355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антонина Валлантен » Пабло Пикассо » Текст книги (страница 5)
Пабло Пикассо
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:22

Текст книги "Пабло Пикассо"


Автор книги: Антонина Валлантен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Дружба, возникающая между ними, вызвана еще и моральным одиночеством и материальными лишениями, которые оба испытывают. «Мы оба были потерянными детьми», – говорит Макс Жакоб. У младшего своего друга Макс черпает силу. Пикассо дает ему гораздо больше, чем сам молеет себе представить. А Макс Жакоб стал первым духовным посредником между Пикассо и Пари леем, он открыл для него Францию. Этот сын скитальцев, осевших на французской земле, был гораздо более чувствительным, чем многие другие, те, кто никогда не восхищался чудом стабильности, Жакоб испытывает сознательную привязанность к стране, приютившей его предков.

Эмоционально Пикассо навсегда останется испанцем. Многие его друзья не раз замечали, что в его поведении, жестах, реакции нет-нет, да и проглянет Испания. Правда, одна женщина, которая довольно долго с ним жила, заметила, что неистовый его темперамент можно сравнить и с непредсказуемостью славян, найти в его характере черты, возникшие неведомо откуда. Но хотя Пикассо и приехал во Францию, привезя Испанию с собой, нигде духовное его приключение, его творческий взлет не могли бы стать более яркими и законченными, чем во Франции. Скорее всего, в менее благоприятном для его творческого развития климате он не смог бы с такой полнотой впитать все то, что было ему необходимо, да и сам бы не смог так мощно повлиять на окружающее. Став впоследствии известным и весьма «дорогим» художником, ни на одно мгновение Пикассо не забывал, что в этом, поначалу таком негостеприимном Париже, француз, французский поэт принял его как брата.

От этих первых встреч могло бы остаться весьма ценное свидетельство: Пикассо нарисовал Макса сидящим на полу у огня, вокруг разбросаны его собственные книги. «Полотно исчезло, его позже загрунтовали», – меланхолически замечает Макс Жакоб.

Картину действительно загрунтовали. Холсты были тогда дорогие, Пикассо частенько испытывал в них недостаток, а творческие его порывы требовали реализации. Поверх портрета Макса Пабло написал одну из самых своих прекрасных картин того периода, «Материнство», в которой он нашел превосходную композицию, выражавшую единение между матерью и ребенком. Мать сидит на корточках, ребенок закутан в длинные складки ее накидки, она поддерживает его длинной и очень тонкой рукой, голова матери тяжело опирается на головку ребенка, они образуют единое целое (коллекция Мориса Вертхейма, Нью-Йорк).

Быть может, Макс Жакоб, будущий, известный Макс Жакоб, утешился бы немного при мысли, что поверх его портрета написали Мадонну? Пикассо не помнит точно, но ему кажется, что он не смывал краски, а просто загрунтовал холст, так что «может быть, можно будет увидеть этот портрет в рентгеновских лучах». Говорит он об этом с ноткой сожаления в голосе, сожаления об утраченном произведении.

Они с Максом видятся очень часто. Образ жизни Пикассо только кажется беспорядочным, на самом деле он все же соблюдает некоторые основные правила, установленные им самим. Пикассо старательно занимается французским языком. И вот, несмотря на полное несходство их характеров, начинают проглядывать сходные черты, способствующие установлению взаимопонимания. У обоих – своеобразное чувство юмора; обоим свойствен внезапный переход от тоски к безудержному веселью, оба сторонятся патетики и обожают розыгрыши. Наверное, ничто так не привлекает молодого человека, чье существование непрочно, а будущее неясно, как возможность вместе посмеяться.

Пикассо представляет Макса Жакоба своим испанским друзьям, которых все больше и больше приезжает в Париж, «как если бы они заразились».

Осенью к Пабло приезжает Матео де Сото. Пикассо рисует его портрет: квадратное лицо, немного приплюснутый нос, удлиненные глаза под тяжелыми веками и маленькая бородка, придающая ему сходство с поэтом-романтиком («Портрет», собственность Пикассо).

Еще через несколько дней приезжает Сабартес. Пикассо и де Сото встречают его на вокзале д’Орсей около десяти часов утра. Первой мыслью, пришедшей в голову Сабартеса, была та, что он заставил своего друга нарушить свои привычки. «Почему ты встал так рано?» – спросил Сабартес. «Чтобы встретить тебя», – был ответ Пикассо.

Благодаря приезду Сабартеса этот период жизни Пикассо открыт для нас, описан верным другом. Он, со свойственной ему выразительностью, расскажет о живописности полунищего существования, о муках творчества.

