Текст книги "Гюстав Флобер"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Глава VI
Перелом

В январе 1844 года в семье прибавилось забот: доктор Флобер решил построить шале на участке, которым владеет в Довиле. Сыну Ашилю необходимо поехать на место для того, чтобы изучить возможность расположения дома. Он отправляется туда в двухместном довольно неудобном экипаже, купленном отцом в прошлом году. Гюстав, приехавший из Парижа, будет сопровождать его в этом путешествии, чтобы высказать свое мнение. Братья уезжают из Пон-л’Евек глубокой ночью. Экипажем правит Гюстав. Неожиданно он теряет сознание и падает на сиденье. Растерявшийся брат везет его до ближайшего дома и пускает кровь. После нескольких надрезов ланцетом Гюстав открывает глаза. Его перевозят в Руан. Отец в недоумении. Что это: эпилептический криз или неврома болезни?[58]58
  Комментаторы продолжают спорить о природе болезни Флобера. Наиболее распространенное мнение: эпилепсия левой затылочной доли.


[Закрыть] Он склонен считать, что эпилептический криз, и соответственно лечит сына. Флобер следует его строгим предписаниям. Чтобы спустить как можно больше крови, на затылке больного делают дренаж из конского волоса; ему запрещено мясо, вино, табак; беспощадно очищается желудок. На грани сил он пишет Эрнесту Шевалье: «Старина Эрнест, ты едва не распрощался – сам того не подозревая – с тем честным человеком, который пишет тебе эти строки… Я еще лежу в постели с дренажом на шее, гораздо менее гибким, чем деталь доспехов, защищающая шею офицера национальной гвардии; я пью таблетки и отвары; но в тысячу раз неприятнее всех болезней в мире – пугало, которое называется режимом. Так вот, дорогой друг, у меня было кровоизлияние в мозг, что-то вроде мини-апоплексического удара с последовавшим за ним нервным расстройством, от которого я еще не оправился. Это случилось не дома… Мне три раза подряд пускали кровь, и наконец я открыл глаза. Отец хочет оставить меня здесь надолго, чтобы хорошо пролечить; настроение бодрое, ибо я не знаю, что такое волнение. Но состояние отвратительное: при малейших ощущениях нервы натягиваются, как скрипичные струны, колени, плечи и живот дрожат, как листок. Что ж, такова жизнь, sic est vita, such is life. Видимо, я не скоро вернусь в Париж, разве что, может быть, на два-три дня накануне апреля, чтобы попрощаться с домовладельцем и уладить кое-какие незначительные дела».[59]59
  Письмо от 1 февраля 1844 года.


[Закрыть] И неделю спустя ему же: «Да, старина, у меня дренаж, который течет и чешется, от него одеревенела шея. Он так раздражает меня, что я потею. Мне очищают желудок, пускают кровь, ставят пиявки. Хорошая еда запрещена, вино пить нельзя, я – конченый человек… Вот такие дела! Как мне все это осточертело! Трубка! да, трубка, да, ты верно прочитал, даже старушка трубка, трубка мне запрещена!!!

А я так любил ее, и только ее! Да еще холодный грог летом и кофе зимой».[60]60
  Письмо от 9 февраля 1844 года.


[Закрыть]

Когда в его состоянии намечается улучшение, он едет в Париж, чтобы записаться на лекции на юридическом факультете. Однако приступы тотчас возобновляются. Они случаются почти каждый день. Дренаж на шее стесняет его. Он пытается свыкнуться с ним. «Сегодня утром я брил бороду правой рукой, хотя дренаж мешал мне, а так как рука не могла согнуться, то было очень больно, – пишет он брату. – Я все еще подтираю задницу левой рукой. Я приучил ее к этому».[61]61
  Письмо от 28 апреля 1844 года.


[Закрыть] И Эрнесту Шевалье: «Не проходит и дня, чтобы из глаз время от времени не сыпались искры».[62]62
  Письмо от 7 июня 1844 года.


[Закрыть] Во время одного из приступов доктор Флобер, пустивший сыну кровь, так взволнован из-за того, что она не пошла, что принимается лить на руку горячую воду. В смятении он не заметил, что это кипяток. Обожженный больной не падает в обморок. Шрам останется на всю жизнь. Когда его спрашивают об ощущении, которое он испытывает во время приступов, он говорит: «Сначала сверкает огонь в правом глазу, потом в левом, все кажется золотым».

