Текст книги "Узкие врата (СИ)"

Автор книги: Антон Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Фил, взявший ведение разговора на себя – Алана совсем разморило, и он только глупо улыбался – честно отвечал истинную правду: что есть у него две сестры, что в горах весной очень красиво, и что рыб без глаз он лично в метро никогда не встречал, но все может быть, все может быть… Направить разговор в нужное русло казалось невозможным, и Фил, прихлебнув настойки, прогревающей изнутри до костей, хотел было уже задать вопрос напрямую, но хозяин успел первый.

– И куда же это вы едете-то через Преображенку? Мы ж, можно сказать, на самом краю, там за нами – горы одни… Да лес. А потом уже горские края начинаются…

– Сюда и едем, – бухнул вдруг Алан, просыпаясь – вернее, отрываясь от своей чашки. Фил дернулся и хотел ткнуть его в бок, но между ними сидел хозяин.

Рыжие брови Мариуса смешно задвигались. Голубые глаза его, дружелюбные, но одновременно очень хитрые и совершенно трезвые, так и впились в Эрихово глупое лицо.

– Сюда? А чего ж столичные господа в нашей Преображенке-то не видали? Дыра и есть, разве что молоко у нас хорошее… Да виноград, и тому еще не сезон.

– А мы человека одного ищем… Вернее, хотим про него чего-нибудь узнать, – дружелюбно поведал пьяный от настойки и теплой еды Алан, хлопая светлыми ресницами. Фил, хотя и был без очков, просто всей кожей увидел, как напрягся толстый Мариус. Движение ногой – пнуть под столом болвана, пнуть, чтобы замолчал! – пришлось, однако же, в ножку собственного стула, а пинок был хороший, и Фил едва не зашипел от боли.

– Такой один кардинал… Или епископ. Бывший, у которого здесь приход когда-то был, – продолжал, как ни в чем не бывало, солнечный Алан, глядя на того с совершенно телячьим выражением. Да что там – телячьим! Если нарисовать на стене два кружочка, получится точно его взгляд. Такой же осмысленный и всепонимающий.

Фил мельком подумал, что по странной причине убийство считается уголовным преступлением. Хотя, казалось бы, иногда это – просто осознанная необходимость!.. Но помышлять об убийстве было некогда – надо было срочно что-то делать. Мариус слегка откачнулся на стуле, так что у того затрещала спинка, за мгновение из приветливого хозяина-само-радушие превращаясь в сплошной айсберг. Девица Лилия приоткрыла рот. Супруга Мариуса в полной тишине с оглушительным звоном уронила чайную ложку. Шахматисты, тихо спорившие в углу, тоже оба замолкли и напряженно уставились в их сторону.

– Бывший, говорите? – мягко повторил Мариус, протягивая руку к настойке. Голос его был вполне ровен и приветлив, но Филу захотелось удавиться. Надо же так все испортить! Боже ты мой… – Вот уж не знаю никаких бывших. Мы люди простые, деревенские, откуда нам про этих кардиналов-то знать? Да про епископов всяких… Они же все небось в Романии сидят, разве ж их по деревням искать надо? А приходской священник у нас – отец Томас, человек молодой, да знающий. До него отец Манфред был, который от печени помер. А кто до него – так я и не вспомню уже…

– Отец Петер, – подсказала тихая, как мышка, глядящая в сторону жена, собирая в ладонь остатки разбитого упавшей ложкой блюдечка. – Отец Петер, которого потом куда-то перевели, может, и в епископы…

Фил с тоскливым отчаянием видел, как рушится так долго возводимая им башня. Терять было уже нечего. Оставалось идти напролом.

– Мы случайно слышали из-за двери ваш разговор. Вы говорили про отца Стефана, а человека, которого мы ищем, тоже так зовут… Не подумайте чего-нибудь дурного, просто нам очень нужна помощь, а этот человек может нам ее оказать.

– Помощь? – Мариус задумчиво прищурился, теребя львиную свою бороду. Его усатый сын, взглядывая на Алана исподлобья, старательно дул в чашку совершенно остывшего чая. – Чем можем, мы вам поможем, вот наливкой угостим… А епископов никаких не знаем, уж извините.

