Текст книги "Узкие врата (СИ)"

Автор книги: Антон Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Последняя фраза произнеслась в голове голосом Фила, с интонацией, знакомой до боли.

Пожалуй, Фил был не так уж неправ, закатив ему пощечину. Надменных дураков только так и можно лечить.

Эта мысль была такой болезненно-обидной, что Алан даже глаза на минутку закрыл. Ну не мог он, не мог чувствовать себя полным дерьмом и ничтожеством, тогда ему сразу жить не хотелось. Как говорил один противный парень в классе, «Экая ты, Алька, задница». А людей, подходящих под определение «задница», Ал так не любил, что хотел от них избавиться… любым путем. От себя-то как избавишься? А хочется… Ох, как хочется, святой Винсент. Плохо, когда твой внутренний образ – ага, как же, юный рыцарь, чуть ли не артуровский – не выдерживает самой мягкой критики, рассыпается от единственного взгляда на себя – со стороны…

– Эй, с дор-роги! Посторонись! Посторонись!

Алан едва успел отпрыгнуть – его чуть не сбила с ног здоровенная тележка, уставленная ящиками с апельсинами. Два чумазых малых, толкавших ее вперед, приложили путающихся под ногами сопляков крепким словцом, которое не прибавило юному рыцарю уверенности в себе.

Так, хватит, немедленно прекрати. Делай, что должен, и будь что будет, как говорил не помню кто. Но кто-то очень достойный, может, даже король Годефрей. Есть еще один ряд, где ты не был, это фруктовый, где всякие апельсины и бананы; надежды на успех мало, фрукты пробовать никто обычно не дает, но если уж пришел – надо обойти все без исключения. Двигайте, сэр, во фруктовый ряд, а потом – скорым ходом обратно, пока не стало еще хуже, например, Фил не полез тебя искать. Сharge, а думать и рефлексировать будем в другой раз.

Нагнув голову, как бычок, Ал начал пробивать себе путь через плотный людской поток.

– …Теть, можно штучку попробовать?

– А чего их и пробовать-то… Банан, он банан и есть. Покупай давай или отваливай.

– Да не, а вдруг они несвежие?

– Это у меня-то несвежие? Ты смотри, какая куколка! Крепенький, тугой… Ты мне зубы не заговаривай, по банану, по нему всегда снаружи видно, хороший он или нет, это тебе не арбуз…

– А вдруг незрелые, – неумело отбивался Алан, чувствуя уже с самого начала разговора, что проиграл, но обуреваемый чувством долга. Держаться надлежало до конца. Голодный Фил с черным фингалом под глазом, спящий где-то на скамеечке, стоял у него перед глазами неотвязным образом. Кажется, теперь он понимал, что чувствуют разные Диккенсовские персонажи, которым надо накормить голодных детей.

– Сам ты незрелый, – окрысилась тетка, протягиваясь, чтобы в случае чего перехватить Аланову руку. – Ступай-ка ты, сопля зеленая, ишь ты, еще хамит… Бананы мои ему плохи, небось у самого ни гроша!

– Ну и тьфу на вас с вашими бананами, – максимально вежливо окрысился Алан в ответ, отступая на шаг и отворачиваясь. В глазах у него щипало – от яркого света и вообще, от усталости… Почему в этом городе такие жадные люди? «Я был голоден – и вы накормили Меня»… Наверняка эти бананы – зелень и сплошная гадость.

Ну что же, нет так нет. Значит, все. Пора отсюда уходить. Эх, святой Винсент, святой Винсент, не всегда нам все удается.

…Он уже напрягся, готовый пробивать себе кратчайший путь между прилавков – к ближайшему выходу, маячившему неподалеку полотняной клоунской аркой, когда что-то – не то тихий, как выдох, звук, неразличимый в шумной толчее, не то шестое (седьмое, восьмое, девятое…) чувство меж лопаток – взгляд – заставило его обернуться, да так резко, словно ему в спину выстрелили из рогатки.

Шедшая следом тетенька с сумками спотыкнулась.

– Ах, ты, чтоб тебя, вот встал на дороге…

Потом еще несколько людей отгородили его на миг, толкнули, завертели, прижали боком к столу продавщицы-бананщицы… Но ошибки быть не могло, нет, не могло. И взглянув второй раз – уже почти совсем вплотную, глаза в глаза – Ал в этом окончательно убедился.