Так как приступы становятся все более частыми, доктор Флобер считает, что сыну следует оставить изучение права и жить в покое, в семье, под постоянным присмотром. Это решение совпадает с заветным желанием Флобера. Юридические науки, профессия адвоката, жизнь в Париже вызывают такой ужас, что болезнь кажется ему почти спасительной. Он втайне надеется на то, что благодаря ей ему удастся избежать профессиональных и общественных обязанностей, с тем чтобы посвятить себя творчеству; он отдалится от жизни своих современников, чтобы углубить свою собственную жизнь; он станет самим собой, и родители не смогут его ни в чем упрекнуть. Сознавая этот переход от одной судьбы к другой, от одного Флобера к другому, он напишет: «Я сказал окончательное „прости“ практической жизни. Моя нервная болезнь явилась переходом между этими двумя состояниями».[63]63
  Письмо Альфреду Ле Пуатвену от 13 мая 1845 года.


[Закрыть] И некоторое время спустя: «У меня были две совершенно разные жизни. Внешние события символизировали конец первой и рождение второй. Все это – математически. Моя активная, увлеченная, взволнованная жизнь, полная потрясений и самых разных впечатлений, закончилась в 22 года. В это время все неожиданно изменилось и началось нечто новое».[64]64
  Письмо Луизе Коле от 31 августа 1846 года.


[Закрыть]

Однако дальновидный глава семьи, доктор Флобер, думает дать возможность жить в уединении своему больному сыну, от которого не следует более ждать успехов в какой-либо области. Он продает землю в Девиль-ле-Руане, где пройдет железная дорога, и покупает за девяносто тысяч пятьсот франков загородный дом Круассе, в нескольких километрах от Руана. Семья с радостью переезжает туда до окончания работ по устройству. Это прекрасный замок XVIII века с садом, вытянувшимся вдоль реки и пересеченным липовой аллеей.[65]65
  После смерти Флобера племянница продаст имение, которое будет разрушено, а на его месте будет построен завод. Сохранился лишь павильон, в котором сегодня находится скромный музей Флобера.


[Закрыть] В доме просторные и светлые комнаты, из окон которых сквозь листву деревьев видна искрящаяся Сена. Доктор Флобер, любящий комфорт, богато обставляет дом. Здесь есть кровати красного дерева с завитками на капителях, игорные столы орехового дерева, глубокие кресла, каминные часы фирмы «Буль», множество безделушек. В погребе – бутылки с изысканным вином, в ангаре – экипаж хозяина и лодка для Гюстава.

Флобер живет мирно в деревенском покое и тишине. Он читает, купается в реке, плавает на лодке, однако мать волнуется, как бы не случился приступ, когда он находится далеко от дома. Она следит за тем, как он уходит и приходит. И спокойна только тогда, когда он закрывается в своем кабинете. Освободившись от лекций по праву, он возобновил работу над «Воспитанием чувств». С пером в руке он сознает, что наконец нашел свой путь. Вдали от салонных пересудов и мишуры почестей он не испытывает ни малейшего желания публиковать многочисленные рукописи, которые лежат в ящиках его стола. Мечтавший в ранней юности попасть в первые ряды писателей, быть знаменитым и известным, он сегодня желает одного счастья – в тени и одиночестве создать большое произведение. «Сомневаюсь, что когда-нибудь опубликую хоть строчку, – напишет он Максиму Дюкану. – Знаешь, в голову мне пришла отличная идея: дожить до пятидесяти лет, ничего не опубликовав, однажды разом издать полное собрание своих сочинений и на этом остановиться… Мне хотелось бы стать настоящим художником прежде всего для себя самого, не заботясь ни о чем другом; вот это было бы прекрасно; вот к чему надо, наверное, стремиться».[66]66
  Письмо от апреля 1864 года.


[Закрыть]

В этой мысли его укрепляет и то, что, к счастью, у него нет никаких материальных забот. Ему не нужно зарабатывать на жизнь. Благодаря мудрому управлению отца доходов семьи будет достаточно для того, чтобы позволить ему жить, не испытывая необходимости превращать в деньги то, что он пишет. Он жалеет писателей, которые нагоняют строки и обхаживают критиков. Когда Эрнест Шевалье защищает диссертацию, он поздравляет его, иронизируя: «Браво, молодой человек, браво, очень хорошо, очень хорошо, очень доволен, чрезвычайно доволен, восхищен! Примите мои поздравления, соблаговолите принять комплименты, позвольте засвидетельствовать мое уважение к вам… Школа правоведения побеждена… Ты хотя бы не забыл пописать на угол этого заведения, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение?.. Это отличный повод для того, чтобы повеселиться – отплясать сумасшедшие канканы, дикие польки, великие качуча.[67]67
  Испанский танец. (Прим. перев.)


[Закрыть] Нужно украсить себе голову цветами и сосисками, выкурить трубку и испить 200 000 987 105 310 000 стаканчиков вина».[68]68
  Письмо от июля 1844 года.


[Закрыть] Он сожалеет и о том, что другой его друг, Максим Дюкан, стремится во что бы то ни стало к литературному и светскому успеху. Чем настоятельнее Максим Дюкан советует ему вылезти из своей дыры и позволить узнать себя, тем больше он упорствует, желая оставаться неизвестным. Один хочет наслаждаться всеми удовольствиями жизни, другой отказывается от тщеты и с какой-то яростью защищает свою независимость, одиночество и свою тайную работу. Болезнь усугубляет эту мрачную предрасположенность его характера. Между тем приступы случаются реже; нервы успокаиваются; временами он может считать, что выздоровел. Разочаровавшись в Максиме Дюкане, которого считает неглубоким, он сближается с Альфредом Ле Пуатвеном, взгляды которого, кажется ему, более близки его собственным представлениям об искусстве и жизни. «Мы, в самом деле, ошиблись бы, если бы расстались, если бы не учли нашего призвания и нашей взаимной симпатии, – пишет он ему. – Каждый раз, когда мы пытались расстаться, в этом не было ничего хорошего. Я еще помню тягостное впечатление от нашей последней разлуки».[69]69
  Письмо от 2 апреля 1845 года.


[Закрыть] И несколько месяцев спустя такое страстное признание: «Нет, я считаю, что не должен жалеть, когда думаю о том, что я тебя… Если бы тебя не было, что осталось бы мне? Что сталось бы с моей внутренней – то есть настоящей – жизнью?»[70]70
  Письмо от июля 1845 года.


[Закрыть]

Эта неожиданная привязанность Флобера к Ле Пуатвену раздражает Максима Дюкана. Он ревнует оттого, что не является больше лучшим другом Гюстава, и боится, как бы Ле Пуатвен своим лицемерием и грубостью не оказал плохого влияния на друга. Бесспорно, грязные письма Ле Пуатвена побуждают Флобера пользоваться тем же языком; однако, следуя ему, он подчиняется мужской склонности к непристойностям, которая не затрагивает его глубинных чувств. Однако Дюкан настаивает: «С твоим изысканным умом кривляться вслед за развратным человеком, Греком незапамятных времен, как он сам говорит; а теперь, даю тебе слово, Гюстав, он смеется над тобой и не верит ни одному слову из того, что сказал тебе… Не сердись на меня и напиши, что ты меня немного любишь».[71]71
  Письмо Максима Дюкана от 31 декабря 1844 года.


[Закрыть] И в том же письме отчаянное признание: «Если бы ты знал, как я тебя люблю и как страдаю, когда вижу, что ты нашел счастье там, где его нет!»

Оказавшись меж двух огней – между двумя мужчинами, которые делят его между собой, споря за его доверие, – Флобер может сказать себе, что нет необходимости встречаться с друзьями лично для того, чтобы чувствовать тепло их дружбы. Теперь семья живет то в Руане, то в Круассе. Уехав из Франции в мае 1844 года, чтобы совершить путешествие на Восток, Дюкан возвращается в марте 1845-го. В это время Флобер уже закончил свое первое «Воспитание чувств». Это произведение в отличие от «Записок безумца» или «Ноября» не было бурным излиянием личных чувств. На этот раз автор осмотрительно наделял героев своими мыслями и воспоминаниями. Отказавшись от лирики, он старается сделать их поступки достоверными, поместив в привычную среду, дав дневное освещение. Его герои – двое молодых людей, двое друзей. Первый – Анри – собирается изучать право в Париже. Второй – Жюль – остается в провинции. Они переписываются, как Флобер и Эрнест Шевалье. Живя в пансионе господина и госпожи Рено, Анри влюбляется в хозяйку дома, брюнетку, как и следовало ожидать, «с золотистой кожей, темными веками» и «черными блестящими косами». Страсть Эмили Рено и Анри взаимна. Она столь сильна, что неверная супруга и ее юный любовник бегут в Америку. Однако на смену экстазу довольно скоро приходит разочарование. Анри не находит в Нью-Йорке работы, а Эмили Рено скучает вдали от блистательной парижской жизни. Они возвращаются во Францию и расстаются. Муж прощает жену. Анри пускается в легкие удовольствия столицы. А Жюль, разочарованный увлечением актрисой, унизившей и обманувшей его, ищет смысл жизни в одиночестве, мечтах и творчестве. Увлекшись вначале романтизмом, он вскоре сознает его неискренность и многословность. Он понимает, что искусство не должно выражать суждений автора о его героях, а быть прежде всего бесстрастным и безличным. Красота и правда – суть одно и то же. Отказавшись от земных амбиций, сознавая, что художник может искать награду только в себе самом, Жюль склоняется над работой и устанавливает границу между собой и миром. Таким образом, каждый из двух друзей проделывает свой путь «воспитания чувств». Анри, недалекий карьерист, отвергнувший свои мечты, открыт для всех успехов, тривиальность которых очевидна: он имеет положение, деньги, он женат, известен. Он преуспевает, но потеряет душу, став таким же буржуа, как другие. Жюль, разочарованный отшельник, находит смысл жизни в размышлениях над чистым листом бумаги. Прообразы Анри – Флобер времени его парижских дебютов и в то же время Максим Дюкан. Жюль же воплотил в себе все печали и надежды автора, он – его глашатай и его любимец. Что касается Эмили Рено, то в ней воплотились две женщины – Элади Фуко и Элиза Шлезингер. Красивая, заурядная и предприимчивая, она отдается своему поклоннику, в то время как Флоберу не удалось познать этого счастья с Элизой. Таким образом, весь роман являет собой искусное переложение личного опыта Флобера. Излагая тайные мысли Жюля, он пишет: «Равнодушный к своему имени, безразличный к хуле, следующей за ним, и к предназначенной ему похвале, он мечтал лишь о том, чтобы передать свою мысль такой, какой ее задумал, чтобы выполнить свой долг и выпестовать целое. Он не дорожил ничем другим и мало беспокоился о том, что происходило вокруг. Он стал серьезным и большим художником, который неустанно трудился, не сомневаясь в выборе своего пути… Его лаконичный стиль строг и вместе с тем изящен». Не о себе ли самом упрямо и с чувством гордости говорит Флобер?

Однако, закончив «Воспитание чувств», он очень быстро осознает его слабости. Образы героев удались как нельзя лучше; некоторые сцены – например, бал или визит Анри к модному писателю – искрятся юмором и правдивы. Анализ любви Анри к Эмили Рено, а затем медленного угасания их чувств – верен, эпизод с чесоточной собакой, которая тащится ночью за Жюлем, необычайно силен. Однако повествованию недостает единства. Два действия, героями которых являются Жюль и Анри, идут параллельно, независимо друг от друга. С возвращением Эмили Рено к мужу история, кажется, заканчивается. Автор искусственно продолжает ее, излагая эстетические теории Жюля.

Флобер не собирается публиковать свое последнее произведение. Однако рад тому, что довел дело до конца. Глядя на рукопись, он испытывает удовлетворение творца, у которого опускаются руки после того, как закончил изнурительную работу. Единственный раз, несмотря на презрение к любому мнению, он интересуется точкой зрения отца, который совсем не ценит того, что его сын, отказавшийся из-за здоровья от изучения права, целыми днями марает бумагу. Тем не менее он устраивается в кресле и слушает Гюстава, который читает звонким голосом начало «Воспитания чувств». В доме очень жарко. Только что хорошо позавтракали. Доктор Флобер прикрывает глаза и в конце концов засыпает, опустив голову на грудь. Задетый Гюстав замечает: «Думаю, с тебя довольно». Отец, вздрогнув, просыпается и, улыбаясь, что-то говорит о тщетности писательской профессии. «Любой человек, у которого есть свободное время, может написать роман, как Гюго или как господин де Бальзак, – небрежно замечает он. – Чему служат литература, поэзия? Никто и никогда этого не знал!» – «Скажите тогда, доктор, – парирует Гюстав, – можете ли вы мне объяснить, для чего нужна селезенка? Ты этого не знаешь, я – тем более, однако она необходима для тела человека, как для души необходима поэзия».[72]72
  Рассказ Максима Дюкана, присутствовавшего при этой сцене, отраженный в его «Литературных воспоминаниях».


[Закрыть] Доктор Флобер пожимает плечами и, недовольный, уходит. Он сделал свой выбор между старшим сыном, хирургом, как он сам, и Гюставом, дилетантом и пустоцветом. Гюстав знает и страдает от этого. Даже тогда, когда он испытывает физическую необходимость жить в лоне семьи, он чувствует, что она чужда его главным интересам. Даже те, кто любит, не понимают его. Но главное – пусть не беспокоят его больше, требуя стремиться к карьере и респектабельности. «В моей болезни есть то преимущество, что мне позволено заниматься тем, что нравится, а это очень важно в жизни, – пишет он. – Для меня нет ничего лучшего, чем хорошо натопленная комната, чтение любимых книг и ничем не ограниченный досуг. Что до моего здоровья, то оно стало значительно лучше, но выздоровление идет так медленно при этих проклятых нервных заболеваниях, что почти незаметно».[73]73
  Письмо к Эммануэлю Васс-де-Сент-Уану от января 1845 года.


[Закрыть] Временами ему кажется, что он наконец нашел свое место в водовороте жизни. А иногда – что больше чем когда-либо стоит перед закрытой дверью. Однако он не променяет свою тревогу на радостное самодовольство какого-то Максима Дюкана.

Глава VII
Траур

Каролине скоро исполнится двадцать один год. Несколько месяцев за ней ухаживает старый товарищ Гюстава по коллежу в Руане Эмиль Амар. Это меланхоличный и неспокойный молодой человек, слабый характер которого, кажется, нравится девушке. Флобер, напротив, не видит ничего хорошего от союза двух таких хрупких особ. Кроме того, он слишком любит свою сестру и не представляет, что им придется расстаться. Ему кажется, что, интересуясь кем-то другим, она разрушает их нежное взаимопонимание, предает их детство. Однако родители рады тому, что она выходит замуж. 1 марта 1845 года у нотариуса подписывают контракт. Два дня спустя – венчание. Каролина сияет. Гюстав принуждает себя радоваться, несмотря на печаль. У молодой четы есть все необходимое для обеспеченной жизни. Эмиль Амар – собственник, владеющий фермами, доходными домами, рентой и капиталом в девяноста тысяч франков. Каролина получает пятьсот тысяч франков и богатое приданое.

Свадебное путешествие проходит несколько необычно. В поездке чету будут сопровождать родители невесты и ее брат Гюстав. Таким образом, первые шаги молодых в их супружеской жизни пройдут под присмотром семьи. Путешествие начинается с того, что в Руане садятся на поезд, следующий в Париж. Железнодорожная линия была открыта недавно. Путешественники занимают места в открытом вагоне. Погода стоит холодная и сырая. От ветра при движении поезда у доктора Флобера начинают болеть глаза, портится настроение.

В Париже Гюставу кажется, что он много лет спустя возвращается в свою студенческую юность. «Я всюду шел по следам своего прошлого; я возвращался к нему, будто поднимался по горной реке, волны которой плещутся у ваших коленей»,[74]74
  Письмо от 2 апреля 1845 года.


[Закрыть] – пишет он Ле Пуатвену. Он навещает семейство Коллье, которое вернулось в свою квартиру на Елисейских Полях. Как и три года назад, больная Генриетта полулежит на канапе. В комнате стоит та же мебель. Под окнами старая шарманка, как и несколько лет назад, играет надоевшую песенку. Кажется, в этом незыблемом мире неузнаваемо изменился лишь он один, несмотря на свои двадцать четыре года. Он спешит в семью Шлезингеров – те уехали из Парижа. Тогда навещает мадам Прадье, расставшуюся с мужем, которую «благонамеренные» люди осуждают за адюльтер. Видя ее в слезах, он сопереживает ей и говорит, что, со своей стороны, поддерживает ее: «Я был потрясен низостью ополчившихся на бедную женщину людей из-за того, что она открыла свои ляжки не тому, кому предназначил ее господин мэр».[75]75
  Там же.


