Текст книги "Свет праведных. Том 2. Декабристки"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

5

Стук копыт по мерзлой земле, тени лошадей ложатся косо и искажаются, когда попадают на кочку. Софи глядит прямо перед собой и не видит ничего, кроме заснеженной равнины и – в самом ее центре – спины кучера, огромной, угрюмой и косматой – он в волчьей шубе… Желтое солнце плывет в молочно-белом небе. Николай вздремнул, голова его покачивается. Сани только что выехали из Верхнеудинска, и упряжка несется теперь к озеру Байкал.

Они уже шесть дней в дороге, они меняют лошадей и кучеров на каждой почтовой станции, их подорожная с тремя печатями дает им преимущество по сравнению с обычными путешественниками. Легкий ветерок касается земли и вздымает снежные султаны. В воздухе мерцают тысячи блесток. Межевые столбы, расставленные вдоль дороги, пропадают в их кружении. Солнце скрывается. Мороз щиплет щеки. Кучер рывком оборачивается. Он замотал лицо тряпьем, чтобы в рот и нос не набилась снежная пыль, – теперь видны только его глаза под шапкой. Он кричит сквозь это тряпье, и голос его кажется лишенным окраски:

– Сделайте, как я!.. Иначе у вас в груди скоро будет снежный ком!..

Софи разбудила Николая. Они закрыли рты платками и поглубже забились под медвежий мех. Метель становилась все сильнее, и вскоре в двух шагах от лошадей взгляд стал натыкаться на белую стену. Несмотря на то, что кожаный полог был опущен, порывами ветра к путешественникам заносило снег. В этом туманном, с опаловым отливом, ледяном небытии женским голосом выл ураган. Но Софи не боялась – Николай ведь рядом, а с ним ее ничем было не устрашить!

К ночи они добрались до почтовой станции. Пустая деревня, сугробы до окон. Лошади устремились во двор станции и остановились – замерзшие, хоть и быстро бежали, со встрепанными гривами – у деревянного крылечка.

В зале, где полагалось ждать смены лошадей, было жарко и влажно, словно в парильне. Человек пятнадцать уже дремали по лавкам у стен, свесив головы и вдыхая смешанный запах отсыревших валенок и щей. Лошадей на смену не оказалось, но стоило рассерженному унтер-офицеру Бобруйскому закричать на смотрителя и сунуть ему под нос подорожную с тремя печатями, как тот сразу же припомнил, что на конюшне есть еще одна свежая тройка. А дальше уже оставалось только наспех подкрепиться за общим столом, проглотить стакан обжигающего и сдобренного ромом чая и снова уйти в ночь, где танцуют бледные светлячки снега…

Этап за этапом – и вот перед ними Байкал. Громадное озеро замерзло, и потому можно было перебраться через него, не покидая саней. Ветер стих. Багровое солнце прожигало остававшиеся еще на небе последние лоскутки туч. В полыхании этом четко обозначились яркие, как васильки в ржаном поле, вершины синих гор, плотным кольцом обступивших громадное зеркало застывшего сибирского внутреннего моря… Шестьдесят верст до ближайшей станции. Когда сани спустились с берега на ровную поверхность бесконечной белой пустыни, сердце Софи сжалось: до нее доносились слухи, что иногда едва припорошенный снегом ледяной панцирь не выдерживал веса саней. Лошади, сознавая опасность, неслись как угорелые, просто-таки летели, и летели за ними гривы, и вытягивались шеи, и ноги мелькали так, что и не заметишь копыт… Дорожные рытвины и ухабы остались позади, теперь сани плавно скользили, до странности равномерно, как бывает, когда во сне паришь между небом и землей. Солнце поднялось в зенит, все краски мигом исчезли, и Софи почувствовала себя замкнутой внутри хрусталя. Мороз пронизывал до костей. Ноздри превратились в два твердых бесчувственных рожка. С дыханием изо рта валили клубы пара, впрочем, дышать было почти невозможно на этой скорости. Несколько раз Софи казалось, будто она вот-вот ослепнет от сияния льда, от нестерпимого блеска вокруг, и она закрывала глаза, а открыв, видела все ту же не просто безлюдную, но никем не населенную, абстрактную, геометрическую вселенную, и всякий раз заново очаровывалась ею, да так, что не хотелось выходить оттуда. Николай протянул жене фляжку с ромом, и они принялись глотать из нее по очереди. Скоро силы начали восстанавливаться.

