Текст книги "Пластмассовый космонавт"

Автор книги: Антон Кротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9

Вокруг шли оживлённые разговоры, лишь Павел скучающе жевал постный салат. Тем более, что его сосед слева, знаменитый актёр-юморист всесоюзного масштаба, умеющий со сцены заставить зал хохотать до коликов в животах, в обычной жизни оказался совершенно неинтересным собеседником с каким-то стёртым выражением лица, тихим скучным голосом и банальными мыслями.

И заесть скуку тоже было нельзя, иначе завтра утром весы покажут пару лишних килограммов. Глаза разбегались от обилия изысканнейших деликатесов из лучших ресторанов Москвы: по левую руку от него стояло серебряное блюдо с копчёным угрём, красиво украшенным крабовым салатом. По правую – молочный поросёнок, зажаренный до румяной корочки, в маринованных грибочках. Это же касалось прекрасных вин. Только всё это изобилие было не про его честь.

А тут ещё напротив за столом, чуть наискосок, как назло оказался тот самый парень в розовом из балета, что ещё больше отбивало аппетит, потому что танцор выглядел обиженным на него, зыркал исподлобья, как брошенный озябший щенок из сугроба. Какая уж тут еда, в пору нарезаться, но режим – есть режим! Поэтому, пока другие с аппетитом ели и пили, ни в чём себе не отказывая, Беркут скромно клевал вилкой овощной салатик, а во время тостов поднимая бокал с «боржоми».

Сосед справа, – грузный мужик с красным бульдожьим лицом, – похоже это просёк и решил, что хозяин дома филонит, только делая вид, что поднимает стакан с водкой. Сам-то он пил лихо, с удовольствием покрякивая, опрокинув в свою ненасытную утробу очередную рюмку, и челюстями работал без остановки, пробуя всё, до чего мог дотянуться.

Через некоторое время захмелевший мужик решил, что раз уж они соседи, то ему просто необходимо чокнуться со знаменитым космонавтом, и не слушая никаких возражений, плеснул Беркуту водки в пустую рюмку.

– Извините, я не пью сегодня, – решив быть тактичным ни смотря ни на что, очень вежливо ответил Павел.

Сосед помрачнел, помолчал немного, потом тыча указующим перстом в потолок, обиженно заворочал заплетающимся языком:

– Ну конечно! Вы там высо-око-о летаете! Привыкли на кремлёвских-то приёмах бывать. А я простой человек…Но тоже требую к себе уважения… – Сосед демонстративно поднял свою рюмку в ожидании, когда Беркут всё-таки с ним чокнется и выпьет.

– Слушайте, я же сказал вам, – пытался оставаться дипломатичным Беркут, хотя на скулах его заходили недобрые желваки.

Но мужик отрицательно мотнул кабаньей башкой:

– Не-не, так у тебя ничего не выйдет, потому что я жел-лаю знать, почему ты не хочешь со мной выпить?

Беркут отвернулся. Но сосед не унимался: требуя к себе внимания, стал хлопать по плечу. Затем икая и обдавая неповторимым перегаром, навязчиво полез к нему в друзья:

– Вот вы – «покорители космоса» – вознеслись как архангелы, а простой народ для вас что, выходит, букашки, которые ползают где-то там далеко внизу? Но мы не букашки, мы – рабочие. Гег-гемоны мы! А потому требуем к себе уважения, будь ты хоть три-ыжды (здесь он снова икнул) народный артист, лауреат или космонавт! Так что, как ты ни крути, дорогой товарищ герой, а выпить со мной ты должон – уважить меня. Я-то тебе своё уважение оказываю, а ты мне, значит, не желаешь? Может, брезгуешь?.. Ну!

– А ты мне не нукай! – в ответ на грозный рык отрезал Беркут и сурово взглянул в налитые кровью бычьи глаза.

Предгрозовую ситуацию изящно разрядила Вероника, которая появилась как раз вовремя:

– Никита Гаврилович, – ласково заворковала она с обладателем кабаньей башки, – ну что вы так разволновались, давайте лучше я с вами выпью.

