Текст книги "Код бикини. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Миледи, я же рекомендовал вам читать книги, а не газетные заголовки, – засмеялся Загребский. – Нацизм, как безусловное и несомненное зло, был действительно уничтожен, но кто сказал, что победило добро?

– А что же тогда победило? – спросил Алик.

– Ничего не победило, – Загребский залпом допил остывший кофе. – Война не заканчивается никогда. Одержавшие верх силы устанавливают новые порядки и тут же начинают враждовать между собой. Так было всегда. Мы уже говорили об этом в Баден-Бадене, просто ты тогда напился и ни черта не помнишь.

"Опель" с натугой преодолел затяжной подъем и покатил вдоль канала, связывающего Майн с Дунаем. Окрестные холмы венчали покрытые зеленой патиной шпи-ли огромных средневековых соборов. По склонам стекали черепичные реки городских улиц.

– Вот он, Бамберг, – Загребский театральным жестом простер короткопалую пухлую ладонь за окно машины. – Видали, какая красотища! В сорок пятом западные союз-ники даже договорились не бомбить эти места, уходили на Мюнхен и Нюрнберг.

– Не зря Достоевский говорил, что красота – это стра-шная сила, – очарованно произнесла Мила.

– Федор Михайлович формулировал несколько иначе, – мягко возразил Загребский. – Но дело не в этом.

– А в чем?

– В том, что здесь варят единственное в мире пиво со вкусом копченостей, – Загребский шумно втянул носом воз-дух. – Оно так и называется – раухбир...

На набережной курилось пароходными дымами зда-ние пивоварни из потемневшего красного кирпича. Тянуло легким запахом солода.

– Я читал об этом пиве, – вмешался Алик. – Сотню лет назад местные пивовары хотели поднять на него цену с десяти до одиннадцати пфеннигов, и началась настоящая пивная война. Местные жители ответили на повышение цены бойкотом и победили.

– Ну, еще бы. Пойти на поводу у наглых пивоваров и платить лишний пфенниг было бы неслыханным мотов-ством... Кстати, в трех кварталах отсюда есть симпатичный кабачок. Если не знаешь, просто так не найдешь. Там оленину жареную подают под вишневым соусом. Так и называется – хиршбратен. Раухбир под хиршбратен идет, как Христос босыми ножками...

– Ты эти намеки прекрати, – Загребский наткнулся в салонном зеркале на непреклонный взгляд Милы. – Думай лучше о деле, успеешь еще зенки залить.

За парапетом набережной через порог небольшой плотины быстро бежала маслянистая фисташковая вода. Под плотиной в облаках пара боролись с течением несколь-ко байдарочников в оранжевых жилетaх и черных шлемах. Издали они походили на гигантских божьих коровок.

– Я остаюсь в машине, – тон Милы не допускал возра-жений. – Найдете Стану – звоните. Нечего толпой шляться, только внимание привлекать.

Мужчины шли по набережной. Вдали слышалась смутно знакомая мелодия. Постепенно Алик распознал разудало исполняемый полонез Огинского.

– О! – Загребский поднял палец. – Нам повезло – шар-манщик нынче при исполнении.

– Это ее бойфренд?

– Хахаль залетный, – с некоторой завистью пояснил Загребский. – Он когда в Германию наезжает, у нее остана-вливается. И что она только нашла в этом рыжем?

– Кто бы говорил о рыжих, – хмыкнул Алик.

– Ты таких рыжих еще не видел, – уважительно сложил губы Загребский. – Я по сравнению с ним просто блондин сявый.

– Флейтист Краузе тоже был рыжим. Какой-то рыжий заповедник.

– Ничего удивительного, – назидательно сказал Загребский. – Не забывай, что мы в Баварии. Здесь рыжим быть так же естественно, как в Турции – брюнетом. Но нас, все же, интересуют не рыжие мужики, а их спутницы.