– Как тут прекрасно, Николя! – прошептала путешественница. – Как красиво! До чего же мы счастливые!

Послышался глуховатый треск, и по льду, накрывшему озеро, поползла трещина. Поначалу тоненькая, зеленоватая, она бежала наперерез саням, останавливаясь, умненько примериваясь, куда чуть свернуть, так, словно поставила себе задачей перегородить им дорогу. Кучер хлестнул лошадей, те рванули и перескочили за трещину. Полумертвая от страха Софи обернулась: все в порядке, вторые сани тоже на нашей стороне! А вот за ними отрезанная от основной массы льда площадка вращалась, лениво покачивалась, и движение ее сопровождалось угрюмыми, зловещими шлепками по стылой воде. Кучер перекрестился. Впереди, пока еще довольно далеко, обозначилась, тем не менее, кромка берега. Странно было видеть после этой сверкающей, ослепительной белизны грязно-коричневую землю. Подступы к пристани охраняли заиндевелые камыши. Несмотря на только что пережитое ощущение счастья от красоты вокруг, Софи была не менее счастлива увидеть твердую землю: «переход» через Байкал занял почти три часа.

На почтовой станции предъявленная Бобруйским подорожная снова сотворила чудо, и поздно ночью, когда спали все, включая часовых, двое саней пересекли границу Иркутска. Куда было идти дальше в это время, то ли слишком позднее, то ли чересчур раннее? Софи, ни минуты не колеблясь, назвала адрес Проспера Рабудена.

Им пришлось очень долго стучать, пока отупевший от сна слуга согласился приотворить створку двери. Впрочем, это ничему не помогло: еле ворочая языком, парень сообщил, что в гостинице не осталось ни одной свободной комнаты. Но и тут им повезло! На шум явился хозяин – не менее слуги заспанный, в красновато-коричневом с золотистым отливом халате, на голове ночной колпак, в руке дубинка. Однако стоило Просперу узнать Софи, как румяное лицо его просияло, щеки заколыхались, словно блюдо студня, по которому побарабанили пальцами, и он закричал:

– О Господи! О Боже правый! Кого я вижу?! Что за радость видеть вас снова! Быстрей, быстрей заходите, что же вы на морозе! Для вас у меня всегда найдется место! Но как случилось, что вас отпустили сюда, в Иркутск?

– У моего мужа – разрешите представить вам Николая Михайловича Озарёва – окончился срок каторжных работ, и нас переводят на поселение под надзор полиции, – ответила Софи. – Пока мы еще и сами не знаем, где будем жить.

– Вот чудеса! – восхитился Проспер. – Какая честь для меня, месье Озарёв! Но вы, по крайней мере, ужинали?

Софи призналась, что нет, и через минуту гостеприимный ее соотечественник уже усаживал дорогих гостей на краешке длинного стола перед горой холодных мясных закусок. Унтер-офицер из скромности устроился поодаль и, сгорбившись, начал пожирать все подряд с такой жадностью и скоростью, будто опасался, что у него отнимут еду прежде, чем он отведает каждого яства и насытится. Проспер Рабуден не сводил глаз с Николая, одновременно расспрашивая Софи о жизни на каторге. А она не могла отделаться от неприятного ощущения, ужасно ее стеснявшего: тысячи подробностей первого ее пребывания в Иркутске буквально осаждали ее память. Эти украшенные французскими гравюрами стены, эта тяжелая мебель, эта лестница наверх – среди них бродил призрак юного крепостного со светлыми волосами и крепкими, как железо, мышцами… Она мысленно следила за тем, как привидение бесшумно передвигается по дому. Знает ли Проспер Рабуден, чем все это кончилось? Побег, арест, гибель под кнутом… О да, его ведь наверняка допрашивали во время следствия!.. Господи, хоть бы он не заговорил с нею об этом!.. Достаточно ведь одного намека, чтобы ранить Николя, задеть его самолюбие… Софи вся дрожала при мысли о том, что одним неловким словом этот человек может погубить все. Зачем она дала адрес этого постоялого двора? Вот уж последнее место, куда ей следовало привозить мужа! Над дверью – лист бумаги с надписью: «Il n’est bon bec que de Paris!».[19]19
  Нет слаще парижского поцелуя! (фр.)