– Голубушка вы моя! – расплылся в счастливой улыбке красномордый. – Осчастливьте. Только отчего же ваш супруг не желает с простым рабочим человеком…

– Ну не кокетничайте, Никита Гаврилович, – озорно звенела Вероника, – с каких это пор начальник фирменного автосервиса у нас считается простым человеком.

«Вот так, так! – зло удивился Беркут. – Человек стучит себя кулаком в грудь, что он от сохи, да от плуга, а выясняется, что он от лопнувшего презерватива, да от прилавка. И таких тут большинство… Таких вот «деятелей, что из грязи в князи». И спутницы их им под стать – расцеловываются с хозяйкой и не скупятся на комплименты, а выйдя отсюда скажут своим любовникам-мужьям: «Повезло же этой дуре! Ни кожи, ни рожи, тупа как табуретка, а корчит из себя звезду!». Одно лицемерие вокруг».

– Так я ведь простым слесарем начинал, – стал смущённо оправдываться «кабан», оглядываясь на соседей.

– Эка вспомнили! – звонко засмеялась Вероника, чокаясь рюмочкой с нужным ей фирмачом. – А на супруга моего не обижайтесь, у них ведь, как у спортсменов – перед полётом жёсткий режим – никакого алкоголя, ни-ни! И вес держать.

Инцидент был исчерпан: сосед принёс Беркуту свои извинения и отлип на время. Вероника выключила магнитофон и, буквально засветившись от счастья, обратилась к бородачу хемингуэевского типа в свитере грубой вязки и в потёртых джинсах, напоминающего своим подчёркнуто мужественным и аскетичным обликом геолога.

– Никита, просим вас, осчастливьте народ!

Заполучить на вечер самого Архипова (!) было давнейшей Викиной мечтой, долго казавшейся труднодостижимой, ведь знаменитость была буквально нарасхват. Знаменитый певец много колесил по стране, так что застать его в родном городе было не так-то просто. Впрочем, в нём не оказалось ни малейшей звёздности. В ответ на просьбу хозяйки, бородач, не ломаясь, тут же легко поднялся, расчехлил привезённую с собой гитару и принялся настраивать струны. На этот вечер ему предстояло стать «главным украшением стола».

Знаменитый на весь Союз бард Никита Архипов обладал манкой для большинства женщин – брутальной внешностью. Но ещё более завораживающе действовал на дам его хриплый мужественный голос. Стоило почётному гостю запеть, как по комнате пронёсся восторженный женский вздох.

Впрочем, и у сильной половины СССР Архипов тоже пользовался особым уважением – за суровую правду своих стихов и надрывный исполнительский нерв. В отличие от признанных властями эстрадных соловьёв, которые исполняли лишь одобренные худсоветами филармоний песни, Архипов казался неподцензурным. Он говорил со своими слушателями о самом сокровенном на понятном каждому языке. Не заигрывал с аудиторией, не рисовался перед ней, не опускался до примитивного блатняка, чтобы понравиться самой народной гуще. Наверное, поэтому каждая социальная среда считала его своим, будто то эстетствующая интеллигенция, не прощающие даже малейшей фальши фронтовики или презирающие «фрайерскую» культуру зэки.

Исполняя свои хиты Архипов словно проживал жизнь героев: покорял с ними горы, ходил в гибельную атаку под немецкие пулемёты, доходил от истощения в лютый сибирский мороз на лагерном лесоповале или погибал от бандитской финки.

Как и все присутствующие, вскоре Беркут забыл обо всём на свете, устремив завороженный взгляд на искажённое страстью суровое лицо, тем более что Архипов будто специально для него исполнял под гитару недавно написанный монолог от лица фронтового лётчика. Глаза его выкатились из орбит и горели бешенной злостью и ужасом одновременно, словно он и в самом деле видит себя безнадёжно пикирующим к земле в объятой пламенем крылатой машине. Вены на покрасневшей жилистой шее вздулись, будто вот-вот лопнут, как и безбожно насилуемые длинными сильными пальцами гитарные струны, и безжалостно рвущий себе связки и сердце трибун начнёт харкать кровью. Архипов пел так, словно с него содрали кожу, отчего присутствующая за столом француженка взирала на него округлившимися от ужаса глазами жалась к своему задумчиво курящему кавалеру.

