Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Аполлон Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Часы пробили восемь. В дверях появилась чья-то физиономия. Мензбир остановился посередине комнаты.

Половинка дверей совершенно отворилась, и в комнату смелым и решительным шагом вошел мужчина лет 45-ти, с рыжими бакенбардами, в сюртуке, застегнутом доверху.

– Здравствуйте, барон, – медовым голосом начал Мензбир, – я вас жду давно.

– Здравствуйте, – грубо отвечал барон, – я пришел сегодня требовать решительного ответа… Слышите ли?..

– Тише, барон, пожалуйста, тише, – прошептал Мензбир, – вы меня погубите…

– А мне какое дело, – сказал тот, нарочно усиливая голос… – Я буду всем и каждому рассказывать…

– Барон!

– Я буду всем и каждому рассказывать, что меня обыгрывали наверную… Я на это имею доказательства, вы знаете? – продолжал барон, грозно взглядывая на Мензбира, которого лицо судорожно сжалось.

– Но за что же, за что же? – бормотал он жалобным тоном.

– Что я позволял себя обыгрывать, потому что вы обещали мне.

– Барон, барон!

– Черт меня возьми, если я не скажу этого! Мензбир наклонился к уху барона и что-то шепнул ему. Лицо барона просияло.

– Ну, если так, – сказал он… – Впрочем, мы увидим. Завтра, говорите вы?

– Да.

– А тетка?

Мензбир снова шепнул что-то барону. Тот расхохотался.

– Вы, Мензбир, драгоценный человек, – сказал он наконец, пожавши руку старика и садясь на стул.

Мензбир только улыбнулся.

– Что Званинцев, – сказал барон, закуривая сигару, – у вас будет сегодня?

– Не знаю, обещал.

– А жених? – насмешливо спросил барон.

– Ну! этот наверно будет, – отвечал Мензбир.

Через минуту вошло несколько гостей, которыми Мензбир принужден был заняться. Барон сидел один у стола, куря сигару и смотря на затворенную дверь гостиной.

Дверь наконец отворилась, и вошла Лидия, в простом белом платье, без всяких театральных украшений: какая-то грусть разлита была по всему ее существу. Она, по-видимому, с изумлением увидала барона и, сухо поклонившись ему, села у окна, с нетерпением поглядывая на двери передней.

Барон не подходил к ней.

В передней послышался наконец шум. Лидия украдкою взглянула, но почти тотчас же ее маленькая головка приняла прежнее, рассеянное положение.

В залу вошел Севский и с ним Александр Иваныч. Севский с явным почти неудовольствием пожал руку Мензбира, который встретил его с распростертыми объятьями, и, слегка кивнувши головою другим гостям, рука об руку с Брагой подошел к своей невесте.

Она холодно протянула ему свою руку.

– Я опоздал, Лиди, – сказал он, целуя руку девушки, – но мне хотелось сегодня привезти с собою моего лучшегодруга, рекомендую его вам.

Брага поклонился. Лидия привстала.

– Вы знаете, – обратилась она довольно сухо к молодому человеку, – что ваши друзья должны быть моими. Садитесь, – что нового? – рассеянно спросила она, указывая ему и Браге на два порожних стула возле себя… – Что ваша матушка? – сказала она, поправляя вопрос.

– Она к вам будет сегодня, Лиди.

– Как? вы оставили ее одну? – с укором сказала девушка.

– Она приедет с Иваном Александровичем, – отвечал Севский. Лидия отвернулась к окну.

– Вы мне позволите закурить сигару, – обратился к ней Брага, доставая из кармана porte-cigares. [140]140
  портсигар (франц.).


[Закрыть]

– Прошу вас… ах, боже, Дмитрий Николаич, – быстро сказала девушка, – что же я вас просила достать мне Babu-polka?

– Виноват, Лидия, забыл, ей-богу, забыл, – чуть не умоляющим голосом отвечал Севский, приподнимаясь с своего стула, – забыл, как забыл еще другое очень важное.

И он взял шляпу.

– Куда же вы? – спросила его Лидия довольно равнодушно.

– Я возвращусь через полчаса.

И, не дожидаясь ответа, Севский быстро вышел из комнаты. Лидия Сергеевна выставила вперед нижнюю губку.

– Бьюсь об заклад, – начал Брага шутливым тоном, – что ваш жених поскакал за полькой.