[Закрыть] На буфете стояла тарелка с остатками пирога.

– Французская выпечка! – похвастался Рабуден, подмигнув гостье. – Хотите отведать?

– Спасибо, нет, – отказалась Софи.

Она напробовалась уже в былые времена этих его сластей, после которых долго нельзя было избавиться от приторного вкуса во рту. Но он настаивал:

– Только один кусочек, маленький кусочек, в память о прошлом!

Пришлось покориться. Рабуден ужасно беспокоил ее своей болтовней, и она с фальшивым оживлением принялась рассказывать о Чите, о Петровском Заводе – о чем угодно, лишь бы помешать Просперу заговорить на опасную тему, и ей уже казалось, будто она выиграла партию, когда тот, воспользовавшись крошечной паузой, сказал с самым невинным видом:

– Но вы, должно быть, сердиты на меня за то, что ни разу не ответил на вопросы, которые вы задавали в своих письмах. Поймите, я просто не мог этого сделать, не рискуя навредить вам самой и вашему крепостному, который покинул меня, даже не предупредив!..

– Да знаю я, знаю… – попыталась отмахнуться Софи.

Она бросила взгляд на Николая. Он не пошевелился, бровью не повел, но явно наблюдал за нею. Пристыженная, теперь уже действительно рассерженная, она в растерянности не знала, как выйти из положения. А трактирщик продолжал свое, и на толстощекой его физиономии было написано туповатое сочувствие:

– Что за чудовищная трагедия!.. Если бы он доверился мне, если бы попросил совета, я бы удержал его!.. Но он сбежал тайком, будто внезапно помешался!.. Ах, молодость, молодость!.. Наверное, вы сильно, очень сильно горевали, милая моя дама?..

– Да, – коротко ответила она. И добавила сразу же: – И не будем больше об этом.

А про себя подумала: «Он все испортил! Уже сегодня ночью Николя не будет таким, как прежде!»

– Наверное, ты устала, Софи? – странным тоном спросил Николай. – Что, если нам пойти лечь?

– Сейчас, сейчас провожу вас в ваши покои! – засуетился хозяин.

Проспер, сделав постояльцам знак следовать за ним, двинулся по лестнице, наверху остановился, толкнул одну из дверей. Софи показалось, будто она вновь оказалась в той самой комнате, где когда-то жила, и невольно посмотрела на красные доски пола, охваченная суеверным страхом, что вот сейчас на них проявится скорчившееся от боли тело Никиты. Нет, слава Богу, красные доски не захотели играть с ней в эту злую игру! Духи покинули жилье. Проспер Рабуден зажег две свечи, пожелал Озарёвым доброй ночи и на цыпочках удалился.

Наконец Софи осталась с мужем одна, ей было тревожно, а он, стоя напротив, внимательно вглядывался в ее лицо, однако вовсе не было похоже, будто он что-то подозревает или в чем-то сомневается, нет, он вглядывался со спокойным восхищением. И она раз и навсегда поняла, что Никита больше для него ровным счетом ничего не значит. Ей сразу же стало легко, она забыла об усталости и даже развеселилась. Резким, но гибким движением выдернула из прически шпильки, волосы рассыпались по плечам, и Николай, приблизившись, обнял ее с такой силой и такой нежностью, что у нее не осталось больше сомнений: ее любят, ее понимают, она желанна, она под надежной защитой.