Вскоре обнаружился источник звука. В портале моста через Регниц стоял невысокий человек с зеленым от слившихся воедино веснушек лицом и красной, как у гнома, бородой. Он был одет в армейскую ушанку с темным пятном от кокарды и камуфляжную куртку с надписью "Селигер 2011". На плече у него висел видавший виды перламутровый "Вельтмейстер". Поросшие рыжим пухом пальцы бойко нажимали на пожелтевшие, словно проку-ренные зубы, клавиши, крепкие руки привычно растя-гивали вылинявшие меха. Бородатый старательно вел мелодию, переключая регистры при каждом рефрене. Перед ним стоял раскрытый потертый футляр. Его малино-вое калошное нутро было усеяно разнокалиберными моне-тами и скомканными цветастыми банкнотами.

Бородатый завершил бессмертный полонез протяж-ным мажорным аккордом, поставил аккордеон на скамей-ку и закурил. Дымя сигаретой, он маленькими свиными глазками прощупывал поток туристов.

Загребский издали приветственно помахал рукой.

– Здорово, брат! – картаво откликнулся рыжий аккор-

деонист.

Они на самом деле походили на братьев, только у Загребского борода вилась мелкими кольцами словно у ассирийского царя, а у уличного музыканта была короткой и острой, как лезвие саперной лопатки.

– Какими судьбами, брат? Что это за голубь при тебе?

– Высокого полета голубь, – Загребский поднял палец. – Журналист московский.

– Великолепно! – гармонист энергично потряс Алику руку. – Давно вы из России, товарищ?

В его зычном голосе явственно звучали модуляции, заимствованные у забравшегося на броневик Ильича.

– Как там на родине? – продолжал сыпать вопросами бородач. – Бурлит страна перед выборами? Каковы настро-ения?

Алик не успевал отвечать. Впрочем, гармонисту требо-вался не столько собеседник, сколько аудитория.

– Да-да, товарищ! В России всегда был дух бунтар-ский. В этом и сила ее. А здесь все не то. Все, что сегодня делают в так называемом цивилизованном мире – типичное не то, хоть убейте. Взять хоть "захвати Уолл-стрит". Захватили? Победили? Ни фига подобного. Пошумели без-дельники и разошлись. А рабиновичи сидят у окошек на этой самой Уолл-стрит, смотрят на них сверху, поплевы-вают, посмеиваются и денежки считают. А с чего вся эта веселуха началась? Ты не думай, я чужих глупостей насчет ипотечного кризиса и финансового пузыря повторять не буду. Дело в другом. Просто нью-йоркские евреи нарушили одно из главных пацанских понятий – дела делай, но и в общак отстегивай. Ситуация классическая – жадность сгу-била пейсатых фраеров. А скупой, как известно, платит дважды. Хотя им по барабану – хоть дважды, хоть четырежды. Вот они, типа, заемщикам долги списали. Ну да, старые списали, а новые выписали. У них ведь главный принцип какой? Человека в долг посадить и вытянуть из него по максимуму. А когда брать с него уже нечего, то остальное можно и простить. Все вокруг говорят исключи-тельно о деньгах – президенты, премьеры, попы, правоза-щитники... Эпоха прагматизма! Матерые проститутки на фоне политиков – романтические барышни. Любая прези-дентская речь, поповская проповедь, интервью с модным режиссером все – о деньгах. Когда-то защитники в суде, все эти Плевако и Кони, взывали к вечным ценностям, к мора-льным принципам, к заповедям божьим. А сейчас судья торгуется с адвокатом о сумме залога, как шлюха с клиен-том. Человеческая жизнь так же ни хрена не стоит, как и правильные слова по телевизору. Маклеры ходят по домам и на голубом глазу предлагают застраховать жизнь. Челове-ческую жизнь! Это особенно смешно. Изумительная чушь. Смысл любой страховки в чем? В том, что если что-то испортится, то можно купить новую вещь взамен сломанной. Но разве можно купить за деньги жизнь? Нет. Но зато ее можно продать. В этом специфика самого ходо-вого товара на свете под названием "жизнь" – его можно продать, но нельзя купить. И когда продавцов становится слишком много, человеческие жизненки обесцениваются. Весь мир начинает жить, как на Востоке. Там ведь как? С одной стороны – древняя культура, пирамиды, папирусы, наскальная живопись, а с другой – сплошная первобытная дикость. Для них человека убить – что муху прихлопнуть. Взять хоть "арабскую весну". Ей-богу, смешно. Положили тьму народа – и что? Да ничего. На Западе считают потери в долларах, а на Востоке – в трупах. У тех продают, у этих убивают, вот и вся разница. По-человечески я понимаю и тех, и других. И мусульман, которые мочат друг друга только потому, что одни сунниты, а другие шииты. И европейцев, которые сдуру, по-быстрому, объединились, как мухи на лету для случки. Но что толку? Бедные ведь, в основном, или ленивые, или дураки. Вот богатые и решили их еще больше ободрать. Только полный идиот верит в то, что богатые – это развращенные циники, а бедные – невинные агнцы. На самом деле, пролетарии – те еще сволочи хитрожопые. И воротилы, ясный перец, тоже не идиоты. Короче, в итоге не получилось ни у тех, ни у других. Богачи не получили ожидаемого сверхбабла, а ушлым босякам не прокатило на дармовщинку пристро-иться у толстосумов в теплом подбрюшье. Статус-кво остался неизменным: кесарю – кесарево, а слесарю – слеса-рево. Правда, есть еще разновидность бедных, которые шибко умные. Этим тяжелее всего. Но ведь они сами и виноваты. Делом надо заниматься, а не на митинги ходить...

