Текст книги "Свет праведных. Том 2. Декабристки"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

11

Сидя на постели и опираясь на подоткнутые ей за спину подушки, Софи все никак не могла поверить, что и впрямь выздоровела. Болезнь покинула ее так же внезапно, как и пришла. Неделю назад она посреди ночи вдруг начала обливаться потом, а на рассвете почувствовала себя измученной, но счастливой. К вечеру еще ненадолго возвращался жар, постепенно стихая, случались поначалу и приступы кашля с кровью, сильно тянуло спину, но все это быстро и безвозвратно проходило. Назавтра после кризиса она почувствовала себя намного лучше, и с тех пор не переставала набираться сил. Вскоре уже могла вставать и делать несколько шагов по комнате. Ей так хотелось подойти к окну! За ним был свет, молодая листва, дороги убегали вдаль, теряясь в утреннем тумане… Никогда до тех пор Софи не испытывала такого желания жить. И не меньшим было ее желание сызнова вступить в борьбу с Сережей. Не зная пока, что предпринять, она охотно убеждала себя: ничего не потеряно, последнее слово еще не сказано. Вошла Зоя с чашкой чая на подносе. Преданность этой простой девушки укрепляла ее в мысли о том, что необходимо сделать все возможное и невозможное ради того, чтобы улучшить участь каштановских крепостных.

Софи выпила чай, сгрызла два сухарика и решила встать. Зоя подала ей розовый шелковый пеньюар, поддерживала хозяйку, пока та на нетвердых ногах ковыляла к окну. Добравшись наконец до желанной цели, она рухнула в кресло – запыхавшаяся и в полном изнеможении. От усилия слегка закашлялась. Ребра у нее все еще болели, как будто по грудной клетке долго колотили палками, однако вытерпеть было можно, даже если сделать глубокий вдох. Склонившись к окну, Софи удивилась тому, какая суета царит повсюду в парке. Одни слуги подметали главную аллею, другие выравнивали дорогу, ссыпая песок в выбоины, третьи подстригали кусты, окружавшие большую лужайку.

– Они стараются побыстрей все прибрать к приезду гостей, – объяснила Зоя.

– Что еще за гости?

– Не знаю. Должно быть, очень важные господа, – округлила глаза горничная. – Они прибудут к обеду. Велено накрыть на шесть персон. Ой, барыня, в кухне такая суматоха! Хотите, расскажу, что им будут подавать?

Софи не ответила, погрузившись в размышления, которые отгородили ее от остального мира. Совершенно не в привычках Сережи было приглашать к столу посторонних людей – почему же он внезапно решился на такое исключение из правил?

Зоя тем временем щебетала у нее над головой:

– А потом будут пельмени с укропом, а потом копченая семга и копченый сиг, а потом… потом будет фаршированный гусь… Вам хотелось бы всего этого отведать, барыня?

– Да… – рассеянно ответила Софи, продолжая думать о другом.

– Вот хорошо-то! Значит, здоровье-то к вам возвращается! Конечно, все сразу съесть вам было бы неразумно, но я принесу немного десерта с их стола. Там такой большой пирог из сладкого теста, с начинкой из…

Но Софи перебила девушку:

– Барин спрашивал у тебя обо мне, пока я болела?

– Нет, барыня, – прошептала горничная, низко опустив голову. – Но я все-таки сказала ему позавчера, что вы выздоровели.

– И что он на это ответил?

– Ничего…

Наступила тишина. Зоя на цыпочках вышла из комнаты. Софи продолжала смотреть в окно. К полудню суета в парке улеглась, подметальщики разбежались, словно рабочие в театре, спешно покидающие сцену перед тем, как поднимется занавес. Весь дом, похоже, замер в настороженном ожидании. И ждать пришлось достаточно долго… Наконец в дальнем конце аллеи показались две коляски, они обогнули лужайку и остановились у крыльца. Лакеи поспешно распахнули дверцы и опустили подножки. Из колясок поочередно показались двое мужчин в военных шинелях, толстая дама в ротонде лилового бархата, другая дама, меньше ростом и стройнее, на ней была желтая шляпка, и, последним, старик в мундире и треугольной шляпе с плюмажем. У Софи забилось сердце: она узнала псковского губернатора. Когда она снова посмотрела в окно, гости уже поднялись на крыльцо и скрылись за колоннами. Пустые коляски отъехали.

