Текст книги "Код бикини. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Дагмар смолкла и кивнула почувствовавшему значи-мость паузы бармену. Алик сочувственно молчал.

– Может, все же поедем в Каракаллы? – осторожно подала голос Мила. – Освежимся, поболтаем о демократии, о ностальгии...

Дагмар залпом выпила и помотала головой. По ее знаку бармен снова налил ей и быстро пододвинувшему рюмку Загребскому.

– В Каракл... в Каракаллах нужен купальник, – выдох-нула она. – У меня с собой нет.

– Тогда может, во Фридрихсбад? – оживился Загреб-ский. – Там все парятся в натуральном виде, как в день сотворения мира.

– В день ст-творения мира человека еще не было, – с трудом выговорила Дагмар. – Он появился только на шс-стой день. А Фридрихсбад – это ид-дея, – девушка икнула и зажала ладонью рот. – Там вся эта водяра быстро вывет– рится. Господи, зачем же я так напилась...

Икающую Дагмар усадили на заднее сиденье "опеля".

– Фридрихсбадские термы – это рай на земле, – Загреб-ский вырулил со стоянки и покатил по брусчатке Кайзер-аллее. – Бассейны, парилки на любой вкус, фрески, лепни-на, витражи, колонны, купола... И все голые – как положено в раю. Там Достоевский с Гоголем после казино оттягива-лись...

Внезапно Дагмар перестала икать. С заднего сиденья послышались мучительные звуки сдерживаемых спазм, вскоре сменившиеся мажорным аккордом облегчающего потока.

– Даги, что ты творишь! – горестно воскликнул Загреб-ский. – Я же только что чехлы постирал!

– Не свисти, Загребский, никаких чехлов ты сроду не стирал, – отозвалась Мила. – Однако здесь целый потоп. Какой уж тут на фиг Фридрихсбад. Давай-ка, поворачивай к ее дому. Адрес знаешь?

Дома Мила приказала Алику внести поникшее тело Дагмар в ванную и закрыла за собой дверь.

– Получается, ей вообще нельзя пить, – бормотал Загре-бский озабоченно открывая одну за другой дверцы кухон-ных шкафчиков. – Бывают люди, которым алкоголь попро-сту противопоказан в силу природных особенностей орга-низма. О, кое-что тут все же есть.

Загребский с довольной гримасой извлек на свет буты-лку ликера "Егермейстер".

Из ванной вышел Алик. На немой вопрос Загребского он отрицательно покачал головой.

– Не расстраивайся, – утешил его бородач. – Значит, продолжим партию. Ты "егеря" будешь?

Алик передернул плечами и затряс головой.

– Тогда я сам на сам. Будь здоров.

Загребский наполнил ликером чайную чашку и с видимым удовольствием выпил.

– Замечательная настойка. Более полусотни трав. Про-сто-таки эликсир здоровья. Незаменимое средство для укрепления иммунной системы. Его еще Федор Михайлович шибко уважал, царство ему небесное. Зря ты отказываешь-ся, ей-богу... – Загребский снова взялся за бутылку.

Из ванной с поджатыми губами вышла Мила. Следом на нетвердых ногах показалась Дагмар в наброшенном на плечи махровом халате. Безжизненное лицо девушки было лишено красок. Она сделала несколько шагов и опустилась на кровать.

– А тебя в Россию не тянет? – Мила протерла ладонью запотевшее стекло «опеля». Машина неслась по пустому в ночной час автобану. Алик мирно храпел на заднем сиденье.

– Чего я там не видел? – зевнул Загребский. – Носталь-

гия – удел сентиментальных недоумков.

– Да ладно. Русские люди за границей всегда тосковали по родине. Взять хотя бы твоего Достоевского...

– Достоевский не тосковал по родине, – возразил Заг-ребский. – Как можно скучать по стране, в которой тебя приговорили к расстрелу за одну лишь болтовню по пятницам у Петрашевского?

– Разве его расстреляли? – недоуменно спросила Мила.

– Вам, миледи, определенно есть смысл хотя бы иногда листать что-нибудь на сон грядущий. Весь их кружок поставили к стенке, имитируя расстрел, но в последнюю минуту казнь заменили каторгой. Один из его товарищей после этого сошел с ума. Так что, откинувшись на волю, Федор Михалыч отваливал за границу, как только у него заводились деньги. Когда с супругой, когда с подругой.

