Текст книги "Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей"

Автор книги: Антон Арруфат

Соавторы: Рауль Агиар,Франсиско Сача,Аида Бар,Хорхе Перес,Лайди Фернандес,Педро де Хесус,Рохелио Риверон,Давид Митрани,Эрнесто Чанг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

И поскольку по звукам снаружи я догадывалась, что нахожусь посреди джунглей, неизвестно во скольких милях от цивилизованного мира, я завопила, так как бритая Вильгельм раздражала меня своим тряпочным языком и этим бесплодным чурбаком, который ей было лень хотя бы смазать маслом. Но поскольку я находилась в джунглях, то рассудила, что лишь с рассветом – если до него доживу – смогу спланировать побег, а значит, попытки отбиться от этих женщин будут напрасны; итак, я отдалась на волю своей злой судьбы. Возможно, почувствовав, что я не противлюсь, те, кто меня держал, уронили меня на пол и немедленно стали наслаждаться, как умели, моим телом сообща.

Я смирилась. Пока все это происходило, я размышляла о своей жизни. Мне пришло в голову, что в этом мире мое предназначение – подвергаться насилию; точно так же, как другим предназначено быть художниками, монахами, святыми, пекарями, космонавтами, накачивать воздухом аэростаты, царствовать или просить милостыню, мое поприще – встречать насильников то в Париже, то в Танганьике, а позднее неизвестно где – в Пхеньяне, Иерусалиме, Исламабаде или на Плутоне. Что же мне делать – радоваться своему уделу или взбунтоваться, попытаться его изменить? Я подумала, что зря решила полететь на Багамы: возможно, там я закончу свою жизнь, покинутая на рифах на корм рыбам и крабам; и если мне суждено умереть, то лучше уж прямо сейчас, когда история повторяется – кто-то пытается засунуть мне в ухо наверняка тысячелетний тотем, и мне снова раздирают ухо, которое какое-то время не кровоточило, и терзают мне промежность; возможно, мне испражнялись на лицо и мочились не знаю даже куда, потому что от боли я перестала чувствовать свое тело. Пожалуй, в той анкете насчет моей будущей жизни мне следовало написать, что я хочу всеми силами сделаться самой лучшей на свете жертвой, идеальной Великой Шлюхой, совершающей рискованные экспедиции в Танганьике и Патагонии, но моя величайшая мечта – быть изнасилованной караванщиками в пустыне Гоби или служить универсальной усладой всем войскам антигитлеровской коалиции.

Пока я предавалась этим размышлениям, мои похитительницы заснули и не заметили, как в хижину вошли пигмеи из племени Людей Озера. В первый момент, когда двое пигмеев заглянули в дверь, мне почудилось, что это марсиане; их тела, раскрашенные в желтый и зеленый цвета, лишь укрепляли впечатление, будто это инопланетные пришельцы. А так как я уже решила не противиться своему уделу, то позволила этим карликам выволочь меня из хижины вместе с тремя женщинами, которые, перепугавшись, испустили фантасмагорические вопли ужаса. Из-за этого шума двое зеленых гномов тут же выхватили жадеитовые кинжалы и срубили головы крикуньям, словно разрезая огурцы. Со мной они этого не сделали, так как, во-первых, я не Психея-Зенобия из рассказа Эдгара По [5]5
  Подразумевается рассказ «Трагическое положение. Коса времени».


[Закрыть], а во-вторых, я ушла с ними, не ломаясь, ибо какая разница между караванщиками из пустыни Гоби и пигмеями из племени Людей Озера?

Путь по реке на лодке был опасным, но быстрым, хотя некоторые отчаянные пигмеи подгребали к берегам – охотиться на крокодилов и бегемотов. Приблизительно в полдень по местному времени – я догадалась по солнцу – мы прибыли в поселок зеленых карликов.

