Текст книги "Жениться по любви...(СИ)"

Автор книги: Арабелла Фигг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

«Девятеро с ним со всем, – подумала она. – Моё дело – подсказать такой вариант решения проблем, а там как сами знают. Уж компаньонку Мелиссе отец найдёт без труда».

– Итак, господин барон, – Ферр сделал знак одному из охранников, тот расстегнул пару пуговиц своей обшитой кольчужным полотном кожанки и вытащил откуда-то из-под неё плотный тяжёлый свёрток в грязно-синей толстой бумаге, – ваши десять тысяч наличными. Пересчитайте, будьте добры.

Наёмник положил свёрток на стол, Георг, чуть помедлив, сломал сургучные печати, прихватившие подвёрнутые края, и из развернувшейся бумаги выкатились толстые увесистые «колбаски», завёрнутые в такую же грубую синюю бумагу с такими же печатями. Ламберт взял одну «колбаску» – печати были графской канцелярии. Ферр, видимо, заверял подлинность монет, сложенных плотными столбиками. Сорок столбиков по двадцать пять монет, достоинством десять марок каждая. Георг, разорвав обёртку на первом, пересчитал монетки и, убедившись, что они все одинаковы, хотел просто проверить количество «колбасок».

– Господин барон, – вздохнул Ферр, – я рад, что вы настолько мне доверяете, но не советую так поступать. Я ведь мог и подкупить чиновника канцелярии, чтобы он опечатал по двадцать пять медных пятаков вместо золотых десяток. Во-вторых, мне нужна ваша расписка, что деньги по брачному договору вы получили в полном объёме. Вы подпишете финансовый документ, даже не пересчитав полученные деньги?

– Расписка? – Георг нахмурился. – А вот вы, я смотрю, не доверяете мне?

Ферр закатил глаза к низкому закопчённому потолку.

– Господин барон, – с мягким укором, точно выговаривая нашкодившему трёхлетке, проговорил он, – я веду учёт всем моим доходам и расходам. Я не могу вот так взять и одним красивым жестом потратить на что-то десять тысяч. Приданое, выделенное моей дочери, будет внесено в расходную книгу, а ваша расписка будет подтверждением. В чём вы тут усмотрели оскорбление? В моём желании содержать документы в порядке?

– Э, – озадаченно проговорил Георг, – н-нет. Я, в общем-то, не думал… Хорошо, давайте пересчитывать.

Максимилиан и Ламберт помалкивали, охранники Ферра тем более, так что некоторое время слышалось только напряжённое сопение Георга, недовольное шуршание жёсткой грубой бумаги да тяжкое, сытое позвякивание рассыпающихся монет. Ламберт, не сводя глаз с растущей золотой кучки, невольно считал про себя, сколько «колбасок» уже распаковано. Максимилиан, судя по беззвучно шевелящимся губам, тоже. Наконец Георг закончил, написал расписку, засвидетельствованную двоими наёмниками, и Ферр, аккуратно пряча её в бумажник, произнёс с лёгким вздохом:

– Позволите совет, господин барон? Не от состоятельного суконщика, а от такого же мужа и отца? Дайте десяток монет в полное и безоговорочное распоряжение госпоже баронессе, иначе ждут вас бессонные ночи, поверьте моему опыту. Я, правда, девятнадцатый год уже как вдовец, но некоторые вещи не забываются.

Георг хмыкнул, но подумав, кивнул и скрутил один из столбиков обратно. Надо же, двести пятьдесят золотых Аделаиде на хозяйство. Здорово же она его погрызла перед свадьбой. Ламберт вспомнил её лицо, когда она вошла в кабинет с какой-то новенькой тряпочкой в руках и, швырнув её поверх карты баронства (оставленной-таки Вебером как подарок, или уж сказать прямо – взятка упрямому сеньору), трагически проговорила: «Вот, полюбуйтесь, супруг мой! Какие-то мастеровые могут себе это позволить, а мы с Дианорой слепнем над починкой такого старья, что и на стол стелить стыдно!»