– Вы говорили про отца Стефана, – отчаянно повторил Алан, в голосе которого зазвенело бешеное упрямство. – Про отца Стефана, который лечит от рака.

– Это какого еще Стефана-то? Ты, Ник, не помнишь, про которого Стефана мы говорили? – хозяин обернулся к носатому гостю, вставшему из-за шахмат с кривоватой улыбкой на лице.

– Вот уж не помню…

– И я не помню. У нас в Преображенке этих Стефанов человек пять. Больше только Паулов да Петеров… Вот Стефан каменщик, который косы точит, он еще и лечит заодно. Может, это про него мы болтали-то? И точно, про него, он у нас в селе заместо фельдшера… Да еще в магазине есть один Стефан, аптекарские курсы кончил. Племянник продавщицы…

И ясно, как ожог, всей кожей ощущал Алан с другого конца стола замерший, стеклянно-неподвижный взгляд девочки Розы.

Фил опустил глаза. Борьба была бесполезна. И – они так устали… Довольно уже и того, что они напали на след.

Хозяину, по-видимому, тоже хотелось свернуть опасный разговор. Жена, понимающая его с полувзгляда, спросила ненавязчиво, где постелить гостям – в сенях или на сеновале. Здесь-то, на диванчике, их не положишь – Николай приехал, в доме места нет…

Фил выбрал сеновал, и под нестройный хор благодарностей за ужин и за приют Мариус, светя смешным решетчатым фонарем под стеклянным колпаком, повел юношей через двор, где под ноги им опять сунулась знакомая Злая Собака, к высокому сараю с лесенкой на второй этаж, откуда ароматно и горько пахло старым сеном… и весной. И смертью.

Мариус оставил им фонарь, показал, как притушить фитиль, подкрутив ручку в боку; проследил, как они разложили на жидкой прослойке прошлогоднего сена – зарыться в сено не получилось бы при всем желании – свои влажноватые спальники, как прислонили к стене рюкзаки. Алан подложил под голову свернутую куртку, Фил вообще привык спать без подушки. Особенно этого хотелось сегодня – полежать на чем-то совершенно плоском, горизонтальном… Вежливо и по-хозяйски пожелав гостям доброй ночи, Мариус ушел наконец, осторожный в темноте, ступенька за ступенькой, покряхтывая, спустился с лестницы, притворил за собой тяжело ухнувшую дверь. Фил и Алан остались наконец вдвоем. Какое-то время Фил возился с фитилем, пытаясь затушить его, как было показано; справился наконец и обернулся к товарищу, собираясь – нет, не убить его, просто сказать пару слов… Но Алан уже спал, положив ладонь под щеку, и дышал ровно и спокойно, как дышат те, для кого сон – давно жданная радость, благословение. Поздно. Лекция отменяется, вернее, переносится на завтра. В конце концов, Эрих не ошибся. Они напали на след. И это уже много. Если только ночью их не придут убивать встревоженные хозяева, беспокоясь о судьбе своего епископа… Которого они наверняка прячут где-нибудь по домам. И у них, пожалуй, хватит ума его предупредить, чтобы он завтра же смотался отсюда куда подальше, и придется искать его следы еще месяца два… Или года три. Или всю свою жизнь.

Надо что-то сделать. Надо что-то сделать прямо сейчас.

Но прямо сейчас не было сил, совсем не было сил.

Фил лег навзничь, блаженно вытянулся. Распрямившийся позвоночник его болел тупо, отдаваясь во всех уголках тела – но не резко, не этими ужасными рывками, из-за которых хочется ходить скорчившись, как инвалид… Он решил лечь и подумать, выработать какой-то новый, сверхумный план – но прошлая бессонная ночь дала себя знать, и он отключился стремительно, даже не успев застегнуться в спальнике. Так и уснул поверх, распластавшись лицом вниз.

Разбудил Фила какой-то маленький, тихий звук. Вернее, сначала не разбудил, а пришел в сознание прямо через сон: «Ш-шурк»… Мышиный звук, коротенький, чуть слышный.

Вот, повторился. «Ш-шурк, кр-р-х…» И еще раз… И шелест. Усилием воли Фил втолкнул себя в явь, не раскрывая глаз, не двинувшись, умудрившись однако напрячь каждую мышцу, собравшись для борьбы. Теперь он слушал уже наяву, пытаясь определить направление звука – и понял, что не ошибся. Тихо скрипнула застежка-молния: кто-то тихий копался в их рюкзаках.

