Текст книги "Код бикини. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

ухом к неплотно прикрытой двери.

– Вот тебе и миледи, – услышал он голос Загребского. – Зачем ей было врать, что она соблазнила Ингу? Как ты ду-маешь, за ней кто-то стоит или это ее собственная игра?

– Не знаю, – ответил Алик. – Я в шоке. Хотя кое-какие странности начались еще в Москве...

– Мне кажется, тут серьезная заваруха, – мрачно ска-зал Загребский. – Начиналось все весело, а под конец таким говнецом потянуло...

– Давай сыграем на опережение! – Алик потряс пивной бутылкой.

– Как?

– Да очень просто! Дождемся Милку, и пусть она попробует не рассказать нам все, как есть...

Пауль аккуратно закрыл дверь и засеменил к лестнице. В вестибюле он столкнулся с Милой и преградил ей путь.

– Дай пройти.

– Минуточку, миледи...

– Денег не проси, не дам.

– Я понимаю, что мой кредит исчерпан. Но у меня к вам реальное дело.

– На миллион?

– Где уж мне, миледи. Всего-то на десять евриков.

– Хочешь продать свою золотую фиксу? По-моему, это единственное, что ты еще не пропил.

– Грубо, миледи. За что обижаете бедного аусзидлера? У меня есть для вас есть кое-что посущественней.

– Что же? Говори быстро или я уйду.

– Любопытная информация.

– Какая? Не тяни кота за помидоры.

– Пожалуйте денежки вперед.

– Если обманешь – пеняй на себя... – Мила раскрыла сумку.

– Уверен, что не разочарую вас, миледи, – десятка мгновенно исчезла из рук девушки. – Вот что я вам скажу. Тут коллеги ваши шибко вами недовольны. Пронюхали, что вы их за нос водите по поводу какой-то Инги. Дожидаются вас, чтобы разбор учинить. Вот я и решил доброе дело сделать. Кто предупрежден, тот вооружен... Ну что, не зря червонец потратили?

– Не зря... – механически повторила Мила, лихорадоч-но соображая.

– Так я пошел...

– Погоди, теперь у меня к тебе дело.

– Рад служить, миледи, – осклабился Пауль. – Я весь внимание.

– Ты "опель" Загребского знаешь?

– Кто ж не знает эту ржавую зеленую кастрюлю?

– Ты вот что... Порежь ему баллоны, понял? Плачу по десятке за каждое колесо.

– А за запаску?

– И за запаску, – Мила достала пятидесятиевровую банкноту.

– Сделаем в лучшем виде, миледи.

Принимая деньги, Пауль слегка задержал Милины наманикюренные пальчики в своей коричневой морщини-стой лапе с траурной каймой под ногтями, приблизил к ее уху мокрые губы и прошептал:

– А то, может, у меня пока схоронишься? Не бойсь, и тут не разочарую...

Милу обдало запахом, от которого она едва удержалась на ногах.

– Ты лучше делом займись, – она отшатнулась и выр-вала руку. – И никому ни слова, понял?

Пауль, ухмыляясь, закивал головой. Мила высколь-знула из подъезда и торопливо зашагала к стоянке такси.

Глава XVI. Ридикюль из фальшивого крокодила

Компаньоны бесплодно прождали Милу всю ночь. Дома она не появлялась, и телефон ее не отвечал.

– Не знаю, что делать, – Алик нервно ходил из угла в угол. – Похоже, она что-то учуяла.

– Позвони Симе.

– И спросить ее, где Мила? Как-то глупо...

– А ждать непонятно чего – не глупо?

Алик со вздохом набрал номер Симы. Телефон не отвечал. Он попытался вызвать Грету, и тоже безуспешно.

– Они, наверно, сейчас в самолете.

– Послушай, Алька, здесь мы ничего не высидим. Надо выдвигаться в Берлин – встречать наших теток. Авось по дороге что-то прояснится.

– Ты прав, – кивнул Алик. – Жаль только, что с Ренатой не увижусь...

Алик снова взялся за телефон.

– Алло, Ренатик? Привет, солнышко. Ты знаешь, я сего-дня... Что? Почему?! Но послушай...

Алик безуспешно пытался прервать собеседницу. Он беспрестанно перекладывал телефон из руки в руку, словно горячую картофелину. Спустя несколько минут он швырнул похожий на колоду карт аппарат на пол и повалился на кровать.