– А к вам, сир Ламберт, у меня большая просьба, – сказал Ферр, повернувшись к нему. – Елена хочет эту ночь и следующую тоже провести с детьми. Надеюсь, вы не против? С вами она ещё успеет пообщаться, а мы уезжаем послезавтра с рассветом, так что сделайте одолжение, позвольте ей вдоволь наговориться с детьми перед отъездом. Всё-таки она не увидит их до самых праздников.

Ламберт пожал плечами.

– Да, конечно, – сказал он. – Боюсь только, что могу и не увидеться с нею, когда она вернётся. Нижние Броды нельзя оставлять без присмотра. Особенно осенью.

========== Часть 5 ==========

– А скажите-ка, милочка, – в праведном негодовании произнесла сира Аделаида, едва углядев Елену, – почему я не могу войти в комнату в замке моего супруга? Кто вам позволил ставить на дверь замок, ключа от которого нет ни у меня, ни у барона?

Елена, не скрываясь, поморщилась: голосок у младшей баронессы был, вежливо говоря, пронзительным, а если попросту, так и вовсе визгливым.

– Как раз об этом, любезная сира, – сказала она, с мелким мстительным удовольствием глядя, как Аделаиду корёжит от слова «любезная», – мне бы и хотелось с вами поговорить.

В тесной и темноватой, зато неплохо протопленной комнатке, игравшей, видимо, роль гостиной, собрались все… э-э… дамы: обе баронессы, нынешняя и вдовствующая, старшая дочь барона (младшей было всего три года и вряд ли она часто покидала детскую) и сидевший с книгой за страшно неудобным, на взгляд Елены, маленьким, но при это очень высоким столиком юный щёголь, похожий на невесть как залетевшую в это тёмно-серенькое царство заморскую птицу-неразлучника. Брезгливо-скучающее выражение он умудрялся сохранять даже во время чтения, а свечи в шандале на его столе горели в количестве аж трёх штук, и кажется, это не нравилось сире Аделаиде: её дочь с вышиванием сидела при единственной, а тут столько воска сжигается зря. Елена, вообще-то, заперев в супружеской спальне очередной сундук со своими вещами, искала именно сира Винсента, откровенно и прямо-таки напоказ скучавшего в дамском обществе, но раз уж все три взрослые ящерицы, мнящие себя змеями, собрались здесь, в одном месте, тем лучше.

– Прошу прощения, сира Аделаида, – сказала она, подходя к супругу сира Максимилиана. – С вашего позволения, сначала действительно срочное дело. – Та от такой наглости подавилась уже начатой было речью. – Сир Винсент, прошу прощения, что отвлекаю…

– Ну, что вы, дорогая сестрица, – тот живо отложил книгу и привстал, приветствуя её (бедная баронесса схватилась за сердце… вернее, за увядшую грудь). – Я просто счастлив отвлечься от этой бездарной писанины. Чем могу быть вам полезен?

– Напротив, сир Винсент, это меня отец послал спросить, не желаете ли вы составить ему компанию в поездке? Он завтра возвращается в Озёрный и приглашает вас с собой. Правда, должна предупредить, сир, мои дети временами бывают очень шумными. В дорожной тесноте это может быть утомительным.

– Более утомительным, чем жуткая тряска почтовых рыдванов? Или чем общество похмельного лавочника? Вы моя спасительница! – он весьма умело изобразил поцелуй, на самом деле не коснувшись губами запястья Елены. – Передайте господину Ферру, что моя благодарность не имеет границ и что я непременно воспользуюсь его добротой.

– Ваш супруг позволил вам вернуться к отцу? – ядовито уточнила сира Аделаида, хотя в её голосе Елене послышалась надежда: «Ты действительно намерен убраться отсюда и не изводить нас своим нытьём?».

– Мой супруг, помнится, весьма экспрессивно выразил своё нежелание видеть меня здесь, – парировал тот. – Я просто не смею раздражать его своим присутствием дольше необходимого.

Старая баронесса нахмурилась, но промолчала. Собственно, она вообще молчала, очень прямо сидя в своём кресле и сложив длинные и худые, не занятые ни книгой, ни работой руки на костлявых коленях, очень невыгодно обрисованных платьем. А вот юная сира Дианора подняла от своего вышивания взгляд, исполненный сожаления: кажется, она была влюблена в сира Винсента. Очарована им, его костюмом и манерами, так уж точно.