Навстречу мне вышел мужчина на два сантиметра выше остальных. По росту и по перьям, каким-то непонятным способом вставленным в его пухлые щеки и нос, я рассудила, что он у них вроде вождя, и успокоилась – понадеялась, что он возьмется навести порядок, а если мне удастся с ним объясниться, этот зеленый пернатый доставит меня назад в Дар-эс-Салам, где уже заметили мое похищение и, рассыпаясь в извинениях, так как на них уже надавило французское посольство, а может быть, мафия, жаждущая вновь меня заполучить и… о нет!.. и, рассыпаясь в извинениях, устроят мне вылет в пункт назначения. Так я грезила, что пигмей посадит меня в первый класс лайнера «Танганьик эйр» до Нассо, и в Африке мир, а в человецех на Багамах благоволение, но этого не случилось. Меня ожидало очередное – пусть и не более кошмарное, если сравнивать с другими, – злоключение.

Укусив меня за нос, чтобы воткнуть перепелиное перо в дырку, оставленную своим остро заточенным клыком, главный пигмей – которого все называли Току Сад – приказал отвести меня в тростниковую хижину, облицованную коровьими лепешками. Позднее я смекнула, что, поскольку мой истерзанный лобок кровоточил из-за предыдущих сражений во имя Венеры, зеленые карлики рассудили, что я нахожусь под влиянием Луны, а поскольку в тех широтах менструацию считают дурным знамением, заперли меня вместе с еще десятком женщин; вообразите, как там пахло, если мои соседки вообще не подмывались. Там мне пришлось отвоевать себе место для сна и ломоть лепешки, чтобы заморить червячка. Через пять дней пришли двое мужчин с копьями, поволокли меня и бросили к ногам Току Сада, который – верно, заметив мою бледность и слабость – приказал меня накормить, и мне принесли полусырой кусок бегемотины и горький напиток из банановых стеблей. В тот день я много спала, а вечером какие-то женщины сводили меня к реке и вымыли. Меня причесали, заменили перепелиное перо большим фазаньим и ближе к ночи – о, мой злой рок – чуть ли не швырнули на ложе Сада, который если и не вышел ростом, то в других отношениях был велик даже чересчур, так что ночь я провела очень плохо, хотя кое-что меня утешало: из рук троих я перешла в руки одного (правда, этот один стоил троих), и это уже походило на Божье милосердие. Количество многое решает. Бог смилостивился надо мной еще раз: приблизительно в два часа ночи по местному времени племя решило откочевать на север Озера, где охотничьи угодья намного богаче, а летний климат приятнее. А поскольку я спала, точнее, прикидывалась спящей, а Току Сад не получил особого удовольствия от перепихонов – наверно, нашел меня слишком высокой и плаксивой (не по моей вине, я, как могла, старалась его не разочаровывать), – меня решили покинуть на берегу Озера в качестве жертвоприношения крокодилам; я же подождала, пока они уйдут подальше, а потом убежала, как лань, и забралась на дерево дожидаться рассвета.

Проснулась я оттого, что свалилась. Мне еще повезло, что я сидела невысоко и при падении повредила не больше, чем при предыдущих трепках. Я выломала себе посох, набрала зеленых бананов и зашагала вдоль реки – разве города, например Париж, не строят на реках? А если здесь иначе, то река, по крайней мере, приведет меня к морю? Не пройдя и двух километров вниз по течению, я услышала шум моторов. Ускорила шаг, перешла на бег, закричала: «Помогите!» – и вовремя выбежала на поляну, где двое мужчин готовили биплан к вылету в Западную Танганьику, а потом, дня через два, собирались в Дар-эс-Салам за какими-то товарами, фумигаторами, семенами и прочими нужными вещами для сельского хозяйства… Я заверила их, ибо они немного говорили по-французски, что в них мое единственное спасение, а также вкратце описала свои несчастья после прибытия в Танганьику. Они, казалось, поняли, пригласили меня в самолет и обещали доставили меня в Дар-эс-Салам, но при условии… тут винты завертелись быстрее, заглушая остаток фразы, а поскольку мне надо было попасть в Дар-эс-Салам, я была готова на все что угодно; итак, мы воспарили над озером, джунглями и горами, и, когда пилот смог стабилизировать биплан, он передал штурвал помощнику и пришел ко мне; развлекаясь зрелищем солнечных бликов в зеркальных водах и облаков, в которые вонзался наш самолет, я ощутила что-то твердое, пытающееся войти в мою саднящую, травмированную промежность, которая в этих новых обстоятельствах однозначно знала, что предназначена подвергаться таранам и на земле, и в воздухе, в любой стихии. Я отстранилась и слегка воспротивилась, а пилот слегка разозлился и пригрозил выбросить меня за борт, а так как я подметила, что мы летели на почтительной высоте от земли, и припомнила Току Сада, Гастона Сада, троицу во главе с Вильгельм фон Сад и караванщиков из пустыни Гоби, которым мне предстояло посвятить себя в будущем, я сказала: «Хорошо, валяй», – и так пилот и второй пилот менялись местами, пока не приблизился момент посадки в Западной Танганьике.