– Можешь не рассказывать, – подал голос Загребский. – Миледи и тут успела нагадить, верно? Позвонила Ренатке и в красках поведала о наших поисках...

– И еще сказала, что я ее давний любовник, – угрюмо добавил Алик.

– Тем более, мы должны ехать, – Загребский положил руку на плечо Алика. – Словами тут ничего не исправишь. Доказывать надо делом.

– Поехали, – решительно поднялся Алик. – А по дороге я тебе поведаю всю эту историю с "наследством"...

На улице компаньонов ждал новый удар. У подъезда они увидели "опель", беспомощно осевший на четырех спущенных шинах.

– Даже запаску прокололи, – сказал Загребский с гневным удивлением. – Ну, Алька, битва нам предстоит не на жизнь, а на смерть. Вызывай техничку. А я пока свяжусь с Фимой...

Ровный гул двигателей вносил успокоение в смятен-ную душу Симы. Она дремала, прислонившись к Гретиному кожаному плечу. Ей снилось, как она под руку с Груней идет под зонтом по мокрой ночной Тверской, и червяки дождевых струй косо пролетают сквозь зеленые световые конусы уличных фонарей.

Самолет встряхнуло. Сима проснулась и погладила

Гретин рукав.

– Я не знаю, зачем мы летим, – сказала она, – но побы-вать в последний раз в Берлине, да еще вместе с тобой – это дорогого стоит.

– Зато я знаю, – ответила Грета. – В конце концов, в результате этой истории я появилась на свет. Теперь я просто обязана довести ее до конца.

В берлинском аэропорту Сима снова разволновалась. Ноги отказывались идти. Ее усадили в инвалидное кресло.

– Не боись, Симуля! – подбадривала ее Грета, толкая сверкающую никелем коляску. – Сейчас такая техника, что тебе не то что копчик – позвоночник новый вставят. Были бы деньги.

– Тебе, наверно, больно вспоминать тот день, когда тебя в этом аэропорту... Когда вас с Фимой...

– Ни хрена подобного. Наоборот. Если бы я сейчас этого Коляна встретила, не жить бы больше Коляну...

За турникетами маячила женская фигура в плаще.

– А вот и Милочка! – всплеснула руками Сима.

Девушка расцеловала старуху.

– Заграница идет тебе на пользу, – заявила Сима. – По-худела, похорошела... Плащ, темные очки, просто детектив какой-то.

– А где Алик? – Грета прервала Симины излияния.

– Он ждет нас, – быстро ответила Мила. – На квартире.

– На какой квартире? Зачем квартира?

– Алик сказал, что понадобится место, где можно все спокойно упаковать. В гостинице много лишних глаз...

– Что за самодеятельность? – гневно скривила губы Грета. – Не суйте свой нос не в свое дело. Вас не для этого нанимали. Вы нашли код?

– Нашли, – с возможной мягкостью ответила Мила. – И хотели бы получить обещанный гонорар. Рассчитаться, опять-таки, можно на той же квартире.

– Рассчитываться пока не за что, – отрезала Грета. – Сначала надо закончить дело. И вообще, придержи язык,

девочка. Здесь командую я.

– Разумеется, – кивнула Мила. – Но и нам с Аликом хотелось бы гарантий.

– Что за странный разговор? – вмешалась Сима. – Давайте поедем к Алику и кончим дело миром.

– Конечно, Серафима Аскольдовна. Это совсем рядом – в Бланкенфельде. Минут десять езды. Заберем Алика и поедем, куда скажете.

Такси остановилось в конце пустынной, укрытой раз-лапистыми елями аллеи у неприметного домика с облупившимся фасадом.

– Придется заходить через гараж, – сказала Мила. – Ко-

ляску по ступенькам не затащишь.

– Прямо как в Варнемюнде, – засмеялась Сима, когда под колесами захрустел гравий дорожки.

Ворота поднялись и тут же опустились вслед за гостями. В просторном гараже стоял серебристый "мерсе-дес" с затемненными стеклами.

– Где же, в конце концов, Алик? – раздраженно спро-сила Грета.

Клацнула дверца, и из машины вышел Максимилиан Фабианович.

– Я думаю, мы справимся и без Алика, – сказал он. – Прошу всех в дом.