– Благодарю вас за терпение, сира Аделаида, – Елена слегка поклонилась старшей невестке. – А вот теперь ответ на ваш вопрос, как я смею от вас запираться. Видите ли, мой отец, разумеется, не жалеет денег ни на единственную дочь, ни на внуков. Однако при этом он считает своей собственностью всё, что покупает для нас. Что моё бельё, что Мелиссины туфельки, что игрушки Тео – всё юридически считается принадлежащим ему, а нам лишь выдано в бессрочное пользование.

– О, это бессрочное пользование! – Сир Винсент расхохотался и захлопнул книгу. – Сейчас, дорогая сестрица Аделаида, я вам расскажу судейский анекдот. Нет-нет, совершенно пристойный, милая Дианора, не зажимайте свои прелестные ушки. Разумеется, тяжбу двух актрисулек городского театра вёл не мой отец, но история мгновенно разлетелась по всему Озёрному. Словом, вот эта история. Не очень красивой, уже не особенно молодой и не слишком популярной актрисе Розамунде повезло чем-то приглянуться господину Ферру.

– Она очень милая женщина, – вступилась за отцовскую любовницу Елена. – Немножко раздражает иногда излишней патетичностью, но это издержки профессии, я думаю. Моя манера проверять счета, к примеру, способна довести до белого каления любого булочника, а после стольких лет на сцене попробуй-ка заговорить не слишком вычурно и без лишних эмоций.

Сын главного судьи снисходительно кивнул и продолжил:

– Однажды для роли в каком-то спектакле господин Ферр приобрёл для своей фаворитки весьма смелое платье из чёрного плиса, отделанное алыми атласными лентами. Однако девица, игравшая в этой постановке роковую красавицу-злодейку, решила, что какая-то актриса второго плана не должна одеваться лучше, чем она, – по крайней мере, на сцене – и то ли сама отняла это платье, то ли потребовала у владельца театра, чтобы костюм отдали ей. Что ж, сотни людей восхищались её яркой и броской красотой, подчёркнутой сочетанием чёрного и алого. Да только госпожа Розамунда подала на неё в суд. И сказал бы владелец театра, что это по его приказу новый костюм получила исполнительница одной из главных женских ролей, да только владельцем платья объявил себя господин Ферр. Разумеется, сказал он, мужчине его лет не пристало носить подобное; тем не менее, покупку оплатил он, что легко может подтвердить, а стало быть, платье принадлежит ему. Поэтому он требует, во-первых, возвращения стоимости платья; во-вторых, наказания за воровство – или как, по-вашему, называется присвоение не принадлежащего вам имущества?

У сиры Аделаиды на скулах проступили пунцовые пятна, но она только упрямо сжала губы.

– Роковая красавица пыталась вернуть платье, – небрежно продолжил сир Винсент. – Однако господин Ферр заявил, что не примет обратно вещь, которую носила особа со столь сомнительными понятиями о нравственности: мало ли, чем от неё можно заразиться? Так что решение суда было – вернуть потерпевшему стоимость похищенного и дополнительно выплатить штраф либо получить десяток плетей на площади. Так, сестрица?

– Именно так, сир Винсент, – кивнула Елена. – И поскольку все мои вещи по закону точно так же принадлежат моему отцу, как и это несчастное платье, мне не хотелось бы, сира Аделаида, затевать новый судебный процесс, если какая-то из этих вещей пропадёт или кто-то просто возьмёт её без спросу. Мой отец, как вы уже поняли, очень ревниво относится к своей собственности.

– Неслыханная наглость! – сказала баронесса срывающимся голосом.

Она, разумеется, имела в виду, что это неслыханная наглость – когда какие-то суконщики грозят судом баронам Волчьей Пущи, но Елена, как бы не поняв этого, охотно подхватила:

– Брать чужие вещи без разрешения хозяина? Совершенно с вами согласна, любезная сира. Кстати, госпоже Изабелле пришлось переехать в другой город после случившегося скандала. Владелец театра предпочёл свалить всю вину на неё, так что её репутация была безнадёжно загублена. А теперь прошу прощения, мне нужно вернуться к отцу, чтобы передать ответ сира Винсента.