– Ты ведь тоже не от хорошей жизни на заработки ездишь... – Загребский безуспешно пытался прервать моно-лог рыжего гармониста.

– У меня все пучком! В дойчланде я на одном Огин-ском в полном шоколаде. А в России я потомственный интеллигент. Мой папа на Лубянке служил. Только не надо трепаться про кровавую гэбню. Он в аналитическом отделе трудился. Ты не думай, не такие уж там дуболомы сидят. И я не такой уж дурак. Я, между прочим, кандидат наук. Просто в нашем КБ из-за санкций временные трудности с финансированием, вот я и рванул к фрицам на заработки. А как гособоронзаказ поступит, тут же вернусь. Здесь меня уважают. Однозначно уважают. Да иначе и быть не может. Немчура живет с чувством исторической вины. А мы -страна-победительница. И потому власть у нас должна быть крепкой и незыблемой, как чугунный рельс. Кто и когда в России по закону жил? Это не наш стиль. Только слабаки власть за просто так отдают. Мало ли что президентский срок закончился – и один, и другой, и третий. А как же историческая целесообразность? Мы ж не зануды какие, чтоб все тупо по букве закона. Наши национальные традиции выше каких-то там конституционных заморочек, они от народа идут! Законы должны отражать народный дух, а не наоборот. Народ неправ не бывает, ты понял?! Народ по понятиям живет, а не по методичкам из Минюста. Вот я и говорю, что все здешнее – не то. Делом никто не занимается, оттого и кризисы. Взять, к примеру, Америку. Обхохочешься. Там президента выбирают каж-дые четыре года, и победитель так выкладывается за предвыборную кампанию, что первые два года только в себя приходит. А вторые два – готовится к новой гонке. Хотя все эти выборы – сплошная фикция. Все куплено – что у них, что у нас. От и до. Взять хоть футбол. Смех, да и только. Договариваются за бабки, а потом мяч для отвода глаз катают перед лохами...

– Стало быть, ты футбол не смотришь, – Загребский тщетно пытался вклиниться в словоизвержение краснобо-родого.

– Я-то? Смотрю конечно. Какой интерес? Очень простой – я же не знаю, кто кого купил, поэтому интрига сохраняется. Ты же в театр ходишь? Программку читаешь, в краткое содержание вникаешь и заранее знаешь, кто кого в каком акте замочит и кому в финале героиня даст. Знаешь, а все равно смотришь. Чтобы быть в курсе сюже-та, не обязательно Софокла в подлиннике изучать. Вот и футбол – такой же спектакль. А голосовать я при любом раскладе буду за Вована и его пацанов! О чем разговор, брат! Кто еще пиндосов приведет к общему знаменателю, если не он? Они же там, в Госдепе, спят и видят, чтобы Россию развалить. Опять-таки, кто жидов в узде удержит? Кого за границей – в опале, кого дома – за колючей, а кого, хоть и на воле, но на коротком поводке. Пусть хоть на два-дцати яхтах рассекает по Южной Атлантике, но помнит, гадский потрох, под кем ходит. И получается куда как наглядно! Принцип прост и неизменен: бабло греби, но и в гособщак не забывай отстегивать. И главное – хлебальник на власть не разевай, это святое...

