Текст книги "Музыка и медицина. На примере немецкой романтики"

Автор книги: Антон Ноймайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

ПРЕДКИ

Его предки по отцовской линии происходят из крестьянской среды и прослеживаются на протяжении пяти поколений в Тюрингии. Только дед Иоганн Фридрих, родившийся в 1746 году, стал пастором в маленькой лютеранской церкви Энтшютца. Его первая жена Кристиана Магдалена Беме, бабушка Роберта, была дочерью купца и постоянно болела, отчего семья часто испытывала значительные финансовые затруднения.

Старший сын от этого брака, родившийся 2-го марта 1773 года, Фридрих Август, будущий отец Роберта, с раннего детства выделялся незаурядным умом. Но ввиду материальных затруднений семьи учеба в высшем учебном заведении была ему недоступна и он вынужден был учиться на «торговца материалами». Чтение для Августа, у которого вскоре обнаружился поэтический талант, стало тихой страстью. Как сообщает нам его друг и биограф К. Э. Рихтер, глубокий конфликт между ограничением его литературных амбиций в родительском доме и стремлением к независимости и свободе, которое исходило от поэтов немецкого течения «Бури и натиска», довел его почти «до сумасшествия». Напрасные попытки добиться литературной карьеры писательской деятельностью и в качестве переводчика английских поэтов серьезно подорвали его здоровье. Все же он добился того, чтобы его приняли помощником в книжный магазин в Цейтце. Там у него была возможность не только читать сколько душе угодно старую и новую литературу, но и познакомиться со своей женой Кристиной, дочерью городского хирурга Шнабеля, и полюбить ее. Так как ее отец настаивал, что согласится с браком, если Август будет иметь собственное дело, он оставил свою работу в Цельтце, вернулся на полтора года в родительский дом и написал за это время не менее 8 книг. Выручив 1000 талеров, он основал собственный магазин и женился на Иоганне Кристиане Шнабель в октябре 1795 года. Эта целеустремленность и последовательность повторится в его сыне Роберте: творческая активность, подстегиваемая желанием жениться, удивительная выдержка и стремление доказать себе и будущему тестю возможность получить средства для содержания семьи.

Напряжение, связанное с этой лихорадочной литературной деятельностью, привело к истощению организма, и уже на первом году супружества Август тяжело заболел дизентерией; его лечил д-р Зульцер. По словам жены Шумана, с этого времени ее супруг постоянно страдал от болезни, которая локализовалась внизу живота и имела «подагрические» симптомы. Состояние Августа Шумана вскоре ухудшилось настолько, что его супруга взяла на себя дела в магазине, а он за время болезни написал еще пять книг. Наряду с 11-томной «Купеческой географией» он написал «Адресную книгу торговли», различные книги справочного характера, многие романтические сказки и романы из жизни рыцарей и монахов и книги о далеких странах, красоту и волшебство которых умел описывать с такой пылкой фантазией, ставших затем образцом для его сына Роберта, имевшего еще большие литературные способности. При хронических болях внизу живота, симптомах, похожих на дизентерию, сопровождающихся воспалением суставов, речь шла скорее всего о хроническом воспалении, возможно с нарывами, толстой кишки, так называемом ulzeröse colitis. Эта болезнь встречается преимущественно у впечатлительных людей, психическая конструкция которых характеризуется стремлением к совершенству и внутреннему принуждению к успеху; негативное влияние оказывает также разрыв отношений с родителями, профессиональная среда, сильные волнения. Через несколько лет болезни наступает разрушение организма, слабость, невозможность исполнять профессиональные обязанности, как это было в случае с Августом.

Когда экономические проблемы семьи, которая увеличилась с рождением четверых детей, возросли, Август решил в 1808 году вместе с младшим сводным братом Фридрихом, который также был книготорговцем в Лейпциге, основать «Книжный магазин-издательство братьев Шуман».