Осторожно-осторожно Фил повернул направо голову. Приоткрыл щелкой правый глаз. Движение на миг прекратилось, как вспугнутое. Некто смутный, кажется, небольшой, легко шевельнулся у дощатой стены. Фил собрался, как пружина, запретив себе на миг помнить о боли в спине, и одним длинным броском перехватил тихого вора уже у самой лестницы.

– А!

Вскрик подмятого им под себя человека был очень высоким, так что Фил на мгновение даже ослаб от неожиданности. И заломленная в запястье рука, моментально выпустившая все, что держала, была неестественно тоненькой и хрупкой. И раньше, чем по лестнице стремительно затопали ноги, Фил уже отпустил пойманного, сжимая его лишь за узенькие, укрытые черной тканью плечи.

– Роза?! Какого Темного ты тут…

– Ну-ка, пусти ее, шпиен проклятый, – голос Мариуса звучал достаточно категорично, но еще категоричней выглядело длинное двуствольное ружье, масляно блестящее в свете фонаря. Мариус, чьи волосы и борода пламенели, просвечивая огнем, и один из его сыновей – с фонарем – были уже наверху. Второй подоспевал снизу по лесенке, и где-то еще высовывалась, прорываясь наверх, макушка дядьки Николая. Сколько шума в три часа ночи, подумать только! Сапоги, усы, ружье. И все на нас двоих. Отличная приключенческая повесть.

Алан, встрепанный и ничего не понимающий, сел на месте, хлопая непроснувшимися глазами. Одежду он снял перед сном – все, кроме трусов, носков и белой маечки, и теперь его голые плечи, жалобно высовывающиеся из спальника, придавали остросюжетной ситуации еще больше нелепости. Не кажется ли вам, сэр, что ружье здесь излишне? Лучше сразу прикатить пулемет…

Девочка Роза, едва Филова хватка ослабла – а ослабла она, едва тот понял, что в руках у него ребенок – молча подобралась и отбежала в сторону, и теперь стояла рядом с отцом, хлопая белесыми глазищами.

Фил постоял под ружейным дулом, понимая, что единственное, что можно сделать – это оставаться спокойным, и предпочел заговорить первым, чтобы не превратиться в Пойманного-Вора-Отвечающего-На-Вопросы.

– Вот это да, хозяин. Нечего сказать, доброй ночи. Что здесь происходит-то?

– Это я у тебя сейчас спрошу, – Мариус, раздувая ноздри, поводил ружьем вверх-вниз, и Фил подумал, что при желании мог бы у него это ружье выбить. Но желания не было. Да и надобности – тоже.

– Мы легли спать, я проснулся от того, что ваша дочка копалась в наших вещах. Я думал, поймаю вора. Чем обязан такому вниманию?

Алан, проморгавшись, начал уже что-то понимать. В волосах у него торчали иглы соломы, почти такого же цвета, как и сами волосы. Вылезать из спальника, чтобы предстать без штанов перед всем этим собранием с ружьями и фонарями, он никак не мог.

– Мы никакие не шпионы, – подал он голос из темноты, пытаясь сделать слова убедительными – но получалось что-то слишком испуганно. – Мы не шпионы, правда… Нам только нужна помощь. У нас… У меня большая беда.

– Это мы сейчас проверим, шпионы вы или нет, – Мариус сунул ружье в руки второму сыну, уже вылезшему наверх и присоединившемуся к честной компании. Толстыми топающими шагами он направился туда, где совсем недавно копалась его странная дочь – к рюкзакам. Фил, скрестив руки на груди, следил за ним без малейшего движения. Он хорошо понимал, что сейчас лучше не шевелиться, вообще не делать ничего.

– Эй, Кел, посвети-ка мне. Я тебе не Роза, в темноте не вижу.