Молодые испанцы бродят по парижским улицам, как бы желая раствориться в огромном городе. Как все иностранцы, общающиеся друг с другом, они ищут компании друг друга, чтобы облегчить бремя одиночества, они ощущают потребность отыскать такое место, где можно было бы встречаться каждый вечер, ведь вечера кажутся такими пустыми, их нужно чем-то заполнить.

Как-то на Монмартре они набрели на такое местечко. Это была площадь Жан-Батист Клеман. Впрочем, от площади было одно название, на самом деле это просто дыра, ни тротуара, ни мостовой, ни фонарей. Притон, в который они решили заглянуть, именовался довольно странно – «Цыц». На арго это означало еще и вызов. Однако поскольку многие испанцы, даже изучавшие французский язык, далеко не сразу проникли в тайны арго, слово это было нм не совсем понятно, но им нравилась его краткость и звучность. В первой комнате они увидели стойку бара и несколько пустых пивных бочек, используемых вместо столов. Следующая комната выглядела еще менее гостеприимно: вместо пола там была утрамбованная земля, вдоль стен поскрипывали трухлявые скамьи, сами стены были сырые и все в пятнах. Вокруг светильников пауки выткали такую толстую паутину, что свет сквозь нее пробивался с трудом. Только молодость и бедность испанцев могли побудить их превратить это место в свое убежище.

Испанцы посещают кабачок с завидным постоянством, поэтому вскоре хозяин отдает заднюю комнату в полное их распоряжение. Хозяин (его называют Фреде) в натянутом на уши берете наливает им пиво. За спиной у него висит гитара, иногда он потихоньку аккомпанирует испанцам, когда те поют. Очень скоро он начинает называть их «мои малыши». Благодаря этим самым клиентам он очень скоро станет весьма известной личностью.

Однажды, движимый великодушием, он велел убрать паутину и побелить стены и потолок. И испанцы вообще почувствовали себя как дома. И Пикассо и Рамон Пичот принимаются за работу. На выбеленных стенах Пикассо рисует тонкой кисточкой обнаженных женщин. Рядом с ними изображается отшельник. «Искушение святого Антония!» – хором восклицают друзья. Пикассо останавливается. Пишо в другом углу рисует Эйфелеву башню, для иностранцев – это эмблема Парижа, а над ней – дирижабль Сантоса-Дюмона. Это уже дань времени. Остается еще свободное пространство. Пикассо набрасывает эскиз поясного портрета Сабартеса, размером больше чем в натуральную величину, это портрет поэта, стоящего в позе декламатора с листком бумаги в руке. А над головой поэта – летучая мышь в полете, эмблема его родного города.

Так что отныне эта комнатушка в «Цыц» становится уголком Испании в сердце Парижа. Жизнь большого города стучится в двери этого импровизированного убежища. Однажды они слышат раздающиеся из соседней комнаты крики ужаса и бешеные возгласы: там сводили счеты с помощью ножей. В другой день оттуда же раздаются выстрелы. Однако тут же в их комнату входит Фреде: «Ничего, ребятки, ничего страшного, все нормально», и недрогнувшей рукой наливает им пиво.

«Выпьем… Такое случается не каждый день… Выпьем еще…»

Сабартес вспоминает маленькую квартирку на бульваре Клиши. в которой Пикассо живет вместе с Маниаком, большая комната служит мастерской. Маленький столик, весь заваленный книгами, бумагами и вообще всякой всячиной, освобождают на то время, пока Пикассо пишет картину. Во время перерыва столик снова загромождается неведомо чем. Повсюду вдоль стен навалены картины. Полотно, которое между собой они называют «Похороны Касахемаса», служит ширмой, за которой царит вообще уже полная неразбериха.

Однажды вечером Сабартес встретил здесь Макса Жакоба, который очень часто приходит повидать своего друга и при этом почти всегда приносит какую-нибудь книгу. В этот вечер Жакоб принес томик Верлена, чтобы прочесть его своим иностранным друзьям. Пикассо учит язык, остальные же знают его не лучше, чем сам Пикассо сразу после приезда, но музыкальность этих стихов заменяет им ускользающий от них смысл. Макс читает медленно и размеренно. Потом оживляется, принимается жестикулировать, повышает голос. Наступила ночь, а он все читает. Он все еще держит в руках книгу, но букв уже не видит, поэтому читает наизусть. В комнате царит тишина, вместе с темнотой пришел и холод, огонь в маленькой печке почти погас. А Макс Жакоб читает стихи этим очень молодым людям, перед которыми еще целая жизнь:

 
Мягким широким
Черным плащом
Сон укрывает
Грустный мой дом.
Нет ни желаний,
Ни робких надежд.
Спи, упованье,
Тяжек мой крест.
 