Рыжебородый прикурил новую сигарету.

– Красиво излагаешь, – сказал Загребский с иронией. – У вас в России все так думают или это твоя частная точка зрения?

– Что значит "частная точка зрения"? – возмутился краснобородый. – Частный случай – это как раз ты. Эмигрантишко, отщепенец, человек второго сорта. Дриснул, как крыса с корабля, обменял родину на колбасу и пиво. Что у тебя есть за душой, кроме занюханной "частной точки зрения"? А я – часть монолита, плоть от плоти великой страны! Как в песне: "За нами Россия, Москва и Арбат". Я и есть тот самый народ, который не бывает неправ, понял? Ни хрена ты не понял...

Гармонист, наконец, выдохся и замолчал.

– Как вообще жизнь? – миролюбиво спросил Загреб-ский. – Стана тебя до сих пор привечает?

– Куда она денется, – хвастливо проворчал красноборо-

дый гном. – Я ж в койке любому фрицу сто очков форы дам. За мной бабы по пятам ходят – что в русланде, что в дойчланде...

– Она все так же в пекарне работает?

– Вон ее пекарня, – гармонист недовольно дернул бородой в сторону реки. – Как с ума сошла с этой лодкой дурацкой. Чуть день свободный – весло под мышку и впе-ред...

Под плотиной в облаках пара двигались фигуры бай-дарочников. Они закончили тренировку и складывали лод-ки в эллинг. Одна из спортсменок сняла шлем, и ее волосы слипшимися прядями упали на плечи. Девушка что-то невнятно прокричала и помахала рыжему рукой. Шум воды, льющейся через плотину, заглушал все звуки.

Алик отошел в сторону и сказал в телефон несколько слов. Гармонист бросил окурок, притопнул, согреваясь, ногами и вскинул на плечо потрепанный "Вельтмейстер". Пальцы привычно пробежали по ладам, и над густо парящей водой снова поплыл полонез Огинского.

Спортсмены, заперев эллинг, потянулись в раздевалку. Через минуту на причале появилась Мила. Она получила от стоящего у парапета Алика утвердительный кивок и вслед за последней байдарочницей скрылась за железной дверью.

Мила вернулась к "опелю" через полчаса. У нее были мокрые волосы и хмурое лицо.

– Поехали, – сказала она сердито и сильно стукнула

дверцей.

– Опять облом? – сочувственно спросил Загребский. – Я так и думал.

– Это почему же?

– Станка всегда была природным человечком. И воду всю жизнь любит – то плавает, то байдарит...

– При чем тут это?

– При том, что она никогда не стеснялась раздеться, даже девочкой. Сколько раз вместе загорали. У нее на теле ни пятнышка...

– Что ж ты раньше молчал! – глаза Милы потемнели от гнева. – Зачем мы тогда перлись в этот Бамберг? Какого черта я мылась в этом дурацком душе?

– Я думал, заедем на всякий случай. По дороге в Карлсбад крюк небольшой, а раухбир под хиршбратен еще никому не вредил...

– Ах ты, гад рыжий! Меня там за лесбиянку приняли, когда я вокруг этой Станы голышом вертелась, а ты в это время об оленьих бифштексах мечтал?

Алик, предотвращая драку, схватил Милу в охапку. Загребский, опасливо оглядываясь, покатил по набереж-ной.

Глава XII. Поединок в гейзере

Узкая дорога петляла по лесу среди осевших сугробов. "Черт его знает, – в который раз размышлял Алик. – Вроде и породы деревьев те же, а лес какой-то другой. Снег у них чище, что ли..."

– Мы еще в Германии или уже в Чехии? – спросила Мила.

– Границу должно быть заметно, – осенило Алика. – В Германии везде просеки проложены, сушняк подобран. Не лес, а парк культуры и отдыха. А в Чехии, наверное, как в России – сказочная чаща, бурелом...

– Проще говоря – бардак, – хмыкнул Загребский.

– Ничего подобного, – возразила Мила. – Немцы, конеч-но, чистюли, и порядок у них во всем, но ведь это от недо-статка воображения. У них все происходит предельно ра-ционально, то есть всегда одинаково. А творчество – про-цесс бесконечно разнообразный, не терпящий повторе-ний...

