Текст книги "Код бикини. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Антон Гейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Алик угрюмо кивнул.

В бане им снова овладело дежавю. Раздевалка со мно-жеством шкафчиков и резиновыми ковриками на полу в целом напоминала отечественную. Но отличие имелось и здесь: повсюду было чисто и ни один замочек не был сломан.

Алик облачился в зеленый халат с прорезями вместо рукавов и толкнул дверь. Сходство с родиной мгновенно закончилось. Обшитый светлым деревом коридор выводил в обширный холл с выгнутой гигантской подковой барной стойкой, обставленной высокими грибами-табуретами. Дальше шла череда парных. На каждой двери была обозначена температура и влажность воздуха.

Но главная разница заключалась в том, что здесь были не только мужчины, но и женщины: одетые в халаты, завернутые в простыни и просто голые, непринужденно разгуливающие по холлу, дремлющие в шезлонгах, выны-ривающие из бассейна.

Алик вошел в парную и присел на верхний полок. Во влажном полумраке посетители обоего пола располагались в свободных позах. После двух заходов в голове Алика немного прояснилось. Он спустился по ступеням в бассейн, поднырнул под разрезанный на ломти резиновый фартук и выплыл в хмурый зимний день. Расчищенная от снега дорожка вела от бассейна к отдельно стоящей избушке. Издали Алик разглядел светящиеся цифры "110" – это была самая горячая парилка, до которой для пущего контраста нужно было плыть или идти голым по морозу.

Алик уже почти доплыл до края бассейна, когда дверь избушки распахнулась, и с крыльца на снег сбежала деву-шка. На ней была только купальная шапочка. От ее разгоряченного тела поднимались клубы пара. Девушка с разбегу прыгнула в бассейн и энергично поплыла навстречу Алику. При каждом гребке на ее левом плече выныривал оранжевый скорпион с угрожающе поднятыми клешнями. Алик проводил пловчиху взглядом и быстрыми саженками устремился следом. Незнакомку он догнал уже в банном холле. Вдали, у барной стойки пламенела борода Загреб-ского.

При виде девушки Загребский сполз со стула и прик-рыл бороду халатом.

– Гляди, это же Фрида! – зашептал он Алику в самое ухо. – Что я тебе говорил? На ловца и зверь бежит!

Девушка повесила купальную шапочку на крючок, отжала волосы и вошла в парную. Алик выждал минуту и последовал за ней. Фрида с закрытыми глазами лежала на верхнем полкé. Алик шкодливо огляделся и присел у ее ног. Безукоризненный педикюр девушки отливал матовой вишней. Как бы отстраняясь от пышущей жаром каменки, Алик пододвинулся поближе. Убедившись, что глаза Фриды по-прежнему прикрыты, он быстро заглянул между ее острыми коленками и ощутил легчайший кисловатый ду-шок, словно рядом открыли бутылку с кефиром. Прямо перед ним, между смуглыми бедрами незагорелой куриной грудкой белел идеально выбритый лобок. Не считая похо-жей на фасолину родинки, на бледной коже не было никаких отметин. Алик разочарованно отвернулся и выбрался из парной.

Загребский дожидался Алика за стойкой с двумя литровыми кружками пива.

– Повидался с Фридкой? А я тут пока пивка заказал на твой номерок. "Хефе Вайцен" называется, то есть пшенич-ное дрожжевое. Давай-ка поправимся. Со здоровьем не шутят...

Дрожжевое пиво как нельзя лучше легло на старые дрожжи и вызвало, по словам Загребского, "терапевтичес-кую целесообразность повышения градуса". На обратном пути для продолжения курса лечения на представительские средства были куплены две бутылки "Горбачева".

Глава V. Страсбургские блинчики

– Ты, наверное, думаешь, что тебя сюда прислали водку жрать?! – Мила, поставив ногу на стул, смотрела на Алика с брезгливым любопытством, как на раздавленную гусеницу.

Алик, понурившись, сидел на смятой постели.

– Между прочим, зря ты так. Фриду-то в итоге я на-шел...

– Тебе всего лишь повезло.

– Это не везение, а вдохновение. Я о деле не забываю, как бы ни было тяжело.

– Отчего же тебе так тяжело, сукин ты сын?

– А ты пообщайся с Загребским и его компанией, тогда

поймешь...

– Еще не хватало.