Сопровождавший слова Максимилиана Фабиановича жест можно было бы счесть гостеприимным, если бы в его руке не было блестящего пистолета с навинченным цилинд-риком глушителя.

Первой вышла из ступора Сима.

– Макс, ты ли это, павиан бесхвостый? – воскликнула она со старческим бесстрашием. – Не заработал еще язву от "виагры"?

– Ничему тебя жизнь не учит, Серафима, – поморщил-ся Максимилиан Фабианович. – Советую поберечь копчик.

– Что за спектакль? – Грета подняла к груди сжатые кулачки. – Немедленно выпустите нас отсюда!

– А ты все такой же глупый батончик, – добродушно усмехнулся Максимилиан Фабианович. – Никак в толк не возьмешь, что здесь тебе не "Адмирал Нахимов".

– О господи, неужели ты все-таки выплыл? – Грета по-качнулась и прислонилась к стене. – Даже балтийские кра-бы тобой побрезговали...

– Вот это номер! – присвистнула Сима. – Иванько, кто ж тебе так вывеску перекроил? И неужели для тебя в аду местечка до сих пор не сыскалось?

– Проходите в дом, не стесняйтесь, – невозмутимо повторил Максимилиан Фабианович, дублируя приглаша-ющий жест. – Людик, помоги пожилой леди.

– Людик? – Симины брови взлетели до середины лба. – Милочка, что все это значит?

– Это значит, что имя Людмила состоит из двух частей, – терпеливо объяснил Максимилиан Фабианович. – Кому Людик, кому Мила. Третьего не дано – терциум нон датур.

– Вы уж не обессудьте, Серафима Аскольдовна, – Мила с деревянной улыбкой взялась за ручки инвалидного кресла. – Фабиус, тут проблема. Дверь узкая, а порог вы-сокий. Коляска не пройдет.

– Тогда оставь ее здесь, – миролюбиво разрешил Мак-симилиан Фабианович. – Она нам не больно-то и нужна. Мы лучше с батончиком потолкуем. Пошли, хватит церемо-ний.

Он отодвинул кресло с сидящей в нем Симой, и Грета на негнущихся ногах переступила порог дома. Следом за ней вошли Мила и Максимилиан Фабианович.

Как только за ними закрылась дверь, Сима, сноро-висто работая руками, откатилась в дальний угол гаража и достала телефон.

– Алик, – быстро прошептала она, – ты в дороге? Тогда слушай и запоминай: Бланкенфельде, Штайнвег, последний дом. И, ради бога, будь осторожен...

– Наконец-то мы встретились, – удовлетворенно сказал Максимилиан Фабианович усаживаясь за стоящий посреди гостиной безбрежный ореховый стол. – Ты рада меня ви-деть? – он сощурил на Грету выцветшие желтые глаза. – Я слышал, что женщины на всю жизнь сохраняют привязан-ность к своему первому мужчине.

Грета молчала.

Сима закончила телефонный разговор, пересекла га-

раж в обратном направлении и приникла ухом к двери.

– Будем считать прелюдию законченной, – услышала она голос Максимилиана Фабиановича. – Перейдем к делу.

Он убрал пистолет и один за другим выложил на стол два одинаковых овальных медальона.

– Как видишь, я умею водить красный "Запорожец" не хуже серебристого "мерседеса", – усмехнулся Максимилиан Фабианович. – Твой медальон пустой, а Симин, – он кивнул в сторону гаражной двери, – с паролем. Усекаешь расклад?

– Не усекаю. Если Симина половина кода у тебя, то почему ты до сих пор не объявился? На кой хрен ты со своей шалавой следил за нашими поисками?

– Не обижай Людика. Мне не хотелось светиться в банке. Я ждал, когда вы отыщете код у одного из этих батончиков из "Агрип-шоу" и сами заберете весь ландух из хранилища. Вот тогда, где-нибудь на обратной дороге, наступило бы время для нашей встречи...

– Но ведь код нашелся! Поэтому мы и здесь!

– Не нашелся, – скорбно покачал головой Максимилиан Фабианович. – Скорее всего, он был плодом Симиного стар-ческого воображения, а может просто стерся от неуме-ренного употребления его хозяйки по назначению. Когда Людик выяснила, что его нет у последней из сироток, мне пришлось попросить ее солгать вам, как бы аморально это ни звучало. Иначе вы бы просто не приехали. И она рас-сказала вам историю о соблазнении лесбиянки. Выдумал ее, конечно, я сам. У Людика на это просто не хватило бы во-ображения.