Обыск был коротким, но выразительным. Фил едва сдерживал улыбку, пока господин Мариус придирчиво оглядывал извлекаемые из карманов рюкзака вещи – коробку пластыря, колледжерский пропуск (исследованный им с особым тщанием), поджиг-набор для плохой погоды – таблетки сухого спирта, специальные охотничьи спички… Алан дернулся, но остался на месте (непонятно, по какой из двух причин: отсутствие штанов или ружье), когда со дна его рюкзака, из полиэтиленового пакетика, была извлечена толстая клеенчатая тетрадка в клеточку. Мариус склонился над ней, как коршун над добычей, жадно откинул обложку… Фил следил за ним, стиснув зубы, чтобы не расхохотаться. Тот удивленно поднял глаза, собрав наморщенный лоб, как гармошку.

– Стихи какие-то?..

– Догадались, – злобно подтвердил Алан, к своим стихам относившийся очень трепетно. – Только, пожалуйста, не пробуйте их на зуб и не просвечивайте огнем. Там нет молочных письмен между строк, вот честное слово. Если вам не трудно, потом уберите обратно в пакетик.

Мариус хмыкнул подозрительно, но ничего не ответил, даже убрал тетрадку, как и просил Алан. Интересно, какие же дураки должны сидеть в ордене святого Эмерика, чтобы набирать в шпионы личностей вроде Ала?.. Следующим извлеченным наружу предметом была Библия – вернее, Новый Завет, Рикова книжка с аккуратно продавленным шариковой ручкой мечом, крестом форми фитчи на кожаной обложке. Книга была с легким оттенком торжества – «Видели?!» – продемонстрирована молчащей почтительной аудитории.

– Они не шпионы.

Это был неожиданный голосок, тонкий, какой-то очень странный, слишком правильный, будто пришел из стеклянного, кукольного горла. Фил вздрогнул – это говорила девочка Роза. Тоненькая, в каком-то черном нелепом халате, со слишком длинными засученными рукавами, она стояла рядом с отцом, снизу вверх глядя ему в глаза. Белая голова ее слегка светилась в темноте… Голова такого же точно цвета, как готовый облететь одуванчик.

– Они не враги. Папа, отведи их к Стефану. Их можно отвести.

Мариус потрясенно обернулся к дочери, выронив маленькую Библию себе на колени. Видно, ему тоже нечасто приходилось слышать, как она говорит. Удивился и Алан – он почему-то ни на миг не сомневался, что Роза не немая, только думал, у нее что-то не так с голосом, она шепелявит или очень картавит.

Девочка обернулась, еще раз просветила его глазами (она видит в темноте), и он постарался поглубже ввинтиться в спальный мешок.

– Ладно, – выговорил наконец Мариус, когда молчание уж слишком затянулось. – На шпионов вы вроде не похожи, хотя… Хотя, парни, скажу честно, я вам не доверяю. И поэтому пускай отец Стефан с вами разбирается. Как он скажет, так оно и есть. Только и не мечтайте, что я вас к нему прямо так и поведу! – Он встал, и с коленей посыпались позабытые и неубранные вещи – ручка, блокнот, тюбик зубной пасты, пачка таблеток, Аланова личная карта… – Пойдете с закрытыми глазами. С завязанными. Да я еще, пожалуй, с утра посоветуюсь кое с кем…

– Может, тогда лучше вашему… лучше отцу Стефану к нам прийти? – робко предложил Алан, стараясь не глядеть на девочку. Что-то в ней было жутковатое. И почему-то совсем не странно, что она видит в темноте…

– Отцу Стефану, ишь ты, – подал голос младший из сыновей, опуская наконец ружье.

– Лучше было бы так, – резонно согласился Мариус, пресекая сыновнее веселье единым взглядом. – Да только он не пойдет. Он… не ходит.

– Он что, инвалид? – спросил Фил, которого наконец отпустило напряжение – и взамен тут же вернулась боль в спине. Он только и мог мечтать о том, чтобы снова лечь плашмя, когда они все наконец уйдут.

– Сам ты инвалид, – внезапно разъярился Мариус, тыча носком башмака в Филов рюкзак, похожий на сдувшегося резинового бегемота. – Думай сперва, гостюшка, прежде чем такое говорить… Просто – не ходит он. Почему – это его дело. Обет у него, может, какой. А может, просто не хочет. К нему ходят, а он – нет. Понятно?

