Текст книги "Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей"

Автор книги: Антон Арруфат

Соавторы: Рауль Агиар,Франсиско Сача,Аида Бар,Хорхе Перес,Лайди Фернандес,Педро де Хесус,Рохелио Риверон,Давид Митрани,Эрнесто Чанг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Мальчик, тебя лишат собственной тени.

Она встала и посмотрела Диане в глаза:

– Я уйду до того, как зверек укусит меня.

Девушка удалилась, и Диана заняла ее место. Она наклонилась к Яндро:

– Ты уже устал от меня? Разве ты не обещал, что в полночь мы будем купаться в море и устроим тут праздник на всю ночь?

Он посмотрел на нее и улыбнулся:

– Мы сделаем кое-что получше: отправимся в путешествие.

Диана была озадачена.

– Куда?

– В то место, в которое ты всегда мечтала попасть. Только ты должна подумать. Подожди меня здесь.

Когда он ушел, Диана взяла стакан и понюхала его содержимое. Это был тот же алкоголь, какой они пили по приезде. Она спросила себя, где бы теперь могли быть Отто и Сачи. Машина все еще была припаркована у дома, и, казалось, Яндро что-то искал в ней. Вернувшись, он дал ей какую-то таблетку и протянул стакан:

– Выпей.

– Что это?

– Это самолет, на котором ты полетишь.

Диана почувствовала странное ощущение в желудке. Она подержала таблетку на ладони. Яндро, похоже, начал волноваться, он выхватил у нее стакан и выпил пилюлю, которая была у него в руке, сделав пару глотков и тем самым почти опустошив стакан. Яндро снова отдал его Диане и так настойчиво посмотрел на нее, что та не замедлила выпить и свою таблетку. Алкоголь обжег ей горло, и она закашлялась. Яндро захохотал и похлопал Диану по спине, затем наклонился и поцеловал ее. Он заставил ее подняться и отвел на пляж. Они легли на песок и стали смотреть на небо – далекое, как никогда раньше, затерянное во мраке, – на котором издалека едва мерцали крохотные звездочки. Диана чувствовала, что все окружающее, как и небо, удаляется от нее, что мир теряет свою прочность и границы, становясь воздушным и бесконечным; она парила в пустоте, и все теряло свою значимость. Голова кружилась, тело ослабело. Ее стало одолевать нечто похожее на грусть. Она подумала о море, которое так радовало ее, и захотела последовать тому зову, который слышался, когда она еще была способна плыть к далеким островам в поисках невиданных чудес. Теперь она бродила по пустынному пространству, лишенному запахов и звуков. Яндро исчез, и одиночество стало ее единственным спутником. Она не знала, сколько времени провела в таком состоянии; постепенно чувства стали возвращаться к ней, еле заметные, будто прикрытые вуалью.

Кто-то прикасался к ней, пытался разбудить. Тело ее было инертным, плотью, лишенной духа. Действительно, казалось, что ее душа пребывала где-то вовне, пытаясь найти способ вернуться в материю. Слышались голоса, но слов нельзя было различить. Тени, движения вокруг оболочки, в которую она была заключена. Они пытались ее вскрыть? Хотели вызволить ее? Друзья это были или враги? Ей пообещали путешествие. Еще с детства ей обещали поездку. Однажды мы отправимся очень далеко. Все будет по-другому. Она жила мечтами о том далеком, ни на что не похожем месте, где жизнь не будет будничной, где краски, объемы, запахи и вкусы будут новыми. Упустив однажды свой шанс, она не допустит вновь подобной ошибки. Море поманило ее во второй раз, но она не пошла на зов. По какой дороге она забрела сюда, в это темное пространство, в котором она летала? Ей пообещали путешествие, но это было не то.

Шум вокруг усиливался, тени двигались все быстрее. Похоже, она зашевелилась; несомненно, это было движение, ощутимое, в отличие от медленного падения в бесконечно глубокий колодец. Ей показалась, что она движется вперед, хотя и трудно было определить, шла она сама или ее кто-то поддерживал и принуждал идти. Она хотела попросить воды, но не знала, как это сделать, ее разум не мог контролировать ни один ее мускул. Однако тотчас ее обдало чем-то холодным, после некоторого замешательства она поняла, что ей плеснули в лицо какой-то жидкостью, возможно водой; она чувствовала стекавшие по глазам капли, ощущение влаги на губах, которая ничуть не спасала от огромной сухости во рту и в горле. Беспорядочно суетившиеся вокруг нее тени стали походить на людей, но еще трудно было различить их лица и голоса.

Она вновь начала чувствовать свое тело. Она лежала, и время от времени на нее лилась вода. Одна из теней схватила ее и постаралась усадить. От головокружения у нее закрылись глаза. Она хотела попросить, чтобы нашли ее бабушку, чтобы ее саму отвезли домой. Всё, что ей было нужно сейчас, – это лежать в своей кровати, пока не пройдет ужасное состояние помрачения рассудка, пребывания вне самой себя. Она услышала крики и снова упала; на сей раз песок принял ее грубо, от удара у нее все болело. Тени стали дальше и, казалось, слились в странном танце, превратившись в какое-то месиво; возможно, речь шла уже не о людях. С огромным усилием ей удалось приподнять голову и рассмотреть то, что было перед ней. Не оставалось никаких сомнений: перед ней было море, его могущественные и в то же время легкие, подвижные и статичные, бесподобные воды. Она знала, что должна была окунуться, что море ожидало ее и это была последняя возможность. Постепенно она начала ползти, сосредотачивая все свои усилия в каждом миллиметре тела, приказывая ему двигаться вперед.

Рохелио Риверон
Кошки Стамбула
© Перевод Ю. Звонилова

Это было в конце 2006 года, в Стамбуле шел снег, но было не холодно. Ветерок, дувший с Босфора, играл хлопьями снега, которые, падая на лобовое стекло, разлетались по сторонам. Нихат, несмотря на это, заверял меня, что на следующий день пойдет дождь. «Вчера было пятнадцать градусов, – сказал он мне, – сегодня, в твой приезд, идет снег, а назавтра, вот увидишь, будет дождь».

Я посмотрел на улицу, на мутный снег, который месили колеса впереди идущего автомобиля, и ответил ему, что меня все устраивает, что уже больше пяти лет я не видел снега, а потому да будет благословенен весь снег Константинополя. Он улыбнулся с легкой иронией, а я, чтобы сменить тему, сказал:

– В самолете я все время говорил по-русски.

– Русский – это опиум для народа, – снова пошутил он.

– Каренина, – объяснил я ему, – я назвал ее Карениной.

Мне пришлось уточнить. По странному стечению обстоятельств я летел в Стамбул через Москву, двадцать часов дороги с длительной пересадкой в России. Поднявшись на борт самолета, который должен был доставить меня до Турции, я обнаружил, что на моем месте сидит девушка. «Я понимаю, – сказала она, – но мне ужасно страшно летать, сидя у иллюминатора». – «Я понимаю», – ответил я в свою очередь, соглашаясь поменяться местами.

– Так, значит, Каренина, – уточнил Нихат.

– Положение обязывает, – улыбнулся я. Поскольку первое, что я заметил тогда, в самолете, – это что девушка, так сказать, была не из простых. Когда я спросил, как ее зовут, она несколько секунд смотрела на меня, а потом довольно формально высказала удивление, что я говорю на ее языке. «Анна, – ответила она наконец, и ее голос звучал невероятно красиво, – Анна Скляр». Позже она мне рассказала, что работает переводчиком и, между прочим, перевела на русский значительную часть стихов Эмили Дикинсон, и добавила, что несколько дней назад прочла рассказ, если ей не изменяет память, Вирхилио Пиньеры [18]18
  Вирхилио Пиньера (1912–1979) – кубинский поэт, прозаик, драматург, переводчик.


[Закрыть]. «В переводе на английский», – уточнила она.

– Твоего соотечественника Вирхилио Пиньеры по-английски… – произнес Нихат.

– Так мне сказала она, – подтвердил я, – но что-то как я ни пытаюсь, никак не могу вспомнить того рассказа.

– И что было потом? – спросил, как бы в завершение беседы, турок, выходя из машины, когда мы уже остановились у отеля. Но разумеется, его вопрос не был завершением разговора. Дорога из аэропорта в отель не занимает много времени, и его недостаточно, чтобы говорить о серьезных вещах, а потому любое замечание только ненадолго и слегка завладевает чувствами. Так что Нихат считал наш разговор оконченным и, помогая мне управиться с чемоданом, снова упомянул о снеге, как будто бы мы с того момента, как он встретил меня час назад в Хавасе, не говорили ни о чем, кроме этого.

Он был гостеприимным хозяином. Босфорский университет поручил ему встречать меня, и за несколько дней до моего приезда он связался со мной, дал кучу обещаний и сейчас, казалось, готов был доказать, что не разочарует меня. Прежде чем расстаться, мы договорились, что он заедет за мной, чтобы отправиться куда-нибудь поужинать.

Я разместился в отеле. Должен признаться, я из тех людей, кто осматривает комнату с чувством досады на то, что им приходится это делать. Хотя, с другой стороны, я предпочитаю знать, чту меня будет окружать, пока я буду спать. Мой номер в «Таксим хилл» был темноватым: окно выходило на некое подобие дворика, по которому вились трубы, в номере была широкая, облицованная мрамором ванная, простыни источали легкий аромат камфары, на тумбочке лежал телефонный справочник, телевизор был встроен в шкаф, который одновременно служил мини-баром. За окном, чуть поодаль, виднелось здание, сплошь покрытое строительными лесами. Едва я погрузился в ванну, как вдруг вспомнил тот рассказ Вирхилио, и мне стало радостно, что горячая вода придала мне ясность ума. Судя по тому сюжету, который пересказала мне Анна Скляр, это не мог быть никакой другой рассказ [19]19
  Старик Диоген учил своего сына охоте. После напряженных тренировок с чучелами животных он дал ему возможность попрактиковаться на живых зверях. В течение двух дней сын пытался убить шакала, который почему-то никак не хотел умирать. Расстроившись, сын пришел к Диогену и сказал: «Пожалуйста, сделай из него чучело, тогда я обязательно его убью».


[Закрыть]. Признаюсь, есть в этом нечто гротескное – вспомнить о Вирхилио Пиньере, принимая ванну в гостинице в Стамбуле. И это уж совсем по-пиньеровски – перебирать в памяти строки, которые, возможно, Пиньере даже и не принадлежали. Я немного поиграл в оракула с этим рассказом и принялся вытираться, убежденный, как и вы сейчас, что это – возможно, апокрифическое – произведение гарантирует мне новую встречу с русской.

Нихат позвонил мне с первого этажа, и, когда, спустившись, я увидел, что из-под его черной виниловой куртки виднеется костюм, я понял, что ужинать мы поедем в какое-то роскошное место. «Нас пригласили, ты не волнуйся», – сказал он, похлопав меня по плечу и провожая к выходу.

Все, что я помню из тщательно подобранного меню того вечера, – это итальянское вино, которое без конца разносили официанты во фраках с маргариткой в петлице. Чтобы не соврать, добавлю еще, что меня впечатлил монументальный зал с красным ковром и мягкий свет, который придавал всему какое-то потустороннее сияние. Выпив несколько рюмок, я спросил, где туалет. Нихат уже знал, как туда пройти, и показал мне движением головы: за моей спиной, в конце коридорчика, едва освещенного молочным светом зала. Затем кивнул, как будто решившись. «Давай я тебя провожу», – сказал он, но, не дойдя до дверей, остановился поприветствовать знакомого.

Я расстегивал брюки перед писсуаром, когда заметил, что стена передо мной не соединялась наверху с потолком, и услышал звук закрывающейся двери. Было ясно, что за стеной находился женский туалет. Я отошел от писсуара и расположился над унитазом так, чтобы моя струя, попадая в воду, производила неоспоримый эффект, и мне приятно было осознавать, что какая-нибудь женщина там, за стеной, оценит мою силу. Я прервался и прислушался. Затем снова подналег, подкрасив унитаз своей винной пеной, гордый мужской силой звука. Начав застегивать брюки, я ясно услышал струйку, которая отвечала мне из-за стены. Это была струя, которая лилась не прямо в воду, а на стенки мальвового фаянса унитаза, и я убедился, что, как и я несколькими секундами раньше, она прервалась на полпути, чтобы снова возобновиться.

Я вышел, но не стал далеко отходить, зная, что, если я подожду немного, из двери появится женщина, которая ответила на мое приглашение к общению. И действительно, через несколько секунд вышла, но не одна, а три, четыре женщины и, безразличные ко всему, проследовали в зал. Я сказал себе, что не очень-то и сложно было бы выбрать из четырех женщин, но мог ли я подойти к ним и так запросто спросить, которая из них согласилась вступить со мной в диалог? Не была ли моя ситуация немного пиньеровской? В глубине души я надеялся, что моей собеседницей была Анна Скляр, русская, которую я окрестил Карениной, но я даже не был уверен, что снова когда-нибудь увижу ее. Вероятность нашей встречи ограничивалась миром гостиниц и конференц-залов, поскольку мы оба были иностранцами и литераторами.

Только подойдя к столику, я вспомнил, что Нихат так и не зашел в туалет. Я спросил его об этом, и он ответил, что знакомый так его заговорил, что он забыл помочиться. Когда мы собирались уходить, я заметил, что он немного пьян. Чуть позже он мне признался, что не понимает, как ему удалось доехать до «Таксим хилл», и что будет просто самоубийством, если он попытается доехать до своего дома. В моем номере было две кровати, и я предложил ему остаться. Прежде чем лечь, я посмотрел на жалкий осколок города, который сверкал за окном.

Меня удивило, что здание в лесах полностью освещено: приглядевшись, я понял, что лампочки прикреплены к лесам – часть из них светила на улицу, остальные были направлены на здание. У меня возникло впечатление какой-то гигантской инсценировки, которая выглядела угрожающе.

Я задернул шторы. Собираясь лечь в кровать, я взглянул на Нихата, который уже тихонько похрапывал. Он был приблизительно моего возраста. Он лежал с приоткрытым ртом, точнее, закусив нижнюю губу, что придавало его лицу невинное выражение, которого я не заметил прежде. Я упал на кровать, вино еще шумело у меня в голове, и из любопытства включил телевизор. В новостях по-английски передавали, что был обнаружен труп девушки. По предположениям полиции она была проституткой, и это уже вторая жертва за последние два месяца. Я не запомнил других деталей, потому что тут же провалился в дремоту. Было раннее утро, когда я понял, что мой сон уже некрепок. Состояние, в котором начинаешь осознавать те фантазии, которые несколько секунд назад полностью владели сознанием.

Я вытянул ноги и вытащил руки из-под одеяла. Этот момент я помню благодаря звукам: отдаленный шум струи, с силой бьющей о стенки фарфорового унитаза, который ночью звучит с обманчивой ясностью. «Жизнерадостное оправление нужды», – не имея сил встать, сказал я себе, возможно, для того, чтобы развеять свои фантазии, уверяя себя, что все это мне померещилось. А может, то были звуки, доносящиеся из телевизора, который все еще был включен.

Именно по этим мелким деталям я могу сказать, что то, что я пишу, действительно произошло. Например, я ясно помню, как Нихат заявил мне, что скоро сменит свою «тойоту» на «БМВ». Это произошло на следующий день, когда мы возвращались со встречи с его друзьями из издательства «Доган Китап», которое вовсю афишировало, что в его каталог скоро войдут книги лучших кубинских писателей. Но они это заявляли как-то уж очень неискренне.

Вопреки предсказаниям Нихата, в тот день дождя не было, термометр показывал два-три градуса, на площадке перед «Таксим хилл» кое-где лежал снег, но на улице было скорее слякотно, а не снежно. Я убедился, что призрак моего соотечественника Вирхилио Пиньеры меня не покинул, увидев, что нам навстречу идет Анна Скляр, прижимаясь к стене дома, как бы пытаясь защититься от ветра, который дул в лицо. Она задержалась перед окнами кафе недалеко от гостиницы, и я воспользовался моментом, чтобы показать ее Ни хату.

– Посмотри, – улыбнулся я, – это Каренина.

Он тоже улыбался, пока мы выходили из машины, и тут же устроил все так, чтобы моя знакомая его заметила. Он обратился к ней с такой обходительностью, что мне это напомнило сцену из «Тысячи и одной ночи». Анна Скляр встретила меня очень любезно, как будто бы действительно была рада меня снова видеть.

– Что тебя занесло в мои края? – спросил я у нее.

Ее рассмешил вопрос, и она ответила:

– Я обедаю в твоей гостинице, а вечером я свободна.

Я догадался, что речь шла о деловом обеде. А также что, упомянув о свободном вечере, она предлагала мне пригласить ее куда-нибудь. Мы обедали в нескольких метрах друг от друга: она – с двумя мужчинами, которые сдержанно жестикулировали, но по какой-то неясной причине давали понять, что жестикулировать им было необходимо, а я с Нихатом, который, когда я поднимался из-за стола, сказал что-то по поводу этих мужчин. Я кивнул, отходя за десертом, хотя на самом деле его не слушал. Заметив, что Анна Скляр несколькими секундами раньше подошла к столику с десертами, я захотел присоединиться к ней. Выбрав пирожное, я положил его ей на тарелку и сказал, что буду ждать ее через час внизу и что во мне что-то загоралось, когда я находился в ее компании. Я заметил некоторое смятение в ее взгляде, но она согласилась. «Значит, в два», – пробормотал я. «Хорошо», – ответила она и положила другое пирожное на мою тарелку.