Мила недовольно поморщилась.

– Не проще было договориться еще в Москве? – Грета постепенно приходила в себя. – Сразу после кражи медальона?

– Сто лет мне ваша Москва не обделалась. В Союзе еще был какой-то порядок, а в вашей новой России то менты наезжают, то Колян бритоголовый со своим кодексом во-ровской чести. Бывшие коллеги крышуют сутенеров и наркодилеров. В побежденной Германии в этом смысле попроще – сидим спокойно, интеллигентно разговариваем. Не зря же я сюда эмигрировал...

– Сколько ты теперь хочешь? – голос Греты обрел пре-жнюю твердость. – Одна половина пароля у меня, другая у тебя. Стало быть – пополам? Согласен? В конце концов, это наш клад, а не твой.

Максимилиан Фабианович уставил на Грету тяжелый взгляд.

– Этот клад такой же мой, как и ваш. Вам кажется, что живя эдакими правильными овечками, вы имеете боль-ше моральных прав владеть награбленным? Нет ничего отвратительнее, чем лицемерные агнцы. Это про вас сказано: солитудинем фациунт, рацем аппелант – они создают пустыню и называют это миром. А я, по крайней мере, не морализирую. В нашей конторе меня научили ви-деть цель и не замечать препятствий.

– Чего же ты хочешь?

– Это вы хотите, а не я. В вашем положении нет жела-ния разумнее, чем живыми вернуться в свои норки и боль-ше никогда оттуда не высовываться. Танцуйте там, наби-вайте портаки, фарцуйте фруктами, делайте что угодно. Но не лезьте в то, за что от века бились только рыцари удачи, а не тыловые брюхатые генералы и их подстилки.

Взгляд Максимилиана Фабиановича разгорелся до той горчичной желтизны, которой несколько десятилетий назад пылали глаза юного лейтенанта Иванько.

– Короче. Сегодня ваша доля – не двадцать и не пять-десят процентов. Она вообще гораздо выше любых процен-тов. Это ваши жизни. И если ты хочешь их сохранить, то сейчас же скажешь мне свою половину пароля. После этого мы с тобой поедем в банк, и моли бога, чтобы код оказался верным. Сима останется здесь под присмотром Людика. Если все пройдет удачно, то мы расстанемся навсегда, ощущая с недоступной ранее остротой прелесть каждого мгновения бытия. Как говорится, экс аеяо эт боно – по добру и справедливости.

В наступившей тишине еловая шишка гулко ударила в черепичную кровлю.

– Ты прав, отец, – сказала Грета. – Это твоя добыча.

Мила вздрогнула.

– Какой еще отец? – нахмурился Максимилиан Фабиа-

нович. – Что ты мелешь?

– Если интересно, можешь подсчитать сроки, – произ-

несла Грета бесцветным голосом.

– Может, и заделал по случаю, – ухмыльнулся Макси-милиан Фабианович. – Но это не считается – у бродяг детей не бывает. На наследство можешь не рассчитывать, – рас-смеялся он.

– Наследство от тебя я уже получила, – с болью прого-ворила Грета. – Сегодня я наконец поняла сама себя. Ника-

кие танцы не заглушат властного зова крови, ее повели-тельного пульса...

– Хватит бакланить, батончик, – оборвал ее Максими-лиан Фабианович. – Я жду пароль. На-ка, запиши, – он пус-тил карандаш по гладкому столу в сторону Греты.

– Он очень простой, – Грета поймала карандаш. – И ты сам бы догадался, если бы умел мыслить обычными челове-ческими категориями. Это имя моей матери.

– Агриппина, что ли?

– Еще проще, – Грета взяла со стола синий листок и крупно написала GRUNYA. Мила впилась в буквы взглядом.

– Что ж, звучит убедительно, – Максимилиан Фабиано-вич повертел листок в руках и сунул в карман пиджака. Но тебе все-таки придется поехать со мной. Людик пока по-будет с Серафимой, удержит ее от неразумных поступков. Могу поспорить, что она нас сейчас подслушивает...

Максимилиан Фабианович, смеясь, распахнул дверь в гараж и подтолкнул Грету вперед. Сима сидела в кресле нахохлившейся птицей.