– Да-да, – сказал тот, вставая. – А я пойду укладывать вещи в дорогу. Здешней прислуге невозможно доверить половину багажа.

– Здесь нет воров! – возмутилась баронесса.

– Что вы, сестрица, какие воры! Я говорю о том, что ваши горничные не умеют даже сложить рубашки так, чтобы те не выглядели, словно их изжевали козы.

– Сурово вы с бедняжкой, – заметила Елена, когда они вместе вышли в сквозящий холодным ветром по полу, кое-как освещённый коридор. – Ей ведь просто негде было научиться таким вещам.

Сир Винсент передёрнул узким, почти девичьим плечиком.

– Знаю, – сказал он. – И умом понимаю, что веду себя частенько недостойно. Но я тут как в тюрьме, причём непонятно за какое преступление. Вы скоро сами это почувствуете. Вернее, уже начали, не правда ли? Бегите отсюда при первой же возможности, сударыня, – без свидетелей звать её сестрицей он, видимо, не считал нужным. – Вряд ли сир Ламберт потребует вашего возвращения: ему ведь были нужны только ваши деньги, а их они с бароном уже получили. Зачем губить остатки молодости в этой ужасной дыре? Чтобы стать похожей на несчастную Аделаиду, у которой денег не хватает даже на приличные чулки, а всех развлечений – поездка на графский бал раз в три года? Так же озлобиться и бросаться на всех, кто лучше одет и умывается чаще раза в неделю? И детям вы гораздо нужнее, чем неотёсанному мужлану, который всё равно будет задирать подолы местным девкам, пренебрегая вами.

Елена, помедлив, кивнула. Непонятно только было, с чего вдруг сир Винсент озаботился её благополучием? Просто настроение сентиментальное нашло? Или затевается какая-то интрига?

***

В жидком, мутноватом свете занимающегося утра над Моховым нависал столб сизо-чёрного дома и стоял многоголосый бабий вой. Вряд ли дома подожгли орки: они обычно старались не брать и не портить лишнего, давая возможность людям оправиться от ущерба и нагулять новый жирок, чтобы и в следующий раз было что пограбить. Скорее всего, пожар возник случайно, когда кто-нибудь в свалке уронил фонарь или факел. Загоревшийся дом не тушили – отстаивали соседние, да и там народу с вёдрами мелькало немного, потому что тут и там женщины тащили по домам раненых защитников либо, вцепившись в растрёпанные волосы, завывали над убитыми. Этих Ламберт приказал гнать на пожар – успеют ещё порыдать всласть, а пока есть заботы поважнее.

Догонять отряд, который разграбил село, в то время как основные силы атаковали Нижние Броды, он даже пытаться не стал. Было ли то нападение настоящим или просто отвлекало от налётчиков, тайком перебравшихся через Гремучую по Козьим Камушкам, Ламберт в любом случае потерял убитыми и ранеными почти четверть своих людей, отбивая его. Гнаться за орками, вряд ли особо пострадавшими в бою с деревенскими мужиками, спускаться следом за ними в Ноголомное ущелье, перебираться по Козьим Камушкам на тот берег (и это если гоблины не успели разобрать переправу за вернувшимися родичами) – результат сомнителен, а вот новые потери неизбежны. Макс же пока не вернулся из Озёрного, куда его послал за наёмниками Георг, и силы следовало поберечь. Потому что всяческая шваль отлично знала, что после орочьих налётов довольно условное войско барона оказывается весьма потрёпанным, и наглела прямо на глазах.