– Ну конечно, ты же у нас аналитик, мозговой центр... И каковы же твои успехи?

– Пока ты пьянствовал, я составляла план поисков. Эти Гретины дрыгалки расползлись по Европе, как тарака-

ны.

Алик развел руками и звучно икнул. Мила гадливо поморщилась.

– Иди в душ, пьянчуга. У нас дел полно.

– Где ты научилась устраивать семейные сцены? Вроде и замужем не была...

– Я может, на тебя виды имею. Хочу из тебя заранее человека сделать.

– Какой кошмар. Не понимаю, зачем вообще люди же-нятся...

Алик попытался развить мысль, но Мила прервала его повелительным жестом.

– Заткнись. Я знаю все, что ты скажешь. Иди в душ. Мы сейчас поедем в Страсбург.

– Зачем?

– Искать Габи и Дануту.

– Господи, кто их в России такими именами-то награ-дил...

– Не забывай, что все они детдомовские. Там любой мог фантазии волю дать – от директора до уборщицы...

Через полчаса Алик выводил "опель" Загребского на автобан.

– Где ты взяла ключи от машины? Он тебе сам их дал?

– Он никому ничего не в состоянии дать. Ключи мне вынес Пауль – тот, который с фиолетовой мордой. Еще пытался меня в коридоре зажать, – Мила от омерзения передернула плечами.

– Как же мы их найдем?

– По фотографиям.

Стоял пасмурный день. За окном проносились голые осиновые рощи. По низким пароходным гудкам невдалеке угадывался Рейн. За мостом зеленая табличка возвещала "FRANCE". Язык дорожных указателей сменился с немец-кого на французский.

– Никакой романтики, – проворчал Алик. – Ни тамож-ни, ни пограничников. Будто не во Францию приехал, а в Тамбовскую губернию.

– За романтикой можешь съездить на российско-украинскую границу. Там тебе и погранцы с собачками, и паспортный контроль, и шмон. А будешь возмущаться – схлопочешь прикладом в одно место.

– Там-то понятно – война.

– Французы с немцами тоже сотнями лет воевали. А теперь вообще границу ликвидировали.

– В те времена в Европе все друг на друга нападали. А сейчас только Россия на Украину.

– Все равно помирятся.

– Не помирятся, – убежденно помотал головой Алик.

– Почему?

– Жестокость прощается, подлость – нет.

В центре Страсбурга, посреди площади, окаймленной фахверковыми домами с видимым снаружи характерным каркасом из косых балок, высился Кафедральный собор, сложенный из красного песчаника. У его западного фасада сияла стеклянными шарами большая рождественская елка. Мощеную площадь заполняли празднично раскрашенные киоски, похожие на рассыпанные разноцветные кубики.

На прилавках стояли шеренги маленьких марципано-вых поросят. Над огромными кастрюлями с глинтвейном поднимался пряный пар. На грилях шипели толстенькие румяные колбаски. Пахло корицей, свежим хлебом и жаре-ным мясом.

Почти в каждом киоске девушки в чепцах и перед-никах с кружевными оборками жарили французские кре-пы. Они наливали вязкое тесто на круглые сковородки без бортиков, и разравнивали его изящными лопатками, похо-жими на крошечные деревянные грабли.

Алик ощутил ставшее привычным раздвоение. "Черт знает что в этом Эльзасе, – думал он, кутаясь в шарф. – Не разберешь, Германия это или Франция. И на Россию похоже – ярмарка, блины, но все как-то по-другому. Может, из-за этих чепцов с оборками? Или потому что пьяных нет?".

– Крепы какие-то... – презрительно скривилась Мила. – Это же наши русские блины!

– Тебя послушать, так все на свете русское, – хмыкнул Алик. – Блины, березки, медведи... Минет, по-твоему, тоже наше изобретение? Ведь еще Петр первый говорил боя– рам...

– При чем тут минет, дурак? – Мила от неожиданности остановилась.

– При том. Где ты видела в России такие лопаточки? Такие чепцы и фартуки? Все чисто, культурно, по-европейски...

– Заткнись. Чем кокошники хуже чепцов? Культура не в лопаточках, а в духовности. А духовность есть только в России. И вообще, ищи лучше наших теток. Я гляжу, тут этих блинщиц пруд пруди. Дай-ка еще раз на фото глянуть...