– Вы думаете? – холодно спросила Лидия, обернувшись прямо к нему и обливая его фосфорическим светом своих глаз.

– Я в этом уверен. Он влюблен.

– Только во мне он ошибается, – равнодушно заметила Лидия.

– Как это?

– Я не люблю, чтобы мне повиновались.

– Стало быть, вы хотите сами повиноваться?

– Может быть, – отвечала девочка, мечтательно закидывая головку. И из груди ее вырвался невольный вздох.

– Знаете ли что, Лидия Сергеевна, – начал Брага, смотря ей в глаза пристально и прямо, – ведь он вас больше любит, чем вы его.

Лидия принужденно захохотала.

– Извините за откровенность, – продолжал Брага, – но я знаю это – он для вас всех пожертвует, а вы…

– Почему ж вы думаете, что я ничем для него не пожертвую? – быстро перебила Лидия, отворачиваясь от его взгляда.

– Почему?.. Этого я вам не скажу, – я говорю только о нем и о нем я имею право говорить, я его друг.

– Да, у него много друзей, – немного насмешливо заметила Лидия, поправляя мыс своего платья.

– Кто же?

– Вы, – сжавши губки, отвечала Лидия, – Иван Александрович, – продолжала она, как будто робея произнести это имя.

– А знаете ли вы, что такое дружба Ивана Александровича? – неожиданно серьезно перервал Брага.

По лицу Лидии молнией пробежало чувство страха.

– Не смотрите на меня так странно, Лидия Сергеевна, – продолжал Брага с горячностью, – если вы любите вашего жениха, бойтесь за него дружбы Званинцева. Вспомните Позвонцева.

Лидия вздрогнула, но, победивши себя, отвечала с холодностию, которая всякого заставит прекратить разговор:

– Да, у Ивана Александровича много врагов, о нем говорят много дурного, но вспомните, что мой жених обязан ему всем.

Брага встал со стула с видимым негодованием и подсел к одному из карточных столов.

Лидия осталась одна и продолжала украдкою глядеть на дверь передней.

Барон, который во все это время сидел у окна и курил сигару, поглядывая с беспокойством на Брагу и на Лидию, наконец решился подойти к ней.

– Лидия Сергеевна! – начал он нерешительным голосом.

Лидия, выведенная из задумчивости, вздрогнула и быстро приподняла головку.

– Это вы, барон, – сказала она гордо и почти презрительно, – я вас не ожидала сегодня.

– То есть – я лишний? – глухо проворчал барон.

– Мои слова не требуют пояснений, – твердо сказала Лидия, поднимаясь со стула и решаясь снова уйти в гостиную.

– Лидия, – прошептал барон с стесненною яростью, останавливая ее за руку, – вы шутили с огнем, берегитесь.

– Кто же шутил с вами?

– Вы, вы, Лидия Сергеевна.

Лидия уже была на пороге гостиной, но в эту минуту отворилась дверь залы, и Званинцев, слегка кивнувши головою гостям и хозяину, шел прямо к ней, ведя под руку Варвару Андревну Севскую.

Варвара Андревна была очаровательно любезна, когда только хотела быть такою. В этот вечер вкус и почти роскошь ее костюма, тихая, благородная походка, улыбка на губах – все говорило, что она решилась разыграть роль нежно любящей матери. Званинцев тоже был одет чрезвычайно парадно, вероятно из уважения к своей даме.

– Ma chere enfant, [141]141
  Дорогая моя девочка (франц.).


[Закрыть]– начала Варвара Андревна, протягивая руку к девочке, немного смущенной ее появлением в эту минуту.

Лидия молча поцеловала ее руку и поставила большие кресла.

– Отчего ты так бледна сегодня? – ласково спросила Севская, касаясь тихо своей бледной рукой прозрачных щек Лидии. – А где же Митя?..

– Он уехал, Maman, – отвечала робко Лидия.

– Уехал? – спросила мать.

– Он через четверть часа будет, – заметил громко Брага. Услыхавши его голос, Севская довольно презрительно взглянула на него в лорнетку.

– Кто это? – спросила она Лидию.

– Друг Дмитрия Николаевича, – отвечала та, опуская глаза в землю.

– Да, помню… он к Мите ходит – пустой человек, – заметила Севская, – хоть бы ты, мой ангел, – обратилась она к Лидии, – поговорила Митеньке, что странно ему связываться с разными пустыми людьми… тебя он больше послушает? Не правда ли, Иван Александрович?