– Знакомый российский софизм, – Загребский энерги-чно работал рулем на крутых поворотах. – Типа, вдохно-вение не выносит заданных рамок, а значит, там, где нет порядка, там и есть вдохновение. На этом логическом перевертыше основывается вся ваша самовосхваляемая российская духовность.

– Ты это брось, – Мила с заднего сиденья ущипнула во-дителя за ляжку. – Наша российская духовность веками складывалась. И не тебе – эмигранту безродному – о ней су-дить.

– Миледи, да я же не против, – засмеялся Загребский. -

Наслаждайтесь свой духовностью сколько хотите, только прекратите развозить ее по окрестным странам на броне-транспортерах.

– Ишь чего захотели! Со вчерашними фашистами рас-слабляться нельзя. Слыхал, что наш президент сказал? Русского медведя на цепь не посадишь и под американский гимн плясать не заставишь.

– Уж если юные россиянки так думают, то вождю ва-шему бессменному ничего другого не остается, кроме как исполнять волю народа.

– Вот и заткнись, – Мила обворожительно улыбнулась в зеркале и снова попыталась ущипнуть Загребского, но тот оказался начеку и зажал ее руку в своей.

– Пусти, черт рыжий! – взвизгнула Мила.

– Не пущу. Медведь понимает только язык силы.

– Ах так...

Мила свободной ладонью с размаху залепила Загреб-скому глаза. Завизжали покрышки, машина пошла юзом и съехала задними колесами в кювет.

– Ты спятила? – Алик схватился за ушибленный висок. – Ты же нас чуть не угробила!

– Пусть знает, что бывает, когда с медведем на языке силы разговаривают, – гордо произнесла Мила.

– Бывает всегда одно и то же, – Загребский, кряхтя, выбрался из машины. – Вы готовы и всех вокруг, и самих себя укокошить, лишь бы насолить бездуховному Западу. Да и Востоку тоже... Врагу не сдается ваш гордый варяг... А ну, беритесь сзади.

Втроем они вытолкали машину на шоссе. Прогноз Алика оправдался: Чехия встретила их полуразрушенным путепроводом и заброшенной фабрикой. Но язвы недостро-енного социализма скоро сменились лесистыми холмами по берегам глубокой долины Теплы. Склоны весело пестрили разноцветными крышами, ажурными фасадами и шпиля-ми фольварков. Ни облупившаяся штукатурка заброшен-ных усадеб, ни колдобины на дорогах не могли нарушить очарования этих мест.

Компаньоны запарковали машину и по брусчатой набережной, уставленной рядами сувенирных киосков, добрались до главного павильона гейзерной колоннады. Гулкий зал со стеклянными стенами наполняло журчание и бульканье десятков источников. Вода с отчетливым запахом серы стекала из блестящих хромированных коло-нок в маленькие круглые бассейны с подтеками ржавчины. К высокому стеклянному куполу взлетала струя главного гейзера.

По залу бродили посетители, потягивая минералку че-рез отверстия в ручках плоских фаянсовых кружечек. Кружки продавались тут же с лотков.

Загребский, вглядываясь в лица лоточниц, обошел опадающий водяным флером гейзер.

– Вон она – Терезка, – кивнул он в сторону высокой продавщицы в полосатой вязаной шапочке.

Девушка сосредоточенно расставляла на стеклянном столике фигурные флаконы с ароматической солью.

– Какими судьбами, Загребуша? – она удивленно под-няла брови.

– Случайно, Тери. Ехали с ребятами мимо, да и завер-нули водички здешней отведать. Гастрит малость подле-чить.

– Хочешь стаканом минералки нейтрализовать бочку водки и цистерну пива?

– А вдруг поможет? Не зря же тут Федор Михайлович регулярно оттягивался, царство ему небесное...

– Он сюда не ездил, – вмешался Алик. – Вяземский приезжал, Гоголь лечился...

– Достоевский тут бывал, – возразила Тереза. – Но ему здесь не нравилось – слишком мало игорных домов.

– Это он вам лично сообщил? – усмехнулась Мила.

– Я вам в экскурсоводы не нанималась, – отрезала Те-реза и демонстративно повернулась к Алику. – Хотите что-нибудь приобрести? Купите жене ароматическую соль. Бу-дет после ванны благоухать, как майская роза.