С этого момента все пошло намного легче, именно потому что я не противилась судьбе. Я решила, что пилоты меня бросят, но через несколько дней они сами меня отыскали: им не хотелось терпеть привычную скуку в рейсе до Дар-эс-Салама, и они даже обещали найти мне жилье и снабжать меня пищей и одеждой, но я сочинила для них историю о неизвестном мне отце и покойной матери, об их встрече на мосту с фонарями в Париже, о моих планах отыскать отца на Багамах, и оба, пилот и второй пилот, чуть ли не прослезились. Когда мы прибыли в Дар-эс-Салам, они меня отпустили и даже дали мне денег на билет первого класса и помахали мне платочками, когда я поднялась по трапу. Я обещала к ним вернуться, но прежде мне требовалось изменить свою жизнь… это, однако, уже другая история […]

Свидетельство о таинственной жизни Розы Келлер

Написано Маргеритой Кост в Колонелл-Хилле, 1952 год.

Подлинная история Розы Келлер начинается с того, что она выходит из бара в Париже, а точнее, в момент пересечения площади, не менее унылой, чем те, что мы видим на полотнах Джорджо де Кирико: сумрачная безмолвная эспланада манит ее к себе. Не слыша оклика, Роза Келлер медлительно, самоуверенно углубляется в новый лабиринт, и вдруг – падение в водоворот охристого гниющего смрада. По черной подземной реке она плыла всю ночь и все утро, пока не проснулась на берегу в устье реки, в окружении крабов, которые уже приготовились к атаке, с лицом, источенным крысами и рыбами.

Наклоняясь над водной гладью, точно Нарцисс, Роза Келлер отказывалась верить, что это зловещее лицо, полускрытое водорослями и тиной, – то же самое, которое ей так нравилось румянить у зеркала в вечера безмятежной неги, когда она перевоплощалась в изящнейшую Ррозу Селяви; тут она поняла, и в сердце у нее заныло, что гноящиеся раны превратили ее в распухшее чудовище, и делу не помочь ни шляпой с широкими полями, спереди задрапированными, ни румянами с изморозью, подчеркивающими скулы (их мужская заостренность почти не поддавалась маскировке), ни духами с запахом фиалок, ни молотой корицей, ни шелками: теперь, истерзанное демонами клоак, ее лицо плохо годилось для трансвестизма.

Всего за несколько мучительнейших часов ее привычная жизнь рухнула. Из воды ей удалось выбраться только ценой огромных усилий: после падения в пропасть ее кости превратились в крошево. Она чувствовала себя Христом, только что пригвожденным к кресту, муравьем под пятой диплодока, интуитивно сознавала, что судьба и мир сыграли с ней грязную шутку, что она осталась в проигрыше, что она при жизни мертва, а воскресение невозможно, если только не в качестве мести, справедливейшего реванша, к которому призывало горькое недоумение, точившее ее сердце: «За что меня ударили по голове? Какое таинственное существо расставило мне ловушку в глубинах канализации?» Наивность этих двух вопросов, остававшихся без ответа, растворялась в новорожденной ненависти. Каждый раз, когда она наклонялась над водяным зеркалом, чтобы увидеть свою новую омерзительную кожу, из ее пор вместо пота источалась желчная злоба – та самая заразная злоба, которую ей привил какой-нибудь грабитель, но – беспрестанно спрашивала она себя – как отомстить тому, кто ее ударил, если даже его проклятого силуэта не было видно во мраке? Роза Келлер разрыдалась от ярости, выбранилась на все четыре стороны, но ее слезы только слились с тихими водами болота.