* * *

Назавтра они отправились к Александру Степановичу Лавинскому, генерал-губернатору Восточной Сибири. Это был человек высокого роста, с лицом тяжелым, но кротким и безмятежным. Поприветствовав посетителей и расспросив их о том, как поживает «этот славный старик Лепарский», он открыл лежащую на столе папку, помусолил палец, перевернул несколько страниц и сказал со вздохом:

– Прежде чем назвать место вашего поселения, хочу предупредить вас, что выбирал его не я. Мною получен от правительства список населенных пунктов, и пришлось бросить жребий, именно таким образом определив, куда направить того или иного из приговоренных по четвертому разряду. Если бы я сам составлял этот список, в нем фигурировали бы города или, по крайней мере, крупные селения, но в Санкт-Петербурге, увы, Сибири не знают – просто смотрят на карту, которая, в общем-то, ничего не говорит, да и не всегда верна, предполагая, что маленький черный кружочек с названием означает, что это большое село.

Софи с Николаем обменялись беспокойными взглядами.

– Спешу сказать, однако, – продолжал губернатор, – что вам повезло. Очень повезло! Уголок, который достался вам по жребию – Мертвый Култук, – это одно из самых живописных мест на берегу Байкала. Прелестная деревушка, просто мечта, да и только! Есть где вволю поохотиться, половить рыбу. И у вас будет пятнадцать десятин хорошей земли, чтобы заняться хозяйством.

– А наши друзья? – спросил Николай. – Они будут где-то поблизости?

– О нет! – вздохнул Лавинский. – Я получил приказ расселить освобожденных каторжников по всей Сибири. Даже братья не имеют права жить вместе. Счастье еще, что не додумались разлучать семейные пары!

– Не понимаю, – прошептала Софи, – не понимаю, какая тут опасность: поселить рядом старых товарищей, с которыми был вместе в заключении…

Генерал снова вздохнул, и губы его обиженно надулись.

– Этот вопрос не в моей компетенции. Однако хочу заметить, что мы чахнем, общаясь постоянно с одними и теми же людьми. Уму требуется освежиться, так сказать, проветриться, – не случайно же мы тасуем карты перед тем, как начать новую игру! – Он назидательно поднял палец и закончил торжественным тоном: – Для вас начинается новая игра. И прекрасно, что вы приступаете к ней, полностью забыв о прошлом. Уверяю, в Мертвом Култуке вы будете очень, очень счастливы!

– А где мы будем жить? – спросил Николай.

– В доме одного ссыльного. Я уже предупредил его, чтобы приготовил для вас одну или даже две комнаты.

– Но если нам не понравится у этого человека?

– Что ж, вы можете построить собственный дом, чуть подальше. Уж чего-чего, а места у нас тут хватает…

– Когда же мы должны тронуться в путь?

– Завтра. Я пришлю вам в трактир, где вы остановились, письмо с подробными указаниями, касающимися вашего пребывания на поселении. Сопровождать вас до места будет казак из моих людей. Советую сделать до отъезда кое-какие покупки.

Генерал поднялся, показывая, что аудиенция закончена. Софи и Николай, растерянные и встревоженные, вышли в прихожую. Они не знали, радоваться им такому распределению или печалиться по этому поводу: Бог весть, как там будет, так далеко от всех. Некоторое время Озарёвы стояли, не понимая, куда идти и что делать, но вдруг Софи вспомнила лейтенанта Кувшинова, который помог ей когда-то разобраться с местными властями, и попросила позвать его. Тот появился десять минут спустя. Вежливо поклонился Софи. За четыре с половиной года Кувшинов продвинулся по службе и сильно поправился, теперь это был толстощекий, толстопузый и толстозадый капитан, к тому же еще и рано облысевший. Он принимал посетителей в новом кабинете – огромной комнате с огромным же портретом императора, под которым был поставлен письменный стол. Но что это? Почему он столь нелюбезен? Дело в новой должности или в том, что с нею Николай? Кувшинов сухо объяснил, что не имеет о Мертвом Култуке никаких сведений, кроме самых благоприятных для новых поселенцев, и показал на карте, которая висела на стене, точечку на юге, неподалеку от границы с Китаем.