К счастью этого не произошло. Закончив исполнение одной своей вещи, бард делал короткую передышку, чтобы смочить горло, немного успокоить дыхание, и тут же начинал другую. Так прошёл час, но преисполненные полнейшего восторга гости требовали всё новых и новых песен. Человек пятнадцать записывали «звезду» на магнитофоны. И Архипов, не кокетничая и не выпрашивая себе отдыха, продолжал импровизированный концерт, не сбавляя темпа; пот лился по его вискам, но голос и напор оставались всё теми же, что и час назад.

Павел был так поглощён происходящим, что едва сдержался, когда прилипчивый сосед снова положил ему лапу на плечо.

– Да что вам ещё нужно? – сердито дёрнул плечом Беркут и сурово покосился на прилипалу.

– Да вы обижайтесь на меня не, – примирительно прошептал сосед.

– С чего вы взяли, что я обижаюсь?

– Это хорошо. Жена у вас чудо. А вы, когда вернётесь из космоса, позвоните.

Сосед достал из кошелька пятидесятирублёвую купюру и прямо на профиле Ленина записал свой телефон.

– Это не к чему – отказался Беркут.

– Да бросьте! – очень неприятно, – с видом полного превосходства, захихикал «автофирмач». – Всё равно вам без нас не обойтись, машины-то у всех ломаются – и у космонавтов, и у академиков! – С этими словами делец засунул подписанную купюру в нагрудный карман пиджака космонавта. Он сделал это всё с той же хозяйской ухмылочкой – словно сунул чаевые ресторанному «халдею» или швейцару.

В руке Павла хрустнул бокал из толстого хрусталя. Он резко поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по направлению к двери, как вдруг внезапный спазм пронзил ему грудь, сердце сдавило так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Мужчина застыл, пронзённый резкой болью; немного постоял, потом всё же нашёл в себе силы дойти до кухни. Там он сразу направился к окну и настежь распахнул его: на улице моросил дождь. От свежего воздуха боль в груди немного отпустила, но настроение было паршивей некуда. Рука сама полезла в карман за пачкой папирос. «Так, стоп! – одёрнул он себя. – С куревом пора завязывать, иначе точно спишут к чёртовой матери!». Ему ли было не знать суровую профессиональную статистику: 80% лётчиков-истребителей списывают с лётной работы вскоре после тридцати – серьёзные перегрузки буквально выжимают из человека здоровье. Рано или поздно старые травмы, которых за долгую службу в боевой авиации было немало, напомнят о себе. Он итак уже лет десять летает «сверх плана», да ещё второй раз в космос собрался. А раз так, то надо поберечь здоровье. Смятая пачка «Мальборо» полетела в мусорное ведро. Естественно, настроение от этого не улучшилось.

«А может, – ну оно всё к лешему! Уйти самому из отряда космонавтов, пока всё не открылось на медкомиссии и меня не выперли с позором? – спросил он себя напрямик, и ужаснулся такой мысли. Без любимой профессии жизнь теряла всякий смысл, ведь это фактически последнее, что у него осталось. – Нет, надо держаться, пока меня, словно старую скаковую лошадь, содрав предварительно с копыт подковы, не отправят на мясо».

В первую очередь это необходимо ему самому! Ни Вика, ни эти двое самовлюблённых учёных павлинов никогда не смогут понять такого, как он – человека, выбравшего прямой путь честного и бескомпромиссного служения Родине. Им не понять, каково было такому простому парню от сохи, каким он пришёл в авиацию, пройти суровый жизненный путь, десятки раз избежать верной смерти, и кое-чего добиться. Впервые он должен был погибнуть ещё молодым лётчиком в Корее. Его война, да и сама жизнь преспокойненько могла закончиться уже на 13 боевом вылете. В то утро он вылетел в составе звена истребителей Миг-15 на штурмовку вражеских позиций (хотя основной работой советских лётчиков-интернационалистов на той войне была противовоздушная оборона крупных северокорейских городов от налётов тяжёлых американских «супекрепостей», но изредка их всё же привлекали для поддержки пехоты, в том числе частей китайских добровольцев).