Август умер в возрасте 53-х лет от истощения. Мать Роберта Иоганна Кристиана была дальней родственницей Готхольда Эфраима Лессинга и возможно унаследовала от этой семейной ветви талант художника. Это выражалось в желании музицировать и петь, причем, имея хороший голос, она предпочитала арии, поэтому считалась в семье «живой книгой арий». Ее сын Роберт перенял уже в юности не только литературные Способности отца, но и некоторые музыкальные наклонности матери. Ее характер был иногда «мечтательным, сентиментальным, иногда эксцентричным, а иногда вспыльчивым до странности». Частая смена фаз мечтательных и бурных чувствительных настроений и стадий ужасных раздражений передалась, по-видимому, и Роберту. Надо, однако, учитывать, что непостоянное душевное равновесие матери было вызвано, скорее всего, семейными неурядицами. Это она помогала и утешала своего хронически больного супруга с его депрессиями и душевными страданиями, и «тысячу ночей без единого звука проводила у постели своего больного мужа». Хроническая болезнь мужа, который постоянно скрывал свое состояние от других людей, конечно, приводила его к несдержанности по отношению к жене, перед которой ему не надо было притворяться и на которую он мог взвалить самый тяжкий душевный груз. То, что такие жизненные обстоятельства, продолжавшиеся длительное время, не могли не отразиться на нервной системе фрау Кристины, которая сама иногда болела, было само собой разумеющимся. Тем не менее, в ее депрессивных наклонностях нельзя сомневаться. Благодаря постоянно изменяющимся настроениям она относилась к таким людям, которые подобными истеричными реакциями, эксцентричными выражениями пытаются привлечь к себе внимание.

ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ

Психическую атмосферу, в которой 8 июня 1810 года родился Роберт Шуман, можно охарактеризовать так: его окружали родители, которые были очень непостоянны в чувствах, часто ссорились, поэтому им было трудно питать друг к другу теплые и нежные чувства. В такой обстановке чувствам ребенка был причинен вред, развитие его Я затруднено, а состояние детского нарциссизма поощрялось. В семье была наследственная предрасположенность к периодическим депрессиям: как у матери, так и у отца часто бывали депрессивные настроения, и Людвига, одного из сыновей Роберта Шумана уже в 22 года «из-за меланхолии» должны были поместить в лечебницу, где он провел 27 лет, вплоть до своей смерти как «заживо погребенный». Наряду с депрессией в семье Шуманов была сильная тенденция к суицидальным, то есть к самоубийственным действиям. Так, мы знаем, что двоюродный племянник его отца доктор Георг Фердинанд Шуман во время депрессии в 1817 году застрелился, а в 1825 году хорошенькая сестра Роберта Эмилия, по-видимому, из-за обезображивающей кожной болезни, в состоянии «печали», близкой к слабоумию, покончила с собой.

Кроме того, необходимо указать еще на одну деталь в отношениях Роберта и матери. Фрау Шуман стала жертвой тяжелой эпидемии тифа, которая распространилась в 1813 году в Саксонии во время отступления наполеоновских войск из России. Хотя она и перенесла тиф, но должна была выдержать тяжелый карантин, поэтому была вынуждена доверить маленького Роберта воспитательнице фрау Руппиус. По какой причине Роберт «два с половиной года» был отлучен от матери, неизвестно; это трудно понять, если учесть, что привязанность родителей к маленькому Роберту, ввиду утраты дочери, родившейся мертвой в 1809 году, за год до его рождения, должна была быть особенно сильной. Много лет позже его мать писала ему: «…со слезами на глазах я прижимала тебя к сердцу, так как мне пророчили трудные роды. Твой отец был также несказанно счастлив, так как и он беспокоился до родов. Таким образом, твой первый вздох был радостным для других, а для тебя без боли».

Роберт, казалось, быстро привык к новому окружению. В своей краткой автобиографии, которую сочинил в 15 лет, он признался в любви к фрау Руппиус, которую называл своей второй матерью. Питер Ф. Оствальд, психиатр из Калифорнии и один из лучших знатоков Шумана, указал на то, что эти годы ранней разлуки с матерью были для Роберта одновременно также первым осознанным опытом, принесшим ему боль и печаль. Его привязанность к кормилице должна была быть очень сильной, хотя, по его признанию, в эти два с половиной года он каждый день ходил к своим родителям. Поэтому понятно, что окончательное возвращение в семью принесло с собой сильную боль расставания. Он описывал как неохотно уходил от фрау Руппиус: «Я очень хорошо помню, что ночью, перед тем как покинуть дом (Руппиус), я не мог спать и всю ночь плакал, затем встал один, сел к окну и горько плакал; рано утром меня нашли спящим со слезами на щеках». Его песню «Я плакал во сне» Оствальд интерпретирует как творческое выражение описанного несчастного события раннего детства. В печальных звуках монотонной жалобы фортепьянного аккомпанемента буквально представляешь себе ребенка, тихо плачущего и со страхом видящего себя во сне покинутым родителями.