– Это неважно, – отмахнулась Мила. – Все равно он лю-бил Россию и был российским патриотом.

– Философы такого калибра не бывают патриотами, – покачал головой Загребский. – Их дух витает в таких вы-сях, где категории бытового патриотизма просто не сущест-вует.

– И все-таки, – упорствовала Мила, – многие эмигран-ты испытывают ностальгию, с этим не поспоришь.

– Люди редко анализируют свои чувства. Чаще всего они нормальную человеческую грусть по невозвратному прошлому принимают за ностальгию по оставленным горо-дам и странам. Чтобы избавиться от такой ностальгии, лучше всего посетить этот самый утраченный рай, из кото-рого в свое время бежал, как из чумного барака. Большин-ству это помогает.

– А как быть меньшинству?

– А это уж пусть они сами решают, что им лучше – ос-таться в нормальной стране или вернуться в сдуру покинутое отечество. Жить по закону или "по понятиям". Со скучными европейцами или среди одурманенного бредня-ми о "новом русском мире" плебса, мнящего себя высокоду-ховным наследником Толстого и Достоевского.

– Сам ты плебс, – обиделась Мила. – Народ ошибаться не может. Народ, между прочим, всегда прав.

– А главное – убежден в своей правоте, – неожиданно засмеялся Загребский. – И знаешь, что самое смешное? Эти ностальжёры из меньшинства уверены, что страна, которая их приютила, устроена неправильно, а как ее сделать правильной, знают именно они – пришельцы из развалив-шейся, обанкротившейся во всех смыслах империи, живу-щей торговлей керосином...

Страстный монолог бородача прервал телефонный звонок.

– Ого, – Загребский посмотрел на часы. – В три часа ночи без серьезного повода не звонят.

– Але, – он нажал кнопку приема и включил громкую связь.

– Здравствуй, Загреб, – послышался женский голос. – Узнаешь?

– Габик, как же тебя не узнать, – с ласковой иронией отозвался Загребский. – Но что тебя заставило потревожить мой покой в столь поздний час?

– Догадайся сам, ты же умный. Аналитик хренов.

– Вряд ли ты достигнешь поставленной цели, разгова-ривая в подобном тоне, – вздохнул Загребский.

– Ничего, достигну, – голос в трубке был злым и уста-лым. – Куда вы, на хрен, денетесь.

– Детка, какая муха тебя укусила? Не дай бог, с Данутиком опять разосрались?

– Не дождешься, – огрызнулась трубка. – Лучше скажи,

это ты к нам прислал эту шалаву московскую со своим малохольным хахалем?

Мила возмущенно приподнялась в кресле, но Загребс-кий предостерегающе поднял руку.

– Малохольный хахаль – это недурная аллитерация, – осторожно ответил он. – Но в чем, собственно, фишка, как сейчас говорят на нашей исторической родине?

– Короче, – голос в трубке грозно зазвенел. – Какие-то гады сегодня подожгли наш киоск.

– Должен тебя огорчить, Габик, – ответил Загребский полным сочувствия голосом. – Мои московские друзья тут ни при чем. После вашей встречи в Страсбурге они все время со мной. У них стопроцентное алиби.

– Я на них и не думаю, – голос устало стих. – Им такое провернуть – кишка тонка. Я про другое. Пока страховка разберется, пока заплатит, пройдет куча времени. А нам работать надо, сезон проходит. Короче, срочно нужны деньги на ремонт.

– Габик, ты же знаешь, моя сольвентность оставляет желать лучшего...

– Господи, мне бы и в голову не пришло просить у тебя взаймы. Но эта московская мандолина предлагала платную фотосессию... Ты можешь с ней связаться?

– Московская мандолина слушает, – спокойно сказала Мила, наклонившись над телефоном. – И если ты, курва эльзасская, прикусишь свой поганый язык, то мы сможем поговорить о деле...

Мила отключила громкую связь и поднесла трубку к уху. Тем временем "опель" поравнялся с указателем "Karlsruhe" и, мигая оранжевым фонариком, съехал с автобана в заснеженный ночной город.

Мила с треском захлопнула крышечку телефона.

– Договорились? – Загребский, подрулил к спящему об-щежитию.