Этот страх перед терзающей его жизнью кажется своеобразным уроком его молодому испанскому другу, питающему такие большие надежды, жаждущему совершить невозможное…

 
Я колыбель
Под легкою рукою,
Но в черном склепе
Я ищу покоя… —
 

читает Макс Жакоб. Голос его затихает, прерывается.

Тишина. Тишина… Выдохнув последние слова, он умолкает и опускается на пол.

Сравнивая творчество Пикассо, которое так поразило его по приезде в Париж, с окружением художника, Сабартес видит, насколько его друг слился с атмосферой, которой он дышит, со светом, с визуальными впечатлениями, с той самой комнатой, в которой он натягивает холст на подрамник. Привыкнув немного к последним картинам Пикассо, он испытывает головокружение, как человек, заглянувший в пропасть. Он чувствует, что что-то произошло с Пабло, произошло не только в плане творческом; был какой-то сильный внутренний толчок, потрясение, пробуждение к реальности. В 20 лет Пикассо теряет беззаботность молодости.

Из красочных всплесков, из бесконечного фейерверка появляется на свет новое содержание, новое видение человечества. Перемена совершилась не в один день. В такие переломные периоды его жизни каждая картина обозначает шаг вперед в том направлении, которое видно только ему самому. «Накрашенная женщина» (Музей Барселоны) еще переливается красками на пестром фоне, но уже не светится изнутри, как «Куртизанка с драгоценностями» (бывшая коллекция Рикардо Виньеса), ее двусмысленная улыбка невесела, а тело кажется безжизненным.

В творчество Пикассо проникает тема одиночество, отныне она останется с ним навсегда. Испанское происхождение делает Пабло особенно восприимчивым к этому чувству. Появляется «Арлекин»: всем своим существом он отдается мрачным мыслям и никогда уже не сможет натянуть на лицо свою рабочую улыбку (коллекция Генри Клиффорда, Филадельфия).

Контраст между разрисованными костюмами профессиональных шутов и живущей в их душах тоской Пикассо ощущает очень остро. Он рисует и нищету человеческих отношений, одиночество вдвоем. Арлекин, подперев ладонью подбородок, отворачивается, забыв о присутствии женщины, цепляющейся за него; его рот горько сжат, плечи сгорблены… «Арлекин с подругой» (Музей современного искусства, Москва) прижались друг к другу так крепко, что два тела слились в одно. Композиция очень своеобразна: мужчина и женщина стоят сбоку, перед ними – пустое пространство, которому они противостоят. Удивительно, что молодой человек, каким был тогда Пикассо, так хорошо чувствует противоречие любви, соединяющей двоих, но и изолирующей их в горечи. Еще более удивительно, что он способен выразить охватившую их растерянность.

Эта новая чувствительность предшествует совершающейся в нем глубокой творческой перемене. Восприимчивость его еще усилилась, он готов повиноваться своим внутренним импульсам, о которых мы ничего не знаем. «Никогда не знаешь, откуда приходит побуждение, – сказал как-то Пикассо. – Никогда не знаешь, что может подтолкнуть к созданию нового произведения. Женщины, конечно, но и животные тоже, и вещи, а иногда это просто приходит изнутри. Не готовый замысел, конечно, но намек, что-то вроде цветового пятна». Он склоняется к холсту, как бы выискивая на нем это воображаемое пятно, которое даст ему новое видение.

В течение этого 1901 года, вернее, в течение одного лета, этот сверкающий фейерверк вдруг погас. Краски «опустели», успокоились. Картина, посвященная памяти Касахемаса, которую барселонские друзья увидели в мастерской Пикассо, заполнена лунным светом.

Однако лунный свет не стал привилегией умерших. Сумеречное видение художника порождает новые лица, придает новый смысл контурам, а это требует экономии красок. Пикассо ищет чистоту форм. «Арабескам «голубого периода» предшествовала однотонность», – говорит Пикассо. – Посмотрите, например, на «Арлекина с подругой».

Он уже очень далеко ушел от своих первых опытов, теперь свет ложится не только на персонажей переднего плана, цвета отражаются друг от друга, фон подчеркивает присутствие на переднем плане человека. Иногда еще Пикассо накладывает краску рельефно, складывается впечатление, что он растирал ее по холсту пальцем, как в маленькой картине «Мать с сыном у фонтана» (собственность Пикассо); здесь цвета тают в сверкании водоема и переливах воды; но уже распределение световых оттенков подчиняется строгости формы, контуры объектов очень четки и определенны.