Габи и Данута нашлись в киоске у южного нефа Кафедрального собора. Загребский не соврал – они работали вместе и, судя по слаженным движениям, были давними компаньонками.

– Готов к бою, Казанова? – спросила Мила. – Иди клей-ся, я подстрахую.

Алик вздохнул и отправился к киоску. На плече у него висел фотоаппарат с длинным, похожим на детскую пирамидку объективом. Мила двинулась следом.

– ... почему бы и нет? – донесся до нее низкий голос чернявой Габи. – Сколько вы заплатите за это ваше интервью?

– А разве вам самим не хотелось бы просто поговорить, вспомнить "Агрип-шоу"... – голос Алика был полон напуск-

ного энтузиазма.

– Просто так в наше время ничего не бывает, – отре-зала Данута – богатырского сложения дама с накладной соломенной косой. – Вы же на этом деньги зарабатываете, вот и делитесь.

– И сколько же вы хотите? – спросила подошедшая Ми-ла.

– По соточке евриков на каждую, и все дела, – Данута смотрела на нее с равнодушной улыбкой. – И в ресторанчик сводите. Не в киоске же интервьюировать.

– По полтиннику, – твердо ответила Мила. – И говорить будем за чашкой кофе. Согласны?

– Не знаю... – Данута вопросительно посмотрела на по-

другу.

– Да уж ладно, – усмехнулись Габи. – У господ журна-листов в кармане, похоже, не густо. На чистом энтузиазме работают. Бог с ними – посидим, почирикаем, вспомним былое. О нашей укротительнице Грете можно много чего порассказать...

Вечером в кафе Алик для начала сделал несколько фотографий. В помещении было жарко, и девушки сняли куртки. На плече Дануты из-под рукава футболки выглянул знакомый оранжевый скорпион.

– Какая прелесть! – воскликнула Мила. – Можно посмо-треть?

Данута нехотя задрала рукав, и Мила с преувели-ченным вниманием рассмотрела татуировку.

– Разве вы раньше не видели этого скорпиона? – при-щурилась Габи.

– Не видела. А что?

– А то, что у каждой девочки в "Агрип-шоу" было такое тату. Это была наша метка, талисман, signature, так сказать. И вы не могли этого не знать от Греты. Вы что, проверяете нас? Боитесь зря стольник потерять? – Габи, презрительно усмехнувшись, расстегнула блузку и предъявила такого же скорпиона на смуглом плече. На нее оборачивались из-за соседних столиков.

– Зачем вы так, – смутился Алик. – Просто мы, помимо основной работы, коллекционируем фото татуировок...

– Кстати, если у вас на теле есть какие-то другие инте-ресные изображения, то мы могли бы устроить фотосессию в стиле ню, – вмешалась Мила. – За отдельные деньги, конечно.

– Так бы сразу и сказали, что клепаете дешевые жур-налы для пиздострадателей, – брезгливо скривилась Габи, застегивая блузку. – А то интервью, интервью...

– Почему дешевые? – Алик оторопело опустил объектив камеры.

– Потому что для солидных журналов снимают двадца-тилетних шлюх, оплачивают им каждый день массаж, соля-рий, спортзал с личным тренером и так далее. А вы полтин-ником норовите отделаться... Пошли, Данутик.

Девушки исчезли за стеклянной дверью.

– Ни черта у нас не получится, – мрачно сказал Алик, глядя сквозь лобовое стекло на освещенный фарами автобан. – Совершенно непонятно, как к ним подступиться.

– Что ты за мужик? – Мила брезгливо поморщилась. – Прекрати труса праздновать. Не получилось в лоб, зайдем с фланга.

– А если и с фланга не получится?

– Тогда зайдем с тыла. И так по кругу, пока результата не добьемся!

У входа в общежитие Пауль с "коллегой" "забивали коз-ла". Несмотря на темноту и холод, они с азартом колотили костяшками домино по заиндевелому столику, выкладывая их цепочкой вокруг пузатой бутылки.

– Халлё, коллеги! – салютовал стаканом Пауль. – А мы тут сезон пикников открываем на свежем воздухе. Давайте к нам. Цепляйте свежий флакон и подгребайте. На танкштелле еще отпускают.

– Какие мы вам коллеги? – возмутился Алик.

