, едва Елена вышла из притвора.
День был морозный, но ясный. Тонкий сухой снежок играл на солнце искрами, небо было безмятежно-чистым, народ, даром что день был не праздничный, воспользовался хорошей погодой, чтобы сходить в храм, а после с чистой душой и спокойной совестью поболтать с соседями и родственниками на его ступенях – зрителей у представления, устроенного Катериной, хватало. А первая красавица Волчьей Пущи, пылая праведным негодованием, неслась к храмовой лестнице, не сводя с Елены гневно сверкающих глаз. Сира Симона посмотрела вопросительно: перехватить? – но Елена мотнула головой в подаренной супругом собольей шапочке. За своих детей она тоже готова была убивать – но только в том случае, когда им грозило что-то действительно плохое, а не рядовая, причём совершенно заслуженная порка. Катерине следовало прийти и разобраться по-хорошему, что случилось и почему её кровиночку наказали. Она захотела скандала? Что ж, будет ей скандал.