– И вот еще что... – он сгреб с полированного стола медальоны и вручил их владелицам. – Возвращаю вашу собственность. А то еще примете меня за мелкого жулика...

В гараже Максимилиан Фабианович сменил пиджак на стильную, в цвет "мерседеса", кожаную куртку, усадил Грету на заднее сиденье, сел в водительское кресло и нажал кнопку на пульте. Резиновая кромка ворот оторвалась от бетонного пола и с жужжанием поползла вверх. Пока соединенные шарнирами сегменты один за другим исчезали под потолком, Максимилиан Фабианович делал обычную водительскую работу: запустил двигатель, присте-гнулся ремнем, включил обогрев сидений. Когда обрез ворот поднялся до середины ветрового стекла, перед машиной внезапно возник крепкий бритоголовый муж-чина. Расставив для устойчивости ноги, он двумя руками держал пистолет с цилиндриком глушителя, как две капли воды похожий на оружие Максимилиана Фабиановича. Реакция водителя "мерседеса" уже не была столь мгновенной, как полвека назад, и он успел лишь дернуть головой в сторону, из-за чего пуля попала ему не в лоб, как планировал стрелявший, а в шею.

В этот момент во двор, разбрызгивая колесами щебен-ку, влетел обшарпанный зеленый "опель". Реакция бритого-лового значительно превосходила реакцию Максимилиана Фабиановича. Он резко выпрыгнул вверх, по-лягушачьи распластался на покрытом паучьими тенетами трещин стекле "мерседеса" и тут же скатился вбок, на бетонный гараж пола. "Опель" сходу, лоб в лоб ударил "мерседес", отчего у обеих машин градом посыпались стекла, взды-бились коробами капоты и сработали подушки безопас-ности.

Последнее, впрочем, никак не помогло Максимилиану Фабиановичу. Ранение вызвало у него обильное кровоте-чение. Он сидел, притиснутый к креслу залитой кровью раздувшейся подушкой и тщетно пытался зажать пальцами порванную артерию. Из салонного зеркала на него смотре-ли крыжовниковые, как у матери, глаза Греты. Максими-лиан Фабианович отчаянными жестами требовал пережать ему алый фонтан на шее, но лицо Греты оставалось бесстрастным. Когда хрипы и бульканье из горла Максими-лиана Фабиановича пошли на убыль, Грета наклонилась над его ухом и прошептала: "спасательный круг дважды не бросают". Осталось неизвестным, расслышал ли Максими-лиан Фабианович эту чрезвычайно выспренную и даже пошловатую, но в высшей степени поучительную фразу, поскольку непосредственно после этого голова его запроки-нулась и изо рта потекла коричневая пузыристая пена.

Бородатому водителю "опеля" повезло больше. Срабо-тавшая подушка безопасности уберегла его от увечий, но мгновенная остановка автомобиля привела его в состояние, которое в боксерской среде называется "грогги". Его пассажир пришел в себя быстрее и, освободившись от подушки, выскочил из машины. На пороге гаража его ждал бритоголовый стрелок с пистолетом в руке. Рядом с ним стояла затянутая в плащ Мила.

"Прямо Бонни и Клайд, – мелькнуло в голове у Алика. – Но как же глупо вот так помирать ни с того, ни с сего..."

– Колян, пароль не у него, – сказала Мила.

– Где он? Быстро говори, дура, – бритоголовый нервно шевельнул стволом.

– У старухи. В медальоне.

Колян, не теряя из поля зрения Алика, подошел к инвалидной коляске и ткнул Симе пистолетом в лицо.

– Медальон, – сказал он нетерпеливо. – Живо, а то убью.

– Господи, дался вам всем мой медальон, – ворчала Сима, роясь в ридикюле из поддельного крокодила. – То воруют, то возвращают, то снова отнимают...

Колян, потеряв терпение, выхватил у Симы ридикюль. В это мгновение из гаражной двери высунулась волосатая рука с каминной кочергой и ударила Коляна по сжимавшей пистолет кисти. Пистолет со стуком ударился о пол и заскользил по лакированному бетону.