До самого полудня пришлось разбираться с ущербом. Полностью сгорел один дом; правда, уцелели и хлев, и баня – ветер тянул удачно для погорельцев и очень неудачно для соседей, как раз-таки пристроек лишившихся, но успевших, к счастью, выпустить скотину. Бревенчатый частокол вокруг села оказался цел, и как орки открыли ворота изнутри, оставалось только гадать: либо гоблины-лазутчики втихую перерезали задремавших под утро дозорных, либо имелась в селе сволочь, сговорившаяся с длиннозубыми, что её семью и дом не тронут. Ламберт сделал себе мысленную пометку выяснить, кто меньше всего пострадал от налёта и присмотреться к этим счастливчикам. Трое мужиков были убиты, пятеро – ранены всерьёз, не просто отделались переломами и вывихами; причём двое точно были не жильцы, Ламберту хватило одного взгляда вскользь, чтобы это понять. Ещё бродили неверной походкой, держась за головы, несколько подростков и баб из тех, что наравне с мужиками хватаются за вилы и топоры: орки, неизменно следуя своему, порой довольно странному кодексу чести, женщин и отроков, не ставших ещё настоящими воинами, били так, чтобы оглушить, но ни в коем случае не убить. Сколько знал Ламберт, для орка убить женщину, если только она не признана воином, равным мужчине – позор такой, что не рассчитавшему силу удара следовало немедленно зарезаться рядом с убитой, чтобы не становиться посмешищем самому и не навлекать бесчестье на всю свою семью… А ещё вместе с зерном и мукой орки утащили пятерых детей, девочек от двух до пяти лет. Не для того, чтобы сожрать, конечно – чтобы самим вырастить будущих жён для своих воинов и охотников, орчих не по крови, так по воспитанию.

От бессонной ночи, заполненной драками и ска’чками, чувствовал себя он отупевшим и вялым, не имеющим сил даже на привычное тоскливое недовольство собой, неспособным толком защитить своих людей. Молча оглядывал повреждения, молча кивал на торопливый доклад старосты, скольких и кого именно недосчиталось Моховое за эту ночь. В висок с неторопливой основательностью судейского дознавателя ввинчивалось тупое сверло всё усиливающейся головной боли, и глухо ныла правая рука, разодранная до крови кольцами кольчужного рукава, которые рассёк удар ятагана. Отменная сталь, кстати, просто удивительно для орков. Неужели опять клыкастые сговорились с гномами из Дома Морр обменять часть награбленного зерна на оружие? Вот мало было заботы… Хорошо, что на запястье имелся не золотой, а аспидный браслет – синячище под ним наверняка будет жуткий, зато удалось перевести прямой удар в скользящий, не лишившись кисти ни полностью, ни частично (стальные накладки на перчатке явно не выдержали бы такого испытания). На перевязанной руке браслет не сходился, и Ламберт надел его на левую, чуть выше парного. На полуденном солнце руны не горели так ярко, но видны были всё равно. Что же они значат, интересно? Так и не спросил ведь: он не то что со старшим Ферром, с супругой-то так и не увиделся – в то утро, когда она провожала отца и детей, а заодно и напросившихся с ними Винсента с Максом, сам Ламберт поспешно отправился к Нижним Бродам (честно сказать, мало доверял он стратегическим талантам сира Вениамина, своего помощника).

Поездка из Мохового обратно в форт у Нижних Бродов стоила ему остатков сил. Наверное, следовало соглашаться на почтительное предложение старосты вздремнуть у него в доме: он-де велит бабам прибираться потише, а то и вовсе уборка подождёт, пока его милость отдыхает. Но Ламберт хотел при свете дня увидеть, во что им обошёлся ночной бой. Каменная кладка стены форта местами совсем потрескалась, и для починки стены использовались брёвна, а не камни. Но дерево, даже обмазанное глиной, всё равно неплохо горит, если по нему разлить горное масло – а как же ещё орки смогли поджечь стену, если не приволокли с собой хоть две-три баклажки? «Точно, – мрачно думал Ламберт, – опять сговорились с недомерками, горное масло обычно только у тех и водится. Вот мерзавцы бородатые! Нет, чтобы с нами напрямую договориться. Продали бы мы им дюжину-другую мешков муки, да хоть на те же ножи и топоры обменяли. Так нет же, им проще с орками спутаться…»

– Надо бы согнать мужиков из Трёх Сосен и Старицы, – озабоченно проговорил сир Венимамин, разглядывая обугленные брёвна и закопчённый, местами ещё больше растрескавшийся от огня камень. – Пусть стену чинят.