– О чем вы говорите? – сказал Званинцев, который в эту минуту пристально глядел на Брагу.

– Я говорю… – начала было Севская, – да вот и Митенька, – сказала она, видя входившего сына.

Дмитрий быстро подошел к матери и поцеловал ее руку – потом, подавая Лидии сверток:

– Вот Babu-polka, Лидия, – сказал он тихо.

Лидия взяла сверток и отвечала обычной благодарностью.

– Вы за этим и ездили? – равнодушно спросил Званинцев, указывая на сверток.

– Да.

– Делает вам много чести, – заметил Иван Александрович с полуулыбкою.

– Это-то хорошо, – привязалась мать, не понявши легкой насмешки Званинцева, – это-то хорошо, Митя, да вот что нехорошо, и Лидинька, верно, скажет, что нехорошо: зачем ты не оставишь знакомства с разными пустыми людьми, всему свое время, голубчик мой: теперь ты будешь женат… хорошо ли?..

– С какими пустыми людьми, маменька? – спросил побледневший Севский.

– Да нет, хоть с этим-то, – ответила мать, нагло лорнируя Брагу. Севский вспыхнул и прежде всего взглянул на Званинцева, но гордая

и спокойная физиономия этого человека заставила его опустить глаза в землю.

– Я думаю, – важным и звучным голосом сказал Званинцев, – что ваш сын в таких летах, Варвара Андревна, что сам имеет полное право избирать себе связи…

– Ох, батюшка, – заметила Севская, – ты все по-своему судишь, и по твоему-то хорошо – да каково-то будет нам с Лидочкой? – прибавила она, целуя Лидию в голову и чуть не плача, потому что эта женщина способна была плакать когда, где и как угодно.

На губах Званинцева мелькнула змеиная улыбка демона, который видит, как хорошо сети опутали жертву.

Севский молчал, он был убит: он видел в будущем наступательные и оборонительные союзы матери, то с Званинцевым против Лидии, то с Лидиею, с его будущей женою, против него самого, – он видел всю эту семейную трагедию, он знал, что Званинцев видит это еще лучше его, и не имел права обвинить этого благородного, великодушногочеловека. Да и как сметь обвинять его? Он защищал его свободу, он, этот гордый человек, для него выносил капризы его больной матери, он, наконец, этот игрок Званинцев, сел с нею и с каким-то стариком с Анною на шее за копеечный преферанс.

Лидия и Севский снова остались одни.

– Что вы скажете, Лидия? – грустно обратился к ней молодой человек, опираясь руками на спинку ее кресла.

– Послушайте, Дмитрий, – отвечала ему она, – вы иногда не правы перед вашей матушкой.

– Так, я это знал, – с отчаянием прошептал молодой человек, – и вы – против меня?

– Против вас?.. я? – возразила Лидия своим серебряным голосом; – вы ребенок! вы не хотите слушать людей, которые желают вам добра.

– Кого ж это? не Званинцева ли?

– Неужели вы не благодарны, Севский? – возразила Лидия с тихим укором.

– Этого еще недоставало! – почти с бешенством сказал тот. – О да, я несчастен, – начал он после минуты молчания.

– Воображением, – холодно добавила его невеста.

– Вы слышали о Позвонцеве? – спросил Севский мрачно и глухо.

– Это не ваши слова, Дмитрий Николаич, – насмешливо отвечала молодая девушка, – это – слова вашего друга.

– Лидия…

– Вы сердитесь?

– Он вам не нравится?

– Кто?

– Тот, кого вы с насмешкою назвали моим другом.

– Скажу вам откровенно – да.

Севский опустил голову и почти коснулся обнаженного плеча своей зевесты, с которого спустился нечаянно легкий газовый шарф.

– Лидия… – сказал он страстным шепотом, – вы хотите, чтобы я разорвал связи с моим лучшим другом?

– Я ничего не хочу, Дмитрий Николаевич, – холодно сказала его аевеста, выставя вперед нижнюю губку и поправляя спустившийся газ.

– Вы хотите этого? да говорите же, Лидия, – умоляющим тоном сказал снова Севский.

Лидия улыбнулась ему обаятельною, обещающею целую бездну наслаждений улыбкою.

