Текст книги "Свет праведных. Том 2. Декабристки"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)

7

Ей казалось, что комья падают на крышку гроба с оглушительным грохотом. Каждый удар болью отдавался в груди. Она опустила голову. Она представляла себе Николая лежащим между досками и слушающим в ужасающей тьме этот звук. Звук, с которым сыплющиеся пласты земли и камешки отделяют его от мира живых. Никак не удавалось привыкнуть к мысли, что он мертв. Умер. Погиб. Утонул. Даже теперь она хранила если не надежду, то сомнение. Николай не мог перестать жить, просто он сейчас в другом месте. Еще два трупа нашли на следующий день, вместе с обломками лодки: легкий кораблик натолкнулся на прибрежные камни, возвращаясь во время бури. Своих буряты просто положили в землю, для Николая сколотили ящик. Софи переживала из-за того, что поблизости нет священника, который мог бы прочесть заупокойные молитвы, и, прежде чем ящик с телом зарыли, прочитала молитвы сама – те, что знала по-русски. «Отче наш, иже еси на небесех…» Прочитала с таким чудовищным акцентом, что, наверное, Николай улыбался, только не было видно из-за этой страшной маски утопленника. Конечно, маска, не лицо – громадная, тусклая, раздутая, с каким-то идиотским оскалом… Нет-нет-нет, это не он, это не он!.. Ящик глухо резонировал… А вот его уже и не видно… Все буряты, мужчины и женщины, стояли вокруг двоих могильщиков. Место было выбрано удачно: недалеко от дома, с видом на озеро. Железо лопат сверкало на солнце. Когда яма была засыпана, в рыхлую землю воткнули крест, сделанный из обломков лодки. Вот и все. Кончено. Буряты проходили мимо Софи и кланялись, прижимая руку к сердцу. Вождь племени остановился перед ней и сказал:

– Я пошлю своего человека в Иркутск, чтобы известить губернатора о смерти твоего мужа.

Софи поблагодарила его и пошла домой. Дом был еще полон Николаем: его одежда, его бумаги, его книги… Слишком много вещей призывает его здесь – он вернется, сегодня же вечером и вернется. Доказательство? Если бы Николя на самом деле умер, она чувствовала бы себя куда более несчастной. А она не страдает. Она совсем не страдает, потому что ее больше нет. Вместо нее теперь бездумное существо, и оно действует бессмысленно и педантично. Существо прибралось в комнате, вынесло на крыльцо хлеб и кружку с водой для варнаков, заперло дверь на ключ, легло в постель и задуло свечу.

Посреди ночи она проснулась. Одна в большой кровати. Ее рука пошарила между простынями, коснулась подушки Николая. Пусто. Холодно. Этот холод навсегда. То, что отказывался понять и принять ее мозг, сразу стало понятно телу. И вот тогда она зарыдала. Она плакала и вспоминала, вспоминала, вспоминала… Восемнадцать лет вместе, восемнадцать лет любви, печали, ревности, ссор, планов – и вдруг, одним ударом, больше ничего. Ни-че-го. Слезы душили ее. Она забылась в изнеможении.

Утром она обнаружила, что хлеба нет и кружка пуста. Это не бродяга приходил ночью, это Николай! И она его не пустила… Нет, она никогда отныне не станет запирать дверь на ключ! Думала и понимала, что мысли эти – чистый абсурд, что она бредит, сходит с ума, и эта двойственность рассудка была для нее одновременно пугающей и приятной. Она парила между небом и землей.

Проходили дни, но она этого не осознавала. Она не задавалась вопросом, что с ней будет. Она часто садилась на камень у могилы Николая и бездумно на нее смотрела. Жить? Зачем? Разве не выполнена ее земная задача? Она отдала лучшую часть себя. Теперь ей нечего сказать людям. Круг ее интересов сместился, теперь он не здесь, теперь он в королевстве неясного, в царстве невозможного…