– Надо сказать Георгу, чтобы нанял каменщиков и сложил стену заново, – буркнул Ламберт, вспомнив тугой столбик золотых монет, которые старший братец отдал супруге на хозяйство. Вот куда, спрашивается, столько? Хватило бы сотни, как Ферр и предлагал. Всяких скатертей, салфеток и полотенец дорогая супруга к свадьбе прислала столько, что половину можно в приданое Дианоре и Елизавете отложить. Каких таких чашек-ложек можно накупить на две с половиной сотни? А лишние полтораста марок совсем не лишними были бы здесь.

Он ещё заставил себя узнать, как обстоят дела у раненых, и только после этого потребовал у мальчишек-рекрутов воды для умывания, пожрать чего угодно и не сметь будить, даже если его величество лично прибудет на свою восточную границу. Один из мальчишек пискнул что-то про зелье, приготовленное травницей для его милости и которое, по словам той же травницы, следовало всенепременно выпить. Ламберт покривился: зелья, приготовленные Рутой, почему-то были одно другого гаже на вкус. Правда, и от лихорадки с головной болью избавляли на раз, так что он, давясь и стараясь дышать почаще и помельче, послушно выпил мерзкую бурду, отчётливо отдающую плесенью. Из последних сил поплескавшись в шайке и поев, он рухнул в постель и блаженно прикрыл глаза. Недели три-четыре теперь точно можно было жить спокойно – оркам тоже требовалось время, чтобы набраться сил.

========== Часть 6 ==========

Шум, производимый какой угодно работой, будь это хоть кузнечный грохот и лязг, никогда Елене не мешал. Сердито жужжал бурав, вгрызаясь в швы каменной кладки, наперебой стучали молотки, звенели под ними сухие хвойные доски – плотник с сыновьями и старшим внуком сколачивали обрешётку в углу, куда Елена хотела передвинуть кровать, освобождая середину комнаты. Мужики даже, подзабыв про сидевшую молча в своём углу хозяйку, то ругались, то перешучивались – Елене не мешало и это. Вооружившись абаком и красным карандашом, она проверяла расходные книги. С разрешения господина барона, разумеется, и по просьбе самого Карла, исполнившегося недоверчивого восхищения, когда она машинально поправила его, в уме помножив двузначное число на трёхзначное.

Ошибки были: считал управляющий неважно, а для его должности и опыта – так просто отвратительно. Причём, как опытным глазом виделось Елене, были это именно ошибки, дурацкие и совершенно непреднамеренные, без всякого желания обмануть хозяев. Как Рутгер и предупреждал, исключительно честный, старательный, но толком своему делу не обученный и умудрившийся ничему за столько лет не научиться, Карл был худшим управителем, какой только мог достаться таким же честным и порядочным, но ни огра в хозяйственных делах не смыслящим баронам. Даже ворюга, желающий настричь с сира Георга шерсти себе на новый домик и дочке на приданое, был бы предпочтительнее: в толково устроенном хозяйстве и наворовать можно гораздо больше, так что умный ворюга постарался бы устроить всё как можно лучше.

Словом, Елена правила расчёты и выписывала замечания (для себя, конечно – Карла спрашивать было бесполезно, надо думать) в специально заведённую тетрадь. Обложку тетради шутки ради разрисовала Лета, изобразив там подругу с карающим пером, точно копьём, в деснице и с абаком на левой руке на манер щита; одной ногой нарисованная Елена попирала амбарную книгу чудовищной величины, второй – стояла в луже чернил. Рутгер, увидев это, даже взревновал слегка и потребовал свой потрет в том же духе. Интересно, как Лета его изобразит? У неё порой случались такие странные идеи, что хотелось на всякий случай сводить её к мозгоправу. Ни в одном приличном издательстве рисунок, изображающий кое-где прикрытую… э-э… едва одетую деву в объятиях нага, обвившего пышные формы чешуйчатым хвостом, разумеется, не приняли бы. Зато пламенным поклонником таких непотребств был Алекс – он то и дело вдохновлялся набросками Леты, чтобы по ним вырезать что-нибудь этакое из дерева. Та обзывала его плагиатором, но на резонное предложение делать гравюры с подобными сюжетами всегда, печально вздыхая, отвечала отказом: это же конец её репутации и потеря места иллюстратора, а она весьма ревниво оберегала свою финансовую независимость. Летиция ведь в самом деле была с Рутгером не ради его денег, как и он в ней ценил отнюдь не её известность.