Ей требовалось излить, разрядить бешенство. Отныне она возненавидела мир, не дающий ответа, безмолвный, в самом нездоровом уголке которого ей отныне предстояло прозябать. Человечество показалось ей мерзостным, ненависть к людям крепко засела у нее в голове, и рыбы мерзостны, и крабы, и воды устья, и ее искусанное лицо, и солнечный свет…

Только надежда взять реванш дала ей силы, чтобы бежать от вод, которые под вечер начали подтоплять берег, возможно участвуя во всеобщем заговоре с целью ее уничтожения. Она не позволит одержать над собой верх ни людям, ни стихиям, только не теперь, когда она цепляется ногтями за песок, чтобы доползти до луга, держа курс к строю сосен, которые укроют ее на время выздоровления. Ей не хотелось прибегать к лицемерной помощи какого-нибудь незнакомца: она исполнилась недоверия и страха перед обманом со стороны притворно милосердной, а на деле преступной, деспотичной, садистской души.

Если к ее убежищу случайно приближался рыболов или купальщик, Роза Келлер, искусная в камуфляже, старалась затаиться, замыкалась в своей раковине. Если человек подходил чересчур близко, она подражала перезвону гремучей змеи, жужжанию осы или загробному резонирующему стону привидения. Так ей удалось прожить в уединении долгие дни, когда ей досаждали москиты, когда она питалась отвратительными блюдами из земноводных, грызунов и насекомых, дни, в течение которых росли щетина и космы, вихры и заусеницы, лишаи и бородавки, прыщи и герпетическая сыпь, волдыри и гниющие язвы, и, хоть ты и не поверишь, прожить те дни, когда ее кости срослись, а раны на лице зажили.

В городе ее считали умершей, и Роза Келлер сознавала: из мира живых она вычеркнута. Ее даже воодушевляло, что она всеми забыта, так как под покровом отсутствия, не фигурируя в людских планах, могла действовать с завидной свободой. За время выздоровления она взвесила преимущества и неудобства своего нового существования, и, хотя мысль о подлости окружающего мира и необходимости мести не изменилась ни на йоту, она все же заключила, что ее трагедия – при всей своей огорчительности – таит в себе грандиозные перспективы небывалой ширины, которые она и собиралась воплотить в жизнь. Разумеется, она тосковала по своим присыпкам из талька, по вечерам с «Мэйбеллин» и блестками и, даже бородатая, косматая и запаршивевшая, вздыхала по муаровым платьям и по имплантам, на которые пришлось раскошелиться для превращения из «него» в «нее», плакала по парикам и туфлям на шпильке, которые, должно быть, пылятся в шкафу где-то в костюмерной театра, где она, Роза Келлер, была подлинной дивой труппы. В то утро, когда она почувствовала, что совершенно оправилась после ударов и укусов, выйдя из зарослей и увидев отражение своего лица в водах болота, она просияла, удостоверившись, что не так уж изуродована, как ей показалось на следующий день после нападения. И поняла: если всего на несколько сантиметров подрезать ее дикарскую шевелюру, ее безумную гриву, она не вернет себе прежний облик, но, что уже немало, совершит чудо: из исчадия мрака сделается человеком, родится заново. Верно, что с десяти шагов всякий, даже не любопытный, заметит, как обожжено и искусано ее лицо, ее морда ящера, но измельченный гипс, искусная штукатурка и лепнина, аккуратно покрытые слоем латекса, сотрут следы ее ужасного прошлого.