– Это здесь.

Когда Софи застенчиво спросила, а не могут ли они рассчитывать, что с его помощью получат другое назначение, ближе к Иркутску, капитан набычился и ответил еще более сухо:

– Приказы из Санкт-Петербурга не обсуждаются, мадам. Сожалею…

И уткнулся в бумаги.

Софи подумала, что, будь она одна, смогла бы его переубедить…

Они вышли, и ее оглушил перезвон церковных колоколов. Нигде, подумала она, колокола не звучат так ясно и так красиво, как в Иркутске. Наверное, дело в том, что воздух при тридцати девяти градусах ниже нуля становится просто-таки идеально чистым… Краски тут тоже чистые, яркие: небо ярко-синее, снег ослепительно белый…

На улицах было полно народу. В витринах и на прилавках – горы продуктов, хочешь – европейских, хочешь – восточных, порой – весьма странных для глаза чужака. Уже много лет Николай и Софи не видели настоящих магазинов – разве найдешь в убогих лавчонках Петровского Завода подобное разнообразие товаров? Меха, платки, обувь, ткани, посуда – и все казалось Софи прекрасным, ей хотелось покупать все подряд. Но рассудок помогал бороться с расточительностью. Она составила список самого необходимого в глуши и объявила Николаю, что будет строго его придерживаться: сахар, соль, мука, рис, чай, свечи, бечевка, топор, лопата, ножи… Они бегали из магазина в магазин, вполголоса обсуждали увиденное, уходили, решив, что «тут все слишком дорого», возвращались, потому что «тем не менее это нужные вещи», просили отправить покупки в трактир и, едва отделавшись от этой заботы и подведя баланс, не в силах устоять против искушения, немедленно пускались в новый обход центра города. За день было истрачено больше двухсот рублей ассигнациями, Николай пришел в ужас от таких расходов, но Софи ему объяснила, что они «как раз уложились», и он успокоился. Обсуждение нового места житья-бытья продолжалось, и то Николай принимался переживать за их будущее, а Софи его убеждала, что все будет отлично, то, наоборот, она признавалась, что Мертвый Култук вовсе ее не вдохновляет, а он ворчал: зачем, дескать, так вот сразу падать духом, даже не поглядев…

На рассвете следующего дня за ними явился молодой казак с двумя санями. Проспер Рабуден позаботился о том, чтобы его гостям было удобно в дороге, укутал их получше и снабдил провизией как минимум на неделю. Казак – рыжий парень с курносым носом – объявил, что приказано доставить их по назначению в течение двух суток.

– А ты бывал там, в этом Мертвом Култуке, знаешь его? – спросил Николай.

– Нет, – ответил сопровождающий. – Товарищи мои были. Говорили, что дорога никуда не годная. Еще рассказывали, что будто бы там в окрестностях бродят медведи. Но вы не бойтесь, я хорошо стреляю.

Он уселся во вторые сани – туда, где был сложен багаж, Проспер Рабуден проронил две слезы, помахал платком, и упряжки тронулись с места.

* * *

С каждым часом еловый лес, через который они ехали, казался все гуще, все темнее. Путешественники углублялись в какую-то бесконечную колоннаду. Холодно было – как на Байкале. Свернувшись в клубочек под боком у Николая, Софи ощущала, как у нее застыло все: и тело, и мысли. А сосредоточенность на цели была у нее такова, что даже на почтовых станциях, когда меняли лошадей, она не выходила из оцепенения. Наступила ночь, но лошади продолжали бег все так же – по лесам, только теперь дорога пошла в гору. Тишина – ни ветка не хрустнет, ни птица не свистнет, ни зверь не даст о себе знать… Время от времени в просветах между кронами показывалась звезда на шелке темно-синего неба, лошади сопели и позвякивали колокольцами.