– Лиди, вы знаете, – я раб вашей воли, – отвечал на эту улыбку молодой человек и в забытьи страсти снова склонился головою к ее плечу. Бедная голова его! Она горела, от нее было жарко даже Лидии.

А она отвернулась в сторону, чтобы скрыть презрительную улыбку. Она оборотилась только тогда, когда сквозь газ почувствовала на своем плече горячий поцелуй молодого человека.

– Севский! – сказала она с укором.

– Разве вы не моя, Лиди, – сказал ей Севский, сжавши ее руку, – разве вы не моя жена, моя сестра, моя подруга…

– Дитя вы, Севский, – рассеянно прервала его девушка, освобождая из рук его свою руку.

Это равнодушие обдало его холодом. Мрачный и грустный, он подошел к столу, за которым сидела его мать и Званинцев. Мать его ставила ремизы и бесилась.

– С вами нельзя играть, мой батюшка, – обратилась она к Званинцеву, который объявил игру без козырей.

– Да – я счастлив, – беззаботно заметил тот.

– Дайте мне сыграть за вас следующую игру! – обратился к нему Севский.

– За меня? – пожалуй, – отвечал тот, – только заметьте, молодой человек, – прибавил он с улыбкою, – что играть за себя я позволяю только в картах.

И, обремизивши опять Варвару Андревну, которая пошла вистовать с приглашением, он встал со стула, уступивши место Севскому, мимоходом взял карту в лото и, закуривши сигару, подошел к Лидии.

– Зачем у вас барон сегодня? – спросил он ее.

– Не знаю, – отвечала Лидия с невольным смущением.

– За что вы прогнали вашего жениха? – снова спросил он беспечно, разваливаясь подле Лидии в больших креслах, в которых сидела прежде Варвара Андревна.

– Я его не прогоняла, – отвечала, судорожно смеясь, девушка.

– Ну, удался ли ваш наступательный союз с Варварой Андревной? – еще спросил он, показывая сигарою на печально сидевшего у окна в противуположном углу Александра Иваныча.

– Вам это лучше знать, – отвечала Лидия с тем же судорожным смехом.

– Вы, кажется, думаете, что я всемогущ?

– Почти, – сказала Лидия, опуская головку.

– Помилуйте, я играю всегда роль примирителя или ровно ничего не делаю.

– Вы выиграли, Иван Александрович! – вскричал в эту минуту Мензбир со стола, где играли в лото.

Лиди вздрогнула. Для нее чем-то роковым и странным показался этот выигрыш.

Званинцев погладил правою рукой свою черную бороду.

. . . . . . . . . .

Снежная вьюга крутилась вихрем и стучала в окно маленького домика в одной из самых отдаленных линий Васильевского острова.

По небольшой комнате, на обветшалых и грязных стенах которой развешаны были старинные портреты Петра II и Екатерины 1-й, ходил неровными шагами знакомец наш барон. Он был, по-видимому, в сильном лихорадочном волнении и беспрестанно смотрел на часы.

– Сударыня, – вскричал он наконец с нетерпением в щель двери другой комнаты, – сударыня!

– Что, батюшка? – отвечал оттуда дряблый и визгливый голос.

– Если меня еще обманули, – сказал барон, – то черт задави мою душу…

В комнате сильно плюнули на пол.

– Фу ты батюшки, ругатель какой, – завизжал там тот же голос, – да уж говорят тебе, батюшка, что будет. Ведь еще семи нет.

Барон заходил по комнате.

Минут через десять на дворе послышался лай собак.

– Спрячьтесь, батюшка, спрячьтесь, – закричал женский голос из комнаты, и барон, дрожа от внутреннего волнения, поспешил укрыться за большим деревянным шкафом с платьем.

В комнату вбежала Лидия, вся закутанная в меховой салоп и засыпанная вьюгой; она быстро порхнула в дверь, из которой женский голос разговаривал с бароном.

Барон вышел из-за шкафа.

Страшно и отвратительно было бы постороннему взглянуть на него в эту минуту, лицо его было покрыто смертною бледностью и обрамлено щетиной поднявшихся дыбом рыжих волос, по временам яркий румянец пятнами вспыхивал на этих синеватых щеках, изобличая внутреннее волнение и присутствие чахотки; ноги его ходили ходуном, как говорят русские, руки судорожно тряслись.