Радость, переполнявшая Розу Келлер в утро, когда она подошла к водяному зеркалу, объяснялась не только открытием, что штукатурка воскресит Нарцисса, но и тем фактом, что незадолго до этого ликующего пробуждения, прошлым вечером, ее уши уловили разговор неких ночных гуляк. Различив неподалеку шаги, Роза Келлер принялась было издавать проверенные отпугивающие сигналы, но интуиция подсказала ей унять свист и вслушаться. Гуляки спорили о смерти какой-то Маргериты Кост. Препирались, кто виноват, кто невиновен. Швырялись обвинениями и перечисляли гипотезы о местопребывании убийцы, некоего Анри де Сада, который, обвиненный в чудовищном сексуальном преступлении, скрылся, но прежде столкнул свою обвинительницу, Маргериту Кост, в канализационный люк. Возможно ли такое совпадение? Кого они подразумевали под Маргеритой Кост? Неужто Анри де Сад – серийный убийца? Или, обознавшись на темной площади, Анри де Сад напал не на ту жертву и вместо Маргериты Кост толкнул в клоаку первую встречную – то есть Розу Келлер? Откуда этим двоим бродягам знать, что убита действительно Маргерита Кост, а не Роза Келлер? Были ли сделаны официальные заключения? Розу Келлер мало заботили ответы на все эти (и многие другие) вопросы, и все же подслушанный по счастливому случаю диалог полуночников пролил свет на неясный объект ее мести: Анри де Сада.

Роза Келлер покинула убежище и вернулась в город, благоразумно никому не открывая своего подлинного имени. Так началась ее охота. Ей стало известно, что Анри де Сад спрятался в лабиринте канализационных ходов, и авантюрная попытка выследить его в этих закоулках поставит ее в положение воинов, которые пробовали изловить Минотавра. На своей войне она применит хитрость против силы, но кровь все равно прольет. Алый поток – поклялась она себе – затопит город, разольется по всей стране, сделает красный национальным цветом, но, прежде чем окрашивать трупы в пурпур, следовало разработать беспроигрышный план, гарантирующий ей полную безнаказанность.

Скрытаяскрытый под самыми разнообразными личинами, она увидит, как покатятся с плеч головы жертв, применит бесконечные маскарадные ухищрения и девяносто девять имен Бога, чтобы предстать перед людьми, которых она желала прикончить, ибо, хоть она и знала, кому должна отомстить – то есть Анри де Саду, – она намеревалась распространить вендетту на всех, с кем имела старые счеты, не имеющие отношения к ее падению в глубины клоаки. Например, она клялась четвертовать тех, кто освистал ее после чтения стихов, которые она подписывала именем «Рроза Селяви», ибо Роза Келлер стремилась стать поэтессой и, повинуясь своему упорному желанию, два вечера в неделю декламировала перед столь же упрямыми людьми, но каждый раз сталкивалась со все более катастрофическим провалом, ибо с детства страдала паралексией (так сказать, «слепотой к словам», заставлявшей ее зачитывать вместо написанных слов другие, совершенно бессмысленные) и, сама того не замечая, превращала свои произведения в вавилонскую неразбериху, не дотягивающую даже до творения дадаиста, в маломощный, неудачный полиглотический полет фантазии, превращавший литературный вечер в комедию от риторики, карнавал от семантики, оргию от просодии, ведьмовский шабаш от фонетики. Провалы на вечерах разозлили Розу Келлер только теперь; прежде она быстро оправлялась от припадка ярости, утешалась другими видами творчества, которые воспламеняли в ней гордость и притупляли страдания непонятой поэтессы. Когда Роза Келлер делала «мостик», наряженная Ррозой Селяви, распевая какую-нибудь богемную песенку, аплодисменты публики вновь вселяли в нее желание жить, предвкушать следующий парад в изменчивом свете софитов, акцентирующем сияние ее макияжа с черными и золотыми блестками, делающем ее главным украшением театрика, единственного развлечения в том уже мертвом Париже, который из-за войны впал в ханжество, сделался гнездом посредственности и скуки.

Теперь, стоя у театра, новая Роза Келлер вспоминала недавнее счастливое прошлое, дни славы и триумфа. Она едва не попросила капельдинеров пропустить ее в артистические уборные: так хотелось в последний раз взглянуть на платья, на грим, оставленный у зеркала, на девушек, с которыми она танцевала канкан… Но ей стало ясно, что Розой Келлер она перестала быть на следующий день после падения в клоаку, а Рроза Селяви мертва, и это очень удобно; положение, в котором она оказалась, разбередило в ней злодейство, превратило ее в лютейшего зверя.