Адриан Тимофей, рыцарь Ордена Меча и Креста, стоял бледный, чуть приоткрыв бесцветные губы, и из накрененной пластиковой сумки катились, катились под ноги идущим крепкие солнышки апельсинов.

– Адри!

Тот сделал чуть заметное движение назад – откачнулся, словно желая раствориться, слиться с толпой, убежать… Но тугая людская волна только подтолкнула его на шаг навстречу, и он, бледный и словно похудевший, словно через силу протянул руку – но в руке была сумка, и она сама собою упала назад. Улыбнулся – растянул на мгновение углы губ.

– Ал Эрих… А я думал, показалось.

…В квартире Адриана, вернее, двух незамужних Адриановских теток, в просторной, выложенной светлым кафелем ванной Алан принимал душ. Непривычно теплая, благословенная вода, шурша, стекала по его худому телу, и юноша не без горечи отмечал, что оказался побит куда больше, чем ему казалось. Просто били не по лицу, а по ребрам и ниже; особенно крупный позорный синяк – видно, от пинка – красовался на заднице. М-да, вот таким увечьем не похвастаешься после боя. Хорошо хоть, не сломали ничего, жизнерадостно подумал Ал, в очередной раз удивляясь, как же удачно все сложилось. Попросил у Господа и святого Винсента еды и крова – и вот вам, пожалуйста, еда и кров на сегодня обеспечены! До крайности растерянный, дерганый, едва ли не заикающийся Адриан после короткой беседы в церковном скверике предложил товарищам свое гостеприимство… по крайней мере, на сегодня. И сделал это так поспешно, глядя в сторону, кусая губу и сцепляя и расцепляя длинные музыкантские пальцы – что Фил, было дело, едва не отказался. Но хватило же ума не отказаться – и это главное! При том, что выражение физически ощутимого презренья не сходило с его лица ни на миг, пока они с Адри тряслись в трамвае, пока шагали по провинциально-пустым улочкам среди невысоких домов, покрытых цветной – желтой, зелененькой, розовой – известкой поверх кирпичей… А веселенький городок все же Сен-Винсент. Приятный.

Самое смешное, что Ал начисто забыл про Адриана на пути сюда. И нипочем бы не вспомнил, что он пребывает тут в ссылке – или это не ссылка, скорее уж добровольное самоизгнание – если бы какое-то чудо не столкнуло их на базаре лицом к лицу. Подумать только, а если бы Ал не пошел туда клянчить еду? Если бы не поверил своей чудесной интуиции (э, нет, не своей, ты тут ни при чем, это было чудо, предостерегающе сказал внутренний голос) – а послушался бы Фила, сказавшего, что это пустая трата времени? Нет, что ни говорите, люди добрые, а святые наши голоса слышат. И по этому поводу волноваться не следует, все пойдет как надо. Пускай они получили только временную отсрочку – на один день, пускай в кармане все-таки ни гроша… Что-нибудь придумается, как-нибудь все образуется. И с… (Риком) с нашим походом тоже все кончится хорошо.

Алан блаженно подставил голову под щекочущие струи и потянулся за мочалкой.

Впрочем, пожалуй, лучше было ее не брать, чтобы не нарушить священных обычаев этого дома. Мочалка была розовая, в виде цветка, наверно, тетковая. Теток у Адриана имелось две – Агата и София, и обе, бездетные, в племяннике души не чаяли. Сейчас дома была только старшая из двух – София, огромная, как мастодонт, с ногами как колонны, а из ткани, пошедшей на ее цветастый халат, можно было бы нашить платьев на трех Алановских мам. Однако готовила слоноподобная тетушка бесподобно, притом что с трудом проходила в дверь кухни; впрочем, возможно, двое странников сочли бы за кулинарный шедевр любую еду – что уж говорить о мясном супе с фрикадельками, которым хозяйка деловито накормила на кухне двух неприглядных племянничьих «дружков». Обаять тетку Софию, кажется, не удалось даже Алану – наливая им по третьей порции, она подозрительно поглядывала маленькими острыми глазками то на Филово разбитое лицо, то на синяк у Алана на локте – синяк, открывшийся, когда он неразумно закатал рукава клетчатой рубашки. Впрочем, Фил ей не понравился куда сильнее – и за побитый вид, и за черную щетину, и за то, что он, едва войдя, молчаливо свалил с плеч рюкзак на ее лакированную тумбочку, в то время как Алан рассыпался в приветствиях. Даже общалась она с неблагонадежными гостями через переводчика:

– Адри, спроси приятелей, хотят ли они еще супа. Или, может быть, рис с котлетой?