– Договорились, – раздраженно ответила Мила. – Эти сучки с первой минуты меня невзлюбили. Условия ставят, будто они фотомодели какие. Лесбиянки чертовы...

– Беда-то ведь небольшая, – философски заметил Заг-ребский, паркуя машину. – Главное, что они идут на контакт. Алька, кончай ночевать, приехали! – гаркнул он, перегнувшись через спинку сиденья.

На третьем этаже общежития поперек прохода лежал Пауль, наполняя гулкий коридор мерным храпом.

– Совсем немного недотянул, – заметил Загребский, переступая через тело. – Всего-то метров восемь.

– Не всякий алкаш взойдет на этаж, – нетрезво засме-ялся Алик.

Пауль неожиданно перестал храпеть и поднялся на ноги.

– Это я-то алкаш? Ты на себя посмотри, ботаник позорный! Выходит, если рабочий человек принял сто грамм для снятия стресса, то он алкаш. А когда какой-нибудь член, сцуко, корреспондент лыка не вяжет, так он, бля, культурно подшофе, так, что ли?! Ты смотри, студент, как бы тебе с таким мировоззрением проблем не нажить. С Паулем поссориться легко, прощение вымолить трудно...

Обозначив таким образом свое жизненное кредо, Пауль вернулся в исходное положение и снова захрапел.

– В общем, так, – сказала Мила с остервенением. – Зав-тра Загребский отвезет меня в Страсбург. Устроим фото-сессию с этими строптивыми блинщицами. А ты, ненаглядный мой, садись в поезд и дуй в Кёльн покорять Ашхен. Коли потребуется, поедешь оттуда в Гамбург. Если мы каждую плясунью-пенсионерку будем втроем обхажи-вать, то и за год не управимся...

Глава VII. Рейн-батюшка

Над Рейном поднимался густой пар. Черная баржа с желтой трубой неторопливо утюжила малахитовую воду. За рекой из тумана вырастала громада Кёльнского собора. Покрытые ажурной резьбой контрфорсы выталкивали рубчатые шпили в серое небо.

Алик миновал собор, спустился к набережной и, сверившись с адресом на бумажке, толкнул стеклянную дверь турецкой пиццерии. В полупустом зале пахло свежи-ми чуреками и жареным мясом. В застекленной, ярко освещенной витрине лежала тонко нарезанная баранина, овощной салат, разноцветные йогурты. Из репродуктора в глубине кухни доносился пронзительный, похожий на плач, голос, нараспев читающий коран. Суровая готика древнего Кёльнского собора, серый гранит набережной, гудящие в тумане баржи утратили реальность. На мгновение Алику показалось, что он находится не в центре старинной Европы, а в духане на окраине Стамбула.

Смуглая девица в кокетливом переднике энергично вытирала стол. Покрывающий голову хиджаб выглядел очевидным противоречием короткой – вровень с передни-ком – юбке. Под туго натянутой тканью перекатывались фасолины ягодиц. За кассой восседала пухлая молодая дама со стянутой резинкой копной черных кудрей. Ее бледное лицо молочно светилось в полумраке пиццерии. Не обращая ни на кого внимания, она с томной улыбкой смотрелась в карманное зеркальце. Алик переводил взгляд с одной девушки на другую, пытаясь угадать, кто из них Ашхен.

Из состояния созерцания его вывел гортанный голос из-за прилавка:

– Was möchten Sie zu bestellen?*

Алик обернулся. Голос принадлежал маленькому толстому брюнету. Густая растительность покрывала все видимые части его тела. И без того невеликий рост толстя-ка укорачивал длинный, ниже колен, засаленный фартук. Из-под сросшихся бровей недобро глядели черные навыка-те глаза. Алик никак не мог поверить, что этот человек только что обратился к нему по-немецки.

– Möchten Sie etwas zu essen?** – не скрывая раздражения, переспросил толстяк.

Алик наугад ткнул пальцем в лежащий под стеклом донер-кебаб. Толстяк пухлыми волосатыми пальцами схватил ложку, быстро смазал тонкую лепешку соусом, набросал внутрь мяса и ловко завернул все в вощеную бумагу.

Алик вернулся к кассе. Кудрявая кассирша нехотя подняла голову.

________________________________

* – Что бы вы хотели заказать? (нем.)