Откинувшись на спинку кресла, Софи силилась понять, зачем они приехали. С какой стати Сереже вздумалось устраивать этот прием? Совершенно ясно – пригласив губернатора, племянник хотел ей показать, что, даже выздоровев окончательно, она ничего не сможет сделать против него, что он сильнее, что тетушке волей-неволей рано или поздно придется отсюда уехать… Но как же такой важный человек согласился приехать в Каштановку после всего, что она ему рассказала? Даже если губернатор вполне убежден в невиновности Сережи, он должен был хотя бы из уважения к ней, Софи, отклонить приглашение. Полуприкрыв глаза, она прислушивалась к тому, что происходит в доме, где тем временем нарастало оживление: слышались то высокий женский голос, то мужской смех, то звон посуды, то торопливые шаги прислуги, бегавшей из столовой в буфетную и обратно.

Зоя подала Софи обед, какой полагался выздоравливающей: бульон, жареного цыпленка и бланманже, а «на добавку» принесла кусок торта с кремом. И у Софи мгновенно выплыло из памяти воспоминание: в родительском доме, когда ей, маленькой, случалось провиниться и ее наказывали, служанка тайком доставляла ей в детскую лакомства.

– Сейчас они едят копченую семгу, – прошептала горничная. – Я спросила у лакея Савелия, как там дела, говорит, вроде бы гостям все нравится, довольны… Они все болтают и болтают, да так громко, что в коридоре слышно, только ни словечка не понять, потому что все по-французски да по-французски. Наш барин от других не отстает, что-то, видать, смешное им рассказывает, потому что они все время хохочут…

Горничная ушла, оставив Софи в задумчивости над полной тарелкой: она была настолько поглощена мыслями о том, что в это время происходило внизу, что и думать не могла о еде. Там, у нее под ногами, Сережа устроил нечто вроде сборища заговорщиков. Конечно, речь шла не о настоящем сообщничестве между Сережей и губернатором, скорее, о том молчаливом уговоре, который заключают между собой счастливые, преуспевшие, хорошо устроенные люди против тех, кто пытается нарушить их устоявшуюся, налаженную жизнь. Перед ней снова выросла глыба несправедливости и предрассудков, которая так часто преграждала ей путь здесь, в России. Неужели ей, подобно Сизифу, придется всю жизнь толкать перед собой этот непосильный камень?

Зоя вернулась, разрумянившаяся, принесла ворох новостей:

– Теперь господа принялись за фаршированного гуся! Ой, барыня, а губернатор, губернатор-то как пьет! Вот только что уже девятую рюмку водки опрокинул! Многовато, пожалуй, будет для человека его лет! Ах, Господи Боже мой, барыня, миленькая, да вы же ничего так и не покушали!..

– Я не голодна, – ответила Софи. – А кто там остальные гости, кроме губернатора?

Зоя напустила на себя значительный вид:

– Его превосходительство господин почтмейстер, его превосходительство окружной судья…

Софи улыбнулась с горькой насмешкой и пробормотала:

– Понятно-понятно! А кто эти две женщины?

– Жена губернатора и его дочка.

– Дочка? – переспросила удивленная Софи.

– Да, барыня.