– Чего ж тут непонятного, – покладисто согласился Фил, понимая, что еще чуть-чуть – и он не выдержит, ляжет ниц прямо при всей этой толпе. Схватка с бедняжкой Розой явно не пошла на пользу здоровью.

– Ладно, пойдемте, – махнул рукою милосердный Мариус своим домочадцам (да, да, идите, пожалуйста, да…) – А вы, гостюшки, не обижайтесь, что мы на вас так. Беда-то много у кого, а отец Стефан один на всех. Спокойной вам ночи. Поутру встретимся.

Шаги их наконец затопали по кряхтящим перекладинам приставной лестницы. Первой вниз скользнула тихая, как мышка, девочка; последним в дыре скрылся лохматый рыжий затылок ее отца. Фил постоял еще чуть-чуть, по-Годефреевски скрестив руки на груди, провожая взглядом мятущийся свет фонаря; а потом лег на пол мгновенно, почти что упал, и сказал своей боли, что все не зря, что все-таки они победили… И завтра, все-таки завтра перед ними предстанет деус экс махина, тот, кто все решит, спасительный старик.

Глава 12. Ал

…«Старик», – смутно пронеслось в голове у Алана при виде согнутой у печки сухощавой фигуры.

Домик, в котором жил Стефан, оказался потрясающе маленьким, кажется, тесным даже для одного. И деревянным, не каменным. С тонкой железной трубой, торчащей из почти что плоской крыши. Повязки с глаз только что сняли – Алан за время пути успел отбить себе все пальцы ног о торчащие из земли камни и корни, но все равно создавалось впечатление, что их водили кругами. Дольше, чем нужно, чтобы запутать: склон вверх, склон вниз, вдоль по ущельицу, склон вверх, и налево, и направо… Мариус вел не очень-то заботливо, Алан то и дело пытался упасть; кажется, Филу повезло больше – его вожатым оказался седоусый высокий старик с хваткой несколько более крепкой. Но повязки только что сняли (после, наверное, часа или полутора ходьбы в красноватой тьме), и бледный дневной свет – утро выдалось бессолнечным – заставлял глаза слегка слезиться. Хорошо еще, что в доме было сумрачно, только красноватые отсветы от разжигаемой железной печки да немного дневного света из маленького окна. Роза, шедшая впереди, в длинном платке, накинутом на плечи и едва ли не волочившемся по земле за ее маленькой фигуркой, в черном прямом платьице, обернулась, спросила глазами – постучать?

– Стучи, дочка, – кивнул Мариус, на всякий случай не снимая тяжелой руки с Аланова плеча. И она легко стукнула в низкую дощатую дверь, где между досок торчали лохмы пакли, и взялась за ручку своими слабыми руками, уже готовая толкнуть дверь вперед, предугадывая пришедший изнутри ответ:

– Заходите! Я дома.

Старик – такой, как я и думал – разогнулся им навстречу, очень загорелый от красных отсветов на обнаженных по локоть руках – рукава закатаны… И серы были его волосы, пегие от седины (ему пятьдесят с лишним), прямые или самую малость вьющиеся, отдельными прядями лежащие на шее. Но тут —

– Владыка… Мы привели, сэр… Эти двое говорили, что у них беда. Что они за помощью.

«Владыка». Вот все у них как.

Тут кардинал Стефан (сэр) обернулся, и они увидел его лицо.

…Его лицо – Алан сморгнул – было совсем молодым. Не старше меня – нет, все-таки старше, может быть, лет тридцать. Или тридцать с небольшим. Странен, как-то нелеп и неоправдан был контраст между волосами, пегими от седины, неровной шапочкой закрывавшими уши, и гладким, почти юношеским в красноватом свете лицом без морщинок, гладко выбритым, с темными, широкими, сходящимися на переносице бровями. Тому, к кому Алан шел за помощью, должен идти шестой десяток. «А может, это не тот?» – мелькнула мысль, столь же дикая и несуразная, как и все происходящее – но Стефан улыбнулся, делая шаг навстречу, и дикая мысль умерла. Он был тот. Тот, который нужен.

– Да, благодарю, Йакоб. Спасибо, Мариус. И тебе спасибо, Роза. Вы все сделали правильно.

– Но, сэр… – Старший из проводников все мялся на пороге, не решаясь ни войти внутрь, ни отшагнуть совсем уж за дверь, переставая контролировать подозрительных гостей. – Вы уверены, сэр…

– Да, уверен. – По-юношески легкий и гибкий, Стефан – высокий, даже, пожалуй, долговязый, в серой полотняной рубашке и толстом фартуке поверх, прикрыл дверцу печи, угашая алые отблески. Голос его был совсем молодым и спокойным, похожим на… Где Алан мог слышать такой голос?

– Хорошо, что вы привели их. Я их давно жду. Я говорил вам, помните, что они должны прийти.

Кустистые рыжие брови Мариуса поползли наверх. Маленькая Роза, приоткрыв бледный ротик, строго и очень осмысленно глядела на отца снизу вверх. Она одна изо всех, кажется, принимала происходящее как должно.

– Сэр! Но вы говорили, что они должны… А эти сказали, что…

– Неважно, – мягкая, но непререкаемая властность изменила интонацию кардинала-колдуна – слегка, но ровно на столько, чтобы Алану стало очень неприятно. – Вы им не сразу доверились, и они вам, естественно, тоже. Но это те самые гости, которых я ждал.

(Какие – те самые? Что это все…)

– А вы здравствуйте, юноши, – на этот раз Стефан обращался к ним, стоя уже совсем близко, почти вплотную, и Алан в ясном свете, падавшем из-за двери, видел его лицо в мельчайших подробностях – от маленького белого шрамика, пересекающего бровь, до легкой коричневатой россыпи веснушек на худых щеках. Чуть неправильное лицо, острые скулы, глаза – карие. С легкой зеленцой вокруг зрачка. – Здравствуйте, Годефрей, здравствуйте, Алан. Я рад, что вы пришли.

Глаза Фила чуть округлились, но Ал, напротив, опустил ресницы. Изнутри по телу прокатилась волна блаженного… тепла, дрожи – все идет так, как надо. Ощущение, что они наконец пришли, пришли в правильное место, и теперь будет все хорошо, было столь сильным, что глаза под веками чуть защипало. Так долго шли, Господи… Так долго… Алан понял, как же сильно он устал, словно столь долго понукаемая плоть, сделав все, что могла, наконец-то отказалась служить. Бензин кончился. Юноша опустился на что-то твердое, темное – (скамья) – и едва успел это сделать: альтернативой, как это ни печально, было только усесться прямо на пол.

– Здравствуйте… Сэр.

Это был голос Фила, и пришел он сквозь пляску алых печных отсветов под веками. Алан сидел, чувствуя себя очень маленьким, тем, кто пришел наконец к старшему и теперь может быть спокоен… Он сидел и старался не разреветься, по непонятной причине понимая, что происходит – чувство опасности, тревоги, запах смерти, бывший с ним всю дорогу, весь последний месяц, ушел. Ушел. Оборвался, как обрывается звук, и наступила тишина.

– Йакоб, Мариус, друзья, вы можете идти. Я хотел бы поговорить с юношами наедине. У нас с ними очень важное дело.

– Но послушай, Стефан, – второй проводник, матерый дядька, явно чуждый иерархического трепета и опекающий заодно со всем миром и непутевого духовного отца, уходить так просто не собирался. – Я бы, пожалуй, остался. Мало ли, что это за люди. Мы их обшарили, конечно – да только сам знаешь, у кого руки длинные! Я бы не стал так сразу с ними наедине…

– Вы можете идти, – повторил Стефан очень спокойно, а потом, кажется, улыбнулся, смягчая просьбу (приказ?) – Все хорошо, правда. Я уверен. Спасибо вам.

Пожимая плечами – шириной не помещающимися в дверном проеме – и ворча, Йакоб вывалился наконец за порог, и в домике сразу стало очень просторно. Стефан отступил к печке, освобождая узкий проход к столу, и очень хозяйским, очень простым и понятным жестом указал гостям, куда сесть – на длинные полати у одной стены, под квадратным небольшим окошком, из которого падали на стол, на пол, на Стефановы жилистые руки клеточки желтоватого света.