** – Хотели бы вы что-нибудь поесть? (нем.)

– Вы говорите по-русски? – спросил Алик. Кассирша вздохнула и отложила зеркало.

– В любом турецком заведении вас поймут, даже если вы заговорите на суахили, – ответила она с легким кавказским акцентом. – Вы вообще можете не открывать рот. Цифры, слава Аллаху, во всем мире одинаковые. С вас шесть двадцать пять.

– Я, собственно, не это хотел спросить... – искательно улыбнулся Алик, протягивая деньги.

– Разумеется, вы хотели спросить, что я делаю сегодня вечером, – усмехнулась девушка. – Вот вернетесь в свой Саратов, там и будете к кассиршам клеиться. Проходите, молодой человек, за вами уже очередь выстроилась.

Алик оглянулся, за ним никого не было. Он снова открыл рот, но в этот момент из кухни раздался властный окрик волосатого толстяка:

– Ашхен, бурая гель!*

Девушка захлопнула кассу и нехотя слезла с высокого стула. Требовательный зов повторился.

– Бен гидиёрум, Дамир!** – сердито откликнулась кас-

сирша.

– Мне нужно с вами поговорить, – бросил ей вслед Алик.

Ашхен удивленно остановилась. Официантка в коро-ткой юбке перестала вытирать стол и подняла закутанную в хиджаб голову.

– Кто вы?

Из кухонной двери показалась всклокоченная голова. Глаза толстяка вываливались из орбит на покрасневшем от ярости лице.

– Мне нужно сказать вам что-то важное. Приходите на набережную после работы, – быстро проговорил Алик.

– Кабук гель, тембель!*** – проревел толстяк.

Ашхен пожала плечами и поспешила на зов.

К вечеру туман сгустился. Алик, отчаявшись дождать– ся Ашхен, ходил взад-вперед по набережной, пытаясь сос-

________________________________

* – Ашхен, иди сюда! (турецк.)

** – Я иду, Дамир! (турецк.)

*** – Иди скорей, лентяйка! (турецк.)

тавить сколько-нибудь реальный план дальнейших действий.

Зазвонил телефон. В трубке послышался начальствен-ный голос Милы:

– Ты уже разобрался с Ашхен?

– А как же. Как только она меня увидела, то сразу сняла штаны и вручила мне увеличительное стекло в оправе из слоновой кости.

– Мне не до шуток. Эти блинщицы хреновы, видите ли, не желают передо мной раздеваться. Готовы тебе голышом позировать, лишь бы мне досадить.

– А Загеру?

– Ты спятил? Это же их дядька-воспитатель. Ты лучше заканчивай скорее с Ашхен и двигай обратно. А мы пока в Рейхенау прокатимся...

Ответить Алик не успел. Перед ним из темноты выро-сли две мужские фигуры.

– Что тебе надо? – узколицый чернявый парень крепко схватил Алика за отворот куртки.– Говори скорей, если не

хочешь в косяк попасть.

– Какой косяк? – ошеломленно спросил Алик. – Я прос-то хотел с Ашхен поговорить. Статью пишу про танцеваль-ный ансамбль...

– Ты кого тут разводишь, придурок? Какая, на хер, статья? Колись, падла, тебя Энвер прислал?

– Какой Энвер?

– Тот самый. Который в Мюльхайме пекарню держит. Можешь ему передать, что Дамир свои точки на правом берегу не отдаст.

– Послушайте, я не знаю никакого Энвера. Я приехал из Москвы...

Чернявый без замаха дважды саданул Алика кулаком в живот. Алик, ловя ртом воздух, согнулся и получил новый удар крепкой ладонью по шее, после чего привалился спиной к каменному парапету и сполз на асфальт набережной. Чернявый пнул его в промежность, замахнулся снова, но напарник – бородатый крепыш -поднял руку:

– Онунла етерли!*

Фигуры исчезли так же быстро, как и появились.

Придя в себя, Алик увидел склонившуюся над ним Ашхен. Ее корпусная фигура в коротком двубортном пальто была туго перетянута в талии.

– Что они с вами сделали?

– То, о чем вы их просили, – Алик, полулежа на асфальте, растирал шею.

– Я ни о чем их не просила! Это Зарема, официантка, подслушала... Вам больно? – Ашхен уставила на молодого человека черные, как маслины, глаза, полные непритвор-ного сочувствия.