Его мать Иоганна Кристиана своим пением облегчила Роберту преодоление чувства покинутости после возвращения в родительский дом. Одновременно через музыку ей удалось восстановить между собой и маленьким сыном доверительные и глубокие сердечные отношения, так как отец из-за болезни и своего сдержанного характера не принимал участия в воспитании; влияние материнского идеала стало господствующим. Хорошенький мальчик стал самым избалованным в семье. Постоянное восхищение, обожание «красивого ребенка» способствовало развитию больших фантазий честолюбивого Роберта, который должен быть повсюду в центре внимания и всегда первым. С другой стороны, такие собственнические настроения способствовали воспитанию личности, процессу обособления, что вело к своего рода вытеснению личной жизни. Мучительное заласкивание, с одной стороны, и одновременное отсутствие «доверчивого внимания», – с другой, имели такие последствия, что ребенок рано ушел в себя и для компенсации начал развивать свой собственный богатый внутренний мир. Это выразилось, во-первых, в том, что он с восхищением погрузился в мир книг по примеру своего отца и, во-вторых, в желании фантазировать на фортепьяно, к чему семилетний ребенок, вскоре после начала занятий с органистом Иоганном Готтфридом Купчем, проявил необыкновенные способности. Талант импровизатора восхищал его друзей и товарищей по школе, когда он начал изображать на фортепьяно «музыкальные портреты», мимику, манеру разговора или внешность знакомых лиц. Очень рано он научился в музыке выражать свои чувства – радость или боль – и находить тем самым облегчение. «По его собственным словам в детские годы случилось однажды так, что он ночью сонный подошел к фортепьяно и со слезами пытался выразить свои чувства».

Так, уже в раннем детстве в нем развилась сверхвпечатлительная натура, исполненная бурных чувств. Благодаря литературным импульсам отца и музыкальным наклонностям матери, его таланты развивались в двух направлениях, а именно, в литературном и музыкальном. Своим умом, привлекательной внешностью, честолюбивой уверенностью ему, кажется, без труда удалось завоевать школьных товарищей, которые восхищались его писательским, музыкальным и поэтическим талантами. Он организовал юношеский оркестр, с помощью которого устраивал музыкальные вечера отдыха и вызывал тем самым восхищение в общественных кругах любителей музыки Цвикау. В свою очередь, их домашние концерты давали ему возможность познакомиться с произведениями камерной музыки венских мастеров и песенным миром Шуберта. Его большой музыкальный талант проявился также в композиторской деятельности, что выразилось в способности воплощать свои идеи и внешние впечатления в музыке. Без глубоких теоретических знаний на 12-м году жизни появилась его первая композиция-переложение на музыку «150-го псалма». Касаясь своих ранних творческих импульсов, он говорил позже: «Меня тянуло к сочинительству с ранних лет, если это была не музыка, то поэзия». Писать литературные сочинения он начал с 10 лет. Сначала это были разбойничьи комедии, которые также ставились на сцене; затем последовали серьезные рифмовки и стихи, как, например, сборник «Всякая всячина из-под пера Роберта на Мульде». Эмиль Флексиг, для которого Роберт был «самым верным и самым интересным другом детства», рассказывал позже, что Роберт свои знания получал в основном из обширной личной библиотеки отца, в которой имелись «все классические произведения мира». Чтобы ввести своих товарищей по учебе в мир немецкого языка, он организовал «Литературное общество», в котором согласно им самим установленным правилам «все по очереди читали шедевры поэзии и прозы». Он сам был сначала буквально очарован Жаном Полем, произведения которого ошеломили его и, по его собственным словам, доводили до сумасшествия, подобно тому, как отец был очарован Байроном. В то время он все больше познавал мир в зеркале поэзии, и сам создал себе предпосылки для погружения в свой собственный мир, внутрь себя. Он начал писать стихотворения, полные восприимчивости, о чем свидетельствует его запись в дневнике: «„Вечерняя грусть“ было стихотворением, где я почувствовал себя поэтом, и мои глаза плакали, когда я его писал». Во фрагменте романа «Селена» в котором он самокритично изобразил свою жизнь, он впервые описал важные детали своего детства – печаль, страх, разлуку, бессонницу. В этом автобиографическом романе родилась идея двойника, взятая им у Жана Поля, модная в то время и соответствовавшая его настроению. И не удивительно, что юноша, имеющий двойное дарование, музыкальное и литературное, по словам его друга Флексига, был вскоре убежден, что в «будущем станет знаменитым человеком при любых обстоятельствах».