Измученные бессонницей, Николай и Софи смотрели, как занимается день в тайге. Их лица были скованы морозом, превратились в ледяные маски. Внезапно деревья обернулись золотистыми скелетами, огородными пугалами в пурпурных нарядах. Солнце, вынырнув из-за линии горизонта, зажгло подлесок пламенными стрелами. Все грани кристалликов снега, все чешуйки веток, все острия еловых иголок засверкали разом. Неподвижный воздух наполнился тысячами световых отблесков, и теперь приходилось жмуриться, чтобы не ослепнуть. Но мало-помалу солнечные лучи становились не такими яркими, за головокружительными ярусами ветвей возникло пространство немыслимой лазури. Сани, подгоняемые ветром, взлетели на холм, затем начался крутой спуск – полозья скрипели… И вот уже деревья расступились, на горизонте показались куполовидные горные вершины в вечных снегах, и кучер, указав на них кнутом, прокричал:

– Хамар-Дабан![20]20
  Хамар-Дабан (в переводе с бурятского хребет-нос, ореховый перевал) – это название горной страны у Байкала, а Мертвый Култук, кстати, название залива Каспийского мора на территории Казахстана… (Примеч. перев.)


[Закрыть] Там, за ним, Китай!

За поворотом открылся пейзаж, постепенно он стал все больше проясняться… Вот, далеко внизу, показался сверкающий заиндевелый панцирь озера Байкал, а чуть в стороне от него – несколько черных точек: бурятские юрты.

– Мертвый Култук, – сказал возница.

Николай с силой сжал руку жены. Тревога сдавила горло, и они не могли произнести ни слова. После многочасового молчаливого скольжения они достигли подножия горы, миновали юрты и остановились у стоящей отдельно избы. Седобородый старик-крестьянин с выдубленной кожей вышел на крыльцо и согнулся в глубоком поклоне.

– Добро пожаловать, гости дорогие! – обратился он к будущим своим постояльцам. – Губернатор предупредил меня, и я могу уступить вам половину своего дома, нам со старухой хватит и второй половины. И это обойдется вам всего в пять рублей за месяц.

– Отлично, – сказал в ответ Николай. – Впрочем, насколько я понимаю, у нас ведь и выбора-то нет?

– Ну да, нету. Если только вам захочется обосноваться у бурят.

– Вы что – единственные русские здесь?

– Ну да, мы со старухой…

Он улыбался. На коричневой щеке было заметно розовое углубление – знак, что мужик – бывший каторжник. Николай помог жене вылезти из саней. Она с трудом держалась на закоченевших, затекших ногах, в ушах звенело. Несколько мгновений она стояла, словно окаменевшая, перед своей новой судьбой, не в силах поверить, что вот эта вот затерянная в тайге хижина и была целью их путешествия. В самых страшных снах о будущем она не видела такого одиночества, такой заброшенности, не могла бы себе этого представить! Отчаяние затопляло ее, сокрушало, как ураган – дерево. Она вся дрожала от усталости, от разочарования, от страха, слезы душили ее.

– Нет, это невозможно, Николя, – наконец пробормотала она. – Мы не сможем тут жить, надо что-то сделать!

Муж сжал ее руки, сам настолько подавленный, что не нашел ни единого словечка в утешение. Рядом с хозяином дома показалась маленькая беззубая и сморщенная старушка.

– Это моя жена, Перпетуя, – представил ее старик. – А меня зовут Симеоном. Будем счастливы вам помочь. Комната ваша готова. Извольте следовать за нами…

Прибывшие пошли в дом за хозяевами, те проводили их в чистую квадратную комнату, где стояли кровать, стол, скамья и деревянный сундук. От изразцовой печки тянуло приятным теплом. На неровном полу лежали волчьи шкуры. Три маленьких окошка, затянутые рыбьими пузырями, пропускали дневной свет, казавшийся здесь желтым и мутноватым. Под иконами в красном углу теплилась лампадка. Кучер и конвоир внесли багаж, но у Софи не хватало мужества начать распаковывать вещи. Она села на сундук, опустив голову. Перпетуя принесла ей кружку с чаем. Она набросилась на нее, вдруг поняв, как ее мучит жажда, и распространившееся по телу нежное жжение успокоило нервы. Николай тоже пил чай – долгими, с прихлебыванием и присвистыванием глотками. Старуха смотрела на них с каким-то лукавством в глазах, морщины на ее лице составляли странный узор…