Спустя неделю после похорон вернулся посланный в Иркутск бурят, он несся во весь опор с сообщением о том, что сюда вот-вот явится «большой офицер». И действительно, через два дня этот «большой офицер» прибыл – в дрянной повозке, которую тащила четверка лошадей. Он оказался простым лейтенантом, которого прислал генерал Лавинский, чтобы провести расследование на месте. Софи сразу же поняла, что этот молодой блондин с большой головой, посаженной на маленькое тельце, станет ее врагом. Его фамилия была Пузырев, и недостаток роста он компенсировал самодовольством, вынуждавшим его говорить, высоко задирая подбородок и раздувая ноздри. Усевшись в избе Озарёвых за рабочим столом Николая, он поочередно допросил всех бурятов, выясняя обстоятельства несчастного случая и аккуратно записывая показания в тетрадку. Потом, оставшись наедине с Софи, предложил ей «изложить свою версию событий».

– Мне нечего добавить, – сказала она. – Мой муж ушел. Началась буря. Его привезли мертвым.

Лаконичность рассказа была Пузыреву не по вкусу. Ему явно хотелось найти противоречия в разных свидетельствах, обнаружить психологические несообразности, разгадать какую-то тайну, чтобы возвыситься в глазах начальства.

– Значит, по-вашему, все было так просто? – криво улыбнулся следователь.

– Увы, да, сударь, – ответила Софи.

– Надеюсь, что власти также признают это дело простым. Но вы должны согласиться, что я не могу вынести официальное заключение по поводу смерти вашего мужа, не имея возможности его смерть констатировать лично.

– Вы приехали слишком поздно.

– Не отрицаю, мадам. Но оттого моя миссия становится только еще более деликатной. К несчастью, я обязан произвести эксгумацию трупа.

Он произнес эти слова тихо, словно нехотя, пристально глядя на Софи холодными голубыми глазами. Секунду она не понимала, о чем идет речь, затем внезапно содрогнулась. Нет! Она не допустит! Потревожить эту священную землю, нарушить покой Николя, надругаться над его останками, подвергнув их последнему полицейскому контролю – никогда!

– Я запрещаю вам! – она захлебнулась криком.

Пузырев приосанился.

– По какому праву? Вы забываете о вашем положении, сударыня. Ваш муж был государственным преступником. Он находился в Мертвом Култуке под полицейским надзором. Кто мне докажет, что он попросту не сбежал, симулируя утопление во время бури? Кто мне докажет, что эта смерть не инсценировка? Что могила не пуста?

Софи могла подумать о чем угодно, только не о таком предположении – гротескном и оскорбительном!

– Сударь, сударь… – залепетала она, – неужели вы думаете, что я, жена Николая Озарёва, могла бы принимать участие в такой гнусной комедии!.. Если я поклянусь вам, что узнала в… в утопленнике моего мужа, что я помогала укладывать его в… в гроб, что…

Ей не дали закончить слезы…

Пузырев поднялся и сказал:

– Я здесь по служебной надобности. И каковы бы ни были мои чувства, я обязан выполнить полученное мной задание. Полученный мною приказ.

Он направился к двери. Софи загородила ему дорогу.

– Умоляю вас, лейтенант, не делайте этого!

– Но, сударыня, поскольку я должен удостовериться для рапорта…

– Хорошо, удостоверяйтесь в чем угодно, только не трогайте могилу моего мужа!

– Вы призываете меня, мадам, солгать моим начальникам?!

– Нет… просто очень прошу: ведите себя как подобает благородному человеку!

Он молча отстранил ее и вышел на крыльцо. Там, перед домом, его ждали буряты – неподвижные, безмолвные, все как один в остроконечных шапках.

– Идите за лопатами, – распорядился Пузырев.

– Не ходите! – отчаянно закричала Софи. – Он хочет заставить вас выкапывать мертвецов!

Лицо ее было смертельно бледным, глаза красными.

– Она правду говорит? – поинтересовался Ваул.

– Я не трону покойников из вашего племени, – пообещал посланец губернатора. – Но мне нужно засвидетельствовать смерть государственного преступника Озарёва. Вот и все!

Старик помотал головой и буркнул:

– Не проси нас об этом, начальник. Только не нас. Это против нашей веры. Когда для человека начинается Великий Покой, ни один бурят не имеет права его тронуть. Если хочешь, мы дадим тебе лопату, и копай сам…

Глаза Пузырева едва не выкатились наружу и засверкали гневом:

– Вы отказываетесь подчиниться приказу губернатора?! Это вам дорого обойдется! Я об этом сообщу!.. Я сообщу об этом куда следует… Сюда пришлют войска!.. И вас силой заставят подчиняться бес-пре-ко-слов-но!.. Нечестивцы!.. Безбожники!..

Буряты обменялись взглядами, они были явно растерянны. Ваул почесал в затылке, поежился, гримасы выдавали его колебания. Еще минута – и он бы сдался. Софи, словно во внезапном приступе безумия, сорвалась с места, пробежала через огород, схватила в сарайчике для утвари лопату и помчалась с нею к могиле. Если уж кому-то придется потревожить вечный сон Николя, то пусть это будет не чужой человек, а она, его жена перед Богом и людьми! Она шептала:

– Я это сделаю сама… я одна…

Ноги ее запутались в юбке. Она вздохнула и с силой вонзила лопату в землю. Так, словно вонзила ее в живую плоть. Страшная отдача от удара пробежала вдоль рук Софи и достигла сердца. Слезы вновь хлынули из глаз, но она повторяла упрямо:

– Это сделаю я! Это сделаю я!..

И лопата второй раз вошла в рыхлую землю. Софи всем телом навалилась на черенок, желая продвинуть штык лопаты дальше, глубже. В этот момент ее схватили сзади жесткие руки. Она стала отбиваться со стоном:

– Пустите, пустите меня!..

Но буряты уже держали ее с почтительной твердостью. А перед нею возник бледный не хуже нее самой Пузырев, бормотавший:

– О, мадам… мадам… Боже, какая нелепость!.. Хорошо… хорошо… возьмите себя в руки!..

Она дрожала и стучала зубами, не в силах понять, что с нею происходит. У нее отобрали лопату, ее отвели в избу, ее усадили в кресло, ей подали чашку горячего чая… Затерянная в тошнотворном тумане, она – словно сквозь пелену – видела, как Пузырев собирает свои бумаги и складывает их в красную кожаную папку. Буряты исчезли как не бывало. Не отправились ли они разрывать могилу? Встревожившись, она вскочила:

– Где они?.. Я не хочу…

– Успокойтесь, сударыня, – сказал Пузырев. – Мы не станем прибегать к эксгумации. Я напишу в своем донесении, что все действия, необходимые следствию, осуществлены, и, по моему убеждению, все в порядке… Хм… Это же просто формальность, не правда ли, сударыня?.. Нас обязывают…

Он говорил с Софи с подчеркнутой предупредительностью, как говорят с людьми не совсем нормальными: совершенно очевидно, опасался нового припадка, и это склоняло его к поспешности. Пузырев отвесил два поклона, пятясь, вышел из дома, и его повозка тронулась в обратный путь.

Когда звон колокольцев затих вдалеке, Софи огляделась вокруг себя, и на нее с новой силой нахлынули горе и ужас. Хорошо, что наедине с собой самой ей не нужно их сдерживать! Пустота комнаты страшила ее. Глухой хрип вырвался из ее груди. Она больше не плакала, она икала и взвизгивала вперемежку. Мышцы ее непроизвольно сокращались, диафрагма то западала, то выпячивалась, и она ничего не могла сделать, чтобы укротить эти не зависящие от нее содрогания. Так, будто тело отделилось от нее и живет само по себе.

Софи долго сражалась с безысходностью, и, в конце концов, силы ее совсем оставили. Она выплыла из бури с пустой головой и разбитыми членами. Наступило затишье, наступил покой. Ей казалось, что отныне уже никакому удару судьбы ее не затронуть, что вся она, вплоть до поверхности кожи, уже не способна испытать никакой боли, вообще никаких ощущений. Пусть ей сожгут руку – она не дрогнет!