[Закрыть]

3 апреля все вместе едут в Арль и Марсель. Этот последний город для Флобера – незабываемое место его первого любовного опыта. Встретит ли он там страстную брюнетку Элади Фуко? И какой будет эта встреча, ведь болезнь сегодня предписывает ему целомудрие? «Я собираюсь пойти к мадам Фуко… Это будет горько и смешно, особенно если увижу, что она подурнела, как и предполагаю»,[76]76
  Письмо от 2 апреля 1845 года.


[Закрыть] – иронизирует он. Улизнув от родителей, он отправляется на улицу Даре. Отель «Ришелье» заперт, дверь заколочена, ставни закрыты. «Не знак ли это? – пишет он. – Так же давно заперта дверца моего сердца, того же трактира – бурного когда-то, а теперь пустого и звонкого, как большой гроб без трупа, – на ступеньках которого не слышно шагов».[77]77
  Письмо Ле Пуатвену от 15 апреля 1845 года.


[Закрыть] Он, конечно, мог бы попытаться узнать, расспросив соседей, где живет теперь Элади Фуко, «та потрясающая полногрудая женщина, с которой испытал незабываемые минуты счастья». Однако у него не хватает смелости. Он, по его собственным словам, «ненавидит возвращаться к своему прошлому». Любовь больше не является частью его желаний и даже мыслей. Зато он с досадой переживает условия, в которых проходит это большое путешествие. Его раздражают влюбленное выражение лица сестры, которая кажется ему глупой в роли молодой супруги, и комментарии родителей по поводу мест и памятников, которыми они восхищаются. «Чем дальше, тем больше понимаю, что не способен жить так, как все; участвовать в семейных радостях, гореть оттого, что воодушевляет других, и заставлять себя краснеть из-за того, чем возмущаются окружающие, – делится он с Ле Пуатвеном. – Ради всего святого (если у тебя осталось что-то святое), ради всего истинного и великого, мой дорогой и нежный Альфред… Заклинаю тебя во имя неба, во имя тебя самого, никогда и никого не бери себе в спутники, никого! Я хотел увидеть Эг-Морт, и я не видел Эг-Морта; не видел Сент-Бома и пещеру, в которой плакала Магдалина, поле битвы Мария и так далее. Я ничего не видел из всего этого, ибо не был один, я не был свободен. Таким образом, я дважды уже видел Средиземное море как обыватель. Получится ли на третий раз лучше?»[78]78
  Письмо Ле Пуатвену от 15 апреля 1845 года.


[Закрыть]

Проехав вдоль Лазурного берега, путешественники останавливаются в Генуе. Там во дворце Бальби на Флобера нисходит озарение перед картиной Брейгеля «Искушение святого Антония». Он помечает в дневнике: «Общее впечатление: все кишит, копошится и вызывающе хохочет при добродушии каждой детали. Картина поначалу смущает, затем становится странной в общем и целом, диковинной для одних, а для других – чем-то гораздо большим. Она затмила для меня всю галерею, в которой находится. Я уже не помню всего остального».[79]79
  «Заметки о путешествиях».


[Закрыть] А Ле Пуатвену пишет: «Видел картину Брейгеля „Искушение святого Антония“, которая навела меня на мысль переделать для театра „Искушение святого Антония“, но тут потребовался бы человек поискуснее меня. Я отдал бы весь комплект „Монитора“, имей я его, и тысячу франков в придачу, чтобы купить эту картину, которую большинство публики считает, конечно, плохой». И между делом поверяет, что женский промысел больше не интересует его: «Плотские утехи меня больше ничему не учат. Мое желание слишком обще, слишком постоянно и слишком интенсивно для того, чтобы я имел желания. Мне не нужны женщины, я использую их взглядом».[80]80
  Письмо от 13 мая 1845 года.


[Закрыть] Две недели спустя он возвращается к той же теме в письме к тому же корреспонденту: «Мое удаление от женщины – вещь особенная. Я ею пресытился, как, должно быть, пресыщаются те, которые слишком любили. А может быть, я чрезмерно любил. Причина этому – онанизм, онанизм моральный, думаю… Я стал неспособен на те чудесные флюиды, которыми некогда был переполнен. Я утратил их навсегда. Скоро будет два года, как я не знаю коитуса, и год – через несколько дней – какого-либо другого сладострастного действия. Я не испытываю даже рядом с юбкой того любопытного желания, которое побуждает вас раздевать незнакомку и искать новое. Я, должно быть, пал слишком низко, ибо даже бордель не рождает желания войти в нее».[81]81
  Письмо от 26 мая 1845 года.