Психическое развитие Шумана в период полового созревания соответствовало юноше, структура личности которого идентифицировала себя с двумя направляющими фигурами: с матерью – своим первым объектом любви, которая вела его к музыке, и с отцом, обратившем его внимание на значение литературы. Хотя частые депрессии и постоянная жалость к себе матери, а также психическая инвалидность отца из-за хронической болезни должны были подавлять его, он все же был в состоянии развить в себе стабильное чувство собственного достоинства. Если не обращать внимание на его случайные школьные страхи и почти болезненный страх, что его не любят – возможное последствие разлуки с матерью первые годы жизни, можно судить о том, что Роберт в годы полового созревания был честолюбивым, необычайно одаренным и чрезвычайно впечатлительным юношей, коммуникабельность которого, выражалась, между прочим, и в проявлении раннего интереса к девушкам, в чем он сам признавался. Первым его увлечением стала Эмилия Лоренц, которой было только 8 лет; предполагают, что она впоследствии, вероятно, вышла замуж за его брата Юлиуса; немного позже он влюбился в 10-летнюю Иду Штельцель. Невиданная детская любовь продолжалась 2 года и вдохновила его на многие стихотворения, которые он посвятил своей возлюбленной.

Неожиданная трещина в развитии личности Роберта произошла на 15-м году жизни: судьба нанесла ему два тяжелых удара в течение 10-ти месяцев. Первым ударом была утрата сестры Эмилии, которая покончила с собой в 1825 году. Она была на 14 лет старше Роберта, очень интеллигентная, чрезвычайно чувствительная, без сомнения, занимавшая особое место в его сердце среди женского окружения. Она была самым любимым ребенком родителей, пока младший, более талантливый брат Роберт не стал самым любимым и обожаемым ребенком семьи, и потеснил ее с первого места в детской иерархии. Это могло быть одной из причин того, почему ее психическое состояние значительно ухудшилось в связи с переходом Роберта в юношеский возраст, когда все больше и больше начали развиваться его многосторонние и необыкновенные способности. Стала развиваться «немилосердно прогрессирующая душевная болезнь» с тяжелой депрессией, полной бездеятельностью и неподвижным взглядом в одну точку. Между тем ей стало немного лучше, особенно, когда Роберт сыграл ей «один из трех лендлеров и вальс». Музыкальная терапия помогла, и она немного развеселилась. Эта депрессивная душевная болезнь была, по-видимому, «вызвана кожным заболеванием, появившемся во время посещения бабушки и яд которого распространился на все благородные части тела». Мы не знаем, о какой болезни шла речь, поэтому все намеки – от чешуйчатого лишая до сифилиса – остаются спекулятивными.

В тяжелом депрессивном состоянии Эмилия в возрасте 29 лет покончила с собой. По словам Густава Янсена, ученика Шумана, она утопилась во время «приступа лихорадки». Историк медицины Зутермейстер утверждает, что она выпрыгнула из окна. Роберт отреагировал на самоубийство своей сестры тяжелым стрессом, страхом и беспокойством, душевным расстройством и яростью, которые часто появляются при неожиданной утрате любимого человека. Показательно, как юноша описывает свои тогдашние чувства: «Я был как бушующий вал, я кричал, почему именно меня поразила молния», и «я проклинал свою судьбу».