– Терпимо, – пробормотал Алик.

– Можете подняться?

– Попробую...

Алик попытался встать и застонал от боли, держась за пах.

– Сволочи, сволочи... – бормотала Ашхен, помогая Али-

ку подняться, – какие же они сволочи...

– Послушайте, – Алик, сгорбившись, облокотился на па-рапет, – вы можете поймать машину? Мне нужно в отель "Людвиг".

Девушка метнулась к краю дороги и, приподнявшись на цыпочки, энергично замахала рукой. Затормозило такси. Ашхен с помощью водителя загрузила Алика на заднее сиденье.

– Куда вы меня привезли? – спросил он спустя полчаса, когда автомобиль остановился на узкой, слабо освещенной улице.

– Домой.

Алик покорно дал вывести себя из машины. Ашхен отперла дверь, и он, сделав несколько шагов, без чувств повалился на занимавшую почти всю комнату тахту.

На другом конце Рейна, в семистах километрах от Кёльна, по живописной петлистой дороге зеленый "опель" приближался к швейцарской горной деревушке Рейхенау.

– Ты мне толком не рассказал, что за птица эта Аст-

________________________________

*– Хватит с него! (турецк.)

рид, – Мила потянулась в кресле. – Надо за что-то заце-питься.

– Девка как девка, – пожал плечами Загребский. – Разве что задница у нее всегда была великовата для тан-цев. Грета ее на время даже убирала из основного состава. Но потом поняла, что многим зрителям как раз такая и нравится.

– При чем тут ее задница?

– Задница важна. Не стоит недооценивать ее значе-ние. Кстати, у тебя большие размеры есть? Вдруг ее зад еще подрос.

– Всякие есть. Полный комплект.

Согласно легенде, Мила и Загребский были коммиво-яжерами и занимались рекламой женского белья.

– Кстати, а почему она Астрид? Ее в Германии переи-меновали?

– Это ее настоящее имя. Завотделением Тульского дет-дома обожала книжки про Карлсона и назвала девочку в честь Астрид Линдгрен.

– Нда... А что у нее за характер?

– Пожалуй, жадновата она была. Детдомовские, как правило, презирают собственность, а эта все под себя гре-бла. Она и замуж первая выскочила. У девчонок из приюта обычно с этим проблемы – характер чересчур жесткий, а она – раз, и готово! К ее приемному отцу как-то друг приехал – старый холостяк, тут его эта пышка шестнад-цатилетняя и охмурила.

– Может, он ее? Потянуло старика на сладенькое-молоденькое...

– Говорю же, она его. Все отлично рассчитала: он через несколько лет ласты склеил и оставил ей гостиницу.

– Что склеил?

– Ласты. Ну, помер, значит.

Из-за поворота дороги выросли шпили ратуши и колокольня из красного кирпича.

– Как в сказке! – Мила восхищенно разглядывала игру-

шечные домики на склоне холма. – Того и гляди, хоббиты появятся.

– В России ощущение сказки гораздо сильнее, – заме-тил Загребский. – Вымершие деревни, раскисшие дороги, заглохшие колодцы... Того и гляди, Змей-Горыныч приле-тит.

– Ты это брось, Загребский, – нахмурилась Мила. – Не трогай родину. Если бы не война, у нас люди жили бы лучше, чем в Швейцарии.

– А разве в Германии не было войны? – невинно улыб-нулся бородач.

– Ты из меня дуру не делай. Все я прекрасно понимаю. Просто немцы эти живут, как суетливые муравьи – вкалывают с утра до ночи. Строят, ломают, воюют, восста-навливают... А в России жизнь – это высокая трагедия. Собственно, русские – это не совсем люди в обычном пони-мании этого слова.

– Вы, миледи, черт знает до чего договорились. Кто же они – сверхчеловеки, как у Геббельса? Или наоборот – недо-человеки?

– Дурак ты, – печально покачала головой Мила. – Нацистские сверхчеловеки сегодня превратились в голли-вудских тошнотворных суперменов. А русские – это прачеловеки. Они ближе к богу, чем все остальные люди.

– А как же евреи?

– Евреи много о себе думают.