– Вообще-то, она мне не жена... – пробормотал Алик.

– Ну, любовница – какая разница? А еще лучше, купи-те и жене, и любовнице – решите разом проблему сувени-ров. Только берите разные.

– Почему?

– Чтобы не пахли одинаково, иначе они вам обе быст-ро осточертеют. Собственно, эта, – Тереза ткнула пальцем в сторону Милы, – вам, похоже, и так уже надоела. Пора девчонку менять. Купите ей кружечку за четыре евро в качестве прощального подарка.

– Тери, что ты несешь, – поморщился Загребский. – Мила, не обращай внимания.

– Ничего, пусть продолжает, – глаза Милы затумани-лись от бешенства, – даже интересно.

– О, терпеливая попалась, – удовлетворенно хмыкнула Тереза. – Небось замуж за этого теленка метишь, мармелад-ка кудрявая?

– Тереза, прекрати! – взмолился Загребский.

Но девушку было уже не остановить.

– А что, ты его, пожалуй, захомутаешь. Только не за-будь, что телята вырастают в быков. Скромные в молодо-сти становятся тупыми в зрелости. Застенчивость – свой-ство мелкой души. Человек любит прятать собственное убо-жество под маской приличного поведения.

Тереза раскраснелась и стянула шапочку. Льняные волосы рассыпались по плечам.

– Молчи, а то все испортишь, – быстро шепнул Алик Миле в самое ухо. Та судорожно стиснула его руку, вонзив ногти в ладонь.

– Скажи ей, скажи, – веселилась Тереза, искрясь бирю-

зовым взором. – Объясни ей, что здесь Европа, а не села Смоленщины, и хамить тут не полагается.

Мила разжала руку и сделала шаг в сторону.

– А вы – хорошая парочка, – продолжала резвиться Тереза. – Великовозрастный ботаник и провинциальная ов-ца с локонами вокзальной шлюхи...

Мила оттолкнула лоток и молниеносным движением вцепилась Терезе в волосы. Жалобно зазвенели флаконы с солью, брызнули по мраморному полу осколки фаянсовых кружек. Тереза, высвобождаясь, мотнула головой, и обе девушки повалились в чашу гейзера. Стоя в пузырящейся воде по разные стороны пенной струи, они не могли пустить в ход руки и пытались уязвить друг друга ногами. Балетная подготовка Терезы сказалась на ходе битвы – неожиданным выпадом сильной ноги она поразила сопер-ницу в живот. Миле, однако, удалось ухватиться за одетую в полосатую гетру вражескую конечность, и Тереза, пос-кользнувшись, с размаху села на туго бьющую водяную струю.

Первым очнулся Загребский. Он бесстрашно спрыгнул в бассейн, схватил в охапку Милу и выволок ее на берег. Алик помог выбраться на сушу Терезе. От стеклянных дверей к ним бежал секьюрити с мушкетерскими усами, доставая на ходу рацию.

– Алька, разними этих хабалок! – крикнул Загребский, и, оставляя мокрые следы, зашлепал навстречу охраннику.

Но боевой пыл соперниц уже угас. Мила, потирая живот, опустилась на скамью. Тереза, сидя на полу, массировала лицо. От обеих ручьями растекалась вода. Из-дали Алик видел, как бородатый парламентер, бурно жестикулируя, что-то втолковывал усатому стражу.

Загребский вскоре вернулся. Судя по всему, его миро-творческая деятельность увенчалась успехом – охранник остался на месте, хотя и продолжал сурово смотреть в сторону недавнего побоища.

– Как тебе удалось с ним договориться? – спросил Алик. – Как бородатому с усатым? Или денег дал?

– Нет, – покачал головой Загребский. – Просто чехи – добрый народ. Если уж они нас простили за шестьдесят восьмой год, то о таком пустяке даже смешно говорить... Но лучше отсюда валить побыстрее, пока какой-нибудь правдолюб в полицию не позвонил.

– Я сейчас сама полицаев вызову, – Тереза, дрожа от холода, собирала с пола осколки кружек. – С меня Марек за испорченный товар последнюю шкуру сдерет. Вернее, отдерет, как последнюю шкуру. И так все помидоры подка-тывал, а тут уж сам бог велел...

