Текст книги "ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №1"

Автор книги: Анри Торосов

Соавторы: Гюнтер Шпрангер,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

IV

– Алло, узел? Дежурная… – Мартынов ожесточенно постучал по рычажкам телефонного аппарата, не глядя на собравшихся в кабинете людей, сказал со злостью: – Да где же ее черти носят?!

Наконец черная эбонитовая трубка издала легкое потрескивание и монотонный голос телефонистки произнес;

– Дежурная слушает.

Стараясь не сорваться, Мартынов глубоко вздохнул, откашлялся, сказал глухо:

– С базой связь есть?

– Это вы, Михаил Михайлович? Извините, не узнала. – Только что монотонный голос приобрел краски, стал полуизвиняющимся; «~ Нет еще, товарищ Мартынов.

– Так какого же черта вы там возитесь?! – не выдержал он.

В трубке на мгновение замолчали, потом обиженный голос телефонистки произнес:

– Ребята на линию вышли еще утром. Страшно тяжелые условия.

– Ладно, извини. Как будет связь, сразу же дай мне знать. Мартынов положил трубку, подул на озябшие пальцы.

В когда-то теплом кабинете сейчас было почти так же холодно, как и на улице; оставшаяся в графине вода превратилась в лед, расколов графин надвое. Мартынов остановил взгляд на завгаре, спросил, прикрыв покрасневшие от дыма костров веки:

– Сколько времени понадобится Жаркову?

– Не знаю. – Завгар виновато пожал покатыми плечами. – Всяко возможно… Если не застрянут – часов семь-восемь.

– Когда Жарков выехал из гаража?

Какое-то время в кабинете стояла тишина. Нахохлившись, неподвижно сидел на стуле завгар. Видно было, как он сглотнул слюну, сказал вяло:

– Да уж часов тринадцать…

От этих слов все зашевелились, кто-то крякнул с досады, а главный инженер пробасил возмущенно:

– Тринадцать… Когда до базы каких-то восемьдесят километров. Неужели застряли?

– Да не-ет. Жарков пе первый год за рулем, да и ЗИЛ его – что вездеход по снегу прет, – заволновался завгар.

– Надежная машина, – добавил кто-то. – Из ремонта только что вышла.

– А может, мы зря волнуемся? Может, он еще грузится? – донеслось из дальнего конца кабинета. – Ведь на базе нужную вещь найти, так это…

– Трубы не иголка в стоге сена! – взвился начальник отдела снабжения. – Другое дело – погрузка…

– Ну что ж, будем ждать. – Мартынов медленно снял меховые перчатки, достал из кармана полушубка сигареты, закурил, выпустив колечко дыма. Задержка Жаркова уже начала беспокоить его. Хоть снимай с трубопровода бульдозер. Но сейчас об этом не могло бы и речи. – Прошу докладывать, как идут работы на водоводе. Давай ты первым, Виктор Евгеньевич.

Главный инженер устало поднялся со стула, тыльной стороной ладони потер воспаленные глаза.

– Чего докладывать… Люди от усталости и холода с ног валятся. – Яшунин помолчал. – Но это полбеды, были бы трубы, а их все равно нет…

Мартынов внимательно посмотрел на Яшунина, тихо спросил:

– Как подстанция?

– Хреново. Нагрузка большая, дизеля еле тянут. Если пойдут вразнос, тогда все полетит к чертовой матери.

– Не надо вдаваться в панику, товарищ главный инженер. – Мартынов демонстративно повернулся к врачу.

– Обмороженные есть?

Главврач поселковой больницы, высокая немолодая женщина, откинула со лба прядь седых волос, сказала:

– Есть – это не то слово. Каждый третий, кто работает сейчас на трассе трубопровода, обморожен.

– Почему не отправляете в медпункт?

– А вы сами, товарищ Мартынов, попробуйте их отправить. По-хорошему просишь – отшучиваются, а когда давить начинаешь – такое в ответ слышишь…

Когда все разошлись и кабинет обезлюдел, Мартынов снова принялся тереть грудь: болело сердце. В который раз он пытался осмыслить случившееся, но всякий раз мысли путались, набегали одна на другую, уходило что-то главное. Вроде бы в его действиях, да и всего коллектива стройки, не было ни одной ошибки, и все же…

Такой зимы, как выпала в этом году, не упомнят даже старожилы. В начале октября подсыпало снежку, и сразу ударили хлесткие морозы. Свирепея день ото дня, стужа сжимала и без того вымороженное русло ручья Профсоюзный, из которого брал воду поселок. Но подумали об этом только в эту роковую ночь на двадцатое декабря. Почему не подумали раньше? Потому что, но всем расчетам, ручей не должен был перемерзать. Это было в проекте строительства, к этому привыкли. Сколько лет живут люди у ручья Профсоюзный, и всегда в нем была вода. Но вот случилось непредвиденное, и сразу задохнулся без воды, лопнул главный трубопровод, а вслед за ним полопались радиаторы в общежитиях. Можно было спасаться печками. Можно бы, но не предусмотрены печки в типовых общежитиях; и в самом деле, зачем печки, когда хватает паровых котлов и в достатке электроэнергия?!.