– И то, и другое, – стеснительно попросил Ал, отодвигая опустевшую тарелку. Еда была не просто еда – она была к тому же домашняя, теплая, какой давно не попадалось двум стопщикам за время их пути. Трудно поверить, как в человека, да еще в такого тощего, столько еды влезает; но факт остается фактом – Алан хотел еще. Возможно, он наедался впрок.

– Адри! Дорогой, спроси приятелей – они хотят чай или кофе?

Голос у тетушки был неправдоподобно высокий и пронзительный, странный для ее габаритов. Адриан, который с трудом одолел полтарелки супа и теперь нервно пощипывал мякоть с куска хлеба, катая шарики, нервно вздрогнул. Как-то затравленно перевел взгляд с одного «приятеля» на другого.

– Ну… наверное… чай. Да, ребята?..

– Ага, – бодро отозвался Алан, приканчивая котлетку и вытирая губы клетчатой салфеткой. Фил только сумрачно кивнул. Алан почти услышал мысли тетки, как если бы она сказала их вслух – «Бандитская рожа».

– Только мы лучше попьем чай в комнате Адриана… Если нетрудно, – внезапно подал голос черный рыцарь, поднимая глаза. Адри дернулся, как если бы его ошпарили кипятком.

– Да нет… Нетрудно. Ладно, тетя?..

– И помыться бы, – умоляюще прибавил Ал, просительно поглядывая на великаншу снизу вверх. – В ванную сходить.

Он не очень понимал, почему бы не остаться на кухне – такой уютной, желто-розовой, с клетчатыми занавесками и скатертью с бахромой. Признаться, после такого хорошего обеда и чаю-то не особенно хотелось, накатила блаженная истома. Единственное, что мешало – это ощущение физической нечистоты. А на Адри было просто жалко смотреть – он то стучал пальцами по столу, то откидывался на стуле, то вновь собирался едва ли не в комок; в общем, вел себя так, будто ему в штаны и в майку насыпали резаного волоса… Нервничает, бедняга. Боится, что мы теток вконец шокируем. Еще бы – явились в дом какие-то оборванцы, грязные, побитые, лопают, как будто у них вместо желудков – бездонные колодцы, да еще и представляются лучшими друзьями племянника, мол, задержатся тут на денек! Любая самая прогрессивная тетушка таких не возлюбит. А тут еще в ванную просятся, семейные полотенца пачкать… Тем более что эта квартира, кажется, из тех, где каждая пылинка считается преступлением против бога домашнего очага… Да тут еще и часы с кукушкой. Дом старых устоев, нечего сказать.

Кукушку Алан заметил мельком, проходя мимо гостиной – она как раз выскочила из своего деревянного домика и проголосила три раза. Надо же, уже три часа дня!.. Тетка София заметила излишний интерес гостя к обстановке «залы» – наверняка эта комната у них называется «зала»! – и прикрыла стеклянную дверь, задернула занавеску. Нечего, нечего… На кухню проходите.

Тетушка выдала им длинное, махровое розовое полотенце. Наверное, когда мы уедем, она его продезинфицирует с хлоркой, с усмешкой подумал Алан, растирая полотенцем мокрые волосы. Христос Господин Людей, как же хорошо быть чистым! Теперь можно и снова в бой…

И внезапно, как раз вставляя ногу в синюю штанину, прыгая на резиновом коврике на одной ноге, Алан понял, что совершенно не знает, что же теперь делать.

Оставив полотенце на крючке в ванной и не решившись пристроить на батарею свежепостиранные носки, Алан прокрался в Адрианову комнату. В гостиной, которую для этого надлежало пересечь, тетка София смотрела телевизор; голенастая девица непринужденно рекламировала такие предметы туалета, о которых и подумать-то неловко, не то что в эфире показать… Пожилая дама с коротко, по-солдатски стрижеными седыми волосами проводила юношу неприязненным взглядом в спину. Словно бы следя, чтобы он не украл чего-нибудь. Например, фарфоровой собачки, стоящей на задних лапках рядом с зеркалом, или картинки с ядовито-желтыми щенками, нюхающими ядовито-красные розы. Алан чувствовал тетки-Софиин колючий взгляд, пока дверь Адриановой комнаты не закрылась у него за спиной.