Он писал не только о своем протесте, но и о конфликте, с помощью которого не смог бы одолеть свою боль и печаль. «Я презираю обычай пашите предков скорбеть о покойниках только внешне и только короткое время, как будто вынужденно, не упуская возможности насладиться весельем». Только так можно понять, почему Шуман ни одним словом, ни в одном из своих писем не упоминал о самоубийстве сестры. Очевидно он также никогда не говорил об этом. Кажется, что это было для него чем-то вроде самозащиты. Потеря сестры разрушила его душевное состояние. Она не только образовала брешь в семье, но и нарушила внутреннее равновесие членов семьи. К тому же появилось обстоятельство, которое после самоубийства делало боль интенсивнее, например, самообвинения, или невысказанные упреки жертве. Чтобы выдержать интервал, Роберт очевидно намеренно избегал упоминать об этом ужасном событии устно или письменно. Причина того, что мы в его дневниках не находим ни одного замечания о смерти сестры, могла заключаться в следующем: самоубийство Эмилии было выражением его собственных фантазий о саморазрушении, как, например, «желание броситься в Рейн», так же, как и боязнь сумасшествия, о которых он говорил в ранней юности.

Еще сильнее, чем смерть сестры он пережил раннюю смерть своего отца, 10 августа 1826 года. Когда умер отец, мать была на лечении и не могла оказать душевную поддержку детям. Поэтому Роберт, последней полных слез, должен был самостоятельно справиться с болью. В это время он начал писать дневник, в котором пытался правдиво запечатлеть все свои колебания в настроении, внутренние переживания и внешние впечатления. 4 июня 1827 года он записал следующее наблюдение, непосредственно касающееся утраты отца: «Эта печаль мне противна. Может ли внешнее печалиться, если внутреннее ликует? Обуславливает ли внешняя печаль внутреннюю. Я, конечно, чувствую глубоко и искренне, что я потерял… Не ужасно ли потерять такого человека (такого отца), прекрасного поэта, тонкого знатока, примерного делового человека – или это все не имеет значения, когда теряешь такую ценность как отец? Почему нельзя попытаться забыть боль в радости, почему нельзя в веселом обществе быть веселым?» В год смерти отца и в последующие годы случались любовные истории 16-летнего юноши. Рядом с Нанни Петч во время этой записи в дневнике была прежде всего Лидди Хемпель, которую он так сильно, так восторженно любил. Записи в дневнике указывают на идентичный кризис, в котором Роберт тогда, видимо, находился. Под этой датой говорится: «Если я проживу свою жизнь, то передо мной всегда будет стоять вопрос: ты это или не ты? – Ты ли это сделал? Ты смог это сделать? – Весь прошлый год я летал как во сне; я действительно видел сон, там была чистая правда: я потерял два любимых существа». Но и сравнение себя с «будущим валом», в котором была попытка представить утрату «двух любимых существ», странно расплывчато, иллюзорно: «Я был бушующим валом… а когда шторм прошел, смотри! волна стала чище и прозрачнее и она увидела, что пыли, лежащей на земле, не было; она сама началась на светлом песке, чистая и прозрачная. Она и во мне стала светлее: я узнал многое, я познал жизнь, я получил идеи и взгляды о жизни, одним словом, я сам стал светлее».

Уже первые страницы дневников, которые он имел обыкновение называть «книгой жизни», показывают, что Шуман их задумал не как отчет или книгу памяти, но как дневник, в котором мог раскрыть свои чувства и сделать самоанализ. Его книга жизни выполняла также другую цель: спрятать перед всем миром свои поэтические способности. Рука об руку с этим развитием происходили решительные перемены его существа, которые не остались незамеченными друзьями. Из веселого коммуникабельного юноши он превратился в мрачного мечтателя, который задумчиво и немногословно выражал свои мысли. В своей печали об умершем отце он начал избегать общественных событий, а вместо этого охотно предавался бесконечным внутренним диалогам с самим собой – склонность в нарциссизму, которая, без сомнения, способствовала сохранению его внутреннего душевного равновесия. Но Роберт ни в коем случае не отказывался от человеческих контактов полностью. Он ограничивался только немногими, тщательно отобранными лицами, в которых искал искреннюю лояльную дружбу. Одним из них был его школьный друг, на несколько лет старше его, Эмиль Флексиг, к которому он испытывал чувство симпатии и пытался объяснить свою тоску по дружбе: «У меня нет друга, нет любимой, у меня нет ничего». Переполненный чувствами, он в отчаянии писал своему старшему, более опытному другу в июле 1827 года: «На твоей груди, на твоей симпатичной груди я хочу открыть свое сердце». На основании этого воспринимаемого сегодня как экзальтированное, а в то время принятого выражения Питер Освальд подозревал наличие у Роберта гомоэротической любви к своему другу Эмилию. Еще более подозрительным показалось психиатру студенческое предложение Роберта снять общую комнату, чтобы писать вместе пьесы для театров, и как доказательство приводится стихотворение, в котором Роберт называет своего друга «прелестно улыбающимся Адонисом». При этом, очевидно намеренно, не упоминается, что в этом стихотворении, состоящем из 16 строф, содержатся экзальтированные, но безобидные эротические фантазии, в которых главными героинями являются Лидди Хемпель, Нанни Петч и его ранняя любовь Ида Штельцель. О гомоэротической наклонности в этом юношеском стихотворении я ничего не вычитал и ничего не почувствовал.

