Текст книги "Узкие врата (СИ)"

Автор книги: Антон Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

А далее, как сказал бы хронист, сие было превеликой жалости достойно. Фил дрался хорошо – если он какое-то умение в себе и ценил, так это именно умение драться; но среди господ нападающих был один добрый сэр в красной дутой куртке, который тоже кое-что понимал в этом искусстве. Кроме того, их оказалось семеро. Ал выбыл из строя довольно скоро – его за шиворот выволок из магазина г. Первый, где и принялся методично пинать во все доступные места. Фил, тоже желая как можно скорее очистить помещение – но не настолько, чтобы стать вовсе недоступными для обетованного полицейского правосудия – рванулся за ним, и драка продолжилась уже под навесом, в голубоватом свете витрины, где под ногами валялся всеми позабытый, похожий на брошенную собаку Филов черный рюкзак.

…Да, неприятная вышла история. И кончилась она неприятно – в полицейском участке. Фил уж было обрадовался своим успехам – он отвлек всех господ от Алана на себя и продержался до приезда полицейской машины – но судьба не была благосклонна: прибывший по продавщицыному вызову полицейский оказался не кем иным, как отцом одного из вышеупомянутых господ. А именно – господина в джинсовой куртке.

Оказалось, что неизвестные бродяги по ночам от нечего делать, упившись пивом «Феникс», нападают на местных беззащитных ребят… Кроме того, оных ребят было совсем не семь, а трое. Растреклятое пиво «Феникс», бутылку с которым в пылу сражения кто-то разбил о косяк, сослужило недобрую службу. К счастью, господин Первый не успел испробовать битое стекло на Аланской физиономии, зато облил его всего темно-желтой жижей, и теперь чистюля Ал вонял не лучше любого алкоголика. Фила после напряжения всех душевных и физических сил слегка трясло; он с трудом соображал, что к чему, пока их сажали в полицейскую машину с зарешеченным задним стеклом. Из разбитого лба текла кровь – кажется, у одного из этих гадов было кольцо-кастет, в глаз, наверное, метил… Однако Фил, как ни старался он в незнакомом городе не запятнать себя чем-нибудь непоправимым, тоже совершил немало. Самым печальным из его свершений была сломанная вражеская рука – сын полицейского инспектора Вильгельма Паула получил сие увечье в первые секунды боя, когда был перехвачен в прыжке с кулаком, нацеленным в Аланское лицо.

…Ждать добра двум узникам не приходилось. Правда, любящий отец, перед тем, как запереть обидчиков отпрыска, напоил их холодным чаем с их собственными бутербродами. Кефир, который им разрешили извлечь из рюкзака по просьбе опять включившего свое обаяние Ала, был выпит, хлеб – съеден. Ночь предстояла, по крайней мере, под крышей – проблема ночлега решилась сама собой. Но самое худшее откровение выбило у Фила почву из-под ног – кошелька у них больше не было.

Ал не мог даже отдаленно припомнить того момента, когда он с ним расстался. Вроде, был в руках. А потом… Потом все это началось, и дальше осмысленная нить воспоминания обрывалась. Конечно, там были не все деньги – умный Фил сразу разделил их на две части, и одну положил во внутренний карман своей куртки. Но и здесь судьба не улыбалась странникам – куртку в процессе битвы с Фила рванули, разодрав молнию сверху донизу, и когда приехали полицейские, ее пришлось поднимать с мокрой земли, где она валялась, как подстреленная ворона. Личную карту Фила – слава Богу, хоть ее не утратили! – один из полицаев извлек из глубокой лужи; остальные же карманы куртки остались пусты. Да, более ста марок и – почему-то – телефонная книжка. Исчезли также шариковая ручка и маленький складной нож, про который Фил давно уже позабыл. Вот так.

…Наутро Фил все-таки задремал. Он сидел, широко расставив ноги и откинув черноволосую голову на деревянную спинку, приоткрыв рот… Во сне ему явились не образы, а какая-то мысль, которую он понял внезапно и очень остро – что-то связанное с Алом, со сломанной рукой того джинсового мордоворота, с Папой, с Примасом Республики, к которому странники и направляли свои стопы, и с Ватиканом…

(как только ты увидел, Фрей, что его сейчас ударят в лицо, ты – потерял себя, потерял мозги – вырвал ручку из стеклянной двери, сломал —)

Но мысль осталась незавершенной, потому что (– и при чем тут брат, чей брат —) за решетчатой дверью оглушительно загромыхал засов, и молодой веселый голос прервал Филов сон на одиннадцатой минуте.

– Эй, выходите, узники контрреформации! Давайте, голуби, просыпайтесь, на казнь пора.

Алан встряхнулся, как щенок. Фил выпрямился, щуря саднящие глаза – всякий раз от недосыпания у него слегка портилось зрение. Шея затекла и ломила, и бок, Темные его побери… Фил чувствовал себя совсем разбитым. Сжал зубы, поднялся на ноги рывком.

…Молодой и веселый полицай, перемалывая челюстями жвачку, проводил их в кабинет младшего инспектора. Это оказался усталый, очень канцелярский дяденька лет тридцати, осмотревший их с головы до ног с жалостливым презрением. Он похлопывал по столу их личными картами, забранными еще вчера, и под глазами у него были синие круги, а в пепельнице дымился окурок.

– Ну, садитесь, что ли… Эрих и Филипп, герои дня.

Они, не сговариваясь, совершенно синхронным движением опустились на край кожаной скамьи. Инспектор скользнул взглядом по разбитому лицу Фила, по всей его потрепанной фигуре.

– Да, парень, здорово тебе досталось… Ладно, давайте оправдывайтесь. Я вас внимательно слушаю.

– Мы же уже вчера все рассказали, вы даже на пленку записывали, – дернул Аланчик плечом, будто муху сгонял. Вчера он долго умывался под краном в туалете, уничтожая липкую пивную грязь, и теперь выглядел даже довольно сносно.

– А-а… По-прежнему выставляете себя как потерпевших?

– Ну, что-то вроде этого, – осторожно высказался Фил, не желая спорить в открытую, но и уступать не собираясь. – Нас ограбили, сэр. Это в самом деле так. Кроме того, все, что мы делали – это защищались.

Ну разуй же ты глаза, не будь непроходимым идиотом… Или негодяем. Подумай мозгами, могли ли два безобидных странничка с рюкзаками, один из которых и драться-то не умеет, первыми напасть на компанию разжиреших, пьяных и довольных местных громил – наверное, с единственной целью оставить в их руках все свои деньги? Наверное, это такой способ благотворительности, да?

Полицейский крякнул, потянул из пепельницы дымящийся окурок. Посмотрел на него тоскливым взором и ткнул обратно. Алан тихонько вздохнул.

– Да верю я вам, парни, верю… Не такие уж вы идиоты, чтобы к нашим малышам приставать. К тому же те, как водится, напились. Однако факты – вещь упрямая: тяжкие телесные повреждения наблюдаются только с противоположной стороны. А за это можно и на неделю-другую в камеру попасть, тем более что наш старик своего наследника любит.

– Отпустите вы нас, сэр, – неожиданно тихо попросил цыпленочек. – Нам… Нельзя задерживаться. У нас друг умирает.

Фил ощутил горячий прилив крови к щекам и сдержался, чтобы не двинуть трепача локтем по ребрам.

– Какого Темного… – прошипел он, хватая и стискивая худые пальцы спутника, но полицейский заметил это движение и сощурился.

– Интересно… В самом деле, куда же господа столичные студенты направляются в конце учебного года?

– Мы не можем сказать, – быстро ответил Алан, и Фил даже глаза прикрыл от отчаяния. Разве так говорят с полицейскими, боже ты мой… Да он делает все, чтобы мы тут задержались. И не на недельку – на месяц-другой. Если их сейчас не приняли за каких-нибудь торговцев наркотиками, то это самое удивительное везение в филовой жизни.

Но, видно, запас невезухи, приготовленный судьбой на будущий месяц, весь растратился вчера. Полицай тяжело встал – оказалось, что он довольно грузный, только лицо у него худое; прошествовал к двери. Отворил ее.

– Валяйте.

– Как?.. – не сразу сообразил Фил, даже не приподнимаясь.

– Да так, отсюда. Надоела мне ваша история. За сломанную Паулову руку вам бы не мешало посидеть недельку за решеткой – но, с другой стороны, если уж справедливость восстанавливать, то вам тоже влетело. Вы мне тут не нужны.

– Можно идти? – не веря своим ушам, бодро приподнялся Алан.

– И поживей. Заберите свои личные карты и проваливайте. Вещи возьмете на проходной.

– Спасибо, – сказал Фил сдержанно, подымаясь осторожно – чтобы не потревожить больной бок. – Мы… действительно не виноваты.

– Да верю я вам, верю. Иначе бы не выпустил. Советую убраться из города… И поживее. И не влипать здесь больше ни в какие истории.

И когда они уже переступали порог, добавил негромко, и Фил увидел вблизи, какие же у него черно-синие круги усталости вокруг глаз.

– Я наших парней знаю… Они не подарок, в самом деле, не подарок. И дрались вы неплохо – двое на… сколько их там было? Вряд ли трое. Ладно, давайте отсюда, не задерживайтесь.

– Так, – выговорил наконец Фил, когда они прошли уже несколько метров вдоль по улице. Солнышко светило ясно, отражаясь в свежих ярких лужах, и Ал шагал в своей короткой рыжей курточке беззаботно и радостно, словно опьяненный свободой. Он едва ли не перескочил через открытую решетку канализации, куда, шумя и сверкая, стекала вода из длинного ручейка меж двумя озерами на потрескавшемся асфальте. Волосы его, недавно расчесанные – не где-нибудь, а в полицейском участке! – блестели, когда он встряхивал головой. Кажется, цыпленочек отлично выспался.

– Так… Отпустить нас отпустили. Спасибо этому дядьке. Что дальше делать будем? Планы есть?

– Можно в церковь сходить, – безоблачно отозвался Алан, шагавший впереди и не подумавший обернуться.

– Что? – отозвался Фил таким голосом, что тот волей-неволей все-таки оглянулся через плечо и замер, уже заранее открывая рот, чтобы возразить. – Ты издеваешься или серьезно?

– Серьезно… Воскресенье, кроме того…

– Вот же ты моя умница. Мы в чужом городе без гроша за душой, при этом не можем возвращаться, потому что должны держать путь на юг и нам надо спешить… На какие шиши мы будем сегодня жрать, ты не подумал?

– Это ж Сен-Винсент, – чрезвычайно логично возразил умный Ал, слегка шевеля плечами, чтобы привести покосившийся рюкзак в вертикальное положение. На стене серого кирпичного дома, сухого и теплого от солнца, завозилась его коричневая тень. – Здесь же есть знаменитый собор… На всю страну знаменитый. И если мы все равно не знаем, что нам делать, можно бы туда пойти… Ну, посмотреть собор и помолиться насчет хлеба и крова на сегодня. И вообще.

Больше Фил уже не мог терпеть. Мысль о том, что этот парень издевается, боролась в нем с догадкой, что он на самом деле идиот. Но что бы это ни было, таким быть нельзя. У Фила в голове слегка потемнело, и там заодно собрались лица вчерашних мордоворотов, и мечевая тренировка в Ордене, и крест – равносторонний, толстый и распяленный – над входом в серый особнячок… Сильным людям редко хочется осознанно причинить боль ближнему своему; но для Фила наступил этот редкий случай. Изо всех зол он, однако же, потрудился выбрать меньшее – даже не двинул чертова инфанта поддых, а просто, сжав зубы, шагнул вперед и вмазал ему ладонью по щеке.

Ему все же удалось не перестараться, хотя бил он достаточно сильно – так бьют, чтобы привести истерика в чувство. Ал не упал, даже не пошатнулся, вообще не двинулся с места. На самом деле он просто до последней степени обалдел, даже не сразу поняв, что его ударили – так, увидел вспышку темноты, услышал какой-то треск… Потом перевел дыхание. Фил, сдерживая желание влепить ему еще раз, стоял и смотрел сузившимися глазами, как взгляд того обретает осмысленное выражение. Он этого взгляда узнать не мог – и хорошо: один раз в жизни Ал уже смотрел так на человека, и тем человеком был его отчим. Как ни дико, глаза Рикова брата стали мокрыми; он приоткрыл рот, собираясь не то выругаться, не то еще что-то изречь – и смолчал, прикусив губу; дернул рукой – Фил холодно подумал, что тот хочет ответить ударом же, и мышцы его слегка напряглись – он был готов в случае чего перехватить эту слабую попытку. Но нет, цыпленочек был в своем амплуа – он просто почти бессознательно схватился ладонью за щеку. Потом ресницы его задрожали, он развернулся, едва не толкнув Фила толстым рюкзаком, и быстро пошел прочь по улице, наступая в сверкающие лужи. Его слегка заносило.

Фил, все еще напряженный, смотрел ему в спину, сжав зубы. Гнев оставил его так же стремительно, как и накатился; теперь ему стало неприятно от самого себя. Тьфу ты, как все мерзко… Обидели деточку. Того и гляди, заплачет маленький.

Однако когда Алан, миновавший уже серый дом, запнулся о какую-то выбоину на асфальте и едва не упал, Фил плюнул и устремился за ним следом. Ну не мог он так. Почему-то совсем не мог.

Некоторое время они шли рядом. Ал глядел в сторону; лицо его пылало, по крайней мере, та сторона, что была обращена к Филу. Ощущая смутную гадливость – будто делал что-то очень постыдное – Фил спросил, глядя в другую сторону, на черное пустое шоссе, исполосованное белыми дорожными линиями.

– Эй… Ты как? Я тебя вроде не сильно…

Голос его был сухим и грубым. Ал ответил почему-то наоборот на полтона выше, чем обычно.

– Все в порядке.

Все получалось совершенно по-идиотски.

Фил, собиравшийся сказать какую-то назидательную речь, вроде того, что «Правильно я тебе врезал, и еще получишь, если не перестанешь вести себя как балованый младенец, будь неладен тот день, когда я с тобой связался, но уж ладно, с этим покончили, а теперь слушай, наш дальнейший план действий таков…», – вместо этой речи он остановился на полпути. Чуть искоса заглянул спутнику в лицо, но опять не встретил взгляда – пришлось удовольствоваться слегка оттопыренным красным ухом и отпечатком собственной пятерни на щеке. Он не нашел что сказать. Теперь уже весь назидательный смысл акции куда-то делся, и Фил себя чувствовал прегадко. Ладонь у него чесалась, время хотелось открутить минут на десять назад. Ал заговорил первый, все так же глядя в сторону и наступая в самую середину лужи.

– Ты знаешь, – тонким голосом заметил он, – раньше за такое могли… И на поединок вызвать.

Фил хмыкнул, но не от смеха и не от возмущения. Вместо того, чтобы разозлиться, он ощущал себя изрядной свиньей. Нечего сказать, очень рыцарский поступок – бить того, кто и ответить толком не может! А кроме того, это очень достойно и мудро – раздавать пощечины своему единственному спутнику в походе, каким бы идиотом тот не оказался. Очень помогает укреплению взаимного доверия, мастер Годефрей. Раньше на подобную речь о поединке он предложил бы попробовать – но сейчас промолчал и сам себе удивился.

– Если… так пойдет и дальше… То вряд ли мы сможем вместе продолжать поход, – тихо и как-то отчаянно выговорил Алан, и Фил наконец-то понял, почему у него такой голос. Похоже, тот старался не разреветься. Боже мой, мысленно возопил он, и это от одной оплеухи, что же будет, если цыпленочек, не дай Бог, сломает руку или ему выбьют пару зубов!.. Фил, с которым случалось и то, и другое, просто не знал, что ж тогда настанет за Апокалипсис.

– В общем, ты… Извини, – выговорил он с трудом, щурясь на солнечный диск. В слабых глазах его начинали плавать зеленоватые пятна. За двадцать два года жизни этот парень извинялся третий, не то четвертый раз – первый раз как-то в детстве, перед мамой, а второй – на тренировке перед Йоханом, которому заехал мечом в голову и не успел зафиксировать удар. И вот теперь – третий. Непривычное слово показалось на вкус как полицейские гнилые бутерброды.

Алан остановился, быстро повернулся. Пару раз сморгнул.

– Извиняю, – просто сказал он – похоже, с жутким облегчением. Кажется, ему этого-то и было надо, удивленно осознал Фил, встречаясь с ним взглядом; глаза у него были точь-в-точь как у Рика, и это было очень жаль.

– Ладно… Можем пойти в твою церковь, все равно делать пока нечего. Только ненадолго.

– Месса короткая, – тихонько сказал Ал, опять отворачиваясь. А что, собор – не самое плохое место отдохнуть и поразмыслить. Там по крайней мере есть лавки и крыша над головой, а на улице, похоже, скоро опять будет дождь. Солнце сияло вовсю, но уже в разрывы бегущих облаков, и среди этих облаков попадались сероватые и неприятные, а с запада наползала совсем уж подозрительная темно-серая дрянь… Я посижу там и попробую отдохнуть, наверстать упущенное за ночь, подумал Фил, меряя шаги, а цыпленочек пусть проявляет свое благочестие, сколько ему влезет. Почему если кто-то говорит некоторые вещи вслух, мне всегда кажется, что он врет?.. Похоже, именно за это, а не за общий идиотизм подхода к жизни, я и съездил по физиономии бедному дураку… Ладно, придется терпеть. Ради тебя, Рик, хотя надежды и мало, подумал Фил, сжимая твердый металлический знак, кольнувший ладонь даже сквозь кожаную куртку.

Это же цивилизованный город. В конце концов, можно устроиться на поденную работу и за пару дней получить сколько-нибудь денег. Например, подработать носильщиком на вокзале… А потом на эти деньги позвонить домой и попросить мать прислать до востребования марок хотя бы пятьдесят. Пусть займет, например, а потом продаст его тренировочный меч… А, магнитофон, книжки, все что угодно… В общем, можно придумать какой-нибудь выход. Нельзя делать только одного – поворачивать назад.

Но даже от вокзального носильщика кое-что требуется. Например, не иметь на лице трехдневной черной щетины и целой коллекции кровоподтеков. Потому что по нему такому, какой он сейчас, вздыхает и стонет городская тюрьма. Прибавьте еще бессонную ночь и то, что начинает зверски хотеться жрать… В небе что-то стало темновато – туча не зевала и наползла-таки на солнышко, явственно собираясь их намочить. Ладно, после собора он что-нибудь предпримет. А в соборе хоть тихо и спокойно.

Глава 7. Ал

…Тихо и спокойно Фил опустился на скамью, положил голову на сомкнутые замком руки. Алан покосился на него с подозрением, отсел зачем-то подальше. Кажется, он спит… Или просто так глубоко в себе, что не нужно его дергать.

Сегодня Алан не хотел о нем больше думать. Пусть его сидит. Лучше никак к нему не относиться, а то выйдет беда… Был вчера момент, когда я его почти что любил, был – когда почти ненавидел. Понимаете, у меня почему-то мозги очень странно завязаны на физическую боль, и тот, кто мне ее причиняет или защищает от нее, затрагивает какие-то глубокие колесики, крутящиеся в самой середине души… Это так еще с детства, или даже раньше… Ладно, отставить. Какой потрясающий собор. Только почти совсем пустой. Пара старушек на передней скамье да тихий, бродяжного вида парень, коленопреклоненный перед какой-то статуей…

Святой Винсент, Дурачок Господень, семь веков назад певший и плясавший перед статуей Богородицы, чтобы порадовать Пречистую Деву, наверное, оробел бы от такого обиталища. Хотя кто его знает – каким он теперь стал там, у себя, где обитают святые… Вот Ал – так точно оробел. Проходя меж рядами скамей под высоченным готическим сводом, он слегка сжался – так здесь было… торжественно. Огромные витражи на длинных боковых окнах пропускали цветные лучи – кажется, лучи, хотя за стенами церкви шумели дождевые струи. Святой Иосиф Обручник с лилией, еще один святой Иосиф – этот с Чашей, Франциск с прирученным волком, Эмерик с весами, со звездой во лбу… Сам Винсент… Простачок, как его еще называли. Традиционно изображается в шутовском колпаке и монашеской серой рясе; на руках у него Младенец – это Младенец Иисус, которого он, стало быть, обрел в своем сердце… А может, тот деревенский мальчик, которого он воскресил, есть такая легенда. Под босыми ногами Простачка вилась алая лента с его девизом жизни – «Будьте как дети». Ох, святой, святой, повезло тебе, что ты с Филом не странствовал… Он бы тебе показал – «как дети». Он бы тебе живо объяснил, как должен себя вести взрослый серьезный человек. И подкрепил бы мысль парочкой аргументов – например, по обеим щекам…

Так, стоп, хватит. Я же в церкви, в конце концов!.. И в такой прекрасной, кроме того… Ал, закинув голову, смотрел на росписи в высоте – Агнец на небесно-голубом фоне, четыре крылатых зверя, Боже мой, у нас все очень плохо. Пожалуйста, не мог бы Ты вернуть мне моего брата. А кроме того, дай нам на сегодня хлеб и кров, потому что спать уже очень хочется, и вообще я очень устал…

Он шмыгнул на скамеечку и по примеру Фила положил голову на руки. Однако через минуту понял, что засыпает. И на всякий случай встал на колени.

На правом колене был большой синяк, немедленно о себе напомнивший. В это время невидимый органист взял первые аккорды.

…Когда они вышли из церкви, тучи куда-то подевались. В мокром, сверкающем асфальте отражалось пост-грозовое ослепительное небо, воздух был пронзительно-холодным. Алан удивился, почему в соборе не было слышно грома – судя по глубине свежих, подернутых рябью луж, это со всей очевидностью был не просто дождь, а бешеная гроза начала весны. Первая в этом безумном году.

Юноша посопел носом, с удовольствием нюхая вкусный воздух. Почему-то ему было легко и спокойно, даже на Фила он уже не злился. Хотя, казалось бы, причин для легкости и спокойствия и вовсе нету – денег ни гроша, живот подает первые признаки неудовольствия, а до Рима не проделана еще и половина пути…

Отличные мы будем послы к Примасу Республики, кардиналу Эсмеральду. Надо будет танцевать от радости, если хотя бы его секретарь, да что там – швейцар у входа в Республиканскую Коллегию в Риме при первом взгляде на оборванных паломников не вытолкает их взашей, и тогда – прощай, любимая Катрина… Это из какой-то песенки, подцепленной Аланом за время путешествия стопом – прекрасную Катрину оплакивали магнитофоны мало одной – в четырех машинах, и история сей девицы была такова, что она не дождалась возвращения из тюрьмы дружка-рецидивиста, в ходе песни признававшегося, что он последняя скотина, и руки у него по плечи в крови, и без водки он теперь ни дня не может… Пожалуй, при таких делах Ал эту самую Катрину в ее подходе к жизни несколько понимал.

А, Бог с ней, да и с ними со всеми. Уверенность в том, что все будет хорошо – да что там, ни на чем не основанное убеждение, что все уже и есть хорошо – слегка подразвеялось, когда Фил легонько ткнул спутника в спину, в рюкзак.

– Эй, богомолец… Ну вот, в церковь мы сходили. Еще предложения есть?

Как ни странно, предложения у Алана были, причем возникли они непосредственно в минуту вопроса. На них натолкнули его пестрые козырьки рыночных крыш за зеленью узкого соборного сквера, сверкавшие разноцветными клоунскими полосами невдалеке.

– Ага, Фил, кажется, вот там рынок. Я пойду, поищу какой-нибудь еды, а то живот уже что-то подводит… у меня, по крайней мере.

– То есть как это – поищешь? – черный человек подозрительно прищурился. – Побираться, что ли, надумал? Тогда это надо здесь делать, на паперти… Только давай я тебе сперва курточку порву, а то слишком хорош для нищего.

Алану совершенно не хотелось злиться, так что он даже удивился такому непривычному смирению со своей стороны. В небе, куда он смотрел, носилась быстрая маленькая птичка – похоже, что с раздвоенным хвостом, похоже, что ласточка… Высоко летает, значит, больше не будет дождя.

– Да зачем – побираться… Тетки на рынках обычно дают свой товар попробовать, так за час по всем теткам так напробоваться можно, что на три дня хватит. Можно и с собой унести, если чуточку – они легко дают, вроде как матушке показать, например. Один огурчик, или там сала кусочек…

Фил недовольно сморщился. Идея попрошайничанья на рынке глубоко возмущала его рыцарскую душу, куда легче было бы провести несколько дней без еды… Кроме того, что-то ему подсказывало, что парнюге в разорванной кожаной куртке, с небритым лицом, раздутым от побоев, честная рыночная торговка вряд ли обрадуется, как родному сыну.

– Ага, так они нам и дадут… Позовут еще полицию…

– Да дадут же! Мне, по крайней мере, – Ал понимающе пробежался взглядом по мрачной фигуре товарища. – А тебе ходить и необязательно. Посиди вот тут, в скверике, там скамейка есть… Можешь даже поспать, здесь же церковь, должно быть, не прогонят.

– Это отлично, конечно, – Фил посторонился, давая дорогу выходящим с мессы людям – чинной старой паре, она с зонтиком, он с палкой и в смехотворной старой шляпе… Вот такими, по представлению Фила, и должны быть настоящие старые католики-богомольцы. Старушка, из-за зонтика его не сразу разглядевшая, чуть вздрогнула, еще разок оглянулась на его лицо. Да, рожа, должно быть, и впрямь не самая приятная.

– Это, конечно, отлично, может, тебе даже удастся выклянчить для нас неплохой обед. Но проблема-то, в общем, не в этом. Надо бы подумать, где нам взять денег на оставшуюся дорогу. Или хоть на возвращение. А так – только время потеряем. И без того потеряли целые сутки.

– Сначала поедим и отдохнем, – неизвестно почему цыпленочек уперся, и – опять-таки неизвестно почему – Филу совершенно не хотелось с ним спорить. – Ты пойди, пойди на скамеечку. Положи под голову рюкзак и спи, а я через часик вернусь.

Дерево, бросавшее тень на деревянную некрашеную скамейку со спинкой, было – красный тис. Южная штука, на широте столицы такие не растут… Фил опустился на лавку тяжело, прислушиваясь к тупым сигналам боли в боку; деревяшка была почти сухая, чуть теплая. Давно не было такой ранней и яркой весны.

– Ладно, валяй… Только на час, не больше. И смотри, чтобы никакая скотина к тебе не привязалась… Нам только в полицию опять попасть не хватало.

– Я осторожно, – Ал уже скинул рюкзак, быстренько обтряхнул куртку, проверил пуговицы рубашки. – Да и день сейчас, никто не полезет… (Ах ты, детка наивная. Рынок – это самое то место.) Через секунду он уже шагал, легко переступая через лужи, и Фил, щурясь на свету, тревожно смотрел ему вслед. В сердце сидел маленький сосущий червячок. Все же не следовало этого позволять. Не следовало. А через два часа, если не вернется, придется пойти его искать… А, чума, много набегаешься с двумя рюкзаками.

Фил хотел его окликнуть, но было уже поздно. Ушел. Рыжее пятно курточки мелькнуло за решетчатой оградой… Ты уж помоги ему, как тебя там, Винсент, угрюмо подумал усталый юноша, устраиваясь на скамейке. Пускай этот идиот никуда там без меня не влипнет… Такие, как он, не должны ходить в одиночку. Ну, ты понимаешь, святой, на то же ты и святой.

…Алан медленно ходил меж рядами прилавков, слегка шальной от рыночного шума и яркого солнца после бессонной ночи. Кто-то сильно толкнул его вбок, выругавшись. Ал поскользнулся на рыбьей чешуе – это были рыбные ряды – и едва ли не плашмя свалился на синий крашеный стол, толкнув корзину, из которой свешивались чешуйчатые рыбьи хвосты.

– А, чтоб тебя, чума косолапая! Лезет, сам не видит, куда!

– Простите, – Ал быстро отпрянул, шмыгая в толпу – прочь от разъяренного дядьки в грязном фартуке. Пожалуй, просить у него рыбку-другую сейчас не стоило.

К щеке приклеилось несколько липких чешуек, еще пара серебрилась на рукаве. А вообще-то Ал в рыжей курточке, с чистыми блестящими волосами, выглядел вовсе недурно и вполне убедительно – эдакий бездельник-сынок, которого послали за покупками, а он вместо того шатается по базару и развлекается как может… Интересно, почему же они все не проникаются сочувствием? Почему все так неудачно?

За полный час Алану удалось раздобыть только небольшую булочку, еще чуть теплую, кажется, с капустной начинкой, и помятый помидор. И тот ему не даровала добродушная торговка – юноша его просто подобрал с земли, он выкатился из пакета растяпы-покупательницы… Негусто, нечего сказать. Тетки, да, впрочем, и дядьки тоже, как-то не проявляли бешеного восторга, когда Ал просил у них «штучку на пробу», включая самую, как ему казалось, свою очаровательную улыбку. Особенно неадекватно отреагировал на него высокий грязный парень горской наружности – тот просто замахнулся кулаком, когда Ал независимо потянулся к лотку оранжевой кураги.

– Да я попробовать, дядь…

– Топай, топай отсюда, пробальщик. Знаю я вас таких… Напробуешься еще где-нибудь.

Бедняге только оставалось оскорбленно пожать плечами и с максимальным достоинством отступить. Выражение его лица по замыслу должно было отражать следующую мысль: «Подумаешь, грязный горец. Да как ты смеешь разговаривать так со свободным жителем Республики? Нужна мне после этого твоя тухлая курага! А я уж было хотел купить килограммчиков сто…»

Нет, попробовать иногда давали. Но чаще всего – именно то, чего с собою не унесешь: щепотку квашеной капусты, кружочек огурца, глоток молока из пластикового стаканчика… (Вот из таких мы пили чай в Ордене, подумал Ал тоскливо, не отказавшись от глоточка – есть хотелось все сильнее.) Молоко было потрясающе вкусное, густое, желтоватое от сливок. Только что толку в одном глоточке? Желудок дразнить…

Молочница – совсем молодая девчонка – проводила ничего не купившего пробователя неприязненным взглядом. Не помогла даже солнечная улыбка в ее сторону… Тем более что по истечении часа солнечность Аланской улыбки что-то стала несколько напускной. Хорошее и спокойное расположение духа куда-то девалось, будто его насмерть затолкали в рыночной суете. На самом деле Эрих-младший очень не любил рынки, у него на них голова кружилась: мысль о том, что в мире слишком много людей, а потому не верится как-то, что на каждого из них смотрит Господь, обретала зловещую убедительность. Особенно когда сосет под ложечкой…

Дома, в Магнаборге, на рынок обычно ходил Рик. Он это мог… Он вообще что угодно мог.

Эх, лихорадка, да я уже почти весь рынок обошел, тоскливо подумал Алан, обводя глазами молочный ряд. Не по второму же разу у них клянчить… Так, пожалуй, и по морде можно получить. Впрочем, я сегодня, кажется, уже получил по морде… Утренняя обида, далеко ушедшая после церкви, теперь вернулась вместе с голодом и неприятно покалывала изнутри. Да, отлично, нечего сказать. Получил оплеуху, и поделом – в самом деле, бесполезный ты, Аланчик, человек. Фил правильно сказал – только время потеряем. Не надо было сюда идти, а как теперь возвращаться с пустыми руками? С гудящей головой, с крохотной булочкой в кармане и негодным помидором… Представляешь, как на тебя посмотрит непререкаемый господин Филипп, краса и гордость Вселенной?.. Вряд ли, конечно, двинет тебе еще раз по щеке – а стоило бы, цыпленочек, стоило… Тем более что и во вчерашней истории виноват по большей части именно ты. Зачем было отвечать поначалу вполне миролюбивому гопнику «Не твое дело» на вопрос, откуда они такие взялись хорошенькие? А потом бить его по рукам? Так дела не делаются… И что это на Алана нашло? В самом деле, поступил как балованый ребенок, знающий, что папа поблизости и всегда защитит от плохих парней…