Колян отшвырнул ридикюль и одновременно с Аликом метнулся к пистолету. Сима изо всех сил оттолкнулась обеими руками от стены, ее боевая колесница ринулась на Коляна, и бесстрашно выставленная вперед голова старухи, словно стенобитный таран, поразила врага в живот. Колян сумел удержаться на ногах, однако новый удар кочерги пришелся ему на выбритое темя, оставив г-образный след. Алик быстро поднял пистолет и направил его на Коляна, но в этом уже не было необходимости. Грузное тело рэкетира тяжело осело на пол. Над ним возвышалась долговязая фигура с кочергой в руке. Седые кудри обрамляли загоре-лую лысину.

– Фимуля?! – изумленно воскликнула Грета. – Как ты здесь оказался?

– Ребята позвонили, я и подъехал, – Коган опустил руку с кочергой.

– На чем?

– Сначала на самолете, потом на автомобиле, – пожал

плечами Фима. – Вон он, за окном стоит.

– Но как ты попал в дом?

– Как все нормальные люди – через дверь. Это вы все норовите решать проблемы с заднего хода...

Алик помог Загребскому выбраться из "опеля". Вместе с Фимой они связали мычащему Коляну руки и уложили его на кусок брезента.

Грета в прострации растирала Симе виски.

– Чем не Варнемюнде в сорок восьмом году, – пригова-ривала Сима. – Колян вместо Иванько лежит в отрубе на га-ражном полу, а сам Иванько валяется дохлый в "мерседесе", как генерал К. в "хейнкеле". Груню заменяет ее дочь, и только я остаюсь неизменным персонажем этой человечес-кой комедии. Разумеется, в мире ничто не вечно, но зато все повторяется... Алик, у меня в сумке есть нюхательная соль. Будь добр, дружочек, подай мне моего крокодила.

Алик подобрал лежащий у стены ридикюль, и Сима принялась в нем рыться морщинистыми лапками.

– Ничего не понимаю, – сказала она удивленно. – Где же мой медальон? Ведь покойник любезно вернул мне его десять минут назад.

– А я хотела бы знать, где эта сучка! – воскликнула Грета, выходя из ступора. – Где Мила, ети ее мать? Это она успела вытащить медальон! Неужели эта юная шлюха сделала нас всех?!

– Получается, что у нее есть обе половинки кода, – пробормотала Сима. – Одну только что озвучила Грета, другая в моем медальоне. И это при том, что эта мандолина еще четверть часа назад не знала вообще ничего. Вот это карьера! Это вам не на Берлинскую стену прыгать, и не от танков уворачиваться на будапештской набережной...

– Надо ее перехватить! – крикнула Грета. – Фимка, поехали!

От звуков ее голоса с соседней ели, фыркнув крыль-ями, снялась стая скворцов.

– Поздно, ребята, – произнес молчавший до сих пор За-гребский. Я хоть и контуженный, но слуха пока не потерял.

По аллее, завывая сиреной и разбрасывая синие сполохи, приближался полицейский микроавтобус.

Глава XVII. Подарок для Груни

– Не перестаю удивляться западному правосудию, – Коган, сцепив руки над обрамленной кудрями лысиной, разминал затекшую спину. – В восемьдесят девятом меня посадили ни за хрен собачий, а сегодня выпустили, хотя я этому козлу реально чуть голову кочергой не проломил. Да еще данкещён сказали за давно разыскиваемого преступ-ника.

Загребский и Алик дружно дымили на лавочке во дво-ре полицейского участка.

– Фимочка, русскому человеку этого не понять, даже если он трижды еврей, – сказал Загребский. – Законы он на дух не переносит и, рассуждая от противного, глубоко убежден, что, нарушая их, живет по совести. Справедли-вость ему представляется в виде манны небесной, которая должна автоматически проливаться с неба всякий раз, как только в ней возникнет необходимость. Ему и в голову не приходит, что справедливость – такая же абстрактная категория, как добро или зло. И чтобы оживить ее, претво-рить в реальность, надо потрудиться самому или нанять адвоката.

– Ты, конечно, прав, Загер, – сказал Алик. – Но как объяснить это народу, которому веками вдалбливали, что власть – понятие сакральное? Как отвратить русский народ от исторического фатализма, от соблазна по любому поводу отдаваться на волю бога или эмитируемой им власти? Решить эту задачу – все равно что отучить россиян от пьянства. Но все попытки сделать России прививку здоро-вого экзистенциализма до сих пор оканчивались пшиком.