В общем современная влюбленность Роберта в Нанни и Лидди в период возмужания не есть нечто необычное или характерное для Шумана; он развивает чувства в различных направлениях и может в любое время одно заменить другим, о чем недвусмысленно писал в письме к Флексигу в 1827 году, если сначала «обожаемой» была Лидди, то вскоре стала Нанни, и наоборот.

Поэтические опыты Шумана также преследовали терапевтические цели, однако они были недостаточны, чтобы чувствовать себя поэтом. В «книге жизни» он попытался представить себя так: «Что я собственно есть, я сам не знаю точно; фантазия у меня, кажется, есть, ее никто не отрицает, но я не мыслитель, я никогда не могу логически следовать хорошо задуманной мысли. Являюсь ли я поэтом, так как стать им нельзя, решат потомки». Он с болью осознавал свою противоречивость, которая была частью конфликта его личности. Если во время своей писательской деятельности, он мог давать волю своей фантазии и обладал красноречием, то в разговоре с другими людьми у него появлялась боязнь, неуклюжесть, склонность «уходить в себя». Когда молодому Роберту приходилось читать стихи, он вскоре начинал краснеть, заикаться и наконец умолкал. Эта потеря мысли – раннее проявление страха перед обществом, которое позже стало характерной чертой Шумана, и постоянно мешало ему в карьере дирижера.

Вскоре Роберт столкнулся с поэтом, который символически взял на себя роль отца, и поэтический мир которого стаи литературным событием для юноши, – Жаном Полем Рихтером. На его размышлениях Шуман стремился в дальнейшем проверять свою собственную жизнь, как он записал однажды в дневнике. Мир ощущений Жана Поля повлиял не только на его письма, дневники за целые годы заполнены идеями этого идола. Даже инициатива вести дневник исходила от Жана Поля, «чтобы когда-нибудь, в более поздние годы, будь я счастлив или нет, а к сожалению, я предлагаю последнее – я мог сравнить свои взгляды и чувства с прошлыми и посмотреть, остался ли я верен своим чувствам, своему характеру». Особенно его очаровала литературная находка Жана Поля – «двойственный образ», с помощью которого он в своих новеллах пытался изобразить существенные характеры двух персонажей. Прежде всего в новелле «Юношеские годы» на примере близнецов Вульта изображена противоположность человеческого характера. Эта новелла дала толчок Шуману к изображению противоположных характеров художников Флорестана и Эвсебия, которые соответствовали двум душам, жившим в его груди: Флорестан как карьерист смелый, пылкий и гордый, а Эвсебий мечтательный, душевный, нежно-восприимчивый. В сущности его душевная жизнь соответствовала изображенному в литературе типу «раздвоенного», который в то время вошел в моду.

Под влиянием Жана Поля Роберт начал писать новеллы. 29 июля 1829 года он записал в свой дневник: «„Июньские вечера“ – мое первое произведение, мое самое настоящее и прекрасное; как я плакал, когда его писал, и как был всякий раз чудесно счастлив». Эта новелла описывает многие психические проблемы, которые обременяли 18-летнего юношу. Среди этих проблем основную роль играли одиночество, печаль и сексуальная неудовлетворенность. Как и в других местах его дневника, мы наталкиваемся здесь на колебания чувств, изменчивая динамика которых выдает не только его большое внутреннее беспокойство, но и чрезмерный самоанализ с элементами самобичевания. Как спасали его сердечные излияния, которые он доверял «книге жизни», от страхов перед общественностью и приступов депрессии, показывают многие доверчивые записи: «Ты написан ни для кого больше, только для меня и моих одиноких счастливых сердечных вечеров… ах, я был часто печален, очень подавлен и сокрушен, тогда я бежал к тебе, и душа больше не плакала, потому что она могла говорить».