Он подошел к двери и стал смотреть в щель. Чем больше смотрел он, тем сильнее становилось его волнение, тем ярче и жарче выходили на щеках его пятна, сделавшиеся наконец кровавыми. Еще минута и он упал бы, кажется, в страшных судорогах.

Он наконец сжал ручку двери – и дверь отворилась.

В комнате Лидия одна полулежала на канапе – перед нею было разложено несколько только что сшитых платьев, из которых одно, только что скинутое, упало к ее ногам.

Крик ужаса вырвался у нее при появлении барона. Она хотела было привстать – но, повинуясь голосу стыда, закрылась только и прижалась к углу камина.

– Тетушка!.. – закричала она. Барон улыбнулся бесстыдной улыбкою.

Лидия посмотрела вокруг себя с ужасом. Она была одна в комнате, двери в спальню тетки были заперты изнутри задвижкою.

– Лидия, – с судорожным трепетом начал барон, приближаясь на два шага, – вас не спасет никто и ничто… вы в моих руках, в моих, Лидия.

Бедная девочка ломала руки с отчаяния: гнусная предусмотрительность не оставила кругом ее ничего, чем бы можно было защититься. Барон сделал еще шаг.

– Вы меня знаете, – продолжал он, – знаете, что я не шучу, со мной шутили долго, да нельзя же шутить вечно.

Лидия отвернулась с отвращением.

Она молчала, – она знала, что перед нею не человек, а раздраженный зверь… Но она почувствовала прикосновение чужой руки.

Она вскочила и по невольному чувству сжала руки с умоляющим видом.

– Барон, барон… – говорила она.

За дверями комнаты послышался смех, перерываемый кашлем.

– Перестаньте дурачиться, – сказал барон, успевши наконец совладеть с собою и придавая тону своих слов самую невозмутимую холодность, – вы в моих руках, я это сказал вам.

Слова его были прерваны сильным лаем собак на дворе. Лидия бросилась к окну.

Барон удержал ее и обхватил своими жилистыми руками. Между зверем и девочкой началась тогда борьба. Гибкая, как пантера, Лидия вырвалась было из его рук, но барон снова схватил ее.

– Лидия, – шептал он, страстно сжимая ее слабые, нежные члены. Сильный удар раздался в эту минуту в дверь комнаты.

Лидия рвалась из рук барона, который обеспамятел и не слыхал ничего.

Еще удар, и ржавые, старые задвижки уступили силе этого удара.

Барон опамятовался, когда сильная рука оттащила его и с презрением бросила, как гадину, на пол.

Лидия забыла даже о беспорядке своей одежды, – с таким благоговением взглянула она на прекрасный, величавый образ, стоявший перед нею с невозмутимым спокойствием.

Ибо это был Званинцев.

Она схватила его руку.

– Оденьтесь, Лидия, – сказал он ей, – и поедемте. Вон! – обратился он к приподнявшемуся с пола барону.

Барон заскрежетал зубами – но, покорно склонивши голову, вышел.

Званинцев тоже оставил девочку.

Через пять минут она вышла в залу совсем одетая.

– Иван Александрович! – сказала она тихо, подходя к нему и схватывая его руку, – вы меня спасли… вы, всегда вы, везде вы… – повторила она с страстным увлечением.

Званинцев взглянул ей в глаза.

– Благодарю вас, – робко прошептала девочка, опуская взгляд.

– Ну, – сказал Званинцев с холодностью, – одно из моих предвещаний сбылось: вас продали.

Лидия отступила с ужасом и провела рукою по лбу, как бы пробудясь от сна и отгоняя прочь призраки.

Потом она спокойно подняла глаза на Званинцева.

Минутное увлечение, под влиянием которого этот человек явился ей в ореоле света, рассеялось от его холодных слов.

Но в этом спокойном взгляде девочки Званинцев прочел немую покорность…

– Куда я должен везти вас, Лидия? – обратился он почтительно к молодой девушке.

– Домой, – прошептала она.

– Вы уверены, что ваш отец не виноват… Лидия зарыдала.

– Иван Александрович, – сказала она с судорожным трепетом, – я поеду к матери Севского?

– Я должен вам сказать, мое бедное дитя, – отвечал Званинцев, смотря на нее с состраданием, – что это более чем невозможно. Что о вас подумают?

– Я расскажу ей все, – сказала Лидия.

– Вам не поверят, – твердо отвечал Званинцев.

Девочка ломала руки.