Фил принял ванну до него, и теперь, подтянутый, гладко выбритый, с чуть влажными волосами, собранными в хвост, сидел прямо на полу, согнувшись над курткой. Он пришивал порванную в драке молнию, и если не видеть синяка под глазом и шишки на лбу, а только склоненную черную голову, впечатление производил мирное и вполне благоприятное. Носки Фил тоже сменил на чистые, такие же черные, как и прежние; черная водолазка выгодно облегала богатую мускулатуру. На табуретке на подносе высились чашки, сахарница, розетки с вареньем, что-то еще. Алан, как ни смешно, почувствовал новый укол голода, подошел и уселся на шкуру, скрестив ноги, потянулся за чаем.

…А комната у Адри была довольно уютная. В кресле – толстый и меланхоличный полосатый кот. Ковер на стене, паркет, на пол брошены подушки, на которых можно сидеть, и линялая серая шкура, вроде даже волчья. Широкая кровать – едва ли не двуспальная, над кроватью, на ковре – карта звездного неба. Полки с книгами, подсвечник – рыцарь с треугольным щитом. Вполне себе средневековый подсвечник, такой бы и в Ордене пригодился. На тумбочке – маленький, но очень хороший магнитофон, стопка кассет – это он, наверное, привез с собой из дома. На гвозде висит гитара – не черная, его концертная, а старенькая уже, но вроде с хорошими струнами… Еще в углу Алан заметил – и на душе у него слегка потеплело – длинный ясеневый темный лук, наш, тренировочный, какие мы все вместе делали на солнцестояние в позапрошлом году…

Хорошая комната, уютная, спокойная. Единственное, что портило впечатление – так это сам Адриан.

У Адри, или, как его еще называли, у Тима, и так была, что называется, нервная внешность. Тонкие пальцы, бледная кожа, большие бледно-голубые глаза. Волосы бледные, слегка вьющиеся, которые он артистически отращивал до плеч и носил разделенными на прямой пробор…

Сейчас же нервная красота Адриана вся исказилась и поблекла от более глубокой нервности, проступавшей в каждом движении. Пока гости пили чай, он не произнес ни слова, только выламывал свои тонкие пальцы. Потом заметил, что Фил глядит на его руки с холодной усмешечкой, и вздрогнул, переложил руку на подлокотник кресла, где она принялась вопреки его желанию выстукивать какой-то дробный марш… или не марш.

Фил наклонился откусить нитку, потом поднял голову. В светлых глазах его – один из которых сверкал из грозовой тучи синяка – плясал и искрился недобрый смех. Что-то он задумал, понял Алан, тревожно двигая лопатками. Что-то непростое. И еще – он очень злой. Не вообще, а вот именно сейчас.

– Тим, – непринужденно сказал он, заглядывая в свою пустую чашку, и от этого обращения Алан все понял. Да, по второму имени, не по первому. Не как в ордене. Как в колледже. Просто Адриан, придумавший название «сверденкрейцеры», Адриан, у которого на шее – Ал специально приглядывался – не висело больше тонкой цепочки, убегающей под футболку, цепочки со знаком – этот человек больше не был для Фила одним из своих. А кем же был? Предателем? Или просто никем?..

– Тим, не мог бы ты принести еще чаю. А то твоя тетушка, кажется, нас не возлюбила… Самим нам лучше не соваться.

– Да нет, тетя, она… Она ничего, она просто вообще чужих не любит… Но чаю, конечно, я сейчас, чаю я сейчас, – музыкант поспешно вскочил, схватился за поднос, едва его не опрокинув… Алан допил свой чай одним долгим глотком и добавил Адри еще одну пустую чашку.

– И мне, ладно?

Он старался говорить как можно мягче, почему-то ему было ужасно жаль Адриана и одновременно жутко неловко перед ним, будто приходилось присутствовать при чужом унижении. Тот подхватил наконец поднос, даже не прося, чтобы ему придержали дверь, сам с ней какое-то время боролся, а как только Алан додумался встать помочь – уже выскочил наружу, грохоча пустой посудой. Алан, покраснев от болезненной неловкости – не мог он смотреть, как человек мучается – перевел взгляд с закрывшейся двери на кота, вылизывающего ногу, торчавшую, как дуэльный пистолет, потом – на Фила.