– Мы заплатим, – примиряюще сказала Мила. – Давай-ка я тебе помогу.

На улице подморозило. Стуча зубами, мокрая компа-ния погрузилась в машину.

– Слушай, Навуходоносор, – Тереза дернула Загреб-ского за бороду, – если через десять минут ты меня не обог-реешь, будешь иметь дело с карловарскими пацанами. Тебя, ботаник, это тоже касается. Пусть уж лучше они овцу вашу двустволят вместо меня...

Алик сосредоточенно елозил пальцем по экранчику те-лефона.

– Тут рядом гостиница "Квисисана". Номера с камина-ми. Но дорого...

– С каминами, говоришь? – Мила незаметно толкнула Алика в плечо. – Это ничего, что дорого. Надо же перед де-вушкой вину загладить...

Загребский подрулил к отелю, и Алик, как единст-венный, вышедший сухим из воды, пошел оформлять номер. Следом за ним потянулись остальные. Портье – маленький близорукий чех – с удивлением взирал на дрожащих людей в мокрой одежде.

– Разве на улице дождь? – изумленно спросил он.

Алик молча кивнул.

– Но ведь только что светило солнце!

– Сами удивляемся, – буркнул Загребский, проходя ми-мо стойки.

– А почему этот молодой человек сухой?

– Мистер, не будьте занудой, – Тереза взирала на по-ртье сверху вниз. – Говорят же вам – дождь прошел сторо-ной. Нас зацепило, а его – нет.

Через десять минут вся компания сидела в гостинич-

ном номере у разгорающегося камина. На стеклянном сто-лике стояла бутылка "Бехеровки". Из ванной появился Загребский в сухом облачении. Мила достала из сумки за-пасную одежду.

– Попробуй, может подойдет, – она протянула Терезе стопку белья.

– Не смеши, – девушка встала и потянулась во весь гренадерский рост. – Я же вдвое больше тебя.

– Надо же тебе как-то просушиться...

– Не заморачивайся, подруга, я не стеснительная, – Те-реза стянула через голову свитер и разложила на каминной полке. На покрытом мурашками плече мелькнул съежив-шийся от холода оранжевый скорпион. – Жизнь стесняться отучила.

– А как тебя в Чехию занесло?

– Приемные родители хотели сделать из меня инже-нера, как они сами, – Тереза расстегнула лифчик и слегка помассировала небольшие крепкие груди. – Отправили ме-ня учиться в Мюнхен. Там я познакомилась на дискотеке с крутым парнем, – Тереза стащила полосатые, насквозь промокшие гетры и бросила их у огня на изразцовый приступок. – Он все восхищался моим танцем, льстил, соба-ка, внаглую, ну и вскружил девчушке голову. Уговорил, гад, попробовать выступить в стриптизе. Я обошлась без этого пошлого шеста – просто станцевала голышом кусок прог-раммы "Агрип-шоу". Успех был бешеный – в первый же вечер я заработала семьсот марок. А дальше пошло-поеха-ло, какое уж тут инженерство... – Тереза, вильнув бедрами, освободилась от лосин и повесила их на каминной решетке.

– Что же было дальше? – Мила во все глаза смотрела на крошечные белые трусики, из-за которых выглядывал цветной округлый штрих. – Интересно же.

– Ничего интересного. Приятель мой оказался совладе-льцем этого заведения, зарабатывал на мне хорошие бабки. Я тоже была не внакладе, но когда он мной натешился, то решил подкладывать меня под своих клиентов – богатень-ких старичков.

– И что же ты?

– Тут уж во мне детдомовская гордость взыграла. По-

слала его подальше и сбежала в Чехию. И странная вещь – что бы я после этого ни делала, на меня все смотрят, как на голую. Движения стриптизерские в кровь вошли, что ли... А один покупатель так и заявил – у тебя такой взгляд, будто ты вот-вот разденешься прямо здесь. Я это усекла и поль-зуюсь – в торговле здорово помогает. Хотя и проблемы бывают. Здесь русских много, часто быковатых. Подходят с пачкой баксов и открытым текстом предлагают переспать. Для особо наглых существует Марек, но, в основном, я сама справляюсь. Вот и вас за хамов приняла, даром что с Загребушей водитесь. Не обижайтесь...