Достигнув этого состояния полной апатии, она удивилась тому, что так страдала, так плакала на глазах этого офицеришки, присланного из Иркутска разрыть могилу: она же отлично знает, ее Николя отнюдь не покоится там, под землей… Она ведь ни разу не ощутила его присутствия, когда сидела у подножия креста. И она подумала, что и впрямь, если бы Пузырев открыл гроб, то никого бы там не обнаружил. Надо было позволить ему сделать это! Ее Николай ушел рыбачить на озеро и еще рыбачит там… Последний его облик, живущий в ее памяти, вовсе не обезображенный труп, нет, это человек живой, радостный, стоящий на корме парусной лодки, машущий ей рукой и смеющийся во весь рот. И зубы такие белые-белые. Если она хочет с ним встретиться, ей тоже надо отсюда уехать. Бежать из этого угла, куда он никогда не придет. Вернуться в Россию… Теперь ей не могут отказать, теперь – когда муж ее умер. Это ведь его, а не ее приговорили всю жизнь до конца провести в Сибири. Ну, разумеется, она возьмет с собой этот гроб, чтобы захоронить его в Каштановке. Там ему будет хорошо. В тени большого дерева. На семейном погосте – между отцом и сестрой.

Она встала, чрезвычайно возбужденная новой идеей, и отправилась на могилу – посоветоваться. Сознание ее работало какими-то беспорядочными скачками. То она рассуждала как вполне разумный человек, то в голове ее словно что-то смещалось, и она подчинялась бреду, строя самые невероятные предположения, уводившие ее от реального мира и переполнявшие ужасом и ликованием.

С горных вершин на Мертвый Култук опускался вечер. Грубо сколоченный крест в сумерках казался безликим надгробием. Софи смотрела на него и не получала ответа. Минуть пять она просидела так – перед незнакомцем, которому нечего было ей сказать. Ну и понятно: он так и будет безмолвствовать, пока не вернется в Каштановку. Она машинально потерла ладони одна о другую, потом отправилась на берег озера, переливавшегося зеленью и синевой, как павлиний хвост. Бледная луна смотрела с еще светлого пока неба, как она очень-очень серьезно вглядывается в линию горизонта, ожидая возвращения кораблика, унесшего ее Николя. В этой темной и светящейся бездне возможно все. Но наконец настала ночь…

Софи пришла домой, немножко поела, не понимая зачем, легла и приготовилась к бессоннице. Несмотря ни на что, упрямая мысль пробивала себе дорогу сквозь все препоны. Уехать из Мертвого Култука с этой обманной могилой, добиться от генерал-губернатора Лавинского подорожной, вернуться в Каштановку, туда, где они с Николя были так счастливы… Там, в кругу самых дорогих ее сердцу воспоминаний, она станет растить маленького Сереженьку. Маленького… Теперь ему уже восемь лет, но она видела его таким, каким оставила: пухлым младенчиком в пеленках, с мордочкой, измазанной молоком, и большими карими глазами, в которых сверкают смешливые искорки… На нее нахлынула волна нежности. Ах, взять его на руки, прижать к себе, обогреть, защитить, лелеять эту жизнь в самом ее начале! Быть снова полезной! Конечно, там, в Каштановке, есть Седов. Но она ему заплатит, и он уедет. Этот человек всегда готов продаться. Достаточно назначить хорошую цену. А она богата, потому что ей принадлежит половина поместья. А когда Седов уберется, Сережа будет принадлежать только ей одной. Ей и Николя. Они вместе займутся ребенком. И воспитают его в духе своих идей. Они сделают его своим собственным сыном. Это странная уверенность стала для Софи источником новой радости. Она вновь обрела надежду. Она наметила цель – дальнюю: старый каштановский дом, с розовой штукатуркой его стен, с его светло-зеленой крышей, с четырьмя колоннами у парадного…

Всю ночь она мечтала, охваченная лихорадочным и восторженным возбуждением. На следующий же день она попросила Ваула отвезти ее в Иркутск. Старик ответил, что ему как раз пора вскорости ехать на ярмарку, чтобы обменять меха и рыбьи пузыри на плиточный чай, хозяйственную утварь и животный жир, и, если она может подождать примерно две недели, он возьмет ее в свою повозку. Она поблагодарила и призвала себя к терпению.