В один прекрасный день Пикассо вдруг увидел, как косые солнечные лучи окрасили стену его комнаты в голубоватый цвет, а на «Женщину, берущую таз» легли темно-золотистые и зеленоватые пятна; в этом причудливом освещении банальная сцена приобрела совершенно новое значение, которое подчеркивалось к тому же удлиненным телом женщины, низко склонившей голову на дряблую грудь (Филлипс Мемориал Гэллери, Вашингтон). С наступлением голубого периода цветущая женская плоть приобретает все более бледный оттенок, исчезают улыбки с плотно сжатых губ. У «Женщины с шиньоном» (коллекция Гарри Бэквина, Нью-Йорк) длинное лицо, продолговатый разрез глаз, далеко отстоящих друг от друга, слегка изогнутый нос, немного искривленный, смещенный рот, легкую асимметрию подчеркивает и неровно лежащая на лбу челка, и высокий, скошенный набок шиньон, готовый упасть в любую минуту. Тяжелое лицо покоится на несоразмерно длинных тяжелых руках, руках труженицы; голова немного втянута в округлые плечи, согнутые как будто под тяжким бременем. Это полный упадок, ожидание того, что никогда не произойдет, и готовность к худшему: жизнь продолжается. Это и женщина с картины «В кафе» (Государственный Музей изобразительного искусства (ГМИИ), Москва), сидящая перед пустым стаканом, подперев одной рукой подбородок, другая же рука, длинная и костлявая, прижата к плечу, как если бы женщина хотела защититься от ударов. Это родная сестра «Женщины со скрещенными руками» (коллекция мистера и миссис Мак-Кормик), чья голова как будто с угрозой выдвинута вперед, взгляд остановившийся, рот опух от постоянных слез. Она похожа на человека, думающего о самоубийстве. Она стала предшественницей «Любительниц абсента» (Гамбургский музей).

Пикассо открывает мир изгоев, населяющих Париж, людей, которых жизнь разжевала и выплюнула, они жмутся к стенам, всякая надежда оставила их.

Приехав в Париж, Сабартес регулярно проводил вечера в одном кафе Латинского квартала вместе со своими друзьями. Это кафе было излюбленным местом парижских интеллектуалов, надеявшихся встретить там какую-нибудь знаменитость, настоящую или будущую.

Однажды вечером Сабартес долго ждал своих друзей: Пикассо с трудом соглашается покинуть свою мастерскую. Сабартес ничем не отличался от тех, кого именовали тогда «мазилами», то есть от парижских бедных художников. У него очень длинные каштановые волосы, он одет в вельветовую куртку с высоким воротником и ничем не отличается от обитателей этого квартала. Но он чувствует себя очень одиноким. Его близорукий взгляд перебегает с одного лица на другое, отмечая разнообразные выражения, от презрения до обманутых надежд и падений. Одной рукой он подпер подбородок, другая лежит на столе. Пикассо таким и увидел его еще издали, сквозь голубоватую дымку полутемного кафе, горький взгляд, слегка скривившийся рот, расслабленная поза. Картина была настолько щемящей, что он решил именно так изобразить своего друга.

И вот он усаживается на низенький стул в своей мастерской, устанавливает подрамник на самую низкую стойку мольберта и принимается за работу, согнувшись почти вдвое и положив палитру на пол рядом с собой. Создается впечатление, что он нарочно стремится к неудобству, «чтобы не засыпал разум»… Он обмакивает кисточку в краску любовным жестом. В комнате царит такая тишина, что слышно, как он водит кистью по холсту. Иногда только тишина эта нарушается скрипом стула, на котором Пабло слишком резко поворачивается, но сам он этого шума не слышит. Время от времени он все же поддерживает разговор, как бы желая доказать самому себе, что разум его бодрствует. Его ясный ум защищается от посягательств творческого транса.

Этот портрет, который еще называют «Кружка пива» (Государственный Музей изобразительного искусства (ГМИИ), Москва), не просто воплощенный образ друга. Это отраженный в зеркале образ беспокойства, поднимающегося в нем самом, когда он увидел, как его друг скатывается «в пропасть одиночества». Скорби и невзгоды этого возраста так близки, что начинают вибрировать в унисон, как только затронешь одну струну.