Взволнованная вихрем воспоминаний, Роза Келлер повернулась к театру спиной и отказалась от намерений воссоздать прошлое. Ничего не вернуть. Новое лицо дало ей новую жизнь, и неблагоразумно расхаживать по земле, оповещая о воскресении, которое не принесет ей никакой выгоды. Она постарается радоваться своему новому облику, смирится со своей природой падшего ангела. Вечером того же дня Роза Келлер начала мстить.

Она знала, что на островке в устье реки некий рыбак выстроил хижину на сваях. Рыбак жил отшельником, и его смерть никого бы не встревожила, тем более на этом берегу – в единственной точке острова, где в тени кокосовой пальмы труп мог бы пролежать несколько дней. Уединенная хижина, своеобразный остров посреди острова, была бы отличным логовом для того, кто задумал изощренные злодейства. Оставалось лишь ею завладеть – не самая сложная задача. Рыбаки отлично управляются с гарпунами и ножами, и драться с ними врукопашную – затея незавидная, скорее безумие, самоубийство для неопытного, начинающего убийцы, который опрометчиво нападет спереди. Как было сказано выше, силу одолевают хитростью. Итак, Роза Келлер решила воспользоваться старой тактикой троянского коня и, изобразив умирающую прямо у дверей хижины, привлекла внимание рыбака, который пал жертвой своей доброты: впустил к себе зверя, и… ценой всего лишь двух-трех ударов ножом в спину простака дом сменил владельца.

Теперь предстояло отыскать Анри де Сада, который либо покинул город, либо, подобно Розе Келлер, перерядился, сменил имя и, возможно, даже щеголяет с новехоньким лицом. Роза должна была справиться со сложнейшим этапом своего плана колоссального истребления, но история с рыбаком навела ее на мысль, что преступление должно войти в привычку, ведь жертвы не всегда столь наивно и самоуверенно торчат на каждом углу; некоторых изловить трудно; а некоторые даже – такие же палачи, как их убийца, извращенные, странные, непоседливые, неуловимые, как вода, скользкие, как масло, колючие, переменчивые; иногда они просыпаются жестокими и кровожадными, а иногда – кроткими, до омерзения податливыми, скользкими, как слюни на слюнявчике слюнтяя. Первым делом требовалось обзавестись кое-какими инструментами, которые облегчат работу, ибо смерть не всегда сводится к ловкости голых рук и ног: удушению, ударам по вискам и затылку, пинкам в печень. Ее разнообразят кинжалы и бритвы, пробойники и шприцы, умащенные ядом, а также веревки, осколки стекла, сабли и косы, пистолеты и аркебузы на тот случай, если не подвернется что-то получше, вроде пушки или дорожного катка.

Печальный дефицит орудий вынудил ее обойтись ржавым кухонным ножом и еще одним ножом, перочинным, подходящим для ученика мясника. Весь день до вечера она пыталась наточить свои инструменты казни, а с закатом приступила к тренировкам. На пустынном берегу было трудно добыть ценный учебный материал, и она предпочла затаиться в засаде в промежуточной зоне между городом и пляжем. Именно в том месте, где в бытность Ррозой Селяви регулярно бывала в компании мужеложцев, которые обожали формы трансвеститов и любовались ее канканом на сцене. Роза Келлер знала, что это место располагает к устройству ловушки, и ей не пришлось долго дожидаться дебюта своих двух смертоносных клинков. Однако, хотя место было идеальным, на следующий день она перенесла театр боевых действий в центр города, так как стремилась не к изобилию, а к разнообразию – именно оно дает мастерство. Для начала она укрылась под покровом тьмы в парке, но там ничего нового не встретила, затем додумалась действовать в кино в укромном последнем ряду партера и не могла нарадоваться. Музыка, диалоги, смех публики – все это глушило хрипы жертвы. Моменты тишины, передвижения зрителей по залу, свет фонаря, присутствие онаниста-киномана буквально по соседству – все это принуждало ее к умеренности, к осторожности и филигранности, к змеиной изворотливости. В ее холокосте не было монотонности. То хаотическая схватка, то выверенные движения. Почему я раньше воздерживалась от этих удовольствий, почему блюла запреты? – думала Роза Келлер, разделывая горло перочинным ножом.