– Вот увидите, – сказала хозяйка, нарушив молчание. – Вот увидите, тут у нас очень хорошо живется. Мы со стариком уже сорок лет тут живем – нас сюда императрица Екатерина Великая, царствие небесное, сослала после десяти лет каторги. А на каторгу Симеон попал из-за меня – парня одного убил, ненарочно, по нечаянности… Да… и я была не без греха-то… У меня такие были глаза – на весь мир открытые, а ему, моему Симеону, это не нравилось… Не знал он тогда силы своей настоящей, ну, и… Как говорят, ошибки молодости, вот только за глупые эти ошибки мы потом всю жизнь и расплачиваемся… Правда, ухажер мой был не из простых: коллежский асессор он был, вот кто!.. Это нас и сгубило… А вас-то, барин и барыня, за что сюда сослали? Вы такие на вид милые люди, не верится, что на совести какие преступления!

– Оставь господ, дура! Слышь, что говорю? – вышел из себя Симеон. – Чего людям досаждаешь? У каждого своя болячка болит… Чего болтать зря, если помочь все равно ничем не можешь?

– Мы политические, – объяснил Николай.

– Это как? – не поняла старуха. – Кому ж вы навредили-то?

– Никому.

– Тогда за что вас наказали?

– За то, что мы хотели свергнуть царя и освободить народ.

– Го-о-осподи помилуй: царя-батюшку скинуть хотели! – ужаснулся Симеон, крестясь. – Да уж, это тяжко, это похуже будет, чем коллежского асессора порешить. – Он снова перекрестился и, немножко успокоившись, продолжил: – Я вот только не пойму, что ж вы летом-то делать станете. Мы со старухой, как снега сойдут, подаемся в леса – соболя бить. Я бы вам предложил, конечно, пойти с нами, однако там мошка… мухи такие мелкие, злые очень. Даже если рожу прикроешь, все одно кусают, ничем не спасешься. У нас кожа дубленая, нам не так страшно, но с вами не так… у вас, с вашей нежной кожей, недели не пройдет – смертная лихорадка начнется!

– На сколько же времени вы уходите? – поинтересовался Николай.

– Так на много месяцев! До конца осени. А потом едем в Иркутск шкурки продавать, пошлину платить, едой запасаться. Да уж, мы, хоть и ссыльные, имеем право малость перемещаться. Только с первыми холодами домой возвращаемся. Вот так вот и живем, господа хорошие!

Озарёв подумал, что вынести жизнь в Мертвом Култуке без Симеона и Перпетуи будет легче. Какими бы славными людьми они ни были, а этого у них не отнимешь, все-таки они слишком просты, чтобы, подолгу живя бок о бок с нами, нам не надоели. Лучше уж одиночество, чем такая теснота!

– Отлично, – произнес он вслух. – Значит, пока вас не будет, мы станем охранять избу и постараемся возделать наши пятнадцать десятин земли.

– Храбрые вы люди! – уважительно сказала Перпетуя. – Бог в помощь! Только будьте настороже: летом с гор спускаются беглые каторжники, варнаки, и все они проходят тут…

– Да ну тебя, старуха, – вмешался Симеон. – Вовсе они и неплохие ребята, эти варнаки. И всего-то просят накормить их. Вот ежели не покормишь, тогда, конечно, могут и разграбить тут все, и избу сжечь…

– Хорош языком-то чесать! Только людей пугаешь, – перебила его жена. – Случаи такие реже некуда. Мы сроду с ними и не поспорили даже! Но я-то сейчас уже старая стала… А прежде пряталась, едва они придут. И вам, барыня, такой свеженькой да хорошенькой, тоже советую прятаться, а то ведь не ровен час, им лукавый нашепчет, тогда уж – только держись… Беречься вам надо, барыня!