Мартынов поежился от застоявшегося холода и в который раз посмотрел на телефонную трубку. Была бы связь с перевалочной базой, все было бы гораздо проще, а так… Оп снова с беспокойством подумал о жарковской машине: тринадцать часов назад вышла на базу – и как в воду канула. Не дай бог застрянет, тогда все: поселку из беды не выбраться.

Неровным мерцающим светом замигала подвешенная к потолку лампочка: похоже было, что люди в домах отогревались электроплитками и самодельными «козлами». Слабенькая подстанция едва тащила на себе весь этот груз, готовая в любой момент опрокинуть поселок в темноту, в нечеловеческий холод.

Мартынов тяжело поднялся со стула, негнущимися пальцами застегнул крючки воротника, вышел на крыльцо.

Отсюда, с небольшой возвышенности, на которой удобно разместился П-образный новенький корпус управления стройки, в ясный погожий день хорошо просматривался весь поселок. Сейчас же в сгустившихся сумерках, смешанных с морозной дымкой, едва различались, силуэты близлежащих домов. Уличные фонари были отключены, и только редкие огоньки в окнах говорили о том, что в домах еще теплится жизнь. Мартынов с тревогой посмотрел на громоздкое здание котельной, с высокой трубы которой, прибитый ветром, падал на снег иссиня-черный дым. Где-то у самой земли его подхватывала колючая поземка и выгоняла на застывшее русло река, на прибрежные гольцы.

У костров, которые сплошной лентой вытянулись вдоль трубопровода, копошились люди. Разрывая темноту яркими сполохами, гудела электросварка, надрывно урчали бульдозеры, растаскивая по трассе трубы, утеплитель, доски для короба, только что срубленные лесины, идущие на дрова.

По дороге, рассекая слепящими фарами темноту, пронеслась единственная на все Красногорье водовозка. Она лихо развернулась и притормозила у котельной. Из кабинки выскочил шофер, ударил ногой в неказистую дверь кочегарки. В проеме показались два кочегара с гофрированным брезентовым шлангом в руках, начали натягивать его на наконечник слив пой трубы. Мартынов растер успевшие за несколько минут онеметь щеки и, уткнув подбородок в теплый воротник, подошел к машине. Увидев начальника строительства, Сенька Ежиков, шофер водовозки, подмигнул ему, похлопал толстой рукавицей по обледеневшей бочке.

– А кто-то, Михал Михалыч, говорил, что моего коня списывать надо?

Мартынов, с первого дня запомнивший этого веснушчатого, никогда пе унывающего парня в матросском бушлате, прибывшего на стройку по комсомольской путевке, улыбнулся в темноту: когда Ежикову предложили сесть на водовозку, он сначала онемел, а затем, рванув дверь кабинета начальника строительства, влетел в заполненную людьми прокуренную комнату, где шла планерка, и с порога завопил, ударяя кулаком по обтянутой тельняшкой груди: «Это меня?.. Старшину второй статьи… орденоносного Тихоокеанского флота – на водовозку?!.» На какое-то мгновение в кабинете стало тихо, и вдруг гомерический хохот потряс дощатые стены времянки, в которой обосновалась тогда контора строительства. Смеялись долго, и, только когда прорабы и бригадиры отерли слезы, кто-то, кажется Гена Лободов, спросил: «Топор держать в руках можешь?» Ежиков прищурился, опасаясь подвоха, но все же сказал: «Матросы все могут». – «Ну и хорошо – беру тебя в бригаду плотником второго разряда».

Но бывший старшина второй статьи Семен Ежиков, закончивший до армии курсы шоферов, все же предпочел водовозку…

«Так вроде бы ты сам это и говорил, – подначил Ежикова Мартынов.

– Не-е, Михал Михалыч… – закрутил головой Сенька. – Видать, вы меня не поняли. Я говорил, что таких асов, как я, надо пересаживать на «Стратеги». Слух есть, что скоро они к нам прибудут. Новенькие. А водовозку пускай какой-нибудь салажонок осваивает.

– Ну прости… – Мартынов развел руками. – Первый же «Стратег» твоим будет. Обещаю. А сейчас давай, матрос, выручай. От твоего коня жизнь детишек зависит.

Осунувшееся лицо Ежикова сделалось серьезным,

– Матросы не подведут, Михал Михалыч. Тяжеловато, правда, – шестнадцать часов за баранкой.