За месяц она претерпела метаморфозу-апофеоз. Из гусеницы, брошенной в клоаку, она превратилась в куколку, скрывающуюся в потемках, в мрачное ночное чешуекрылое с крыльями из цианида. Она приобрела привычку спрашивать, угрожая ножом, у каждой жертвы: «Вы, случайно, не знаете некоего Анри де Сада?» Так она шаг за шагом приближалась к истине, к самой желанной добыче, к главной фигуре своей опасной игры. Иногда ее убеждали, что Анри де Сад все еще сидит затворником в клоаках либо сбежал в ту или иную деревню в Центральной Франции. Вскоре она поняла, что эти откровения лживы, и ограничила свои поиски границами города, но дичь умножила свои личины, и охотнику было легко ошибиться. Анри де Сад оставлял за собой путаный след. Отпечатки его ног испарялись, пахло от него по-разному: то тошнотворно, то утонченно-сладостно; его фигура была изменчива, характер – газообразен, его тень была полупрозрачна, как призрак, он был осторожнее, чем пуганый невезучий зверь. Роза Келлер струсила и решила на время отложить поиски.

Удачный случай представился ей однажды вечером, когда труппа, известная в окрестных деревнях, давала единственное представление. В зале собрались все вероятные Анри де Сады, и то был идеальный момент для того, чтобы раздавить их всех разом. Роза Келлер не могла пренебречь этим уникальным шансом достичь своей главной цели – устроить катастрофу, побоище. Когда ложи бенуара и балкон наполнились людьми, когда свет в зале погас и служители уже собирались поднять занавес, когда все Анри де Сады приготовились крепко проспать скучнейший первый акт, когда софиты озарили сцену – тогда-то произошел страшный взрыв, и балкон вместе с крышей здания обвалился, а первые ряды партера взлетели на воздух, оставив на полу море кровавых ошметков и костей, а пол словно бы покрывался рябью в ритме новых и новых взрывов. Волна пыли и огня захлестнула все четыре угла зала и спалила декорации на сцене. Люди пытались бежать, но двери оказались заколочены. Сверху сыпались раскаленные кирпичи и лепнина, по залу метались горящие тела, понапрасну пытаясь сбить с себя пламя, некоторых раздавило искривленными колосниками и обломками стен, кровь смешивалась с алым пламенем и оставалась незаметной на фоне красного занавеса и ковров. Не прошло и двух минут, а здание лежало в руинах, и мольбы о помощи смолкли. Лишь треск огня и смех Розы Келлер нарушали безмолвие.

После этого несчастья Роза Келлер сочла необходимым продолжать свои преступления. Ей каким-то образом стало известно, что, к ее досаде, четверо изо всех возможных Анри де Садов, проживавших в городе, не пришли в театр в вечер пожара. Что ей теперь сжечь: город, предместья, жалкие деревни, всю Францию или даже Европу от края до края? Спалить океаны? Разобщить родственные стихии? Это стало бы дурным предзнаменованием, а Роза Келлер была чрезвычайно суеверна.

Проще всего – узнать, под какой личиной скрывается настоящий Анри де Сад, а не бродить по Парижу, поджигая все возможные укрытия убийцы, рассудила она. Надо лишь внимательно следить за четверкой подозреваемых, и года через два она докопается, кто из них достоин заклания. Чтобы сблизиться с четырьмя Анри де Садами, Роза Келлер вернулась в мир поэзии. Ей было противно браться за старое, но пришлось стряхнуть пыль с талантов трубадура и иногда выступать публично. Через несколько месяцев она уже составила себе скромное имя – естественно, не идущее ни в какое сравнение с именем Розы Келлер – и раз в неделю выступала с чтением своих произведений, доводя публику до колик потоком вздора – плодами своей слепоты к словам, подменявшей слова в зачитываемом тексте полной нелепицей.