Говоря, старуха неприятно хихикала, тряся бородавками на физиономии. Николай взглянул на Софи. Одна только мысль о том, что над его любимой могут надругаться лесные разбойники, наводняла душу страхом. Он сразу вообразил, как его, спящего, срывают с постели, бросают на пол, как связывают ему руки и ноги и заставляют смотреть на… на… Ужас от представленной в подробностях сцены насилия над женой, видимо, отразился на лице декабриста, потому что доброжелательная Перпетуя поспешно сказала:

– Да вы не тревожьтесь так, барин! Если в Бога веруете, то ничего такого с вами и не произойдет. Лучшее средство жить спокойно в Мертвом Култуке – икона над дверью да кружка воды с горбушкой хлеба на крыльце. Варнаки съедят хлеб, запьют водой, перекрестятся на икону, да и пойдут дальше своей дорогой. И все довольны, всем хорошо.

Николай, с трудом дослушав, побежал из избы: ему надо было срочно найти казака-конвоира. Оказалось, тот под навесом режется в карты с возницей.

– Ты когда должен назад ехать?

– Завтра с утра.

– Хорошо. Дам тебе с собой письмо к генерал-губернатору Лавинскому.

Десять рублей, засунутые в карман славного парня, удвоили его рвение. Николай вернулся в дом, где Софи уже принялась распаковывать вещи: посреди комнаты стоял раскрытым самый большой баул. И, как только она нашла чернильницу, перья и бумагу, Озарёв уселся за письмо. Ему казалось, что, отправляя их с женой в столь отдаленное место, Лавинский попросту был не предупрежден о тех опасностях, какие тут подстерегают человека. Даже не просто казалось, он был в этом уверен. И постарался в сухом деловом стиле описать условия, которые они обнаружили в Мертвом Култуке, трудности с провизией, угрозу нападения варнаков, а описав – стал умолять губернатора, взывая к его милосердию, переменить им место ссылки.

«Никогда не осмелился бы жаловаться Вам, Ваше превосходительство, будь я холостяком. Но как мне не тревожиться о спокойствии, чести, да просто самой жизни женщины, за которую взял на себя ответственность перед Богом, зная, какие испытания ей, возможно, придется здесь перенести?»

Софи одобрила тон и содержание письма, согласившись, что Лавинский не может остаться безучастным к их жалобам. Несчастные дошли уже до такой степени тревоги и усталости, когда рассудок, пометавшись во все стороны, готов принять как опору любую надежду, лишь бы хоть немножечко отдохнуть.

Перпетуя тем временем приготовила ужин: квашеная капуста, черный хлеб и простокваша. Они с аппетитом поели и сразу же улеглись. В постели, прижавшись друг к другу, чувствовали себя потерянными в этом мире, абсолютно одинокими и незащищенными, как дети. Бревна, из которых был сложен дом, потрескивали на морозе. При малейшем шорохе у Софи волосы становились дыбом от страха, и, несмотря на полное изнеможение, ей не удалось хотя бы на минутку заснуть до самого рассвета…

Назавтра Николай отдал письмо молодому казаку, и двое саней отбыли в обратном направлении: к Иркутску. Зазвенели колокольцы. Стоя на крыльце, Софи смотрела, как, отдаляясь, становятся все меньше и меньше упряжки, и думала. Вчера, под влиянием Николя, она смогла ненадолго поверить, будто их ходатайство к чему-то приведет. Теперь – при свете дня – поняла всю тщетность, более того – всю абсурдность их надежды: кого, какое непостижимое, недоступное простым смертным существо мог достичь этот глас вопиющего в пустыне? К тому времени, как последние сани, обратившись в черную точку, исчезли в снежном мареве, она убедила себя, что никто никуда не везет никаких посланий, что Николя ничего не писал и что все это был лишь сон, от которого она только что пробудилась.