Елена даже вздохнула. Вот уж кому она всегда завидовала чистейшей кипенно-белой завистью, так это Рутгеру Вебер-Меллеру. Кажется, он заводил приятелей так же легко и естественно, как дышал. Приехали с супругом в новый, незнакомый город – оп, и уже половина этого города числится у него в добрых знакомых. Даже суконщики Ферры, которые Веберам с их бархатом-атласом, конечно, не соперники, но уж точно не друзья. С Алексом, которого ему навязали ради обоюдной выгоды, не просто поладил, а стал ему скорее братом, чем супругом. Фаворитку нашёл такую, которая оценила исключительно его душевные качества, а не тугой кошелёк… Впрочем, Лета согласилась надеть колечко с паутинкой только после рождения Марка и только потому, что признанный бастард от официальной фаворитки – это вам не просто ещё один чей-то там ублюдок…

Елена поймала себя на том, что пишет на полях вместо «наладить сбыт мехов» строчки из шутливой песенки про жениха, нагрузившего воз приданым так, что невесте некуда было и сесть: «Как же я тебя свезу? Нету места на возу!» М-да… Думала вроде бы про друзей-подруг (думать про детей она себе всеми силами запрещала), а наружу всё равно вылезли мыслишки про супруга, получившего приданое и тут же исчезнувшего. Нет, она помнила про осень и про нападения орков, но удрать от новобрачной на третий день после обряда? Хоть бы недельку для приличия потерпел, а то ведь этак совсем некрасиво получается.

– Готово, вашмилсть. Принимайте работу.

– Э-э… – Елена встала из-за почерневшего от времени бюро с крышкой, намертво застрявшей в верхнем положении, и подошла поближе. – Вот честно – ни… ничего не понимаю в плотницких работах, – признала она. – Может, дождётесь столяра, пусть лучше он оценит? Или вообще сами возьмётесь войлоком стену обить поверх ваших дощечек?

Вообще-то, новенькую, из золотистого дерева, остро пахнущего смолой, обрешётку даже жалко было затягивать сверху толстым колючим полотнищем, но ночами становилось уже откровенно холодно, и как-то легко верилось, что сира Симона вовсе не привирала для пущей выразительности про старый замок, в котором зимой волосы могли к утру покрыться инеем, если лечь спать с непокрытой головой. Так что отгораживаться от ледяного камня следовало прямо сейчас, и присланный излучинскими Феррами в качестве свадебного подарка войлок подходил для этого наилучшим образом, толстый, грубый, только на пол и на стены. Впрочем, нет: для пола цвет у него мало подходил – слишком светлый, хоть и не совсем белый, а сливочно-желтоватый. А на пол дядя прислал покрытие из тоже некрашеной, но бурой шерсти. Чтобы можно было в грязных сапогах по нему ходить – как наверняка и будет делать сир Ламберт, возвращаясь из очередного похода на разбойников и орков.

– Я думала, – продолжила Елена, – что тому, кто делает мебель, привычнее работать с обивкой, но здесь же сплошная ровная поверхность с одним-единственным углом. Возьмётесь? Я доплачу, разумеется.

Мастер с любопытством посмотрел на прислонённые к стене рулоны и задумчиво почесал в лысеющем затылке, пока сыновья наперебой щупали материал, прикидывая, сложно ли с ним управляться.

– А это что за сукно такое толстенное, вашмилсть? – спросил старший. – Аж еле гнётся?