– Сразу видно, что ты недавно сдал кандидатский ми-нимум по философии, – засмеялся Загребский. – Излагаешь в целом верно, но если хочешь обрести единомышленников, выражайся проще.

Однако освобождение из-под стражи требовало от Алика немедленной эмоциональной разрядки.

– Одновременно с обожествлением власти идет встреч-

ный процесс – десакрализация бога. Сегодняшний русский бог – вроде старшины, чьи приказы не обсуждаются, но и не выполняются. Происходит некий идеологический сабо-таж, то есть активное нежелание следовать какой-либо идее вообще.

– Тогда уж, скорее, духовный саботаж, коль скоро речь идет о боге.

– Нет, именно идеологический. Идеология – это низ-ший уровень духовности, ее практическое воплощение. Се-годня сам бог не слишком духовен – он теперь восприни-мается как некий идеологический проект. Уже не говоря о церкви, которая этот проект обслуживает...

– Мужики, вы охренели? – выпучил глаза Коган. – Вы где находитесь? Как будто не из кутузки откинулись, а с философского семинара. Скорее бы девушек наших офор-мили... Ага, вот и они.

В дверях показались "девушки". Грета толкала перед собой коляску с Симой. Обе источали серии улыбок всевоз-

можных широт.

– Да вас просто не узнать, драгоценные мои! – Фима удивленно раскинул руки. – Смотритесь как две именин-ницы.

– И, слава богу, есть отчего! – Гретой владело не свой-ственное ей радостное возбуждение.

– Что случилось?

– Они нашли мой медальон! – прокаркала Сима. – Вот что значит немецкая педантичность! Хотя шмон был самый обычный, как на этапе. Раком не ставили и приседать не заставляли. Да я бы все равно не смогла.

– Они поймали Милу?!

– Какое там! – махнула рукой Грета. – Эта пронырли-вая тварь уже черт знает где. Все гораздо проще. У нашей Симули дыра не только в памяти, но и в подкладке ее об-лезлой крокодиловой сумки. Туда он и провалился. Теперь нам будет только везти. Есть бог, есть! Все в руке божьей!

– А Алик только что сказал, что бог на современном ис-торическом отрезке не при делах, – сказал Фима.

– Алик погорячился. Фимка, заводи свой прокатный драндулет. Мы едем в Берлин, на Фридрихштрассе!

– Сначала к Бранденбургским воротам, – выцветшие глаза Симы смотрели с непреклонной решимостью. – Фимочка, и у цветочного по дороге притормози, будь добр.

– Хорошо, – недовольно сказала Грета, – только побыст-рее. А то банк закроется.

– Не закроется. И деньги никуда не убегут. Они, в отличие от нас с тобой, мертвые, а значит – вечные. Чем позже мы до них доберемся, тем больше их станет. Проценты накапают.

– Что-то ты мне не нравишься, Сима... – Грета подо-зрительно посмотрела на старуху.

– Я не коробка с драгоценностями, чтобы всем нра-виться, – проворчала Сима. – Но прежде чем набить карма-ны, надо рассчитаться с долгами...

До Берлина ехали молча. Фима сосредоточенно смо-трел на дорогу, Грета деловито рыскала в телефоне, Сима глядела на медленно вращающиеся по сторонам поля каким-то особым, просветленным взглядом. Загребский, чувствуя себя посторонним, задумчиво жевал бороду.

– Откуда у тебя новый пиджак? -шепнул ему в ухо Алик.

– В гараже у покойника позаимствовал, – ответно прошептал Загребский. – Ему-то он теперь без надобности, а у меня куртка разорвалась...

У Бранденбургских ворот Сима неожиданно для всех самостоятельно выбралась из машины.

– Я хочу пройтись, – заявила она, обведя компанию

независимым и отчасти даже бесшабашным взглядом. – Но сначала мы навестим мою дорогую подругу. Это она дает мне силы ходить.

Грета подавила вздох.

Сима положила букетик тюльпанов на оттаявшую землю у каменной громады ворот и с трудом разогнулась, беззвучно шевеля старческими губами. Со сгорбленной спиной, одетая в длинный плащ с разъезжающимися по-лями она была похожа на готовую улететь божью коровку.

– Давайте дойдем до набережной, – предложила Сима. – Это недалеко.