Если «Июньские вечера», как и другие литературные опыты Шумана, остались незавершенными, то это было не только знаком его внутренней раздвоенности, но и прежде всего возрастающего поворота к музыке. Ведь в поэтической манере Жана Поля он видел качество, которое думал найти в музыке, так как «поэтическое» во всем его музыкальном творчестве начинается с чисто лирического чувства. Он видел литературный мир в зеркале поэзии и таким образом создал предпосылки своей душевной интроекции. Мировая скорбь, отречение, печаль по прошлому были основными темами, вокруг которых кружили его мысли, и которые со времени «Страдания Вертера» Гете владели миром. Германия в это время переживала волну самоубийств. Из дневника Шумана мы узнаем, что и он подробно обсуждал эту тему со своим школьным другом Штегером. Из музыкантов, как он думал, такое душевное состояние было у Франца Шуберта. Кем был для него до сих пор Жан Поль в поэзии, то же самое стал означать Шуберт в музыке. Эта заинтересованность гением побудила его поздней осенью 1828 года сочинить «Восемь полонезов для фортепьяно в 4 руки». Когда он немного позже узнал о его смерти, то был глубоко потрясен. В его дневнике записано: «А ты, рано ушедший домой, ты, божественный Шуберт… ты, неземной витающий дух, который окутывает весенние цветы». По словам Эмиля Флексига, «Шуман при первом известии о его смерти так разволновался, что я всю ночь слышал, как он рыдал». В некоторых композициях, написанных сразу же после смерти Шуберта, как, например, «Бабочки» или его клавирный квартет в c-Moll, который он в своем дневнике назвал «Готтептоттиана» и записал 7 февраля 1829 года как Opus I, Шуман символически хотел вернуть к жизни Франца Шуберта.

В автобиографических записях Шумана все время появляется еще одна проблема, а именно, сексуальная неудовлетворенность, его боязнь быть отвергнутым и не узнать взаимной любви. Это было заметно по его отношению к двум лейпцигским возлюбленным молодости – Нанни Петч и Лидди Хемпель и, может быть, еще заметнее на примере его восторженной любви к Агнес Карус.

После того как на одном званом вечере он познакомился с певицей старше его на 8 лет, он вскоре стал ее аккомпаниатором, чтобы изучить песни Шуберта. Ее привлекательная внешность и приятный голос стали причиной вспыхнувших чувств Роберта. 2 июня 1828 года он записал в дневнике: «Позавчера был у К[арус]; я не знал, как у меня было на душе. Я сидел с ней два часа за фортепьяно, и у меня было такое чувство, как будто все таящееся в глубине моей души проснулось…». С этого времени ее имя часто встречается в дневнике. В последней записи говорится: «Хочу лечь спать и видеть во сне ее, прекрасные сны об Агнес». В его отношениях с этой женщиной, которые продолжались 5 лет, возникли сложности в связи с тем, что у нее был муж, врач, который не только в рамках Эдипова комплекса был соперником Роберта, но одновременно стал его первым психиатром. Д-р Карус любил молодого пианиста и дал ему кличку «Фридолин». Он, кажется, на некоторое время допускал флирт между Робертом и своей женой. Он был медицинским директором сумасшедшего дома в Кольдице, где жили 400 больных в очень тяжелых гигиенических условиях; в этом же здании жила и супружеская пара Карус. При таких обстоятельствах не удивительно, что Роберт во время посещений Кольдица очень противоречиво относился к обоим, не только из страха перед собственными осложнениями, но и из-за удручающей атмосферы, оказывающей влияние на любого посетителя. Так, молодой, восприимчивый и впечатлительный от внешних обстоятельств Шуман очень испугался, тем более, что перед его глазами стояла сестра Эмилия, страдающая тяжелым психозом.