Алан дернулся, словно просыпаясь, поднялся на ноги. Сидел он, оказывается, на здоровенном сундуке, покрытом линялой черной овчиной. Крохотное пространство домика было напитано деревом, чуть-чуть дымом, запахом – сшибающим с ног, потому что, оказывается, смертельно хотелось жрать – печеной картошки… Еще чем-то, керосином, что ли, старой бумагой, чуть-чуть словно бы ладаном – но не смертью, Алан, не смертью. Отец Стефан, он святой, если они вообще бывают в наше время, – внятно произнес в голове вчерашний голос Мариуса. Он послушно потопал, не разуваясь, к полатям и сел рядом с подтянутым, будто каменным Филом – сел комочком, как птица на жердочку. Оперся локтями на стол.

Стол был деревянный, грубо сколоченный, но покрытый чистой, белой, очень жесткой скатертью. Занавеска на окне была такая же белая и чистая, из той же грубой ткани – холщовая, что ли – а на противоположной стене чернело большое, не слишком-то искусно сделанное распятие. Стефан, получив яростное согласие на предложение разделить с ним трапезу, возился у печи, выбрасывая на большое деревянное блюдо черные шарики картошки, дул на пальцы. А Алан, у которого в блаженной истоме плыла перед глазами тесная комнатка, изо всех сил вглядывался, набирая ее в себя. Набирая в себя от ее покоя и правильности.

Смешная была этажерка в углу у двери – как-то она шла вразрез во всей остальной, полусредневековой, отшельничьей мебелью. Этажерка – старенькая, с облупившимся лаком, но когда-то, наверное, очень шикарная, на гнутых львиных ножках, под «красное дерево». На ней – книги, бумага, связки свечей, какие-то пузырьки (масло?), на верхушке – черный радиоприемник с антенной, поблескивающий металлом колесиков; будильник, отставший от века лет на пятьдесят, металлический, с круглым удивленным лицом циферблата и здоровенной шляпкой на макушке. Этот самый будильник – из тех, что порождают шуму не меньше, чем кентерберийские колокола – громогласно тикал, архаически-четко выговаривая: «тик-так». Под потолком на крючке – керосиновая лампа. Пучки сухой травы (та самая мята?)… Над самой дверью на гвоздике – предмет, удивительный в своем одиночестве: на гвозде, прицепившись дужкой, висел – так вешают подковы от нечистой силы – внушительный амбарный замок.

Стефан поставил на стол блюдо с картошкой, вытер запачканные пальцы о фартук. Перехватил взгляд Алана – и улыбнулся углами губ, так что две вертикальные морщинки лучеобразно пробежали по щекам (или он все-таки старый…)

– Да, замок вот висит. Старые люди, опытные – вроде Йакоба, который вас привел – все говорили мне замок повесить, а то мало ли что. Я и повесил. Больше не говорят.

Фил рядышком тихонько хмыкнул. Алан только хлопнул глазами, как дурачок. Душа Фила – потемки, поди пойми, что он там думает, в голове под черными стрижеными волосами! А у Алана внутри было тепло и почти бездумно, как, наверное, бывает у маленьких детей. Он как-то весь ушел в ощущения. В запах горячей картошки, дымившейся на столе…

К картошке еретический кардинал подал на стол эмалированный кувшин с молоком и здоровенную теплую лепешку хлеба. Сам он сел за стол с другой стороны, перед тем, как разломить первую картофелину, сложил руки и тихонько что-то забормотал. С тупым уколом неловкости Алан понял, что тот молится, и захотел сделать то же самое – но почему-то постыдился Фила и не стал. Стефан размашисто перекрестился и принялся за еду, пальцы его, длинные и чуть узловатые, ломали раскаленные шарики картошки с редким изяществом – так мог бы кушать при дворе окситанского герцога какой-нибудь знатный юноша в те времена, когда что-нибудь еще можно было спасти с помощью меча. Алан ел в безмолвии, наслаждаясь вкусом настоящей, правильной еды, даже тем, что она обжигает рот, от молока же, напротив, зубы ломит холодом. Он заметил – и смутно удивился – что Стефан ест мало, всего две картофелины, и молока себе не наливает (а кружки у него были солдатские, металлические, с закатанными наружу краями). Стефан опять – уже во второй раз – перехватил его взгляд, виновато улыбнулся и отломил себе чуть-чуть хлеба. Самую подгорелую, черную корку. Про которую мама говорила двоим (двоим…) своим детям, сыновьям: «Кушайте корочку, богатыми будете… Верная примета»… А тогда бы очень не помешало стать богатыми, ведь второй мамин муж, негодяй Эрих, Аланский отец, их только что бросил, а на первого рассчитывать не приходилось… И Алан послушно ел корку – ради мамы, ел, давился и все равно жевал…