Накануне отъезда, поскольку была уверена, что никогда больше не вернется в Мертвый Култук, Софи распределила между бурятскими женщинами все свое немудреное хозяйство – вот уж в чем она больше не нуждалась.

8

– Признаюсь, меня крайне удивляет то, что я вижу вас здесь, сударыня, поскольку не давал разрешения на ваш приезд, – сказал генерал Лавинский, указывая Софи на кресло перед своим письменным столом.

Путешествие в повозке с бурятами истощило силы Софи. Откинувшись на спинку кресла в надежде унять боль в спине и дать отдых плечам, она посмотрела прямо в глаза губернатору и прошептала:

– Мне казалось, что после смерти мужа лично я не привязана к месту ссылки…

– Смерть вашего мужа ничего не меняет в ваших обязанностях по отношению к властям, – отозвался он, нахмурив брови. – Из сочувствия вашему трауру я, так и быть, закрою глаза на противозаконность вашего появления в этом городе, обещаю не вменять этого в упрек тем, кто привез вас сюда, но хотелось бы также иметь гарантию того, что подобные фантазии больше не взбредут вам в голову!

Она не ожидала такого выговора и немножко растерялась: во что же теперь выльется эта встреча. А он держал томительную паузу. Но затем лицо его утратило напряженность, и тон стал почти по-отечески заинтересованным:

– Мне кажется, что только очень серьезная причина могла заставить вас приехать в Иркутск по собственной инициативе… Расскажите, что случилось?

Софи набралась храбрости и приступила к заготовленной речи. Сбивчивый рассказ о том, в каком отчаянии она находится после смерти Николая и насколько ей невозможно жить одной в Мертвом Култуке, губернатор слушал с явным сочувствием: кивал головой, вздыхал вслед за ней и, казалось, проходил вместе с нею шаг за шагом все испытания, выпавшие на ее долю. Теперь уже можно было поверить, что партия выиграна.

– Мой муж погиб, и у меня нет больше никаких причин оставаться в Мертвом Култуке, ваше превосходительство, – заключила она. – Мне хотелось бы вернуться в Россию, перевезти на родину тело и захоронить его на семейном погосте в нашем имении, Каштановке Псковской губернии. Может быть, вы посодействуете мне в хлопотах об этом?

Лавинский как-то весь подобрался и возвышался теперь над столом, как мраморный бюст. Бледные его глаза округлились под арками вскинутых бровей. Казалось, его удивление перед странной, ни в чем не сомневающейся посетительницей только возрастало с каждой ее фразой. Господи, Боже мой, да она преподносит сюрприз за сюрпризом!

– Глубоко сожалею, что вынужден разочаровать вас, сударыня, – произнес наконец губернатор. – Но, во-первых, запрещено перемещать останки тех, кто был приговорен по политическому делу, а во-вторых, вдова такого государственного преступника не имеет права покидать Сибирь.

Софи замерла, сообщение генерала оглушило ее, но – подобно раненому, в первое мгновение не ощущающему боли, она не осознавала еще до конца, какой страшный удар ей нанесен. Неожиданно даже для самой себя она пробормотала:

– Но это немыслимо, ваше превосходительство! Вина моего мужа умерла вместе с ним! Меня же саму никто не приговаривал, и, наверное, я могу ехать куда хочу!

– Разве, уезжая на каторгу к Николаю Михайловичу Озарёву, вы не подписали бумагу с согласием разделить судьбу государственного преступника? – спросил Лавинский.

– Подписала, – тихо ответила Софи.

И кровь в ее жилах заледенела. Она сидела в этом торжественном кабинете, в этом царстве бронзы, красного дерева и суровой власти и чувствовала, как постепенно теряет связь со всем, что только есть на свете человеческого.

А генерал тем временем продолжил:

– Люди никогда не осознают значения подписи, которую ставят под документом, – сказал он. – Особенно дамы! Впрочем, его величество недавно прямо высказался на заседании Совета министров по поводу интересующих вас прав. Заседание состоялось несколько недель назад, а точнее – 18 апреля 1833 года. Недурно бы вам было ознакомиться с официальным отчетом об этом заседании.

Губернатор достал из папки лист бумаги, заполненный почерком с завитушками и носящий, как Софи разглядела, номер 762.