– А мне кажется, что евреи – это остатки предыдущей земной цивилизации. Те, кто выжил в древнем глобальном катаклизме. Они генетически помнят те баснословные времена, когда бог расхаживал, обжигая пятки, по неостывшей еще земле и расставлял по местам леса и горы. Но когда евреи намекают на свою доисторическую память, их тут же начинают подозревать в зазнайстве.

– Это ты у Достоевского вычитал?

– Это мне самому так кажется. А Федор Михалыч евре-ев не любил, – вздохнул Загребский. – Он считал, что евреи погубят Россию и станут во главе анархии.

– Интересно... Надо будет перечитать.

– Можно подумать, ты его читала, – засмеялся Загреб-

ский. – Что именно миледи намеревается перечитать из Достоевского? "Идиотов Карамазовых?"

Мила потянулась к бороде водителя, но он успел пере-хватить ее руку.

– Уймитесь, барышня. Достоевский, несмотря на нелюбовь к евреям, антисемитом все же не был. Он смотрел глубже и понимал, что в любом человеке, независимо от национальности, живет зверь, и в этом его вечное проклятие. Соответственно, мечты человечества о прекрас-ном будущем изначально неосуществимы. Отсюда вечное мучительное противостояние его героев, которое сам автор никак не разрешает...

– Загребский, перестань нудить, – зевнула Мила. – Лучше скажи, долго нам еще ехать?

– Почти приехали. Гляньте окрест, миледи: отсюда на-чинается батюшка-Рейн, как его немцы любовно называют.

"Опель" проехал по узкому мосту над бирюзовой рябью двух сливающихся воедино горных речушек.

– Не забудь добавить, что здесь обожал отдыхать Фе-дор Михалыч...

Загребский загоготал густым басом и положил волосатую, крапленую купоросными веснушками лапу на колено девушки. Мила отшвырнула ее и сверилась с адре-сом:

– Россбоденштрассе, тридцать два, отель "Бергхайм". Ну, с богом. Авось на этой задастой Астрид наши мучения и закончатся.

Гостиница оказалась добротным, крытым черепицей двухэтажным зданием с мансардой. На другой стороне улицы высилась кирха из потемневшего кирпича, увенчан-ная флюгером, изображающим святую Катарину.

Сверху послышался мелодичный перезвон, после чего над деревней поплыли мерные удары главного колокола. В утреннем солнце весело блестела красная медь купола коло-кольни. Ветерок доносил запах припорошенных снегом альпийских лугов.

Загребский потянул на себя гостиничную дверь. Коло-кольный звон стих, и в наступившей тишине послышались шаги.

– А вот и хоббиты, миледи!

Из кирхи, держа наотлет шляпы с орлиными перьями,

выходили степенные альпийские крестьяне в долгополых пиджаках и до блеска начищенных сапогах. Один за другим они неторопливо пересекали улицу и поднимались на крыльцо гостиницы. Не делая ни малейшей попытки пропустить вперед чужаков, они по очереди проходили в дверь, которую придерживал Загребский. Каждый из них пристально рассматривал пришельцев, словно пытаясь навеки запомнить их лица.

Мила и Загребский вошли последними и сразу же оказались в столовой. Аборигены уже сидели по сторонам длинного елового стола – очевидно, здесь каждый знал свое место. Они повесили пиджаки на спинки массивных стульев и остались в белых рубашках и расшитых малино-вых жилетах. За стойкой перетирал стаканы худощавый молодой человек в белом переднике. Его лоб и щеки украшали рубцы от некогда бушевавших угрей. Он смущенно улыбнулся вошедшим и жестом пригласил их присесть за угловой столик.

От невидимого толчка распахнулись легкие створки, и из кухни выдвинулась статная молодая дама в чепце и широком кринолине. В каждой руке она держала по шесть стеклянных кружек с пенными шапками – целое пивное море.

Хозяйка поставила перед каждым гостем по кружке пива и повернулась к Загребскому.

– Боже мой, херр Загер, ты ли это? – сказала она на-распев.

– Конечно я, Асти, кто же еще!

– Я так и подумала, когда увидела твой капустный драндулет. Невероятно, что он до сих пор на ходу.

– Не оскорбляй моего верного Россинанта, Асти. Лучше скажи, зачем ты вырядилась, как в восемнадцатом веке. В швейцарской деревне так давно уже не одеваются.