Софи отослала Зою. Что ж, теперь ей все стало ясно. Если у губернатора дочка на выданье, разумеется, он должен всячески обхаживать Сережу, который считается одним из самых завидных женихов во всей губернии. А племянник, хотя и не имеет никаких матримониальных намерений, притворно любезничает ради того, чтобы как можно дольше сохранить могущественного покровителя. До чего все это смехотворно и до чего, вместе с тем, омерзительно! Нескладные, хотя разряженные и довольные, мамаша с дочкой, достойный и умиленно взирающий на них папаша, Сережа в роли нерешительного жениха, судья, почтмейстер… Прямо-таки комедия Гоголя!.. Интересно, подумала Софи, заходила ли обо мне речь во время обеда. Наверное, заходила, почему бы и нет? Сережа, несомненно, объяснил с сокрушенным видом, что тетушка только-только начинает оправляться после тяжелой болезни и пока не может спуститься в столовую. Но он надеется на то, что она скоро поправится! Софи словно бы слышала его слова – кровь у нее так и кипела…

К четырем часам послышался топот ног, да такой, как будто в доме находилась целая толпа гостей. Хлопнула входная дверь – значит, они вышли из дома и теперь, кажется, остановились у колясок. Интересно поглядеть, хороша ли собой девица? Софи приблизилась к окну и приподняла самый краешек кисейной занавески – так, чтобы, увидев все, самой остаться незамеченной. Сережа, нарядный и красноречивый, разглагольствовал, стараясь еще хоть ненадолго удержать гостей. Напротив него, ловя каждое слово, слетавшее с его губ, стояли крупная, мужеподобная дама, супруга губернатора, рядом с ней – тощенькая, сутулая барышня с острыми торчащими локотками и длинным лошадиным лицом под желтой бархатной шляпкой, его дочка. До чего некрасивая девушка! Теперь Софи еще лучше понимала, почему Черкасов так благосклонен к ее племяннику. Обменявшись напоследок любезностями с хозяином, гости расселись по коляскам. Сережа долго смотрел им вслед, несколько раз махнул рукой, потом внезапно поднял глаза на окно комнаты Софи. Та поспешно отпрянула от окна, но было поздно. Он успел ее заметить!

* * *

Теперь Софи еще больше не терпелось поскорее выздороветь. Ей казалось, что все ее будущее в Каштановке зависит от того, как скоро вернутся к ней силы. Каждое утро она прогуливалась по парку, и каждый раз уходила чуть дальше от дома. После трех недель таких упражнений она почувствовала себя достаточно окрепшей для того, чтобы пешком дойти до Шаткова – туда от Каштановки не больше семи верст. За два часа она дойдет. Вот неожиданность будет для мужиков, когда они ее увидят! Ей же сейчас просто необходимо с ними поговорить, чтобы вновь обрести веру в себя!

Ясным июльским утром, предупредив Зою, что не вернется к обеду, Софи тронулась в путь.