– Это войлок, не сукно, – охотно пояснила Елена. – Когда-то давно кто-то из Ферров ездил по каким-то торговым делам далеко на восток, на границу Лазурного Берега с Пыльными Равнинами, и там увидел у степных орков шатры из войлока, коврики из войлока, домашние женские сапожки из войлока… Узнал, как этот войлок делается, накупил образцов и, рассказывая дома о своей поездке, охотно показывал всем желающим эти коврики-сапожки. Больше всех заинтересовались гномы: не считая литейных и кузниц, под землёй холодно, а тут такая замечательная вещь – толстая, тёплая и вытирается медленно, не как мех. Вот для гномов, главным образом, и делают его в Излучине Светлой. Даже вон узор по краю гномский, видите?

Плотник согласно хмыкнул, обводя заскорузлым пальцем причудливые загогулины ярко-рыжего цвета. Вроде бы такой орнамент должен был привлекать богатство в дом, хотя уверена в этом Елена не была: гномы даже давним и надёжным партнёрам рассказывали о себе мало и неохотно.

– Ну, – сказал мастер, что-то такое про себя прикинув, – можно попробовать. Якобу-то вы, надо думать, тоже работёнки подкинули, вашмилсть? Стол там новый, с ящиками, со всякими подставками, кресла…

– Тумбочку при кровати, – кивнула Елена. – Новую полку над камином. Да, ему работы тоже хватит. Потому вас и спрашиваю, возьмётесь или нет.

***

В первый момент Ламберту показалось, что он попал в какую-то другую, не свою спальню. Дошёл, всё ещё в мыслях о ремонте крепости у Нижних Бродов, до привычной двери, рванул её на себя – и остановился на пороге, соображая, куда попал. Знакомая комната стала как будто просторнее и светлее, хотя мебели в ней заметно прибавилось. Собственно, старой оставалась только кровать. Вроде бы. Её сдвинули в самый угол и поменяли над нею пыльный выцветший балдахин на что-то золотистое и даже на вид тёплое и мягкое. В противоположном углу вместо старого бюро появился новенький, ещё пахнущий свежим деревом стол со множеством ящиков и полочек, на нём обосновался роскошный письменный прибор из тех, что делали гномы, презиравшие гусиные перья, и гномская же лампа с наборным колпаком из прозрачной мозаики. Ближний правый угол комнаты заняла стойка с висевшей на новомодных перекладинках-«плечиках» одеждой, а на новой каминной полке встали по краям два бронзовых подсвечника, между которыми взлетал вырезанный из дерева дракон. Движение, которым мощные лапы отталкивались от поверхности, а крылья должны были бросить могучее тело вверх, было таким живым, что казалось, будто деревянная фигурка парит над полкой, не опираясь на неё. «Однако, – в замешательстве подумал Ламберт, – ничего себе жёнушка развернулась. Вот так уедешь на две-три недели, потом вернёшься, а замка твоего уже нет…»

Жёнушка за столом что-то строчила в толстенной тетради, время от времени гоняя левой рукой шарики абака и сверяясь с пухлой пачкой бумаг. Новый стол уже весь был завален какими-то хозяйственными книгами, потрёпанными томами, стопками бумаги… Кажется, Елена потратила это время не только на смену обстановки в супружеской спальне.

– Я смотрю, вы без меня не скучали?

– Со скукой – это к благородным сирам, не к конторским крысам вроде меня, – не оборачиваясь, буркнула она. – Прошу прощения, ещё пять-шесть строчек…

Наверное, следовало возмутиться: разве так встречают супруга после почти трёхнедельной разлуки? Но Ламберт, честно говоря, столь прохладное приветствие воспринял с облегчением. Всё же совесть у него была не совсем чиста, оттого что он бросил новобрачную одну в незнакомом месте, в чужой семье, а сам уехал, пусть и по какой угодно важной причине. Понятно, что она не юная девица с головкой, забитой романтической чушью, но хотя бы познакомить её с обитателями замка следовало всё-таки ему… а у него были дела поважнее. Действительно поважнее, но объясните-ка это женщине, брошенной на второе утро после свадьбы! Выслушивать вполне справедливые упрёки однако не хотелось, и Елена приятно удивила Ламберта, ни слова по поводу его отъезда не сказав.