Но когда МИГи прибыли в район запланированной атаки, передовой авианаводчик с земли отчего-то перестал выходить на связь, поэтому никто не мог точно навести авиацию на цель. Командир группы принял решение самостоятельно прощупать предполагаемую позицию противника. Вслед за ведущим истребителем лётчики дважды прошли над сопкой, на которой предположительно размещалась неприятельская артиллерийская батарея – ответной реакции не последовало. Однако, как только Беркут вслед за лидером развернулся для третьего захода, в его самолёт угодили два 35-мм зенитных снаряда – лётчик потерял управление машиной, а в кабине возник пожар. Самолёт находился на высоте всего 30 метров и имел скорость 840 км/ час – и всё же Павел катапультировался не раздумывая.

Он упал на землю всего через 10-15 секунд после того, как раскрылся парашют, и поэтому получил серьёзные травмы. Однако всё же оказался достаточно далеко от вражеских позиций и смог избежать плена, скрывшись в сумеречном лесу. Всю ночь он ползком уходил от брошенных на его поиски охотников. Надежда была лишь на себя. Это американских лётчиков уже в то время снабжали солидным набором для выживания: крупной суммой денег (в долларах и золотых монетах) и прочими полезными вещами на тот случай, если придётся покинуть самолёт над вражеской территорией. У него же в карманах куртки лежала плитка шоколада, перевязочный пакет, пистолет ТТ с запасной обоймой к нему – вот и весь нехитрый набор, чтобы уцелеть с переломанными ногами на мёрзлой земле и добраться до своих. Плюс наручные часы «Победа», которые можно было использовать как компас.

Если пилотов неприятельских «Сейбров» эвакуировали уже появившимися в то время вертолётами, и для их спасения задействовались специальные группы спецназа, то молодому советскому лейтенанту крепко вбили в голову, что в случае угрозы плена он обязательно должен успеть застрелиться. И Павел не сомневался, что выпустит обойму в настигших его врагов, а последнюю пулю направит себе в висок. Но вышло немного иначе. Под утро он отключился. В это время его обнаружила на опушке леса группа крестьян. Местные жители были очень злы и собирались забить лётчика мотыгами. Но в последний момент появился молодой парень и указав на Беркута, что-то крикнул своим, остановив расправу. Его укрыла в земляной норе у себя под домом простая крестьянская семья. Позже, когда Беркута передали союзникам-китайцам, крестьяне через переводчика объяснили русскому, что накануне какой-то самолёт долго летал над их деревушкой и расстреливал дома и людей. Поэтому местные жители посчитали что он и есть пилот-убийца. А уцелел он потому, что деревенский активист заметил, что у раненого лётчика трудовые крестьянские руки и крикнул односельчанам, что американский воздушный каратель-империалист не может быть из простого народа…

Павел и вправду тогда был совсем другим – простым рабочим парнем! Это теперь он окружён всякого рода дельцами, «доставалами» и идеологическими перерожденцами. Да и в нём самом, к сожалению, всё меньше истинного коммуниста…

Промывая над раковиной проточной водой из-под крана порезанную осколками бокала ладонь, Павел был мрачен. Перевязав рану, он снова вернулся к окну и стал полной грудью вдыхать прохладный воздух.

На кухню зашли двое. Выяснилось, что концерт в гостиной «прерван на антракт».

– Вот бы пивка сейчас холодненького! – трогая себя за горло, просительно взглянул на хозяина один из гостей. Они были немного знакомы, этот подтянутый худощавый мужчина лет шестидесяти с бледным костистым лицом был композитором, чьи произведения звучали во многих фильмах и мультиках.

Павел широким жестом распахнул финский холодильник самой желанной для советского человека марки «роза и лев». Холодильник был весь заставлен импортными баночками, соусами, бутылочками.

– Ого! – воскликнул только входящий в моду спутник пожилого композитора, 37-летний начинающий драматург.

– А вы привыкайте, коллега, – обернулся на голодного товарища музыкальный деятель, – теперь и вы сможете многое себе позволить.