Она шла медленно, размеренным шагом, останавливалась, как только начинала задыхаться, и усаживалась отдохнуть на откосе, прижимая левую руку к спине в том месте, где плевра еще оставалась чувствительной. Пока Софи шла через парк, в тени деревьев, жара не слишком донимала ее, однако стоило оказаться в чистом поле, как солнце стало нещадно палить. Она попыталась ускорить шаг, но почти сразу же пришлось от этого отказаться: сначала начали уставать ноги, потом заныла поясница. Солнце слепило глаза, но Софи продолжала всматриваться в раскинувшиеся перед ней немые, истомившиеся от засухи поля, в золото колосьев, в мягкие очертания невысоких холмов, в бархатно-зеленые рощицы. Вокруг ее пылающего лица, звеня, вились тучи комаров. В нестерпимо синем небе неподвижно стояли три белых облачка, дожидавшихся, наверное, чтобы подул ветерок, который поможет им отправиться странствовать дальше. Она сказала себе, что, пожалуй, переоценила свои возможности, сил у нее все-таки пока маловато для такого дальнего путешествия. Однако стоило ей отдохнуть десять минут в тени тополей, и у нее снова появилась решимость двигаться дальше. Последние две версты она проделала, шагая, словно заводной автомат – сжав челюсти, с остановившимся взглядом. Когда перед ней наконец появилась табличка с надписью: «Шатково: 67 дворов; мужчин по переписи 215; женщин 261», ее охватила немыслимая радость. Однако Софи тут же осознала, что время для визита к крестьянам выбрала неудачное. Ей следовало подумать о том, что в этот час все работники будут далеко отсюда. И теперь, глядя на вымершую деревню, она чувствовала разочарование. С того самого дня, когда она, едва встав с постели, принялась мечтать о том, как снова встретится с крепостными, Софи бессознательно настраивалась на то, что ее примут радостно, а теперь шла по единственной в Шаткове улице, ожидая, что отовсюду, как бывало раньше, выползут ей навстречу хотя бы старики и увечные. Однако дома стояли под палящим солнцем наглухо закрытые. Две бабы, сидевшие на порогах изб, поспешили уйти, пока она с ними не поравнялась; староста, вытесывавший топором коромысло, повернулся спиной, чтобы ее не видеть; девочка лет десяти, которая гнала гусей к прудику, поглядела на нее испуганно и даже не ответила, когда Софи с ней поздоровалась… Софи казалось, будто она перенеслась на год назад – тогда она только-только вернулась из Сибири. Точно такая же атмосфера тревожной враждебности, какая окружала ее в день первого появления в деревне: все недоверчиво относились к «французской барыне», остерегались ее… И вот, после того, как она так медленно и терпеливо завоевывала – и завоевала! – любовь и уважение этих людей, как же трудно поверить, что за время ее болезни они от своей барыни отвыкли! Но что же произошло за то время, пока они не виделись? Единственным существом в Шаткове, на кого она могла рассчитывать, оставался Антип. И Софи направилась прямо к нему.

Она застала старика дремлющим на печке и решительно тряхнула его за плечо. Тот спросонок вскинул перед лицом руку, словно защищаясь, затем, узнав Софи, спрыгнул на пол и пробормотал:

– А, это вы, барыня!.. Но… я думал… думал, вы теперь не имеете права к нам приходить!..

– Кто мог тебе такое сказать! – возмутилась Софи.

– Погонщики.

– Ну что ж! Они ошиблись, только и всего! – ответила Софи, опустившись на скамью, поскольку от усталости едва держалась на ногах.

Она прислонилась к стене и закрыла глаза. По светящейся алым изнанке век плыли светящиеся цветы.

– Как же вы сюда добрались, барыня, голубушка? – спросил Антип.

– Пешком.

Он, казалось, нимало не удивился этому подвигу (для мужика семь верст, как говорится, не околица!), только спросил:

– А барин знает об этом?

– Нет.

У Антипа глаза от страха едва не выскочили из орбит, челюсть отвисла.

– Ай-я-яй! Тогда уходите скорее, барыня! Если погонщики вас здесь застанут, пропала моя головушка!

– Ты с ума сошел, что ли? – удивилась Софи. – Что еще за глупости! Ты же не каштановский слуга, тебе-то чего бояться! Я тебе ничего не приказываю!..

– Да это все едино, барыня!.. Молодой барин всех предупредил, всех!.. Слуга или мужик, любой, кто станет вас слушать, любой, кто станет с вами говорить, – тому розги!.. Вы ведь не можете пожелать такой напасти вашему старому Антипу, барыня!.. Вы ведь слишком добрая для этого!..

Поскольку Софи, совершенно подавленная, молчала, старик продолжал, кривя рот, затерявшийся в дебрях бороды:

– Мы узнали, что вы хвораете… Мы молились, чтобы скорее выздоровели… Но вот оно как: пока вы в постельке лежали, нам было спокойно… А теперь опять начнем трястись… Вы ничего не можете для нас сделать, барыня, голубушка… Оставьте нас, прошу вас, оставьте нас в нашем убожестве и нашей покорности…

– Да как же ты можешь говорить такое, ведь ты столько раз жаловался мне на то, что с вами плохо обращаются! – воскликнула она.