– Сжальтесь надо мною, Званинцев, – пролепетала наконец она, сжимая его руки, – у меня нет никого на свете… никого… в моего жениха я не верю.

– И не будете верить, когда он будет вашим мужем? – спросил Званинцев, смотря на нее пристально.

– Он никогда не будет моим мужем, – с увлечением вскричала девочка.

– Вы больны, вы в лихорадке, дитя мое.

– Неужели вы думаете, что женщина может любить ребенка? – спросила Лидия, дрожа нервически, но твердо и прямо взглянувши на Званинцева.

– Дело не в том, – отвечал он с полуулыбкою, – куда же мне везти вас?

– К вам, – быстро сказала Лидия.

Званинцев молча поклонился и подал ей руку. Они вышли.

. . . . . . . . . .

Вьюга перестала бурлить… туман редел на небе… рога молодого месяца вырезались из-за облаков. Полозья саней едва шелестели по мягкому новому снегу, лошадь мчалась как стрела.

Морозные ночи севера стоят иногда полуденных ночей.

Лидия дрожала, закутанная в свой легкий салоп… но она дрожала не от холоду. Званинцев заметил это.

– Вам холодно, – сказал он с заботливостью, – давайте я вас закрою, – продолжал он, раскрывая полы своей огромной медвежьей шубы.

Молодая девушка быстро, почти ни минуты не колеблясь, прижалась к нему – он закрыл ее так, что из меха виднелось только ее личико, пылавшее румянцем. То был румянец лихорадочного волнения, ибо он слышал, как неровно и часто стучало ее маленькое сердце на его груди.

– Боюсь, чтобы с вами не было лихорадки, – заметил он, отогревая в своей руке ее тонкие пальцы.

Лидия улыбнулась сквозь слезы.

– О чем же вы плачете, дитя мое? – начал Званинцев, – все это должно пройти для вас, как смутный сон, как бред лихорадки, я отвезу вас к одной почтенной даме, она вас примет как дочь, и верьте мне, что от нее вы можете идти под венец с кем угодно.

– Я никогда не выйду замуж, – прошептала Лидия.

– Ну, если вы хотите, – вы останетесь у нее всегда и постоянно; она – моя тетка, добрая старушка, которая любит меня без памяти, наконец, вы можете вступить на сцену с вашей красотой, с вашим талантом…

Лидия зарыдала и спрятала голову на грудь Званинцева.

– Странный вы ребенок, Лидия, – сказал он кротко. – Вы плачете, как будто что-нибудь потеряли, когда на поверку оказывается, что вы выиграли.

– Да, вы этого не поймете, – вскричала девочка с истерическими рыданиями. – Зачем вы спасли меня, Званинцев?.. кто вас просил обо мне заботиться, – я знаю, что вам все известно, что все эти гнусные люди в вашей власти; но зачем, зачем вы встали над ними так высоко?… Званинцев, Званинцев, – продолжала она голосом умоляющей страсти, – пока вас не было, пока вы не стали ходить к нам, я была иногда счастлива и могла бы быть верной женой… я было полюбила Севского… он был благороден, он был нежен и добр, он был ребенок, как я же, больше меня…

– Чем же я помешал вам? – грустно спросил Званинцев.

– Чем?.. и вы еще спрашиваете… О! не притворяйтесь, бога ради, Иван Александрович, я вас слишком хорошо знаю… вы смеялись надо мною, смеялись над ним.

– Я хотел вам обоим добра.

– Довольны ли вы теперь! – быстро вскричала Лидия, поднимая на него глаза… – Я люблю вас.

– Лидия.

– Постойте, – перервала она его с усилием, – постойте… не говорите ничего… я вас знаю… вы уморили Воловскую… не возражайте, я это знаю… я этому верю… вы любить не можете, ваша любовь – смерть.

– И жизнь, Лидия, – улыбаясь, сказал Званинцев, отстегивая полог саней и внося на руках по лестнице девочку, которая в забытьи обвила своими руками его шею.

Он отпер дверь, потому что не имел никогда привычки, возвращаясь, поздно домой, будить своих людей. Он внес Лидию в свой кабинет и, тихо, бережно сложивши ее на турецкий диван, зажег лампу; ничто не изменяло неподвижному, беспечному спокойствию его физиономии, и лампа осветила перед Лидиею тот же прекрасный, величавый мужской образ. Она трепетала, как в лихорадке, бедная девочка, но глаза ее, облитые влагою, не могли оторваться от Званинцева.