[Закрыть] На самом же деле этой сексуальной апатии не чужды лекарства и режим, которые предписал сыну доктор Флобер. Впрочем, в этом длительном путешествии более или менее страдают все. Каролина жалуется на голову и почки, доктор Флобер – на глаза, его супруга – на постоянную депрессию, Гюстав – на нервические кризы (два произошли друг за другом). Что касается Ашиля, который, оставшись в Руане, лечит больных в отсутствие отца, то он так изнурен свалившейся на него работой, что умоляет родителей вернуться как можно скорее. Семейство Флоберов отправляется в обратный путь через Швейцарию. Едут на Симплон. Деревянный дилижанс катится меж снежных стен. «По самую ступицу в колесе». В Женеве Флобер гуляет по острову Руссо, восхищается статуей Жан-Жака работы Прадье и объявляет: «На обоих берегах Женевского озера есть два гения, тень которых длиннее тени гор: Байрон и Руссо, два славных парня, два шельмеца… из которых вышли бы неплохие адвокаты».[82]82
  Письмо от 26 мая 1845 года.


[Закрыть] По возвращении во Францию путешественники останавливаются в Ножане, чтобы посетить принадлежащие семье фермы. 15 июня 1845 года они возвращаются в Руан: «Порт, вечный порт, мощеный двор. И, наконец, моя комната, то же окружение – прошлое позади – и привычное ласковое дуновение морского очень терпкого бриза».[83]83
  «Заметки о путешествиях».


[Закрыть]

Каролина с мужем остались в Париже, чтобы найти подходящую своему положению квартиру и купить мебель. Флобер живет то в Руане, то в Круассе и пытается привыкнуть к этой новой жизни вдали от сестры. Он пишет Каролине: «Не понимаю, почему я не грущу оттого, что тебя нет больше рядом, я так к этому привык! Мне просто хочется иногда поцеловать твои свежие, крепкие, как яблоко, щечки!»[84]84
  Письмо от 10 июля 1845 года.


[Закрыть] И Эрнесту Шевалье: «Ах! Дорогой мой друг, дом уже не такой веселый, как в былые времена; сестра вышла замуж, родители стареют, да и я тоже – все изнашивается!»[85]85
  Письмо от 13 августа 1845 года.


[Закрыть] И Ле Пуатвену следующее: «Жизнь моя теперь, кажется, устроена совершенно иначе. Ее горизонты уже не так широки, увы! а главное, не так разнообразны, однако, может быть, стали глубже в силу того, что сузились… Нормальное, регулярное, здоровое и страстное соитие раздражало бы, беспокоило бы меня. Я вернулся бы к активной, реальной жизни, к жизни обычной наконец, к тому, что мне было вредно всякий раз, когда я пытался это сделать».[86]86
  Письмо от 17 июля 1845 года.


[Закрыть]

Со временем здоровье Флобера улучшается. Он изучает греческий, читает Шекспира и Вольтера, плавает, занимается греблей. В руки попадается «Красное и черное» Стендаля. «Кажется, это изысканно и очень тактично, – пишет он Ле Пуатвену. – Стиль французский. Однако тот ли это стиль, настоящий стиль, тот старый стиль, которого теперь больше не знают?»[87]87
  Письмо от июля 1845 года.


[Закрыть] На несколько дней в Круассе к нему приезжает Максим Дюкан. Оживленные разговоры об искусстве, шутки, обмен планами, раскатистый мужской смех. И гость возвращается домой. Что касается Эрнеста Шевалье, то недавно он был назначен заместителем королевского прокурора на Корсике. Отдаляется еще один друг. Атмосфера в доме становится тяжелой. «Замечаю, что совсем не смеюсь и не грущу больше, – вновь пишет Флобер Ле Пуатвену. – Я созрел… Больной, раздраженный, тысячу раз в день подверженный приступам жестокой тоски, без женщин, без вина, без какой-либо другой земной погремушки, я неспешно работаю над своим произведением, как добрый работяга, который, засучив рукава и с мокрыми от пота вихрами, колотит по своей наковальне, не думая о том, дождь или ветер на дворе, град или гром… Кажется, я что-то понял, и нечто весьма важное… Счастье для людей нашей породы только в идее и ни в чем другом».[88]88
  Письмо от 16 сентября 1845 года.