– Господи, Сима, к чему все эти ритуальные походы по

местам боевой славы? – раздраженно сказала Грета. – Да-вай лучше все скорее закончим. А матери поставим хоро-ший памятник...

– Греточка, ты просто молодец! – расцвела Сима. – Конечно матери нужен памятник. Как же я сама до сих пор не догадалась? Только здесь ведь не разрешат...

– Дома поставим, на кладбище, когда вернемся. Будет куда цветы носить.

– Дома – это не то. Она ведь рвалась к свободной жиз-ни, а дома опять мрак средневековый. Погоди... – в глазах Симы промелькнул светлый блик, но додумать внезапно пришедшую мысль она не успела.

Навстречу, по аллее Тиргартена чинно двигалась пара. Ее усредненно можно было назвать пожилой, поскольку плотному седовласому мужчине было заметно за восемь-десят, тогда как его дородная спутница едва преодолела пятидесятилетний рубеж. Всмотревшись в румяное, покрытое застарелыми оспинами лицо старика, Сима всплеснула руками:

– Господи, ты все еще здесь, водила генеральский!

– Я вас тоже сразу узнал, – польщенно улыбнулся рябой шофер. – А напарница ваша и вовсе не стареет. Как в книжке про портрет Дориана Греевича...

– Стало быть, так и не вернулся в села Рязанщины?

– Гостевать гостевал, а окончательно осесть желания не возникло. Дороги там все те же... Я потом догадался, отчего в России-матушке дорог не строят, а если все ж таки проложат какую-никакую штрассу, так она тут же кусками отваливается.

– Отчего же?

– Земля у нас особенная, вот что. Вольная, никакой корки на себе не терпит. Ее просто так в асфальт не зака-таешь, любые оковы отторгает. Оттого и народ наш, на той земле возросший, свободу любит, как никакой другой...

– Ты хоть землицы той невъебенной привез на память в тряпице? – весело спросила Грета. – Чтобы было что на крышку гроба бросить в последний час на чужбине проклятой?

– Нам это ни к чему, – невозмутимо ответил бывший

шофер. – Как сказал Василий Теркин, помирать нам рано-вато, есть у нас еще тута дела. Я заместо землицы жену привез молодую...

У женщины заалели пухлые щеки.

– Ну ты орел! – воскликнула Грета восхищенно. – Я-то думала внучка погостить приехала. И что же, пенсии твоей от щедрот штази на двоих хватает?

– У нее и свой доход имеется.

– Работает?

– Зачем же ей на капиталистов горбатиться? Ейная матерь в сорок первом годе три недели под оккупацией была в Рязанской области. Стало быть, ей теперь компен-сация от супостатов полагается. Пусть платят, душегубы. Так что бывайте здоровы...

Пара степенно удалилась. Освобожденные узники, следуя за ковыляющей по-утиному Симой, добрались до набережной Шпрее.

– Вы знаете, дорогие мои, – заговорила Сима внезапно помолодевшим голосом, – сегодня особый день. В те два часа, пока я считала медальон украденным, я была по-настоящему счастлива, ведь его потеря означала освобож-дение от этого проклятого договора с нечистой силой. Я поняла простейшую вещь – неправедно приобретенное счастья не приносит. Неважно, что для этого понадобилась целая долгая жизнь. Важно, что я это поняла оконча-тельно...

– Сима, что ты несешь? – Грета изумленно смотрела на старуху. – У тебя Альцгеймер начинается? Или просто ве-сеннее обострение?

– Погоди, Греточка, – с улыбкой покачала головой Си-ма, – это еще не все. Дьявол снова вернулся во всей красе, когда дотошные немецкие полицаи отыскали мой медальон. И тогда я, наконец, поняла гораздо более важную вешь, чем банальное "не укради". Теперь я знаю как окончательно расторгнуть договор с нечистой силой. И заодно поставить твоей матери памятник, которого она заслуживает...

С этими словам Сима размахнулась и с неожиданной силой швырнула в реку блеснувший в расплавленном закатном солнце овальный медальон.

– Сима, ты ...?! – в ужасе закричала Грета. – ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...!! – Это не памятник матери, это наоборот – предательство ее памяти!

– Ничего подобного, Греточка, – хладнокровно возрази-ла Сима. – Груня, светлая ей память, хотела не богатства, а свободы. Это главное, к чему человек должен стремиться. И это единственное, что делает его человеком.