– Где уж нам! – скривил толстяк физиономию, цветом и формой напоминавшую перезревшую свеклу. – Вы, энтелегенты, во все времена трудящимся человеком брезговали... Не зря Владимир Ильич, а особенно Иосиф Виссарионыч, вас пачками в расход выводили. Да и у Вла-димир Владимирыча терпение вот-вот лопнет...

Исторический экскурс толстяка прервала Мила. Она

крепко наступила сапожком на его расквашенный ботинок и произнесла длинную тираду из затейливо связанных между собой слов, ни одно из которых не являлось лестным для него эпитетом.

– Возможно, вы и правы, мадам, – уважительно отве-тил Пауль за утратившего дар речи толстяка. – Похоже, мы с вами классово близки...

Поздно вечером явился Загребский.

– Разыскали подружек? – нежданный гость икнул, ума-щивая грузное тело на кухонном табурете. Мила помор-щилась и открыла форточку.

– Разыскали, – буркнул Алик.

– Что ж вы тогда кислые такие? – возвысил голос Заг-

ребский. – Алька, у тебя найдется что-нибудь для настрое-ния?

– Еще чего, – вскинулась Мила. – Вам что, алкашей ва-ших мало?

– Зря вы так, миледи. Мои коллеги – достойные, за-конопослушные люди. Звезд с неба, может, и не хватают, но и зла никому не делают.

– Видела я ваше законопослушание. Никакого толку от вас.

– И тут вы ошибаетесь, сударыня. Дядя Загребский вам еще очень и очень пригодится. Более того, без меня у вас вообще ничего не получится.

– Это почему же?

– По простой причине, – Загребский невозмутимо за-курил, выдерживая паузу. – Я, между прочим, мастер спорта по шахматам. Был без пяти минут гроссмейстером.

Он дождался Милиного "и что?", неожиданно легко поднялся с табуретки и прошелся по кухне.

– И то. Не надо быть шахматистом, чтобы понять, что все эти ваши интервью – сплошная фикция. Когда Алик увидел Фридку в бане, он даже не пытался с ней заго-ворить. Зато во все глаза разглядывал ее голой в парной. Ты думаешь, я был с бодуна и ничего не соображал?

Алик растерянно молчал.

– Я вас вычислил! – торжественно провозгласил без пя-ти минут гроссмейстер. – Вы хотели использовать меня втемную? Что ж, это была неплохая комбинация. Но вы не учли, что имеете дело с незаурядным интеллектом и трени-рованной логикой.

В наступившей тишине с верхнего этажа доносились тяжелые шаги и короткое стеклянное звяканье – очевидно, Пауль с коллегой сервировали аперитив перед ужином.

– Вам нужно что-то найти на теле одной из этих танцорок, не так ли? – продолжил Загребский. – Вся фишка в том, – он поднял вверх палец, – что все эти девчонки из ансамбля – сироты из детдома. Оттолкнувшись от этой точки, все остальное было понять уже несложно.

– Что же ты, в конце концов, понял?! – не выдержал Алик, но тут же замолчал под испепеляющим взглядом Ми-

лы.

Загребский был доволен произведенным эффектом.

– Я понял, что одной из сироток светит наследство в России! – громогласно объявил он. – Доказательством родс-тва служит какая-то особая родинка на теле. Вы хотите ее найти и продать эту информацию ее хозяйке. Все верно? – Загребский опустился на стул и торжествующе замолчал.

– Собственно... – начал было Алик, но Мила неожидан-но вскочила с места, достала из шкафа спрятанную между книг бутылку водки и со стуком поставила ее на стол.

– Ты гений, Загребский, – произнесла она восхищенно. – Взял и все раскрыл, не вставая со стула, как Шерлок Холмс. Ничего, что я на ты?

– О чем разговор, миледи, – расплылся в улыбке гений. – Свои же люди.

– Это просто невероятно, – не унималась Мила.

– Истина часто выглядит неправдоподобной, – Загребс-кий самодовольно откинулся на спинку стула. – Взять хотя бы Достоевского. После публикации "Преступления и наказания" петербургские студенты обвиняли его в клевете, хотя описанную историю он взял из жизни.

– Алик, не замирай! – скомандовала Мила. – Доставай стаканы.