Он взял маленький табурет и сел подле нее.

– Лидия, – начал он, гладя на своей руке ее маленькую руку, – вы сказали слово, которое должно решить навсегда вашу и мою участь. Слушайте же меня.

– Я вас слушаю, – шепнула она, тщетно силясь оторваться от него глазами.

– Воловская умерла, потому что она не могла жить, – сказал он твердо и грустно, – я ее любил, но и на нее даже смотрел я как на камень: выдержит обделку – хорошо, не выдержит – что делать!

Лидия провела рукою по лбу.

– Во всем и везде я хочу правды, – продолжал Званинцев с невозмутимым спокойствием, – любовь и женщина – самые лучшие вещи на свете, – это мой единственный интерес, потому что другим мне нечем заняться… но я не хочу никогда, чтобы раскаивались в любви ко мне… Для этого – я говорю вещи прямо и сам не терплю полупризнаний, полупреданности.

Лидия с ужасом закрыла лицо руками, вырвавши с усилием свои пальцы из рук Званинцева.

– Не бойтесь, Лидия, – сказал Званинцев улыбаясь, – не бойтесь, вы в безопасности до тех пор, пока сами не предались мне… Вы еще не в моей власти.

Лидия приподнялась и судорожно сжала руку Званинцева.

– Я вам сказал, – продолжал он, – что я отвезу вас к тетке!..

– Нет, нет, – сказала она с замирающим шепотом страсти, обвивая его шею и безумно-нежно смотря ему в глаза… – Я погибла, я навсегда погибла… но я от вас не отстану, я от тебя не отстану, мой милый… слышишь ли ты это?

И она в беспамятстве упала в его объятия.

Званинцев взял флакон eau de Cologne [142]142
  одеколона (франц.).


[Закрыть]и опрыскал ей лицо освежающею влагою… она снова пришла в себя, и снова пробудившееся чувство стыда заставило ее склониться лицом к подушке дивана.

– Повторяю вам, что я не хочу увлечения, – сказал ей Званинцев, – свободно, разумно должна предаваться женщина, если она хочет только быть равной мужчине.

– Вы меня не любите, – глухо рыдала Лидия.

– Я могу любить только равное себе, дитя мое, – отвечал Званинцев. – Вы увлечены теперь, я вам явился романтическим героем-избавителем, а что, если бы я сказал вам, что все это – только заранее подготовленная сцена?..

– Все равно, – вскричала девочка, – я люблю вас.

– Что я по крайней мере предвидел вашу судьбу и свою роль.

– Я люблю вас.

– Что я был уверен в том, что вы меня будете любить, с первой нашей встречи.

– Званинцев!..

– Что я сказал себе: она должна быть моей рабою.

Лидия быстро вскочила с дивана и стала перед ним бледная, трепещущая.

– Что я знаюэто, – продолжал Званинцев с бесконечною нежностью.

– Он меня любит! – вскричала девушка, падая к его ногам и скрывая свою голову на груди Званинцева.

– Да, я тебя люблю, мой светлый ангел, – сказал он, страстно сжимая ее в объятиях… – Я тебя люблю, потому что я тебя создал, – продолжал он, сажая ее снова на диван и склоняясь головой к ее коленам… – Ты видишь, я у ног твоих, ты видишь, я твой раб, моя сестра, моя подруга… Лидия, Лидия, – говорил он, увлекаясь все более, – путь мой кончен, эта минута – вечность, эта гордость, которой я теперь полон – целый мир, необъятный мир блаженства: я могу наконец, не стыдясь самого себя, обливать слезами твои руки, твои ноги, дитя мое, могу предаваться всем безумствам страсти… Мой ангел, моя подруга – еще раз скажи мне, что…

– Что я отрекаюсь от всего, – сказала Лидия страстным шепотом, – что в твоей любви целое небо, что иного я не хочу…

– На жизнь и на смерть, – сказал Званинцев, взявши ее руку напечатлевая поцелуй на ее устах . . . . . . . . . .

Читатели мои ждут, вероятно, кровавой развязки, – но, по долгу повествователя, я обязан сказать им, что о дуэли и в помине не было. Севского убедила его матушка, что все это случилось к его счастию.

О Званинцеве и Лидии нет ни слуху ни духу. Они уехали из Петербурга.

Севский где-то уже столоначальником.