Вот у того, кажется, было все в порядке. Он улыбался – широко, но холодно и как-то очень жестоко… Словно придумал достойное наказание для своего старого врага. Если у Фила будут когда-нибудь дети, он, наверное, будет их пороть, с болью в сердце подумал его товарищ, стараясь не глядеть ему в лицо. Кого-то он напоминал… Кого-то нехорошего.

– Фил… Ты что? Придумал чего-нибудь?

– Да, – тот отозвался сразу, очень удовлетворенно, протягивая длинные ноги и укладывая их на длинную подушку на полу. – Я тут придумал один планчик. От тебя требуется не мешать и молчать, в случае чего – смотреть мрачно и все подтверждать, что я ни скажу. Сможешь мрачно смотреть? Не расплываться в улыбке, как клоун?

– А чего ты хочешь-то?

Фил не успел ответить – Адриан вернулся, раскрыв дверь снаружи пинком. На подносе дымились чашки, в вазочке светлело новое печенье. «Адри, дорогой», – невнятно донеслось снаружи, но тот уже закрыл дверь, опять-таки пинком.

– Ну, вот… А это вареная сгущенка. Если вы хотите. И трубочки с кремом.

– Спасибо, – искренне сказал Алан, поднимаясь, чтобы принять у бедняги поднос. Фил сверкнул на него взглядом, но промолчал, потянулся за чашкой.

– Так, Тим. Спасибо за чай. А теперь садись, хотелось бы поговорить.

Адриан сел в кресло так, будто ему внезапно ударили под коленки. Бледное его лицо стало еще бледнее, и Алан отвел глаза. Не хотелось на него смотреть… Словно бы в пытках участвуешь. И лук, зачем-то же он привез сюда свой лук…

Едва не придавленный кот успел спастись, прыгнув на кровать, и теперь возмущенно осматривал людей, словно бы не в силах понять, кто же смеет так неуважительно себя вести в его доме. У котов, у них бывает это… повышенная гордыня.

Хозяин комнаты сидел в кресле, чуть сгорбившись, словно бы став меньше ростом. Фил же, напротив, выпрямился, поднялся на ноги. Роста он был здоровенного – теперь нависал над Адрианом, как тень.

– Хорошо, что мы тебя нашли. Мы за этим и прибыли сюда.

Что он порет? У Алана даже рот приоткрылся. К счастью, Адри смотрел не на него, а на Фила, иначе не было бы худшего способа придать Филовым словам убедительности.

Тот, скрестив руки на груди, заходил по комнате, как тигр по узкой клетке. Обернувшись, бросил через плечо – как ударил:

– Собирайся, нам пора действовать.

– К… как?

– Ну, что значит – как? – Фил свирепо воззрился на Адриана через комнату, и тот будто бы стал еще меньше. – Понятно же. Освобождать нашего лидера. Все остальные попрятались, как крысы, но ты – человек верный, мы знали, что ты не по своей воле уехал сюда… Что тебя заставили. Но ничего, фраттер, теперь, когда мы воссоединились, нас уже трое.

Алан все еще не понимал, зачем это все. Что он, с ума сошел? Да с первой минуты, со встречи на рынке, когда Адриан сделал шаг назад, словно бы желая раствориться в толпе, было понятно – никто его не заставлял и не отправлял в ссылку. Он сам сюда уехал, и уехал не просто так – а именно от них всех, от всего этого, чтобы не иметь ничего общего, отсидеться в тени… И какой из него теперь фраттер? И какое уж там воссоединение?

Но дальнейшие слова Фила удивили наивного Алана еще сильнее, так что рот его сам собою захлопнулся, как коробка.

– Мы замыслили террористический акт.

– Какой… – Адриан прочистил горло, и Алану стало опять неловко до слез. – Какой… акт?

– Да террористический. Шарахнуть по их заведению хорошенькой бомбой. А потом предъявить требования.

Адриан издал горлом странный замороженный звук, будто его душили. Пальцы его – длинные музыкальные пальцы, так хорошо умеющие зажимать дырочки на флейте – намертво вцепились в подлокотники кресла.