– Со мной главное – не темнить, – разглагольствовал за-хмелевший Загребский полчаса спустя. – Это просто бесполезно – все равно вычислю. И без меня вы эту наслед-ницу все едино не отыщете... А мне за содействие ничего и не надо. Для меня главное – полет вдохновения, красота логической конструкции, торжество комбинационного мышления... Ну, и хорошая компания, конечно. А то с коллегами моими с ума сойдешь. Да и печень, опять же, не каучуковая...

– Давайте вернемся к девушкам из "Агрип-шоу", – де-ликатно перебила гроссмейстера Мила. – Надо же, наконец, составить план поисков.

– А чего его составлять. Список девчонок при мне, – Загребский развернул сложенный вчетверо лист. На мятой разлинованной бумаге значилось:

1. Фрида – Карлсруэ;

2. Инга – Карлсруэ;

3. Габи – Страсбург;

4. Данута – Страсбург;

5. Дагмар – Баден-Баден;

6. Рената – Гейдельберг;

7. Стана – Бамберг;

8. Мирка – Байройт;

9. Тереза – Карловы Вары;

10. Ашхен – Кёльн;

11. Астрид – Рейхенау;

12. Эстер – Гамбург.

– Фридку можно уже вычеркнуть, – с гордостью заметил Загребский. – Тут мы с Аликом хорошо поработали. А в Страсбург вы зря без меня поехали...

– Ты ведь спал, – деликатно напомнила Мила.

– Могли бы и подождать немного. Я и проснулся-то через две минуты после вашего отъезда. Дело в том, что Габик с Данутиком – барышни строптивые, с ними не всякий сладит...

– Это мы уже поняли. Тогда будем двигаться по спи-ску, – Мила взяла инициативу в свои руки. – Кто к нам ближе всех?

– Инга. Но она как сквозь землю провалилась – с квартиры съехала и телефон сменила. Давайте для начала съездим к Дагмар – в Баден-Баден. Тут всего-то километров тридцать...

Не слишком изящные, но безукоризненно наманикю-ренные пальчики пробежались по панели телефона, и в квартире Максимилиана Фабиановича раздался звонок. Максимилиан Фабианович нажал кнопку приема и молча приложил аппарат к уху.

– Але, это Людик, – услышал он в трубке. – Я по-быстрому, как ты велел. Братец и сестрица в порядке, работают. Правда, сильно пока не преуспели – реально взяли только одно интервью из двенадцати. Но стараются. Им тут дядя помогать вызвался – хоть и пьющий, но толковый. А бабули в столице вестей дожидаются, как и ты. Ну, все. Буду держать тебя в курсе. Целую, пупсик.

Трубка издала короткий смешок и смолкла. Максими-лиан Фабианович поморщился и нажал кнопку отбоя.

Тем временем наманикюренные пальчики набрали новую комбинацию цифр, и пухлые, цвета спелой малины губки проворковали:

– Колюня, привет, солнце! Да-да, это я, а не одна из твоих шалав. Да ладно, будто я не знаю... Как там твоя кукурузинка? Тебе прям сразу ближе к делу подавай... – малиновые губки сложились обиженным сердечком. – А как насчет немного понежничать со своей Люсенькой? Сказать ей, как сильно ты по ней соскучился? Ну и свинья же ты, Колян, чесслово... Работа идет, но результата пока нет. Максу рапортую регулярно. Все честно ему рассказываю. Тот случай, когда врать незачем. Чем раньше он свои буковки получит, тем скорее мы... Ладно-ладно, молчу. Ска-жи, что я у тебя умничка... Что я твоя курочка... Скажи, что козявочка... Еще раз... Еще... Ох, Колюнь, я сейчас с ума сойду... Как "до связи"?! Жлоб противный...

Глава VI. От Каракаллы до Фридрихсбада

Под расписным куполом парила многоярусная бронзо-вая люстра. Матово отсвечивали складчатые ламбрекены из золоченой парчи и сумрачные полотна в тяжелых рамах. Музейную атмосферу, однако, разрушали весело разграф-ленные карточные столы, блестящее колесо рулетки, похо-жее на мишень для игры в дартс и стопки разноцветных фишек. Красные шелковые экраны на стенах приглушали голос экскурсовода:

– ...Казино Баден-Бадена было построено в тысяча восемьсот двадцать четвертом году по проекту немецкого архитектора Вайнбреннера, хотя его основателем был француз Жак Беназье. По его желанию художники офор-мили игорные залы, копируя убранство французских королевских замков в стиле Людовика шестнадцатого. Это старейшее казино в Германии. Знаменитая Марлен Дитрих называла его самым красивым в мире...