– Пожаловаться-то оно неплохо, сразу легче становится!.. Но я же не думал, что из-за такой малости вы тут все вверх дном перевернете!..

– И что же – теперь тебе хочется, чтобы я от всего отказалась?

– Да, барыня… От того, что вы сюда приходите, худа больше, чем добра… Уходите… Христом Богом молю, уходите!..

Софи встала и неживым голосом произнесла:

– Хорошо. Сейчас уйду. Но я слишком устала и не смогу пешком дойти до Каштановки. Попроси старосту, пусть даст лошадь и какую-нибудь телегу, чтобы меня отвезти…

Антип покачал головой.

– Староста не захочет, барыня.

– Почему?

– А вдруг узнают?

Она подтолкнула старика к двери:

– Иди-иди! Спроси у него!.. Я тебе приказываю, слышишь!..

Антип убежал. Оставшись одна в избе, Софи погрузилась в такую бездну разочарования, какой, ей чудилось, прежде никогда в жизни даже себе и не представляла. Отказывая в помощи, Антип отнял у нее последнее, что привязывало ее к жизни. Она внезапно показалась себе смехотворной – с дурацким своим душевным участием, в котором никто здесь не нуждался. Еще немного – и те, к кому она проявляла интерес, начнут ее же и корить за старания. Впрочем, разве она может упрекнуть мужиков, отталкивающих ее сейчас вместе со всеми ее прекрасными чувствами, в неблагодарности? Она ведь ничего не могла для них сделать, она только суетилась, фантазировала, воздух сотрясала… Их участь все равно решали другие, и мужики это понимали. Вот и все! На что она надеялась, когда шла сюда? Собрать армию друзей и поднять рабов против злого хозяина? Когда-то она выговаривала Николаю за склонность принимать мечты за действительность, а теперь сама оказалась куда более безрассудной, и это в ее-то возрасте, с ее опытом! Ей захотелось сжаться в комок, забиться в какую-нибудь щель, спрятать там свое отчаяние. Антип вернулся, качая головой:

– Так я и знал, барыня… Староста отказывается… не хочет… Никто не хочет…

Но Софи уже ни на чем не настаивала, хотя чувствовала, что, несмотря на всю свою волю, второй раз за день этот долгий путь ей не одолеть.

– Какая деревня, по-твоему, отсюда ближе всего? – спросила она. – Черняково?

– Нет, Кустарное поближе будет, – ответил Антип. – Только это ведь не наша деревня – Волковых…

– Тем лучше! Если мне отказываются помочь собственные мужики, может быть, хотя бы волковские согласятся это сделать…

Антип съежился, услышав упрек, но не произнес ни слова. Софи вышла. После царившего в избе полумрака яркий солнечный свет пригвоздил ее к месту. Вся усталость разом навалилась снова.

– Если пойдете в Кустарное, – сказал, приоткрыв дверь, Антип, – то короче будет свернуть на тропинку – там, слева, сразу как выйдете за околицу. Полчаса – и вы уже на месте… Господь вас храни, барыня, голубушка!.. До свиданья!..

– До свиданья, Антип! – выговорила она с трудом, потому что перехватило горло, и тронулась в путь, испытывая странное чувство: будто сотни людей, прячась за окнами, за изгородями, за поленницами, за навозными кучами, следят за ее позорным отступлением.

Полчаса спустя она, с пустой головой, дрожащими коленями, вконец обессилевшая, добрела до Кустарного и попросила первого попавшегося мужика отвезти ее на телеге в Славянку, к его господам.