– Много ты понимаешь в швейцарской деревне. Мест-ным мужикам это нравится как раз потому, что ихние жены больше такого не носят. Каждый из вас в душе мечтает напялить на свою бабу что-то старомодное, чтобы на нее другие кобели меньше зарились. Вот и ты – глянь, во что свою обрядил.

– Я не его женщина, – покраснела Мила.

– Это деловая партнерша, – пояснил Загребский.

– Я так и подумала, – кивнула Астрид. – Туристам и их деловым партнершам тоже нравится, когда вокруг сплошной балаган, и все ходят, как ряженые медведи. А главное, мне с моими прелестями именно в кринолине удобнее всего. Хотя есть и еще одна причинка.

– Какая причинка?

– Увидишь, если на обед останешься. Так каким же ветром тебя занесло?

– Я же говорю – по делу. Мы с Милой продаем женское белье. По образцам.

– Ооо, это вы в правильное место попали с таким товаром, – засмеялась Астрид. – Здесь бабы полученный в приданое сундук с исподним за всю жизнь сносить не успевают – дочерям передают. Так что очередь к вам в этих местах явно стоять не будет.

Между тем гости в малиновых жилетах одновременно сделали по глотку пива и разом поставили кружки на стол.

Заслышав стук кружек, Астрид подхватилась и, колы-хая огромным задом, засеменила к стойке. Молодой человек достал с полки бутылку сливовой водки и наполнил высокие, с тонкой талией рюмки. Хозяйка, свистя крино-лином, обошла с подносом стол и расставила рюмки.

– Угости деловую партнершу сливовицей, – Астрид по-ставила две стопки перед торговцами бельем. – Так и быть, первую бесплатно. В честь старого знакомства.

Загребский коротко выдохнул и вышвырнул в горло содержимое рюмки. Мила сделала глоток, и у нее мгно-венно перехватило дыхание. Она закашлялась, из глаз по-лились слезы.

– Мой валлис неплох, как я погляжу, – расплылась в улыбке Астрид. – Вместе с этим, – она кивнула в сторону стойки, – из остатков прошлогодней сливы перегоняли.

Юный бармен несмело осклабился.

– Правда, помощник из него неважный – все норовит под юбку залезть. Неугомонный, как кролик...

Хозяйка засмеялась каким-то особенным придушен-ным смехом. Молодой человек густо покраснел и принялся

усиленно перетирать и без того чистые бокалы.

Малиновые жилеты, как по команде, осушили рюмки и синхронно покачали головами. Астрид заспешила в кухню. Через несколько минут она выкатила столик с дымящимися тарелками. Ее выпяченный необъятный зад, обрамленный колоколом кринолина затмевал льющийся из окна и без того неяркий зимний свет.

– Ты уверена, что у тебя есть белье ее размера? – с тревогой спросил Загребский.

Мила неуверенно пожала плечами.

Тем временем Астрид расставила на столе тарелки с айсбайном. На каждой из них, блестя румяной шкуркой, лежала запеченная свиная рулька с торчащей косточкой, похожая на маленькую гаубицу. Сбоку высилась горка кислой капусты и поджаренного на смальце картофеля. Каждая из салютующих с тарелок косточек была обращена к правой руке едока, и все они располагались на столе строго параллельно, под одним и тем же углом. Порядок казался идеальным, тем не менее один из гостей смотрел на хозяйку с вопросительным ужасом. Астрид спохватилась и развернула его тарелку на пол-оборота.

– Давно бы так, – пробурчал владелец неверно сориен-тированной порции.

– Тебе, Лукас, надо обязательно быть не таким как все, – ехидно заметил его сосед, поглаживая пышные, как у пожарного, усы. – Оставался бы левшой у себя дома, а в приличном обществе мог бы и правой поесть – не отсохла бы.

– Горбатого могила исправит, – рассудительно добавил сидящий напротив седобровый костистый крестьянин. – Но и Асти хороша. Покойный Гюнтер за сорок лет ни разу Лукасу неправильно тарелку не поставил.

– Порядка не стало, когда он на иностранке женился, – едко заключил Лукас.

– Зато она придумала рулетку, – возразил усатый. – Такого больше нет нигде во всем кантоне. Везде только в карты играют...