Потом он рисует портрет Матео де Сото (частная коллекция, Гамбург). Портрет также выдержан в сумеречных тонах, на бледное лицо ложатся голубовато-зеленоватые тени, такой же оттенок приобретают и волосы, взгляд опущен, руки лежат на голубоватой скатерти стола. Несколько цветных пятен: розовое ухо, красная картина на стене, – все это только подчеркивает общий сине-зеленый тон картины. Де Сото также обречен на одиночество творца. У Пикассо каждое человеческое существо окружено этой запретной зоной, как будто черная черта отделяет человека, его внутренний мир, от окружающего.

«Если мы требуем от художника искренности, мы не вправе требовать, чтобы он избегал темы человеческого страдания», – напишет один из его друзей. Однако это новая концепция лсизли, тема боли, неотступно преследующей человека, которой соответствует потемневшая палитра Пикассо, вызывает у его парижского окружения некоторое разочарование. Особенно был расстроен его тогдашний агент Маниак, которого в творчестве Пикассо привлекло буйство красок и легкая виртуозность его прежней манеры. Подобная же перемена, по его мнению, может нанести вред как самому Пикассо, так и ему, Маниаку. Безусловно, новая манера носит менее коммерческий характер. Впервые такой внезапной переменой Пикассо приводит в негодование своих «руководителей» и сознательно отталкивает своим отречением нынешних почитателей, однако это всего лишь прелюдия к еще более эффектным отречениям. Правда, тогда ему было всего 20 лег, он не был известным художником, так что от него ожидали большей гибкости и способности пойти на уступки, хотя бы для того, чтобы выйти из бедности, из тени.

Маниак первый отказывается понять и принять такую непримиримость Пикассо; многие другие представители финансовых интересов художника пройдут через это. Но Маниак считает себя вправе требовать особого отношения, так как Пикассо от него зависит, работает в мастерской, которую он для него снял, и на деньги, которые он ему выплачивает. То, что они живут рядом, еще ухудшает их отношения. Поселяясь где-нибудь, Пикассо очень быстро и совершенно естественно начинает чувствовать себя как дома. В эту мастерскую, за которую платит Маниак, он приглашает друзей, оставляет их обедать или ужинать, как если бы он был здесь единственным хозяином Если Маниак приходил домой и заставал гостей, то поворачивался и подчеркнуто возмущенно удалялся.

Ежедневные трения в конце концов утомили Пикассо, отняли у него желание работать. Он бродит по Парижу. Он подружился с испанским скульптором Пако Дурио, живущим на улице Равиньян в каком-то причудливом деревянном строении. Впервые перешагнув порог этого жилища, Пикассо и не подозревает, что в один прекрасный день сделает это место знаменитым, пока он всего лишь никому не известный молодой человек, интересующийся работами друга, как будто только сейчас открыл для себя скульптуру.

Пикассо мрачно сообщает своим друзьям, что ждет теперь только, чтобы отец прислал ему денег, а тогда уедет. Можно себе представить, чего ему стоило попросить у отца эти самые деньги, ведь это означало признать свое поражение, но лишения, которые приходилось терпеть в Париже, выше его сил. У него пе осталось денег даже на покупку угля, а зима выдалась суровая. Когда его друзья засиживаются в «Цыц» или когда дорога на левый берег Сены кажется им слишком длинной, он приглашает их к себе. Время от времени у него живет де Сото и ночует Сабартес. Вместо подушек они кладут под голову толстые книги. Всю одежду, которая у них есть, они натягивают на себя, а картины служат ширмами от сквозняков, проникающих во все щели. Сорок лет спустя Сабартес прекрасно помнит, как им было тогда холодно.

В январе 1902 года перед отъездом в Барселону Пикассо рисует странный «Автопортрет» (собственность Пикассо). Трудно поверить, что на нем изображен двадцатилетний юноша. Он отпустил усы и бороду. На квадратном лице впалые щеки, под глазами синева, кажется, что глаза прячутся в орбитах. Взгляд, обращенный на зрителя, преисполнен глубокой грусти, как если бы он совсем перестал верить в жизнь. Губы – это стало уже привычным – плотно сжаты. Не нужен далее высоко поднятый воротник пальто, чтобы понять, что человеку очень холодно, чго, возможно, он страдал от голода и болезней. Это лицо человека созревшего, обманутого, разочарованного, пожелавшего запечатлеть, хотя бы только для себя, образ перенесенных испытаний. Для будущего Пабло Пикассо, для всех его тревог и упрямства значительным было то, что уже в 20 лет он приобрел черты много пережившего человека.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю