Текст книги "Узкие врата (СИ)"

Автор книги: Антон Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6. Ал

…На этот раз за Артуром действительно кто-то следил.

Прячась за углами домов по всем правилом слежки, не хуже Неуловимого Ирвинга.

Тем более что следить за мальчиком было крайне трудно – он был какой-то ужасно чуткий, задерганный, и то и дело оглядывался. Один раз даже остановился и минуты три смотрел в их сторону. Они, сделав независимые лица, зашли в ближайший подъезд и теперь по очереди глядели из скважины, пытаясь определить, двинулся мальчик дальше – или все еще стоит и смотрит.

Наконец на свой страх и риск Фил высунул голову – и правильно сделал: спина Артура в джинсовой курточке мелькнула, уже скрываясь за поворотом. Вот уж никогда не знал, что так невыносимо трудно следить за человеком! Дурацкое занятие слежка, неблагородное.

– И не надо было следить. Я же предлагал честно подойти, – тихонько заметил Алан, и Фил нахмурился: кажется, он не предполагал, что произнес что-нибудь вслух.

– Ну да, честно подойти. И сказать парню: привет, мы за тобой от святого отшельника Стефана, ты наш король, пойдем-ка, милок… И – под руки его, с двух сторон.

– Все равно рано или поздно заговорить придется.

– Но хоть какой-то повод должен быть, нельзя же так в лоб! – возразил Фил, упершийся, как осел. – Ладно, не страдай, если ты так рвешься разговаривать – вот первым и будешь. Я – так, я рядом постою, охрану поизображаю.

– Да, лучше мне начать, – без задней мысли согласился Алан. – Тебя он, наверное, больше испугается. То есть извини, конечно, но ты меня страшнее – здоровенный и черный, опять же извини…

– Да ладно, он и так испугается, – хмыкнул Фил, прибавляя ходу. – Двое незнакомых парнюг в узеньком переулке – я бы тоже напрягся.

– А что же делать? – Алан чуть притормозил, чтобы взглянуть товарищу в лицо. – Сейчас хоть случай подвернулся, он один, и от дома далеко… А то если его мама нас за милю увидит – сам понимаешь, что будет!

Да, Фил это прекрасно понимал. Еще бы не понять. После такого разговора, как тот, что у них вчера состоялся с госпожой Присциллой Кристианой на кухне, и слабоумный бы поостерегся ей на глаза попадаться.

…Начинался-то он совсем невинно. После короткой вдохновенной перепалки с Филом на кухонном пороге («Я тебе говорю…» «Бред собачий. Какой-то мальчишка…» «Фил, ведь он же сказал имя Господа. Фил! Он сказал! Не будь таким тупым!» «Идиот. Ему же десять лет!» «Во-первых, побольше. А во-вторых, с чего ты взял, что королю должно быть лет сорок? Известно же только, что он уже родился!» «Ну, если все так, то я вообще ничего не понимаю…» «Конечно же, не понимаешь. А раньше что, понимал? Не наше дело понимать, нам надо следовать указаниям…» «И что ты теперь собираешься делать? Похитить ребенка и доставить его к Стефану? Или все ему…» «Т-шш-ш, вон она идет. Его мать.») – итак, после краткой перепалки с Филом Алан за горячим супчиком начал с хозяйкой ненавязчивый разговор о ее сыне.

Супчик был фасолевый, довольно-таки вкусный, хотя на стареньких желтоватых тарелках, как и на всей обстановке кухни, лежала печать бедности. Не нищеты, нет – именно чистой, аккуратной бедности, которой не завуалируешь ни идеально выстиранной скатертью, ни букетиком дешевых, но ярких астр в белом горшочке, ни календарем с котятами, прикрывающим потертость на обоях.

На подоконнике выстроились горшки с цветами – герань, алоэ, толстолистые низенькие фиалки. На стенке мирно тикали квадратные пластмассовые часы со щенком Поппи. Хороший дом, бедный, уютный дом. В котором живут потомки сэра Борра Кьюр Харди, как это ни дико прозвучит.

Дом, в котором живет последний Король.

Алан отлично понимал, почему Фил ему не верит. Он и сам себе никак не мог поверить до конца, даже притом, что еще три месяца назад отдал свое сердце недостоверной сказке и уже не имел обратного пути.

– Вы и представить себе не можете, молодые люди, как я вам благодарна, – продолжала неумолкающая госпожа Присцилла, быстрыми профессиональными движениями (Алан не знал о том, но она работала горничной в гостинице) убирая их тарелки. – Вам чайку? Или, может быть, еще супчика? Простите ради Бога, но второе я сегодня не готовила, кто же знал, что гости будут! Хотя если вы хотите, я сейчас же могу омлет пожарить…

– Нет-нет, спасибо, – Алан замахал руками, улучив минутку поговорить. – Вот чайку бы, и больше ничего…

На беленькой скатерти в цветочек появились фарфоровые чашки с каемочками (гостевой сервиз, не иначе как), розетки для варенья, заварочный чайник, накрытый салфеткой. Госпожа Присцилла наконец и сама присела к столу, разливая чай – себе в последнюю очередь; руки у нее были худые, с просвечивающими синими жилками, со слегка огрубевшими от частых стирок суставами пальцев. Вид у женщины был крайне нервный и усталый.

Ради гостей она прервала стирку и сняла мокрый фартук с косынкой; теперь, в спокойной обстановке, Алан видел, что ей куда меньше лет, чем кажется на первый взгляд – всего-то слегка за тридцать. Волосы у нее были светло-русые, небрежно завязанные на затылке в нетолстый пучок, а лицо – острое и не слишком-то красивое. Пожалуй, схожи у них с сыном были только глаза – светло-серые, в тени густых русых ресниц. Не похожа была эта женщина на принцессу артуровского рода. Ну вовсе не похожа.

Стоп, а она ведь и не принцесса, мелькнуло у Алана в голове. Стефан сказал – род продолжается по прямой линии, а это значит – от отца к сыну! Значит, кровь короля – в Артуровском отце. Интересно, где же тогда Присциллин муж? И вообще – если он на свете, живет ли в этой квартирке, живет ли вообще?..

По всему было похоже, что нет. Потому что оторванная ручка у буфета – не то, чему позволит быть в своем доме взрослый мужчина, особенно если он из рода королей. И потолок не белен явно не первый год… А кроме того, с отцом и мужем эта семья не прозябала бы в такой комнатенке.

Да и искать тогда надо было бы не мальчика, запоздало понял Алан. А если именно Артур – тот, кого они ищут, значит, нет у него никакого отца.

…А может, он – незаконный сын?.. Или, может быть, они все-таки опоздали, и отец его недавно погиб, наконец настигнутый силой Врага, и не спасло его тайное убежище в Богом забытом городишке Файт?..

Алан потряс головой, разгоняя толпу несвоевременных мыслей. Чем гадать, не лучше ли попробовать узнать, как оно было на самом деле?

– Мы ведь с Артом – вдвоем на целом свете, – продолжала Присцилла, невольно отвечая на один из Алановских вопросов. – Обычно он внимательный, с ним такого никогда… да, никогда не происходило! Просто последнее время он очень подавленный, нервный; понимаете, молодые люди, у него друга убили какие-то хулиганы, а еще один друг в больнице, вот Арти как во сне и ходит, опомниться не может… Если бы не вы, я просто не знаю, что бы мы делали.

Фил с Аланом переглянулись. Потом черный рыцарь быстро спрятал тревожный взгляд за дымком, ароматным облачком встававшим над чашкою.

– А сколько ему, Арту? – невзначай спросил Алан, прихлебывая чай – отличный чай, с бергамотом, видно, хозяйка расстаралась для спасителей сына, вынула из буфета заветную пачечку…

– Скоро тринадцать, – с готовностью отвечала Присцилла, и в самом ее тоне, в том, как она говорила о сыне, Алан прочел золотую любовь, огромную тревогу… Эта женщина любила Артура. Может быть, даже слишком любила.

– Он в Файте и родился? – продолжал Алан спрашивать невзначай, стараясь, чтобы голос его звучал не слишком заинтересованно. Подмывало спросить, кто Артуров отец – или кто был Артуров отец, если вам так угодно. Но он сдерживался изо всех сил, стараясь не насторожить эту и без того настороженную женщину. Подумаешь, человек из вежливости распрашивает хозяйку о ее сыне. Алан даже смотреть предпочитал не на нее, а в окно – на убогий дворик с качелями посередке, в тени осенних тополей…

Однако Присцилла все равно напряглась. Слишком сильно, слишком неоправданно для такого пустячного вопроса. Она даже – или Алану показалось? – слегка вздрогнула, со стуком ставя чашку на блюдечко.

– Н-нет… Мы приезжие. Но практически с самого раннего детства Арти тут живет… А что, разве это имеет значе…

Маму неожиданно выручил сын.

– Ма-ам! – из комнаты раздался просительный голос, и Присцилла, едва не опрокинув стул, бросилась на зов, послав гостям извиняющуюся улыбку. Из-за двери вскоре послышались их голоса – Артов упрашивающий и Присциллин, настойчиво-уговаривающий. Кажется, он чего-то хотел, а она ему не разрешала.

Фил беззвучно присвистнул, показывая глазами в направлении комнаты.

– Ничего себе дамочка. Тебе не кажется, что наша королева-мать слишком нервная? Дергается от любого пустяка, как будто за ее ненаглядным сыном полиция охотится!

Алан быстро покивал. Еще бы ему так не казалось! Присцилла Кристиана вела себя так, будто у нее под ванной лежал незахороненный труп убитого ею мэра города, а они с Филом были следователями.

– Ага.

– Интересно, почему это она так? – Фил недоуменно подвигал густыми бровями. – Не может быть, чтобы за ней ходили полчища врагов, желая отнять сыночка…

И тут – два озарения, это, пожалуй, много за один вечер – но оно случилось опять. И с такой силой, что Алан, только что набравший в рот чая, закашлялся, едва успев его проглотить – не в то горло. Всегда готовый помочь Фил как раз стучал его по спине своей железной ладонью, когда вернулась Артова матушка, снова осторожненько села на краешек стула, теребя пальцами завязочки халата.

– Извините, молодые люди, что я вас так вот покинула… Но там у сына что-то стряслось…

Алан, конечно, был дурак. И совершенно прав был Фил, сообщивший ему об этом при первой же возможности – когда через пять минут они снова оказались на улице, за облезлой дверью подъезда. Еще бы он был не дурак – за одну секундочку испортивший всю хрупкую связь, которая только-только начала устанавливаться меж ними и худой маленькой женщиной в желтом халате, знавшей столько всего неоценимо важного!.. Надо же было так в лоб и спросить без зазрения совести… Только по той причине, что в глупую голову пришло некое знание, которое нельзя было удержать в себе и не попытаться проверить!

– А он – ваш родной сын? – спросил дурацкий Алан, как из пушки выстрелил. И нечего удивляться, что госпожа Присцилла побледнела до голубизны и выронила чашку – к счастью, почти пустую, но громко прокатившуюся по столу… Женщина рывком поднялась, сжимая замком худые пальцы. Так, наверное, вставали на пороге пещеры худые и оголодавшие саблезубые тигрицы, если какой-нибудь неразумный дикарь приходил покуситься на саблезубого тигренка.

– Вот что, молодые люди, – проговорила она медленно, но так доходчиво, что Фил одним глотком допил содержимое своей чашки и тоже встал, готовый собираться и немедленно проваливать. Алан, правда, продолжал сидеть, завороженный преображением суетливой домохозяйки – в нечто вроде валькирии.

– Вот что, ступайте-ка вы отсюда и больше не суйтесь не в свое дело. А если еще раз хотя бы подойдете близко к моему сыну – я вызову полицию. Я не шучу.

Она не шутила, кто бы мог сомневаться. И более ясно ответить на Алановский дурацкий вопрос она тоже не могла.

– Не знаю, спасли вы моего сына или нет, и что вам от него нужно – тоже не знаю, – голос женщины опасно повысился, и Артур, из своего тюремного заключения поуявший неладное, вопросительно подал голос: «Мам? Что…» – И знать я ничего не желаю. Но я вас предупредила. Я на вас управу найду, не сомневайтесь. А теперь уходите из моего дома, и надеюсь, мы больше не встретимся.

– Мам, чего у вас там… – голос Артура зазвучал еще отчетливей, и он возник на пороге комнаты, бледненький и босоногий, завернутый в клетчатый плед на манер древнего романца.

Мать бросила на него леденящий взгляд, которому он, однако, не подчинился; следующий леденящий взгляд предназначался более понятливым гостям, и через пару минут, не перемолвившись друг с другом ни словечком, оба друга уже оказались на лестничной площадке – в кое-как зашнурованных ботинках, с рюкзаками на плечах и с еще не до конца испарившимся вкусом бергамотового чая во рту.

– Спасибо за обед, – растерянно сказал Алан захлопнутой перед ним двери. Фил уже топал вниз по лестнице, и шаги его гулко отдавались в лестничных пролетах; и поделать тут было нечего – Алан вздохнул, поправил лямки рюкзака и затопал за товарщем следом.

На улице Фил, не оборачиваясь, сказал ему только одно слово, и в кои-то веки Алан в ответ не протестовал, а покаянно кивнул.

– Дурак.

– Ага.

И через несколько шагов, словно оправдываясь (хотя непонятно, почему это он должен перед Филом оправдываться, в конце концов, они, кажется, нашли кого искали, и это все благодаря его, Алана, смекалке…):

– Но понимаешь, я так это внезапно подумал, что вопрос сам выскочил… И потом, теперь мы зато знаем, что Артур – приемыш, а не родной сын. И что эта женщина чего-то боится. А это ведь уже много, правда же?.. И еще мы знаем, где он живет, так что сможем его сами найти… Хоть завтра.

На выходе со двора пилигримам пришлось посторониться, чтобы пропустить небольшую, может быть, единственную на весь город машину службы Зеленого Креста.

…– Эрих.

– А?..

– Ты сл…

Но сообразить, что Фил имеет в виду, он как всегда смог минуты на полторы позднее. А в первый-то миг хотел было возмутиться, куда это тот рыпается, когда надо тихо стоять за углом и ждать! Они добрались вслед за Артом уже почти что до самой цели – детская инфекционная больница белела за низким заборчиком, и будь Аланова воля – он бы постоял здесь тихонечко до того момента, когда мальчик закончит свои дела. Потому что мало у кого появится охота говорить о возвышенном, если ты шел в больницу к своему другу, а тебе не дали даже разузнать, что там к чему с его здоровьем!.. Вот после больницы – это пожалуйста, хоть с места в карьер…

И сдавленный, совсем тихий вскрик первым услышал, конечно же, Фил. Алан сообразил, что к чему, когда тот уже сорвался с места, и как всегда героический Эрих подоспел к концу спектакля, хотя на бегу, не додумавшись даже нагнуться за чем-нибудь тяжелым, успел увидеть все от начала до конца.

Это была крупная, черная с подпалинами собака, не то овчарка-переросток, не то бедный песий бастард, какая-нибудь помесь. Тварь примерно того же рода, что и седой Филимон из Стефановской деревни – может, даже и Филимонова родственница. Впрочем, вникать в ее родословную казалось особенно некогда: она уже чуть подсела для прыжка – без единого звука, без лая, с прямым, чуть опущенным к потрескавшемуся асфальту хвостом, с прижатыми ушами… Артур, притиснутый спиной к белой невысокой стенке ограды, держал перед собой сжатые в кулаки руки, словно примериваясь защищать грудь и лицо – а может, и бить в ответ, как это ни дико, и губы его, совсем бесцветные, закушенные, сжались в ниточку. Тот единственный короткий вскрик, сорвавшийся с его губ, явно был вырван не страхом, а неожиданностью. Этот дурень не собирался, видит Бог, не собирался звать на помощь, и хотя было уже совершеннейшим образом поздно, глаза его метнулись чуть вниз, в поисках – чего? Палки? Камня? Да чего угодно.

Как в замедленной съемке, черная с подпалинами тварь подсела на задних ногах, видно было, как напряглись ее кривые жилистые ляжки… В следующий миг в бок ей, уже почти летящей вперед, почти нацелившейся – выше защищающих рук, сметая все жалкие преграды – в бок ей с тупым звуком ударил обломок кирпича.

Сила удара, от которого послышался слабый хруст – наверное, ребра – слегка сбила траекторию полета. Да и полета не случилось: как-то хрипло буркнув от неожиданности, собака только подскочила почти на том же месте – разворачиваясь уже к новому врагу.

– Ну, собачка, – Фил приговаривал негромко и очень страшно, покачивая вторым обломком кирпича, серым, с торчащими обколотыми углами. Другой, освободившейся рукой он уже тянул из брючных петель свой толстый солдатский ремень, не глядя накручивая на руку его скрипящий конец.

– Ну, малышка. Ну, давай. Поди сюда.

Теперь собака оказалась повернута мордой к Алану, и он ясно различил беловатые клочья пены, падавшие с ее подвернутых кверху черных губ. Глаза у псины были почти совсем белые, и если вы думаете, что собаки не умеют щуриться – вы сильно ошибаетесь.

Алан был здесь совершенно лишним, он это прекрасно понял, встретившись со взглядом, которому самой природой положено быть карим и дружелюбным. Собак он никогда не боялся, вот никогдашеньки, но эта, эта – она была уже не совсем собака, она хотела кого-нибудь убить.

Следующий обломок кирпича пришелся ей как раз в оскаленную морду, куда-то в лоб. Собака взвизгнула, отпрыгивая и окончательно превращаясь в собаку из недостоверного монстра; кажется, дожидаться пинка горным ботинком в грудь или удара тяжеленной ременной пряжкой она не собиралась. Еще некоторое время поглядев врагу в глаза, роняя белые сгустки из пасти и алые – из пробитой треугольной черепушки, она наконец не выдержала поединка воль – и отступила, все урча и стараясь не разворачиваться спиной, и – слава Богу – побежала, припадая на обе правые ноги и мотаясь, как пьяная. Фил, медленно превращаясь из боевой машины – обратно в себя, опустил руку с ремнем и обернулся к человеку, спасенному им вот уже во второй раз. Лицо у Фила все еще было каменным, почти без черт – как желтоватая маска; но Алан, не успевший насториться на лад войны, хорошо разглядел все, что тот, наверное, еще не мог видеть.

Мальчик Артур напряженно выпрямился, выпуская из пальцев подобранный было им кирпичный снаряд – тот самый, первый, сломавший псине пару ребер. Глаза его не сразу обрели обычный светлый цвет и все еще казались слишком большими, но бледность словно испарилась, уступив место возбужденному румянцу. Мальчик с шумом выдохнул, переводя острый, резко осмысленный взгляд с одного помощника на другого; потом губы его дернулись, и он первым нарушил молчание, сказав:

– Спасибо.

Алан ответить «не за что» как-то не имел морального права и подавил в себе этот порыв; а Фил, похоже, просто не догадался. Он стоял посреди асфальтовой дорожки в черных узких трещинах (в детстве бывает такая игра – идешь по тортуару, не наступая на трещины, ни за что не наступая, даже если приходится для этого семенить. Или наоборот – делать великанские шаги…) Стоял безмолвно, широко расставив ноги, как герой боевика, и просовывал пояс в петли на своих черных джинсах. Так что вторую реплику нескладного разговора подать пришлось снова Артуру. Он облизал губы кончиком языка, глядя куда-то Алану за голову, и спросил очень спокойно, как только мог спокойно:

– Это ведь вы за мной следите? А зачем?

Фил от неожиданности выпустил из рук длинный конец ремня, легко хлестнувший его по ноге. Но Алан догадался, как нужно ответить – это была его часть, и здесь первым успел он, предварительно тоже зачем-то облизнув губы:

– Нет, Артур. Мы – те, кто хочет тебя спасти.

Тот вовсе не казался удивленным. Как ни странно, выражение, промелькнувшее на его узеньком лице, Алан скорее всего определил бы как облегчение. Словно сейчас мальчика невзначай освободили от какой-то страшной тяжести.

Он даже чуть-чуть пошатнулся. Или это так показалось. И оперся одной худой рукою о белую стену – не ладонью оперся, а кулаком с острыми выступающими костяшками.

– От кого?

Вопрос Артура прозвучал так естественно, и так много было в нем от огненного желания получить наконец ответ, так много давно неутоленной тревоги – что Алан едва не ответил. Но успел укусить себя за язык, памятуя неудачу в доме Присциллы, и сказал только, оглянувшись, чтобы проверить, не слышит ли кто:

– Артур, нам… Нам надо поговорить.

И прибавил запоздало, словно бы не от себя, а от лица Фила, озвучив некую его мысленную реплику, бывшую при нем с первой минуты:

– Не бойся.

И тут же понял, что это сказано напрасно.

– Я не боюсь, – дернул Артур узким плечом. Он казался особенно хрупким в слегка мешковатой джинсовой куртке – то ли с чужого плеча, то ли просто купленной «на вырост»… И Алан поверил, что тот правда не боится, и хотел сказать, что не собирался его обидеть – но на этот раз все же догадался больше ничего не говорить. Только почему-то еще раз обвел языком губы.

Фил, как и намеревался, не изронил ни слова. Он справился наконец со своим поясом и теперь молча стоял у Алана за плечом, глядя серыми глазами вдаль улочки, по которой убежала раненая собака. И хорошо, что не Арту в глаза глядя. Алан-то знал с недавних пор, что у Фила бывает такой безумный пронизывающий взгляд глаза в глаза не потому, что он злодей, а просто из-за плохого зрения: близорукий, плохо фокусирующийся взгляд заставляет все время всматриваться. Но Артур-то об этом не знает…

Артур стоял молча несколько секунд. Алан лихорадочно думал, что же еще нужно сказать. Ему казалось, что сейчас мальчик просто развернется и бросится бежать от них прочь, что с ним происходит что-то неладное – то ли нервная дрожь, то ли озноб… Ему было невдомек, каких усилий Арту стоило совладать с собой.

Совладать с собой и не кинуться к любому из них, (то ли к темному, который сильнее, то ли к светлому, который понятнее) с криком – спасите меня, добрые сэры, объясните же наконец, что со мной происходит. Ведь вы же знаете, что меня правда хотят убить.

Но у Артура Кристиана была отличная выдержка для двенадцати лет. Он ведь даже не бросился бежать от собаки, от ужасной собаки, хотевшей вцепиться ему в горло. И этим, пожалуй, спас свою жизнь.

Он копнул ногой бугорок на асфальте, освобождая из-под треснувшей корки затаившийся побег тополька, и сказал чуть хрипловато:

– Мне тут в больницу надо, одного… человека проведать. Если подождете минут десять, то ладно. Давайте говорить.

Мальчик развернулся, чтобы идти, и вся спина у него оказалась перепачкана в белой известке. Алан думал сказать ему об этом – и не сказал.

…Артур появился из проходной, как и обещал – через десять минут. Правда, за них Алан успел искусать себе губы в кровь, потому что боялся – Артур не придет. Не явится через ни час, ни до вечера, выйдет с черного хода, попросит кого угодно его проводить, позвонит с проходной маме, та приедет с полицией…

Но Артур появился, как обещал – через десять минут. И совершенно один.

Сказал как-то потерянно:

– Ну… Вот. Я готов. Мы пойдем куда-нибудь, или прямо здесь?..

Алан по давней привычке – мимоходная учтивость – хотел было спросить, как там здоровье его друга, но прочел ответ у Арта на лице. Плохо, очень плохо.

В двенадцать лет, наверное, очень страшно, когда вокруг тебя ходит смерть. Впрочем, подумал Алан горько, это не менее страшно и в любом другом возрасте. Интересно, можно ли когда-нибудь привыкнуть к смерти? В особенности – к смерти тех, кого ты любишь? Хотя бы лет в девяносто, хотя бы когда ты похоронил уже почти всех своих ровесников…

Местом разговора Арт почему-то выбрал центральный парк. Хотя, в общем-то, понятно, почему – это самое подходящее место в городе, тихое, даже со скамейками, и от дома недалеко. А лезть с новыми знакомыми в подвал он категорически отказался, и Алан бы тоже отказался на его месте. Они, кстати, наконец-то сравнялись хотя бы в одном – представились друг другу. «Меня вот Алан зовут», – неловко выговорил он, размышляя, надо ли прибавлять второе имя; а Фил удивил – сунул мальчику жесткую руку для пожатия и буркнул: «Годефрей Филипп». Тот после секундного замешательства пожал эту ладонь, бывшую вдвое больше его собственной, и тоже назвался – непонятно для чего, все и без того знали, кто он таков.

– Арт…ур.

– Очень приятно.

– Мне… тоже.

Хотя чего уж тут приятного, когда тебя тащат на непонятно какой секретный разговор двое будто с неба свалившихся незнакомых парней! Которые перед тобой возникают второй раз в жизни при таких обстоятельствах, что непонятно – то ли на них молиться надо, как на ангелов-хранителей, то ли быстро звать кого-нибудь на помощь…

Так получилось, что за всю дорогу от окраинной больницы до парка они трое не перекинулись почти что ни словом. Даже в трамвае Алан не голосом, а жестом спросил, не пробить ли Артуру талончик. Но у того оказался школьный проездной, и он так же безмолвно продемонстрировал Алану зеленую карточку с надписью «сентябрь» – почему-то готическим шрифтом. Фил безмолвно смотрел в окно, устроившись на сиденье, и на запотевшем стекле чья-то рука вывела рисунок, трогавший в Алане неизвестно какие сладко-тревожные струнки: круглый цветок-солнце, весь в потеках сверху-вниз, похожих на слезы. До сумерек оставалось еще часа полтора, судя по изменившемуся цвету туманного, хотя и бездождевого неба.

От остановки до парка Артур шагал впереди – будто бы под конвоем. Он слегка сутулился, глубоко затолкав руки в карманы своей синей джинсовки. На шее его лежала тонкая метелочка отросших за лето волос, скоро, наверное, мальчишку погонят стричься… Этот мальчик – не просто мальчик, он король, сказал Алан себе, словно ожидая от себя же ответа. Какого-нибудь слабого отклика изнутри, работы безошибочного внутреннего детектора лжи, заложенного в каждом человеке… Но детектор молчал, только неотвязно стояла перед глазами расплывшаяся по стеклу картинка – круглое солнце, острые лучи.

Защити нас, Господи, и помилуй. Помоги не совершать непоправимых поступков.

Артур неожиданно подал голос – и Алан, совсем ушедший в себя, вздрогнул, как будто пробуждаясь.

– А?..

– Я говорю, тут раньше была дама.

Рука в синем рукаве указывала на уродливый гранитный кубик постамента. Алан недоуменно сморгнул – он, признаться, не понял смысла внезапной экскурсии по городским достопримечательностям.

– Дама?..

– На коне. Святая Файт. То есть раньше считалось, что святая. Мы на нее один раз лазили с… другом. А в прошлом году ее снесли.

– А-а, – ответил Алан, пытаясь улыбаться. А что тут еще ответишь?..

…Они уселись на влажной деревянной скамейке, все втроем, не сговариваясь, выбрав именно ее. На ее гнутой крашеной спинке лежали желтые каштановые листья, которые Фил стряхнул одним длинным движением. Да, по обеим сторонам скамейки стояли, как стражи, два старых каштана, и шоколадные кругляши их орехов в обилии трещали под ногами. Опять-таки не сговариваясь, Фил и Алан сели по двум сторонам от Артура. Который сидел теперь прямой, как палка, не глядя ни на одного из них.

Фил сразу уткнулся локтями в колени, всей своей позой показывая, что намерен хранить молчание. Алан поерзал, изображая полезную суету – размещение рюкзака, завязывание ослабевшего шнурка на ботинке, и высморкаться тоже надо перед разговором… Артур молчал, глядя немного вверх, на просвет между деревьями, и лицо его казалось очень худым. Хотя по линии подбородка можно сказать, что вскоре (года через два) нижняя челюсть станет вполне себе квадратной, и скулы перестанут так выпирать. Впервые Алан заметил, что мальчик чуть-чуть веснушчатый. Только веснушки у него были не на щеках, а под глазами и на переносице. Едва заметные коричневатые крапинки.

А Арт обнял сам себя за плечи, будто бы ежась от холода – но не дольше, чем на секунду.

– Ну, вот… говорите, – подал он голос, прозвучавший тоньше, чем обычно. – Только недолго. А то меня мама ждет. Я ей обещал не слишком поздно возвращаться.