Всю дорогу, несмотря на то что солнце палило нещадно, а телегу немилосердно трясло, несмотря на облака пыли и тучи назойливых мошек, она ничего не видела, ничего не чувствовала. Из головы не шли слова Антипа: «От того, что вы сюда приходите, худа больше, чем добра… Уходите… Христом Богом молю, уходите!..» Софи подумала: «Почему я так упорствую в своем желании остаться в этой стране? Ради того, чтобы защищать мужиков? Они меня больше знать не хотят! Хочу доказать, что Сережа – убийца? Я теперь и сама в этом не уверена. Я сражаюсь с тенями. Я понапрасну теряю время. И на самом деле чувствую себя здесь все более чужой…» А еще она подумала, что связь с Россией у нее прервалась давно, почти сразу после смерти Николая. Пока муж был жив, он помогал ей понять душу его родины; через него она узнавала эту непостижимую страну, где повсюду могла считать, что она у себя дома. Теперь же она с куда большим трудом переносила разочарования, которые доставляли ей жители этой огромной, быстро превратившейся в чужую страны. Она потеряла разом и мужа, и заступника, посредника между ней и русской действительностью.

К тому времени как Софи добралась до Славянки, Дарья Филипповна и Вася уже отобедали. Они пили кофе в тени больших лип, но, увидев, как нежданная гостья слезает с крестьянской телеги, разом вскочили и с встревоженными лицами бросились к ней.

– Боже мой!.. Софи! Госпожа Озарёва! Что с вами стряслось?.. Ваша коляска сломалась?..

– Нет-нет, – успокоила их Софи, пытаясь улыбнуться. – Просто я теперь предпочитаю путешествовать вот таким способом!

Она отряхнула от пыли платье, хозяева подвели ее, отупевшую от усталости, к плетеному креслу, в которое Софи просто рухнула, и Дарья Филипповна предложила ей выпить чашку очень крепкого и очень сладкого кофе.

– Это вам быстро поможет. Ну, придите же в себя, голубка моя! – шептала она, склонившись над ней и жарко дыша. – Вы так бледны! Но какая же радость видеть вас у себя! Столько времени, целых несколько месяцев не было никаких вестей, мы уж думали, вы больше не хотите с нами знаться!

– Матушка трижды писала к вам, – пояснил Вася. – И мой посыльный носил ее письма в Каштановку.

– Мне ни одного не отдали, – ответила Софи.

– Как?.. Да как же такое возможно?.. Неужели ваш племянник посмел…

– Вас это удивляет?

Наступило молчание, полное бессильной ярости. Видно было, что Вася места себе не находит.

– И вы ни разу даже не задумались о том, почему мы перестали подавать признаки жизни? – прошептала Дарья Филипповна.

– Я была очень больна, – сказала Софи.

– Господи! Что с вами было? Кто вас выхаживал?

После всех разочарований, какие ее постигли, дружеские расспросы Волковых тронули Софи до слез. Ей так хотелось выговориться, так необходимо было хоть кому-то довериться, что она рассказала все, начиная от последнего объяснения с Сережей и заканчивая визитом губернатора. Во время ее рассказа Дарья Филипповна дышала с трудом, прижимая руку к груди, глаза у нее увлажнились, губы мелко тряслись; толстое кроткое лицо сына, сидевшего рядом с ней, окаменело в неестественном для него свирепом выражении. Но когда Софи умолкла, он только вздохнул:

– Самое страшное, что мы ничего не можем поделать с этим чудовищем!

Софи удивленно взглянула на Васю. И это все, что он мог сказать, он, мятежный духом, он, читатель Сен-Симона и Ламенне? Его фраза прозвучала далеким эхом слов Антипа. Все, будь то невежественные мужики или либеральные помещики – все мирились с действительностью, чтобы не осложнять себе существования! Правда, Дарью Филипповну охватило сильное возбуждение, когда она слушала рассказ о губернаторской дочке:

– Слухи из Пскова, конечно, до меня доносились, будто там что-то такое есть, но я не хотела в это верить! Бедняжка так некрасива! А Сергей-то Владимирович в городе ведет себя совсем по-холостяцки!..