Драматург просиял. Он действительно был на взлёте. Будучи провинциалом, приехал в Москву из Алма-Аты. Его пьесы в этом сезоне впервые имели оглушительный успех: их поставили сразу несколько столичных театров, а известный кинорежиссёр запустился со сценарием, написанным по мотивам его повести. Хотя, строго говоря, молодым и начинающим его назвать было трудно, просто талантливый провинциал долго был никому неинтересен и не нужен в столице. И вдруг стал нарасхват. Павел немного знал его и раньше – ещё непризнанным и нищим. В прошлом году знакомый режиссёр указал ему из проезжающего автомобиля на плохо одетого молодого мужчину возле театра на Таганке, и уже тогда предрёк, что когда-нибудь этот парень серьёзно прославится. Дело было зимой в февральскую метель, а на только приехавшем в очередной раз покорять столицу из своей Алма-Аты даровании было лишь короткое пальтишко не по сезону. В память Беркуту врезалась большая голова с шапкой непокорных волос вместо головного убора и неприкаянность во всей его фигуре, чем-то напоминающей уличного пса. В тот раз они с приятелем-режиссёром остановились, подобрали продрогшего парня к себе в машину, и сытно накормили его в ресторане Дома актёра. Запомнилось, как жадно он сметал со стола еду, оголодав в Москве…

Но теперь дела его явно шли на лад, и Беркут был рад за талантливого знакомого. И с удовольствием поговорил бы с ним. Но так как воздуху ему по-прежнему не хватало, Павел извинился и вышел на балкон. Пожилой композитор вскоре присоединился к нему. На этот раз вместо молодого дарования с ним походкой инвалида зашёл какой-то секретарь Союза писателей. А ещё минут десять спустя на балкон вышел взмокший от пота Никита Архипов. Певец сразу оценил шикарный вид на набережную Кремля, свой восторг он выразил фразой героя из знаменитой кинокомедии:

– Лепота то какая!

– Живут же у нас покорители космоса! Верно? – снизошёл до коллеги-певца «короля квартирников» седовласый мэтр-композитор, которого кажется съедала чёрная зависть. – Вот я регулярно пишу шлягеры для эстрады, сочинил музыку почти к сотне фильмов, а живу в самом обычном кооперативном доме у метро Сокол. Хотя на Западе давно был бы миллионером: имел бы собственную виллу с бассейном, а может и личный самолёт! Будь мне снова двадцать, я бы тоже подался не в музыку, а к вам, – пожилой композитор широко улыбнулся вставной улыбкой Беркуту.

– Таких не берут в космонавты, – зло усмехнувшись, процедил в сторону маститого маэстро Архипов. Всем было известно, что при огромной популярности в народе, певцу-неформалу не так давно было отказано в членстве в Союзе композиторов СССР. Причём с очень обидной формулировкой «за низкопробность творчества и абсолютный непрофессионализм». И так как Архипов ещё к тому же недавно ушёл и из театра, в котором 15 лет прослужил актёром, то официально считался тунеядцем и в любой момент мог загреметь под суд по этой позорной статье. В интервью итальянскому телевидению он так и заявил: «Как ни странно, так случилось, что я – человек, которого знают все, и в то же время я не считаюсь официально поэтом, и не считаюсь официально певцом. Я не член Союза писателей, не член Союза композиторов…».

– Эти парни заслужили такую жизнь, это вам не песенки для мультиков пописывать, – сурово резанул Архипов, глядя прямо в ошеломлённые глаза одному из тех, кто его недавно прилюдно унизил на голосовании о принятии в Союз композиторов, и о которых он жёстко написал такие строки:

Подымайте руки, в урны суйте

Бюллетени, даже не читав.

Голосуйте, суки, голосуйте,

Только, чур, меня не приплюсуйте —

Я не разделяю ваш устав.

– Вот наработаешься за день, придёшь к интеллигентным людям в гости отдохнуть, и встретишь тут такого вот «певца из подворотни», – вслед за композитором возмутился хамством трубадура-неформала писательский начальник.

Архипов быстро обернулся и к нему тоже, и поинтересовался:

– Х…ли ты такого написал, что так устал?