Стефан же не давился. Спокойно откусывал от ужасной корки, переводя коричнево-зеленый, очень спокойный взгляд с одного гостя на другого и не начиная разговора. Будто так и надо. Будто так и правильно, что они с Филом сидят в его домике на полатях, не доставая ногами до полу, разглядывают клочки пакли, торчащие из щелей, и едят печеную картошку. Будто он их и ждал ради того, чтобы вместе пообедать. А ведь он их ждал…

После картошки Стефан – сэр Стефан, как хотелось его называть – подал гостям мятный чай из глиняного чайника. Алан вообще-то не любил мяту, но эта была какая-то особенная. Наверное, это та самая целебная мята, которой он вылечил тетки-Катринин рак, думал Алан, прихлебывая горьковатый напиток, от которого голова становилась ясной и легкой, а гудевшие от накопившейся усталости мышцы начинали звенеть. Натертая позавчера мозоль, слегка саднившая и пульсировавшая внутри кроссовка, совсем успокоилась, и Алан даже не мог точно вспомнить, на какой же она ноге. Он покосился на Фила, сидевшего доселе с прямой спиной, словно палку проглотил – и заметил, что тот расслабился, сидит чуть более свободно, даже сгорбился, опираясь локтем о колено. Алан не знал, что у Фила прошла наконец третий день страшно терзавшая его спина – снова стал гибким и живым костенеющий от боли позвоночник – но то, что даже выражение лица у него стало мягче (трудно быть внимательным, когда тебе все время приходится терпеть боль!) он все-таки отследил. Или – показалось. Просто все идет так, как надо.

Что-то глухо стукнуло – открылась дверь. Алан вздрогнул от неожиданности, резко обернулся. Но гость, видно, стеснялся так просто войти – он стоял за порогом и молчал, только темнела на низком крыльце его тень, и что-то в этой тени было неправильное, но непонятно – что.

Стефан обернулся, не поднимаясь, махнул рукой.

– Ну же, Филимон. Заходи. Чего ты встал? Гостей никогда не видел?

Тот, кого назвали Филимоном, всунул наконец в дверной проем свое черное, узкое и смущенное лицо. Вот почему такая неправильная, длинная и невысокая тень! Он оказался собакой – Алан опять вздрогнул от неожиданности, он почему-то был уверен, что сейчас войдет дяденька вроде старого Йакоба. Но, пожалуй, пришедший Филимон все-таки был почти что человеком – так осмысленно посмотрел он на сидящих за столом, цокая когтями по полу, подошел, потянул носом воздух. Не сильно-то он смотрел снизу вверх – дай Бог всякому такое богатырское сложение: пес был размером с доброго теленка. Черный, с густющей шерстью, убеленной седыми волосками. Особенно много седины белело на морде – старой и умной, совершенно волчьей по форме (похоже, у старины кто-то из родителей был волк), но с человечьими, темно-карими глазами под седыми ресницами. Нос, мокрый и шевелящийся от нюхания, слегка блестел проплешинами.

– Филимон Цезарь, – представил пса Стефан, одобрительно кивая, и Алана вовсе не удивило, что этот зверюга носит человечье имя – мало первого, так еще и второе, как полагается… – Он здешний долгожитель, вот, заходит в гости иногда. Только дверь за собой закрывать не умеет. Зря.

Филимон тем временем уже впитал в себя запахи незнакомцев, посмотрел на Стефана, видно, одобрил. Или просто – принял к сведению. Вежливо сел недалеко от хозяина, пару раз стукнул по полу хвостом – поздоровался. Хвост у него был тоже седоватый, густой и толстый, как палка – совершенно волчий хвост. Алан заискивающе улыбнулся в ответ на приветствие, но мысль подойти и погладить даже не зародилась в его голове. Он бы просто постеснялся… так фамильярничать.