Мы сели в такси перед «Таксим хилл» – Анна Скляр вызвалась быть моим гидом – и поехали в старую часть города. Она сказала, что знает Стамбул почти так же хорошо, как Москву, я притворился, что не верю ей. «Серьезно», – ответила она и посмотрела на меня. Я подумал, что давно уже не слышал, как русская девушка говорит: «Серьезно», и что любая из них, произнося эту столь невинную фразу, придает ей немного чувственности. Но она решила сменить тему.

– Ты первый кубинец, которого я вижу с тех пор, как пал коммунизм, – заверила она.

– А у нас говорили, что он растаял, – заметил я.

Мне было трудно выразить это на ее языке, но она меня поняла. Продолжая улыбаться, она повторила, что с тех пор не разговаривала ни с одним кубинцем, и объяснила мне, что раньше общалась с несколькими. Она говорила об этом в какой-то своей манере, слегка колкой:

– Мой отец, который преподавал в университете, приглашал домой студентов. Они всегда обсуждали одно и то же – поэзию, выбирая одного или двух поэтов, в то время малоизвестных. Несколько лет спустя отец рассказал мне, что одним из этих поэтов был Иосиф Бродский. Он процитировал его стихотворение, которое я до сих пор помню: «Иностранец, ты думаешь, что ты счастлив, потому что ты с Итаки?» На тех вечерах я видела твоих соотечественников, они пили очень сладкий чай. В них меня пугало то, как они старались быть восторженными.

– Я тоже давно не встречал русских девушек, – сказал я, но на этот раз мне не удалось вызвать ее улыбку.

Мы прошли пятьсот метров, которые отделяли Голубую мечеть от собора Святой Софии, по скользкой от снега брусчатке, и пару раз ей пришлось опереться на мою руку. Тогда я прикасался к ее руке, давая ей понять: мне приятно, что она опирается на меня, и мне бы хотелось, чтобы она никогда не отпускала моей руки.

– И как там Куба? – спросила она меня.

– Все там же, и это уже немало, – ответил я.

Мы пошли дальше, направляясь к собору, и я задал ей встречный вопрос:

– А как там Россия?

– Ты разве не оттуда недавно прилетел? – улыбнулась она.

– Я лишь делал там пересадку, – уточнил я. – Несколько часов в аэропорту ни о чем не говорят.

– Думаю, что у нас все по-прежнему, – сказала она, – мы продолжаем оставаться русскими. Пьем по любому поводу и лузгаем семечки.

– А я думал, что вы-то как раз этого и не переживете, – вырвалось у меня.

– То же самое думал о вас мой отец. – И на это раз я не мог с уверенностью сказать, иронизировала ли она.

Во мне проснулась дерзость.

– Если бы мы не были оттуда, откуда мы есть, – проговорил я, – если бы все не произошло так, как произошло, философствовали бы мы здесь с тобой сейчас о снеге? Кубинец и русская – то же ли это самое, что сириец и норвежка? Она хотела что-то ответить, но я прервал ее:

– Нет, послушай, если твоя страна решит эмигрировать, ты тоже уедешь? Если твоя страна превзойдет саму себя, тебя она тоже превзойдет?

Но она не была расположена разгадывать ребусы. Ее логика была проста, и в ней скрывалось что-то сексуальное. Она заметила:

– А я вижу только двух людей, которые пытаются узнать друг друга получше.

Я не стал спрашивать себя, откуда взялась эта сексуальность. Я просто поцеловал ее. Сперва порывисто, потом медленнее, потому что она не сопротивлялась. Я вложил в этот поцелуй все, что можно было вложить, чтобы все зависело от него. Когда мы разомкнули объятия, она вздохнула. Навстречу шла кошка. Судя по ее грязной шерсти, у кошки не было хозяина, но она выглядела сытой. Она дружелюбно посмотрела на нас и пошла дальше, задрав хвост. Казалось, Анну Скляр развеселило ее появление.

– Взгляни на нее, – сказала она, – она бродит по этому городу, наверняка и не подозревая, что находится в Стамбуле.

Ее замечание показалось мне логичным. Она добавила:

– А тебе не хотелось бы забыть, где ты находишься?

– Разве что ненадолго, – ответил я. – У меня много предрассудков.