– Житья не стало из-за этих иностранцев, – запальчиво перебил его румяный старичок, косясь в сторону лже-коммивояжеров. – Так и шастают по батюшке-Рейну сверху донизу.

– Не горячись, Тео, – примиряюще сказал седобровый. – Теперь порядка все равно нигде нет. Удивляюсь, как еще до сих пор коровы доятся и куры несутся.

Мила ловила на себе неодобрительные взгляды.

– О чем они говорят?

– О нас с тобой, конечно, – вздохнул Загребский. – Чу-жаки – любимая тема крестьян всего мира. У них в центре мироздания находится собственная деревня, а все, что вокруг – это враждебное окружение...

– Вы обедать-то будете? – Астрид, шурша оборками,

собирала посуду.

– Нам бы по делу поговорить.

– Я все равно занята, пока они едят. К тому же, один айсбайн остался, хоть и подгорелый сбоку...

– Ты его небось для кролика своего прыщавого припа-сла, – прозорливо заметил Загребский.

– Обойдется жареной колбаской, – махнула расшитым рукавом Астрид. – А то разжиреет, как ты, и будет уже не кролик, а боров. Ты партнершу свою деловую хоть раз в неделю ублажаешь?

Загребский ожидая бурной реакции Милы, нервно приподнялся на стуле, но та лишь кротко промолвила:

– Херр Загребский – мужчина что надо, не сомневай-тесь. Как увидит меня в "Андромахе", сразу в сексуального маньяка превращается. Правда, Schnucki*?

Загребский неуверенно кивнул.

– Что еще за "Андромаха"? – подозрительно спросила Астрид.

– Новейший итальянский бельевой бренд. Создан не для анорексичек подиумных, а для реальных женщин, вроде нас с вами. Там такие прошвы и кружева – любого мужчину с ума сведут...

– У вас все равно размера моего нет, – вздохнула Астрид.

– Найдется, – убежденно сказала Мила. – У нас есть об-________________________________

*Schnucki – дорогой (нем.)

разцы на резинках с крючками сбоку. Надо только приме-рить.

– Все равно я ничего не куплю, – упрямо покачала го-ловой Астрид. – Я сама панталоны шью. Из старых скатер-тей.

– Если вам подойдет, получите комплект бесплатно. Я только фото сделаю.

– Еще чего! – возмутилась Астрид. – Не хватало мне еще из-за пары трусов голой фотографироваться.

– Лица не будет видно. Только ваши великолепные бед-ра в нашем замечательном белье. Мы выпускаем специаль-

ный каталог с фотографиями моделей размера плюс. И вы помимо бесплатного белья получите гонорар...

– Ладно, я подумаю. Мне пора десерт подавать. И к ру-летке готовиться.

– Какой рулетке?

– Увидите...

Астрид устремилась в кухню и вскоре вернулась с кру-

глым ежевичным тортом. К каждому куску торта полагалась рюмка вишневой водки – кирша.

– Где же мой айсбайн? – спросил Загребский, когда хозяйка закончила сервировать десерт для малиновых жи-летов.

– Прости, Загер, – Астрид сконфуженно потупила взор. – Пока мы тут про белье трепались, этот кролик его схрум-кал. Одна косточка беленькая осталась. Прибила бы гаде-ныша. Кирша хотите?

Мила, зажав рот ладонью, помотала головой. Загреб-ский мрачно кивнул. Астрид поставила перед ним рюмку вишневки и снова удалилась.

Тем временем малиновые жилеты покончили с трапе-зой и проявили неожиданную активность. Каждый из них вынул из жилетного кармана монету в два евро и положил ее решкой вверх справа от себя. Лукас упрямо шлепнул металлическим кружочком слева. Прыщавый бармен обошел гостей и, вежливо улыбаясь, собрал монеты в старую войлочную шляпу. "Рулетка, рулетка", – прошеле-стело по столовой. Гости потирали руки. Их возбужденные взоры были устремлены на освещенный пятачок перед барной стойкой. Наступила напряженная тишина.

Наконец кухонные дверцы распахнулись, и в дымном световом конусе, словно в луче софита, появилась Астрид. Ее было не узнать. Вместо нелепого средневекового наряда на хозяйке гостиницы была надета белая мужская рубашка и красные, в обтяжку лосины. Гости одобрительно загудели.