Женщина-гид была одета в красный брючный костюм

с золотой отделкой. "Словно из китайского флага скроено..." – подумал Алик.

– Это Дагмар, – громко прошептал Загребский. – Дума-ете, она в тон стенам платье напялила? Ни фига подобного. Это она маскирует свою ностальгию по Советскому Союзу.

– Что же она тогда здесь делает? Ехала бы в Россию.

– Ты не понимаешь, – засопел Загребский. – Это обыч-ная среди наших русаков позиция – ругать Германию и превозносить Россию. Даже если они приехали из Ташкента или Караганды. При этом в Русланд никто не возвраща-ется...

– Тише вы, – прошипела Мила.

Ведущая покосилась на Загребского и повысила голос:

– Историки утверждают, что именно после открытия казино, Баден-Баден стали называть летней столицей Европы. Здесь играют в европейскую и американскую ру-летку, в блек-джек и покер. Это казино посещали классики русской литературы: Лев Толстой, Федор Достоевский, Николай Гоголь, Иван Тургенев...

Алик и Загребский отошли в глубину зала.

– А ты не боишься, что она тебя узнает?

Загребский покачал головой.

– Она единственная, кто поддержал меня в трудную минуту.

– В какую минуту?

– После Гретиной посадки эти забывшие плетку танцо-

рки настолько обнаглели, что решили линчевать меня за пропажу каких-то своих линялых пуантов. Собрались оголтелой стаей и учинили мне форменный перекрестный допрос. Потом слово взяла Дагмар и устроила мне что-то вроде комсомольской проработки. Я, как положено, стоял, опустив голову, кивал, и в итоге она оттаяла. Когда имеешь дело с коммунистами и женщинами, главное – признать ошибки, покаяться и пообещать исправиться. А этим занудам-буржуям надо непременно вернуть убытки, даже если презренный металл давно потрачен на дружеское общение с коллегами. Многие из девчонок оказались как раз такими занудами. Успели за свою недолгую жизнь при капитализме надышаться миазмами общества потребле– ния...

– И все из-за пуантов?

– Пуанты – это я образно. Там еще рояль был концерт-ный, реквизит кой-какой, канделябры всякие...

Экскурсия закончилась. Загребский энергично проби-лся сквозь толпу туристов и тут же вернулся, ведя под руку гида.

– Знакомься, Даги, это Алик и Мила – журналисты из Москвы.

– Дагмар Ивановна, – экскурсовод протянула узкую ла-донь. – Вы из какого издания, товарищи?

– "Комсомольская правда", – поспешно ответил Алик.

– Что ж, после геополитической катастрофы ваша га-зета сохранила хоть какое-то подобие принципиальности, – благосклонно кивнула Дагмар.

– Какой катастрофы? – пробормотал Алик.

– Разве вы не знаете, что президент России назвал рас-пад СССР крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века? – нахмурилась экскурсовод. Как же вы работаете, не опираясь на позицию политического руко-водства страны?

Наступила тишина, прерываемая шарканьем ног покидавших казино экскурсантов.

– Они это учтут в дальнейшей работе, – нарушил мол-чание Загребский.

Алик и Мила дружно закивали.

– Ну, хорошо, – смягчилась Дагмар. – Хотите посмо-треть достопримечательности города?

– Ты знаешь, Даги, – вмешался Загребский, – я думаю, ребятам было бы интересно увидеть что-нибудь историчес-кое.

– Могу показать места, где бывали Ленин, Луначарс-кий, Горький, Клара Цеткин... – Дагмар взглянула в зеркало и поправила высокую прическу в стиле шестидесятых.

– Все это, конечно, очень интересно, – промямлил Алик, – но хотелось бы увидеть что-то более древнее. Напри-мер, римские термы Каракаллы или Фридрихсбада ...

– Ребята, вы что, в бане никогда не были? Давайте я

лучше покажу вам дом, где жил Василий Андреевич Жуковский.

– Предлагаю компромисс, – решительно заявила Мила. – Для начала мы выпьем где-нибудь кофе, а потом решим, что посмотреть в первую очередь.

На Кайзераллее гулял ветер. Праздничные гирлянды обвивали голые ветви каштанов, добавляя красок в серенький зимний день. Дагмар сменила костюм гида на брюки и вязаную кофту, распустила волосы и из полусумасшедшего гида превратилась в обычную европей-скую девушку.

В кондитерской плавали ароматы кофе и ванили.

– Обожаю эти сиропные заведения, – поморщился Загребский. – Запах такой, будто протухла бочка лимонада. Так и кажется, что прилипнешь к стулу, как муха к патоке...

– Готова поспорить, что наш либерал Загребский изоб-разил меня эдаким левым ортодоксом, – сказала Дагмар, усаживаясь за столик. – Но это не более, чем штамп. Просто я не гонюсь за модой. Сейчас модно нарушать всевозмож-ные табу, традиции, границы, но ведь мир без границ немыслим. Вот у меня в руке чашка шоколада. Я могу пить его, подливать еще и делать это сколь угодно долго, потому что существует граница между мной и шоколадом, то есть чашка. Но если шоколад из чашки вылить, то он растечется бесформенной лужей, и я уже не смогу им насладиться, хотя формально шоколадом он быть не перестанет. Отсут-ствие границ означает отсутствие формы. Жизнь без формы – это существование амебы. Не случайно жизнь развивалась от зыбкой формы к устойчивой.

– Форма должна непрерывно меняться, – Алик вклини-лся в монолог Дагмар. – Неизменность формы может приве-сти к ее окостенению. А застывшая форма – это смерть. Чашка не выдержит внутреннего напряжения и лопнет.

– Ничего не окостенеет, – Дагмар раздраженно присту-кнула чашкой о стол. – Надо не менять существующую форму, а совершенствовать, вот и все. Если бы это понимали в кремлевском руководстве в конце прошлого века, то все мы до сих пор жили бы в Советском Союзе, а Берлин был бы столицей ГДР.

– Кто же должен был ее совершенствовать? Маразма-тики из политбюро ЦК КПСС?

Мила под столом наступила Алику на ногу, но Дагмар отреагировала на удивление спокойно.

– В этом все и дело, – вздохнула она. – Китайские това-рищи вовремя поняли, что залог успеха – это сменяемость руководства. Нужно готовить смену, правильно ее воспиты-вать, а затем бережно передавать ей власть...

– ...то есть клонировать одну и ту же закостенелую форму, – подхватил Алик. – Кому нужны все эти китайские премудрости с воспитанием молодежи и передачей власти? Не проще ли и не честнее в положенный конституцией срок провести очередные выборы и сменить власть?

– Пролы могут выбирать только себе подобных, – през-рительно сощурилась Дагмар. – В Венесуэле, например, выбрали водителя автобуса. А страной должна управлять элита, каста посвященных. Только тогда государство может быть сильным.

– Послушайте, Дагмар Ивановна, – раздельно произнес Алик, сдерживая подступившее бешенство. – Скажите честно, кого вы начитались – Ницше, Блаженного Августи-на, Николая Ильина? Если каждая страна будет стремиться стать сильнее соседней, то это будет означать бесконечную череду войн, и ничто другое!

Дагмар поднялась со стула. Ее волосы рассыпались по плечам, спина округлилась, как у кошки перед прыжком, в

глазах промелькнули желтые рысьи искры.

– Господи, о чем вы? – в отчаянии всплеснула руками Мила, изо всех сил пиная под столом Алика. – Разве мы для этого сюда пришли?

– Я вообще не понимаю, зачем мы здесь, – прогудел Загребский. Всему виной этот пакостный карамельный дух, вся эта пастила в шоколаде и прочие профитроли! Идемте к "Бóрису", – воскликнул он, умоляюще воздевая усеянные зелеными веснушками ручищи. – Идемте к "Бóрису"!

У "Бóриса" поблескивала в полумраке барная стойка, пахло пролитым ромом и сигарами.

– Неужели ты не понимаешь, что толпа не в состоянии придумать ничего стóящего? – Дагмар раскраснелась от вишневой наливки и стянула вязаный джемпер. Из-под выреза кофты выглядывали оранжевые скорпионьи клеш-ни.

– Может быть, – кивнул Алик. – Демократия – это во-обще дерьмо. Но ведь ничего лучшего пока не придумали. Это кто сказал?

– Достоевский, кажется, – наморщил лоб Загребский.

– Это сказал Черчилль, – подала голос Мила. – Нам на курсах по дошкольному воспитанию рассказывали.

– Гениально! – воскликнул Загребский. – За это надо выпить шнапса.

– Сам пей эту фруктовую самогонку, – скривилась Даг-мар. – Налей мне лучше честной водки.

Бармен услужливо наполнил рюмки.

– За демократию! – провозгласил Алик.

– Далась тебе эта демократия, – хмельно засмеялась Дагмар. – Любая демократия приводит к диктатуре подонков. Знаешь, кто это сказал? Нет, Загребский, опять ты не угадал со своим Достоевским. И Черчилль тут ни при чем. К такому выводу пришел Альфред Нобель. Возможно, под влиянием этой мысли он и изобрел динамит. Живи он сегодня, то крайне удивился бы, что демократия все еще существует.

– Еще больше он удивился бы словосочетанию "Нобелевская премия мира", – буркнул Алик. – Получается, что процентами с капитала, нажитого на продаже взрыв– чатки, одаривают борцов за мир.

– Вот именно, – Дагмар опрокинула рюмку в накра-шенный рот. – Мир – это лишь цепочка передышек в непрерывно длящейся войне. Война главнее мира. Иначе Толстой назвал бы свой роман "Мир и война".

– А Достоевский – "Наказание и преступление", – под-хватил Загребский. – Уж он-то точно знал, что зло пер-вично, а добро вторично. Сначала убивают, а потом расследуют. При этом ни одно расследование еще не воскресило убитого.

– Увы, это так,– вздохнула Дагмар. – Зло всегда напа-

дает, добро только защищается...

– А что предлагаете лично вы, чтобы это изменить? – запальчиво крикнул пьяный Алик. – С кем вы, Дагмар Ивановна?

– Да ни с кем, – Дагмар устало свесила руки между колен. – В детдоме нам все талдычили про счастливое советское детство, хотя мы не верили ни единому слову – сироты остро чувствуют фальшь. Потом нескончаемые тренировки в "Агрип-шоу", армейская дисциплина, жесткая диета, гастроли... Грета пыталась нам привить западный дух победителей, способных добиваться цели любой ценой, а нам хотелось игрушек, конфет, домашнего баловства. Мы превратились в механических кукол. После ее ареста мы вздохнули с облегчением, особенно когда нас разобрали по семьям. Но мы были уже слишком взрослыми, а главное – чересчур закаленными и выносливыми, чтобы принять весь этот патриархальный, занудно-упорядочен-ный быт. Мы чувствовали себя, как Загребский в кондитерской. Моими новыми родителями стала бездетная пожилая пара из Штутгарта. Они все нудили про христи-анское милосердие и толковали евангельские притчи. Молиться заставляли три раза в день, а в кино водили раз в три месяца. Я сбежала от них, едва мне стукнуло семнадцать. Конечно, российская жизнь грубее и неказис-тее здешней, но память всегда романтизирует прошлое... Иногда меня начинает раздражать европейский рациона-лизм, вся эта долбаная западная демократия, и начинает тянуть в Россию, хотя я знаю, что не выдержу там и месяца – меня просто стошнит от их вранья и безалаберности. Вот тебе и вся моя политическая платформа, Загребский, а не замшелый троцкизм, в который ты меня рядишь. Между прочим, с такими мыслями здесь живет большинство переселенцев из совка, хотя никто в этом не признается. Повинуясь неосознанному желанию побыть в атмосфере советского бардака, они ходят в русские магазины, где все свалено в кучу, как в подсобке какого-нибудь продмага на окраине Воронежа. Покупают лежалую колбасу, просрочен-ные конфеты, заплесневелые семечки... Некоторые посто-янно ездят, как они говорят – "домой", тратят там все, что здесь зарабатывают. Один аусзидлер из Казахстана, – между прочим, этнический немец, – заявил мне, что лучшее на свете пиво варят в его родном Чимкенте. Причем он был искренен, не кривил душой. Просто в его сознании зафиксировались мгновения наивысшего счастья, когда он вместе с соседскими пацанами запивал этим самым пивом воняющую резиной водку, а затем тискал в лопухах доступ-ную барышню из местных. При этом все вокруг говорили исключительно по-русски и плевались семечной шелухой во все стороны света...