Еще одна деталь, которую я заметил, – на шее Анна Скляр носила турецкий «глаз» – сине-черный амулет, приносящий удачу. Она не сняла его, когда мы были вместе, я ее так и запомнил: с медальончиком на шее, белоснежной кожей живота и маленькой грудью, которая выглядела слегка вызывающе для такой высокой женщины, как она.

Чтобы ее порадовать, я сказал: «Будь у тебя большая грудь, ты бы мне так не нравилась. А твои груди олицетворяют твою суть, идущую из самой глубины души».

Она слушала меня с серьезным лицом. Лежа рядом, слегка согнув ноги, она размышляла над моей фразой, внизу ее живота темнел выбритый треугольник.

– Я знаю, что у Анны Карениной были такие же груди, – сказал я ей, чтобы закончить мысль.

Без всякого пафоса она мне объяснила:

– Я тоже ими восхищаюсь. И если бы мои груди были больше, их целовала бы женщина, а не мужчина.

Но целовал их я, постепенно начиная покусывать, чтобы снова ее возбудить. Когда я почувствовал, что она готова, я попросил, привстав:

– Помочись.

Она ничуть не удивилась и, тоже привстав, спросила:

– Прямо здесь?

– В унитаз, – уточнил я.

Как была прекрасна Анна Скляр в тот момент, когда, не садясь на унитаз, она с шумом мочилась, наблюдая за мной одновременно вызывающе и покорно. Это чувство возникло у нее из-за того, как она мне пояснила, когда я вытирал ее ладонью, что мое сравнение ее с Анной Карениной вызвало в ней такую неукротимость, которую она не могла не проявить. Я обнял ее. Спрятал лицо на ее шее и позволил рукам вести диалог с ее теплой спиной. Провел рукой по маленьким бедрам и развел ее ноги, чтобы сладостно мучить себя изображением, которое отражалось в зеркале.

И тут я услышал, как она сказала:

– Теперь ты.

Я попытался, но у меня ничего не получалось. То, что стекало в унитаз, было до смешного похоже на моросящий дождик, и она, веселясь, смотрела на меня, возможно, слегка разочарованно, потому что ждала, а вернее, нуждалась в том, чтобы убедиться в силе моей струи и рассеять свои сомнения.

– Я хотела в конце концов узнать, кто там был в тот вечер, ты или Нихат.

Она произнесла имя моего гостеприимного турка так, как будто бы знала его всю жизнь, лишая меня тем самым даже права смутиться. И тут же, начав одеваться, она пояснила, что единственное, что ей запретил турок, – это видеться со мной. Что в самолете мы встретились действительно чисто случайно, но относительно дальнейших встреч Нихат был неумолим. Он неплохой человек, пояснила Анна Скляр, несмотря на то что хорошо ведет свои дела. Не смешивает бизнес и личное. Для него девушки – это одно, а культура – другое, это его валюта.

– Хотя меня он считает, как он мне говорил, самой культурной гетерой Стамбула.

Нет ли такого рассказа Вирхилио Пиньеры, в котором холостяк лишает себя жизни, жуя спички на мосту в темноте? Я постепенно прихожу к выводу, что, если бы Анна Скляр не вспомнила тот рассказ о сыне Диогена, не случилось бы того, что случилось, хотя позже я сказал сам себе, что бывают моменты, когда абсурд кажется логичным. Это исключительные моменты. Полные комизма.

В день отъезда я заметил из окна своей комнаты необычное оживление на здании в лесах. Несколько мужчин спешно поднимались наверх, на уровень седьмого или восьмого этажа, другие уже находились наверху и торопили их. Внизу стояло несколько машин, и толпа начинала расти. Вскоре мужчины начали спускать по лесам какой-то тюк. Они с трудом передавали его из рук в руки, да так медленно, что я не удержался и, не зная еще, что меня ждет, выскочил на улицу. Когда я пробрался настолько близко, насколько мне позволили люди в форме, которые оцепили место, тело, покрытое белым полотном, находилось уже на уровне второго этажа. Один полицейский на ломаном английском объяснил мне:

– Мы только знаем, что это девушка, но у нее не было при себе документов.

Я вернулся в «Таксим хилл». Когда я проходил мимо стойки регистрации, меня подозвал служащий и протянул мне записку, в которой Нихат извинялся за свой срочный отъезд. Неотложные дела заставили его покинуть город и направиться, возможно, в сторону Эсмирны.