Анри де Сад был редкостно хитер. И потому, когда он оказался на одном из этих фонетических светопреставлений Розы Келлер, у него возникло подозрение: вертлявый комик – Рроза Селяви собственной персоной, трансвестит-поэт, который танцевал канкан, тот самый, кто однажды ночью, именно в тот день, когда он, Анри де Сад, расправился с Маргеритой Кост, таинственно исчез. Но это лицо, этот голос, эта манера жестикулировать – ничего общего с Ррозой Селяви. И все же Анри де Сад почуял, что в городе творится что-то странное, и по наитию – озарение в равной мере неожиданное, своевременное и дьявольское – догадался, что есть нечто общее между присутствием Розы Келлер и слухами о серийных убийствах; кроме того, ему показался крайне странным пожар театра – не менее странным, чем сверкающие зеленые льдинки в глазах этого новоявленного поэта, страдавшего паралексией наподобие Ррозы Селяви.

До этой секунды Анри де Сад смеялся над тем, что, сама того не сознавая, читала вслух Роза Келлер; но вдруг он перестал хохотать и, когда поэт зазевался, покинул зал и вернулся домой. Отсутствие одного из четырех предполагаемых Анри де Садов тут же было замечено. Роза Келлер сочла это отступление неопровержимым доказательством вины. Она прервала чтение, извинилась перед аудиторией и поспешила вслед за тем, кто шагал широкими шагами, стараясь оторваться от преследования. В эту ночь не произошло ничего, кроме погони и слежки. Предполагаемый Анри де Сад, осознав, что его положение критическое, крепко закрыл двери и окна и заперся в спальне на все замки. Ближе к полудню, не сумев проникнуть в дом. Роза Келлер вернулась в хижину на болота.

Бывают рощи, где промозглый воздух словно напрашивается на преступление. Розе Келлер понравилась эта мысль, и всю ночь она не могла сомкнуть глаз. Вспоминала, как подозреваемый Анри де Сад углубился в небольшой лес, а затем вошел в дом. Это было отличное убежище для беглеца, дом на отшибе, вроде ее хижины среди болот. Там-то она его и дождется, спрятавшись за стволами деревьев или на ветках с самой пышной листвой, чтобы в точно рассчитанный момент броситься на добычу и расправиться с ней. Недолго думая (если двенадцать часов – это недолго), она отправилась на поиски предполагаемого Анри де Сада.

Ее жертва спала в тени на циновке. Полураздетый, он обмахивался рукой – шевелил ею в воздухе машинально, бессознательно. Он вел себя, как сомнамбула, храпел, как свинья (а храпят ли свиньи?), из его рта на циновку падала слюна, а птицы испражнялись ему в рот и на брюхо. Роза Келлер, проскользнув через сорняки, с ловкостью белки вскарабкалась на дерево, ветки которого простирались над жертвой.

Оказавшись прямо над Анри де Садом – а он ли это был? – она соскочила и села ему на живот. Жертва проснулась, изумилась и, еле дыша, спросила у нее с почти ребяческой наивностью: «Кто ты? Зачем ты это делаешь?» Роза Келлер не собиралась отвечать на эти вопросы. Она поспешила вытащить перочинный нож: «Это ты Анри де Сад?» Но жертва, дрожа и умоляя, только пыталась позвать на помощь и просила: «Не убивай меня!» – «Ты – Анри де Сад?» – снова спросила Роза Келлер и, не дожидаясь ответа, сделала надрез в груди Анри де Сада, если то был он. «Не убивай! Пожалуйста, не убивай меня! Я не Анри де Сад! Анри де Сад прячется в предместьях!» Роза Келлер раздосадованно всадила нож дважды, а затем в третий раз в брюхо Анри де Сада, если то был он. «Пожалуйста, пожалуйста!» – завопил он, точно дурачок, засучил ногами, попытался защищаться, заплакал, беспомощно завыл, пока его не утихомирил обморок (или смерть).