Алик и Загребский дружно замотали головами, не спуская глаз с розовевющего от каминного жара тела деву-шки.

– В стриптизе я поняла одну вещь: дело не в нагом теле, как таковом, а в способе его подачи. Здесь, в Европе, запросто раздеваются и в бане, и на пляже, но все к этому относятся спокойно. Важна не сама по себе голая писька, а то, для чего ты ее обнажила – помыться, позагорать, сходить, пардон, в туалет или предложить для секса. Вот смотрите...

Тереза скрестила ступни, поднялась на цыпочки, вытянула руки вверх, соединив кончики пальцев, и мгно-венно превратилась из женщины, буднично снимающей мокрую одежду, в обольстительную одалиску. Она согнула правую ногу и уперла ее в левое колено. Руки отпали друг от друга и снова сомкнулись, образовав над головой круг. Тереза несколько секунд неподвижно простояла на левой ноге, а потом резко выбросила вперед правую – совсем как час назад в бассейне гейзера – и сделала подряд три размашистых фуэте. Мелькали разделенные шнурком стри-нгов розовые ягодицы. Упруго вздрагивали литые груди.

Загребский и Алик, подавшись вперед, во все глаза глядели на танцовщицу. Мила, казалось, пыталась прожечь взглядом атлас трусиков.

Тереза томно извивалась вокруг воображаемого шеста, кругля бедра и выгибая спину. Наконец она быстрым движением сдернула трусики, швырнула их в лицо оше-ломленному Загребскому и застыла с победно поднятой рукой. Внизу живота девушки лиловел цветок сакуры. След от резинки трусиков пересекал сидящую на нем изящную желтую бабочку. Гладко выбритый лобок был девственно чист.

– Ну как?

– Потрясающе, – Мила выдохнула и откинулась на спи-нку кресла.

Алик разразился запоздалыми аплодисментами.

– А сейчас? – Тереза опустила руку, погасила улыбку и расслабила одну ногу, как солдат в положении "вольно". – Правда же, теперь совсем не сексуально?

Мужчины, возражая, снова замотали головами.

– Э-э... Так, я бы сказал, еще сексапильней, – Заг-ребский вытер вспотевший лоб атласными трусиками. – Еще Федор Михайлович утверждал, что эротика спасет мир...

– Да ну тебя с твоим Достоевским, – Тереза устало мах-нула рукой. – Мужики есть мужики. Я им про тонкости психосексуальные, а они голую бабу увидели и тут же слюни распустили. Примитивные вы создания.

– Не скажи, – напрягся Алик. – Твое показное равноду-шие к собственной наготе только усиливает чувственный заряд. Умело сыгранная фальшь может впечатлить зрителя больше, чем точное, но прямолинейное перевоплощение в заданный образ.

– Неплохо сказано, – Тереза с интересом посмотрела на Алика. – Давай-ка с этого места поподробнее...

В дверь постучали, и в номере появилась горничная с большим пакетом.

– Господин Марек прислал одежду для госпожи Тере-зы, – пояснила она. – Сказал, что ждет внизу через две ми-нуты. Просил не опаздывать.

Горничная бесшумно вышла.

– Нашел-таки... – Тереза без сил опустилась в кресло. Плечи ее опали, спина ссутулилась, груди обвисли. Теперь она напоминала спустившее колесо.

– Вот так на самом деле не сексуально, – огорченно за-метил Загребский. – Что с тобой, Тери?

– Да ничего, – вяло отозвалась Тереза. – Куда бы я ни

переехала, у меня тут же находится покровитель, который из импресарио быстро превращается в сутенера. Что поде-лаешь, не в Россию же бежать...

Девушка оделась, слабо улыбнулась и молча помахала всем рукой. Хлопнула дверь.

Мила вздохнула и отправилась в душ. Когда она в халате и намотанном на голову полотенце вышла из ванной, Алик со взъерошенными волосами сосредоточенно листал туристический справочник. Загребский, елозя рыжей бородой по разложенной на столе карте, что-то вымерял блестящим циркулем. "В Гамбурге я побывал, мир цветущий увидал..." – напевал он вполголоса.