Оба возмущённых чиновника от искусства с видом оскорблённого достоинства немедленно покинули балкон. Архипова это только порадовало. Он вообще в гораздо большей степени отождествлял себя с героями своих песен – простыми работягами и военными, чем со столичной богемой.

– Ну, как тебе моя песня о лётчике? – уже с совершенно другим лицом живо поинтересовался он мнением профессионала.

– Всё верно схвачено – одобрил Павел.

«За это умение подметить главное в людях и переложить на музыку его и обожает народ», – думал Павел, глядя на певца. Он даже готов был поверить в услышанную от кого-то историю про то как однажды, на каком-то вокзале, Архипова обступила огромная толпа и все тянули к нему фотографии, или, что окажется под рукой для автографа. Один человек протянул партбилет. Архипов, увидев это, спросил: «Зачем? Вас же исключат из партии». На что почитатель таланта, немного подумав, махнул рукой: А, и хрен с ним, распишитесь!».

Архипов просиял, услышав данную его песне оценку, и крепко пожал Беркуту руку. Павлу тоже всё больше был по душе этот парень с таким простым мужским лицом и прямым взглядом. С первой секунды он вызывал к себе искреннюю симпатию. Ещё раньше Беркут уважительно отметил про себя сбитые в кровь пальцы барда, вздувшиеся «бычьи» жилы на багровой шее, его сорванный охрипший голос – певец тоже не умел работать в пол силы, экономить свой дар. Было в их характерах что-то общее. Наверное, всех настоящих мужиков в России объединяет такая вот мужицкая упёртость, непоказушная готовность спокойно совершить подвиг если потребуется. И оба они похоже не слишком умеют приспосабливаться, угождать начальству. Из-за этого Архипова никогда не звали и вероятно никогда не позовут на Центральное телевидение на самую популярную программу «Песня года», куда отбирались лучшие песни в исполнении самых популярных, отобранных худсоветами при филармониях исполнителей. Там звучали тщательно отфильтрованные песни преимущественно идейного – социально-патриотического содержания в казённо-советском стиле с оттенком лирики. Внешний вид артистов, их статичные позы, каждое слово были тщательно отрепетированы и утверждены начальством, и не дай бог было что-то добавить к этому от себя, любые импровизации категорически запрещались. Зато непричёсанные песни Архипова, сразу уходили в народ, а это верный признак истинной народной любви. Недаром с именем этого человека было связано столько легенд…

Впервые встретившись, они разговаривали как старые друзья. Павел был поражён простоте легендарного певца, его умению сразу стать с любым новым знакомым на одной волне. Архипов же в свою очередь с живейшим интересом расспрашивал космонавта о тонкостях его профессии, а потом совершенно непринуждённо перевёл разговор на «земную» тему:

– Послушай, тут такое дело. В общем, приятель-хоккеист пригнал с международного турнира 450-й «Мерс». Почти новый. У меня таких денег сейчас нет, а ты старик, уверен потянешь.

– А как же субординация? – многозначительно усмехнулся Павел (боль за грудиной у него почти затихла, зато сразу же вернулась способность к тонкой иронии. Имелось в виду, что на таком автомобиле в Москве лишь один человек разъезжает – сам Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев!).

– А ты чем хуже? – мгновенно понял, что он имеет в виду Архипов. – Тем более что за второй полёт тебе наверняка дадут дважды героя.

– А он то уже трижды! – указал глазами в сторону кремля Беркут.

Архипов лишь рукой махнул на такую ерундовину.

– Да ты прежде чем отказываться, хоть взгляни на «мерс» – не машина – мечта! Гарантирую: взглянешь – заболеешь этой «тачкой»!

Архипов буквально уговорил Беркута спуститься вниз и хотя бы осмотреть автомобиль. По дороге он объяснял, что сам с первого взгляда влюбился в эту машину и, наверное, всё-таки приобрёл бы «Мерседес» для себя – где-нибудь занял нужную сумму, – но у него сейчас есть две отличные иномарки, куда ему ещё третью.

– А тебе по статусу положено на «мерсе» раскатывать, – дружески похлопал его по плечу бард.