– Можете пропустить преамбулу, – посоветовал он, протягивая документ посетительнице. – Вот отсюда читайте. – И обозначил пальцем нужный параграф.

Софи прочитала:

«После смерти государственных преступников их вдовы, не замешанные в преступлениях мужей, но разделившие их судьбу, восстанавливаются в правах с возможностью управлять своим состоянием и пользоваться им, но только в пределах Сибири. Разрешение вернуться в Россию может быть получено вышеупомянутыми вдовами государственных преступников только при наличии исключительных обстоятельств и только с особого соизволения императора».

Она положила бумагу на стол. Разочарование было таким сильным, что даже голова закружилась. Лавинский, окно, картины – все дрожало и вращалось у нее перед глазами. Значит, столько долгих недель она жила уверенностью в возможности вернуться в Россию, а ей отказали даже в такой нищенской победе над судьбой, даже в этом! И снова ее будущее зависело от воли царя. Неужели этот человек испытывает коварное наслаждение, держа свою жертву в когтях и то чуть отпуская ее, то снова, в тот момент, когда она почувствует облегчение, усиливая хватку? Неужели это помогает ему убеждаться в своей власти?

– Вы можете послать прошение на имя его величества, – с непонятным выражением произнес генерал.

– Конечно. Но какова надежда на благополучный исход дела?

– Сомневаюсь, что есть шансы. Вряд ли его величество захочет создать прецедент.

Презрение и ярость охватили Софи, нервы ее были напряжены до предела. Иллюзии, до тех пор еще дремавшие в ней, окончательно рассеялись, и она почувствовала себя лишенной уже просто всего – хуже, чем в недавнем прошлом. Ее поражала злобность представителей власти. Она думала: «Россия – одна из редких в мире стран, где все иностранцы готовы любить народ и ненавидеть правительство. Но что же теперь делать?» Она искала ответа в себе самой, она искала хотя бы нужного слова, хотя бы намека на направление, в каком двигаться, но открывала в душе и сознании лишь одиночество, лишь беспомощную слабость…

– Не могу поверить, ваше превосходительство, что в чьих-либо интересах до бесконечности задерживать меня в Сибири, если я не сделала ничего, за что бы могло последовать такое наказание, – начала она. – Я одинокая женщина и не представляю никакой опасности для кого бы то ни было!

– Разумеется, – ответил Лавинский, но улыбка его была холодна как лед. – Только вы напрасно относитесь к Сибири как к стране ограничений, годной лишь в качестве наказания. На этой прекрасной русской земле можно жить весьма счастливо. Я знаю многих людей, которым ни в коем случае не хотелось бы перебраться отсюда в другие края!

Она не слушала. Все по-прежнему кружилось в ее мозгу, мыслей было не собрать. И вдруг ей просияла надежда!

– Ваше превосходительство! – воскликнула Софи. – Есть одно обстоятельство, о котором вы забыли! Очень важное обстоятельство! Я француженка!

– Ну и что в этом?

– Там же, в вашем документе, есть уточнение: вдовам может быть разрешено вернуться в Россию, если имеются важные для этого причины! В исключительном случае! Так вот: я могу получить это разрешение, если не по причине своего несчастья, то – благодаря своей национальности!

Лавинский подумал и процедил сквозь зубы:

– Что ж… действительно. Советую вам непременно указать на это в вашем прошении… Возможно, это послужит…

Софи не дала ему договорить:

– Вот! Вот видите!

Он гримасой изобразил сомнение.

– Завтра же, – продолжала посетительница, – я принесу вам ходатайство о перенесении останков мужа и о моем собственном отъезде отсюда. А пока мы станем ждать ответа императора, вернусь в Петровский Завод, под крыло генерала Лепарского. Он был всегда так добр ко мне! И все мои друзья остались там! Среди них я буду чувствовать себя не такой потерянной!

Софи собралась уходить, но Лавинский медленно покачал головой и сказал:

– Если вам угодно, можете принести мне завтра это ходатайство, но я не могу разрешить вам жить в Петровском Заводе.

– Почему?!