– Оставьте, матушка! Досужие сплетни! Что в них интересного! – проворчал Вася.

– Нет уж, я с тобой не согласна! – отозвалась Дарья Филипповна. – От того, что замыслил Сергей Владимирович, может измениться вся дальнейшая жизнь нашей милой подруги!..

Толстуха положила руку на колено Софи и ласково продолжала:

– Вам, наверное, очень хочется отдохнуть. Сейчас уложу вас в комнате моей старшей дочери, вы немного вздремнете, а вечером наш кучер отвезет вас в Каштановку.

Софи захотелось сказать «да»: задернутые занавески, мягкая постель, несколько часов забвения в тишине гостеприимного дома… Затем ее озарила мысль такая яркая, что все остальные планы перед ней померкли.

– Благодарю вас, дорогая моя, – проговорила она, – но я, к сожалению, не смогу остаться у вас. Мне надо немедленно ехать в Псков.

– В Псков? – вскричала Дарья Филипповна. – В таком состоянии – в город?

– Да. Это очень важно. Если бы ваш кучер мог меня туда отвезти…

– Я сам вас отвезу! – с жаром воскликнул Вася. – А оттуда, если захотите, отвезу домой!

Дарья Филипповна встревоженно поглядела на сына. Должно быть, опасалась, что он встретится с Сережей.

– Хорошо, – сказала Софи. – Согласна, но при условии, что вы оставите меня в каштановском парке.

Вася поклонился, испытывая явное облегчение: и страхи его рассеялись, и честь не пострадала. Дарья Филипповна благодарно улыбнулась Софи, сумевшей понять ее материнские чувства.

* * *

– Интересно, откуда это вы явились? – грубо спросил Сережа.

Услышав шаги Софи в прихожей, он вышел из кабинета и теперь стоял перед ней белый от ярости, со стиснутыми зубами, грозно выкатив глаза. Она мысленно похвалила себя: вот умница, настояла на том, чтобы Вася вместе с ней в дом не входил! Зачем было рисковать, провоцировать ненужное и нелепое столкновение между двумя мужчинами?

– Ну, так что? – поторопил ее Сережа. – Отвечайте! Откуда явились?

– Из Пскова, – ответила Софи.

Схватив со столика лампу, он поднял ее повыше, словно ему необходимо было для того, чтобы поверить словам Софи, увидеть лицо тетушки при ярком свете. В своем наглухо застегнутом черном сюртуке, с грозно сдвинутыми бровями, племянник сейчас ужасно походил на ревнивого мужа, каким его рисуют на карикатурах.

– Зачем вы ездили в Псков? – продолжил он допрос.

Софи была до того измучена, что едва слышала племянника.

– Зачем вы ездили в Псков? – еще громче выкрикнул Сережа.

Софи вздрогнула.

– Была у губернатора, – наконец ответила она.

– У губернатора? Это еще зачем? Ну, живо отвечайте – зачем к нему ходили?

– Чтобы подать прошение о перемене места жительства.

Сережа от удивления подался назад. Черты его лица мгновенно смягчились. На губах появилась улыбка.

– Неужели это правда?

Софи кивнула.

Молодой человек выпятил грудь.

– Вы об этом не пожалеете, – заверил он. – Я поддержу вашу просьбу. И все мои знакомые сделают то же самое. Куда вы хотите ехать? В Санкт-Петербург? В Москву?..

– Я хочу вернуться на родину.

– Во Францию? – с насмешливым удивлением переспросил он.

«Во Францию… Во Францию… Во Францию!..»

Это слово звучало в ушах Софи, словно бесконечно повторяющийся, подхваченный горным эхом зов. Она дошла до такой степени утомления, что уже толком не понимала, что с ней происходит. Свет лампы утвердился в ее радужной оболочке, начал расти, превратился в ослепительное солнце. Затем все погасло, и она стала падать в бездонную пропасть.