Фил, казалось, торжествовал. Он стоял, скрестив руки, расставив ноги на ширину плеч, прямо как памятник Антонию Гентскому, отлитый из бронзы. Голос его загремел, так что Ал даже испугался, не узнает ли чего лишнего про бомбы и террористические акты тетя София в соседней комнате. Теперь он, кажется, понял Филов план, и хотя менее неприятно ему не стало, однако Фил – отдадим ему должное – был великолепен.

– Что же, фраттер, собирайся. Завтра на рассвете выходим. В Магнаборге все уже готово, мы связались с одной неформальной организацией. Горцы, конечно, все боевики, сплошь ребята отчаянные, я бы с такими в темном переулке лучше не встречался. Зато они не подведут.

Адриан издал горлом еще один звук – будто у него начался острый приступ бронхита. Выглядел он, как утопающий. Не надо. Не надо, прекратим все это… эту экзекуцию, мысленно взмолился Алан, но подать голос не решился. Если все, что от него требовалось – это выглядеть мрачно, то вот уж с этим-то он отлично справлялся.

– Ты хочешь что-то сказать? – холодно и насмешливо удивился Фил, чуть сощурившись в сторону бледноволосого собеседника. Глаза у него были такие же, как у человека, глядящего в оптический прицел. Хотя Ал никогда не знал, какие глаза у такого человека.

– Я… да.

– Ты что… Не хочешь выходить завтра?

– Э… Угм… Ну, в общем, да. Не хочу.

– Хорошо, можно послезавтра. Один день мы можем потерять, но не больше.

– Фил…

– Что… Тим?

– Ты не понял… Я вообще… Не могу.

– Почему же? – спросил достойный рыцарь Филипп тихо и вкрадчиво, подходя совсем близко. Адри больше не сжимался в кресле, он сидел раслабленно, будто у него из тела исчезли все кости, смотрел в сторону. Коричневый кот, сменивший гнев на милость, подошел, снисходительно потерся ухом о хозяйскую коленку. Адриан вздрогнул, будто к нему прикоснулся не кот, а, скажем, электрический скат.

– Не хочу в этом участвовать.

Выговорил он ровно, но Алан, хотя и не знал Адриана близко, понял истину – что за этими словами сквозит смертельный страх. И отвращение к себе и к своему страху – такое сильное, что даже Алана протрясло. Не мучай его, оставь, едва не крикнул он, и только усилием воли заставил себя промолчать, чтобы все не испортить.

– Вот как… – тихо и жутко проговорил Фил и замолчал еще на пару минут. А он своих детей будет не только пороть – еще и приговаривать, понял Ал с тоскливым неприятием и закрыл глаза. Спать, оказывается, хочется очень сильно, так почему бы не начать это делать прямо сейчас. Все лучше, чем смотреть, как один человек издевается над другим. Голос Фила пришел как сквозь вату:

– Ты отказываешься нам помочь? Или, может быть, раз твоя… осмотрительность мешает помочь нам именно таким образом, ты поддержишь дело ордена как-нибудь еще?..

Прощай, проклятая Катрина, не вспоминай моей любви. Ведь я последняя скотина, и руки пС плечи в крови… Алан и не заметил, что в самом деле отключился – кажется, на несколько минут; очнулся он от того, что голова упала назад и стукнулась о спинку кровати; поморгал шальными глазами, вслушиваясь и пытаясь вникнуть в смысл того, что произносили голоса.

– Двести? Этого мало. Включая плату боевикам… Кроме того, если ты отказываешься сам участвовать…

– Хорошо, триста. Я… займу у теток.

– Это еще на что-то похоже. Продать что-нибудь можешь?

– Н-ну… Разве что магнитофон…

– Мы задержимся до завтра. Где-то до полудня. Попытайся успеть это сделать, тогда получится еще пятьдесят.

Алан понял, и его едва не стошнило.

Кот – большой и мягкий, тяжелый, как боксерская груша – откуда-то сверху шлепнулся к нему на колени. Презрительно муркнул на подхалимскую попытку погладить. Кота Адриановой тетки Агаты звали Фемистокл… От чая, от вареной сгущенки во рту остался почему-то привкус тухлого мяса. Господи, почему люди такие гады. Почему мы такие гады, вот что я хотел бы знать. Экая ты, Алька, задница. Преизрядная.