– Потому что это место предназначено для каторжников и их жен.

– Мой муж был каторжником!

– Но перестал им быть к моменту своей смерти.

– А что это меняет?

– С той минуты, как он получил свободу и уехал из Петровского Завода на поселение, вы тоже рассматриваетесь как свободная гражданка и не можете находиться среди людей, еще отбывающих наказание.

Все, что сказал губернатор, было настолько абсурдно, что поначалу Софи решила, что Лавинский шутит.

– Но Петровский Завод в сравнении с Мертвым Култуком – просто рай для меня! – почти закричала она. – Вам ведь не нужно, генерал, чтобы я, будучи, как вы только что сказали, свободной гражданкой, чувствовала себя хуже, чем в те времена, когда мой муж был в заключении? Вместо того чтобы стать проявлением императорской милости, ссылка превратилась бы в еще худшее наказание!

Слушая ее речи, Лавинский, казалось, все больше замыкался в себе, словно бы стеной отгораживаясь от упрямой просительницы. Взгляд его из-под сдвинутых бровей стал жестким. Теперь перед нею находился не стареющий офицер, украшенный орденами и источающий приветливость, а окаменевшее существо, не признающее возражений и донельзя тупое. Истинная загадка власти!

– Может быть, в вашем случае, и так, – вымолвил он в конце концов, – но я не имею права делать исключений. Не имея больше ничего общего с вышеупомянутыми политическими преступниками, вы не должны жить рядом с ними. Различные категории смешивать не дозволяется. Есть места, где содержатся заключенные, и есть места, предназначенные для ссыльных. Если каждый ссыльный станет сам выбирать себе место по вкусу, вы можете себе представить масштабы беспорядка.

– Не поняла, чего же вы от меня требуете! – выдохнула Софи.

– Вы отправитесь в Мертвый Култук, завтра же офицер отконвоирует вас туда.

– Но, может быть, я могу вернуться туда с теми же бурятами, которые меня привезли?

– Нет, сударыня. Это грубое нарушение регламента. Когда у меня будет подтверждение того, что вы снова находитесь там, где положено, я смогу обратиться к центральной власти с просьбой назначить вам менее изолированное от людей место ссылки: Курган, Туринск, может быть даже, Иркутск…

Она пожала плечами.

– Теперь, когда есть шанс вернуться в Россию, мне все равно, где отбывать ссылку.

Лавинский медленно поднялся. Ироническая улыбка начальствующего, превосходящего по всем статьям, промелькнула под усами. Он поцеловал руку Софи и пожелал на прощанье доказать всем, что лучше быть француженкой, чем русской, когда хочешь заслужить монаршего снисхождения.

– Но вы поддержите мое ходатайство, генерал? – спросила она напоследок.

– О, разумеется!

И она поняла, что Лавинский не сделает ни-че-го.

* * *

Сидя в коляске рядом с Софи, лейтенант Пузырев ни на минуту не сводил с нее глаз. Пока они не доберутся до Мертвого Култука, ему не успокоиться! Лошади одолевали последний этап, между стволами деревьев уже виднелся Байкал. По мере того, как путешественники приближались к месту ссылки, к разочарованию Софи примешивалась какая-то странная, непонятная ей самой нежность. До чего же этот край, который Софи так хочется покинуть, стал все-таки дорог ее сердцу! Когда она заметила вдали, в зеленоватой низине, бурятские юрты, ей почудилось, будто грядет возвращение к семье. Как будто кто-то ждет ее там в молчаливом нетерпении. Ей захотелось сразу же, как приедет, побежать на могилу к Николаю. Сколько ей надо ему рассказать! О своем путешествии, о разговоре с Лавинским, о ее планах возвращения в Россию… Ей это удастся, удастся! Они уедут отсюда вместе!.. Звон привязанных к упряжи бубенцов отдавался в ее голове, ее трясло на ухабах, тени деревьев серыми перьями скользили по ее лицу. Потом они выехали на открытое место, под жаркое полуденное солнце. Перед ними до горизонта расстилалось озеро – безупречная изумрудная гладь воды.

– Ну, держитесь! – закричал возница.

И лошади помчались по спуску.