[Закрыть]

Он собирает сейчас материалы для осуществления честолюбивой идеи, громадного замысла – «Искушение святого Антония». Внешняя безмятежность плохо скрывает тревогу, которая не дает ему покоя. Он сомневается в своем таланте. И как если бы этой пытки было недостаточно, жизнь, которую он хотел бы забыть, ежедневно жестоко напоминает о себе, удручает его. После замужества сестры мысли занимает болезнь отца, отвлекает его от работы. У доктора Флобера большая опухоль на бедре. Он настаивает на том, чтобы его оперировал сын Ашиль. После хирургического вмешательства семья немного успокаивается. «Температуры больше нет, – пишет Флобер Ле Пуатвену. – Нагноение приостановилось. Мы почти уверены в том, что в бедре не образуется воспаления».[89]89
  Письмо от января 1846 года.


[Закрыть] Однако все оборачивается иначе. 15 января 1846 года доктор Флобер умирает. Семья потрясена и растеряна. Столп, на котором держалась жизнь группки людей, рухнула. Все рассыпалось. Перед разверзшейся пустотой Флобер неожиданно понимает, что значил для него отец, любящий, достойный и в то же время непонятный. «Ты знал, ты любил доброго и умного человека, которого мы потеряли; не стало нежной и возвышенной души, – пишет он Эрнесту Шевалье. – Что сказать тебе о моей матери? Она – сама боль! Сердце разрывается, когда смотрю на нее. Если она не умерла или не умирает от этого, то потому, что от печали не умирают».[90]90
  Письмо от конца января 1846 года.


[Закрыть] Город в трауре. Все местные газеты пишут о достоинствах «одного из самых знаменитых хирургов Франции», о его профессионализме, энергичности, его высоком моральном облике, его преданности делу бедных. В день похорон не работают. Рабочие порта считают для себя честью нести гроб от дома покойного до церкви Мадлен, копии такой же церкви в Париже, убранной в траур учениками покойного. Два его сына и зять Амар ведут похоронную процессию. После отпевания в церкви на паперти произносят речи. Открыта подписка на памятник великому человеку. Работа над ним, как говорят, будет доверена Джеймсу Прадье.

На следующий после похорон день Флобер должен заниматься множеством материальных вопросов, которые пугают его. Отец, который знал толк в делах, оставил наследство около полумиллиона франков. Будущее семьи, таким образом, обеспечено. Однако в карьере Ашиля возникают затруднения. Несколько врачей больницы против того, чтобы он после отца занял место главного хирурга. Гюстав делает все возможное, едет в Париж, защищает брата и добивается положительного исхода дел. Ашиль становится главным хирургом первого отделения Отель Дье, а его соперник Эмиль Леде занимает ту же должность во втором. Это повышение позволяет Ашилю поселиться в служебной квартире, которую до сих пор занимали родители. Чета Амар устраивается у него.

Каролина беременна. Неделю спустя после смерти отца она родила девочку, которую решают назвать также Каролиной. Вслед за горем семья переживает радость. По прошествии нескольких тяжелых дней молодая женщина, кажется, поправляется. Флобер, успокоившись, едет в Париж, чтобы заняться наследством. Некоторое время спустя после приезда письмо матери срочно вызывает его в Руан: у Каролины родильная горячка. Он спешно садится в поезд и застает дом в смятении. Сестра бредит. Она не помнит отца и едва узнает лица, которые склонились над ее кроватью. «Амар вышел из моей комнаты, где рыдал, стоя рядом с камином, – пишет Флобер Максиму Дюкану. – Мать окаменела от горя и слез. Каролина разговаривает, улыбается, ласкова с нами, говорит всем трогательные и нежные слова. Она теряет память. Все смешалось в ее голове, она не знает, кто из нас – я или Ашиль – уехал в Париж. Сколько благодарности в больных, и какие у них особенные жесты. Малютка сосет грудь и кричит, Ашиль ничего не говорит, он не знает, что сказать. Какой дом! Ад!.. Кажется, несчастье завладело нами и отпустит только тогда, когда пресытится. Я еще раз переживу траур и услышу отвратительный звук подкованных башмаков служащих похоронного бюро, которые спускаются по лестнице. Лучше не надеяться, напротив, следует привыкнуть к мысли о горе, которое вот-вот снова придет в дом».[91]91
  Письмо от 15 марта 1845 года.


[Закрыть]