– Может, попросить кого подменить? Поспишь часок.

– Не. Не могу. Тормоза у моей лошадки поношенные, при таком морозе в любой момент полететь могут. Здесь хозяин нужен.

– Ну, давай, матрос, будь, а мне еще в детсад заглянуть надо. Не дай бог, если и там радиаторы…

Мартынов не отошел и двадцати метров, как вдруг острая боль пронзила левую сторону груди, и он начал медленно оседать на хрустящий снег.

Ежиков, поначалу ничего не понявший, подбежал к яичком лежащему Мартынову, перевернул его на спину, почти закричал:

– Михал Михалыч! Михал Михалы-ыч…

В вязкой темноте он увидел, как беззвучно шевельнулись губы Мартынова, Ежиков наклонился, но ничего не разобрал. Тогда он подхватил Мартынова под руки, волоком потащил к машине…

V

В остуженных шестидесятиградусным морозом механических мастерских было так же холодно, как и на улице. Вдобавок ко всему приходилось работать голыми руками, перебирая негнущимися пальцами вышедший из строя сварочный аппарат. Сейчас, когда сварщики резали на куски перемерзший водовод и отогретыми кусками стыковали новый, на счету была каждая «пушка», как они в шутку называли их. И все-таки здесь было теплее: на бетонном полу плясал огоньками чадящий костер, у которого можно было обогреть застывшие руки.

Обросший клочковатой бородой, почерневший от въедливой жирной копоти, Семенов выходил на улицу и, засунув руки в карманы, подолгу смотрел в темень. Порой ему казалось, что где-то вдали высвечивались двумя неровными лучами фары машины, и он, пытаясь успокоить радостно бившееся сердце, прикрыв рукавицей слезящиеся от ветра глаза, всматривался в даль, туда, откуда должен был появиться ЗИЛ Жаркова. Но с каждым часом таких надежд оставалось все меньше, и Семенов уже почти не сомневался, что ребята «сели» в пути. Надо было что-то делать, но что? Если бы он сам мог сейчас оказаться там, на продуваемом всеми ветрами зимнике, то смог бы им помочь. «А если уже некому помогать?.. – Эта мысль бросила в жар. – Нет. Нет! Нет!!»

За спиной скрипнула заиндевевшая дверь. Полуобернувшись, Семенов краем глаза увидел, как в освещенном проеме выросла тщедушная фигурка слесаря Матвеича.

– Что, Петрович, живот?.. – спросил Матвеич,

Семенов круто обернулся, бросил зло:

– Пошел ты…

– А-а… Ну, я так и подумал. Чего, думаю, Петрович каждые полчаса на двор бегает?.. У тебя, случаем, ключа на пятнадцать не будет?

Успевший успокоиться механик молча кивнул,

– В запаснике лежит.

– Как думаешь, Петрович, вытащим поселок? Не оборачиваясь и не отвечая, Семенов закрыл глаза, почувствовал, как заходили, заиграли желваки на скулах.

– Вот и я говорю, должны вытащить, – не обращая внимания на молчавшего Семенова, продолжал Матвеич. – Жинка прибегала, ты как раз обедать ходил. Говорит, в детсадике три комнаты только отапливаются. Сбились, говорит, все в кучу, сидят ждут… Да-а, ты слышал? Мартынова прямо на улице инфаркт разбил. Говорят, если бы не Ежиков, замерз был Михалыч.

Матвеич замолчал, как-то незаметно ушел, аккуратно прикрыв обшитую старыми ватниками дверь. Стало слышно, как гуляет ветер под стрехами крыши, тяжелым стоном гудят промерзшие насквозь деревья. И так тошно стало на душе у Семенова, что захотелось рвануть крючки полушубка, содрать с головы тяжелую медвежью шапку и бежать, бежать под этим вымораживающим все живое ветром до тех пор, пока мозги не прочистятся. Ведь это он сам, своими руками выпустил вчера ЗИЛ Жаркова из ремонта. А все ради проклятой десятки ханыги Васькина, «татра» которого, ожидая своей очереди, тоже стояла на яме, а Васькин мыкался, торопясь уйти с колонной в Магадан. Выпустил, даже не сняв поддона картера, не посмотрев. А ведь Серега говорил, гово-ри-ил, что иногда слышится какой-то посторонний звук и падает давление масла.

Семенов почувствовал, как от холода начинает неметь лицо, принялся яростно растирать его. Потом ударом кулака распахнул низкую, жалобно скрипевшую дверь.

Чадящий костер ярко полыхал посреди мастерской. Ремонтники, видно, объявили перекур, и теперь, кто на чем, расположились вокруг огня, протягивая к теплу руки, прикуривая от угольков. Кто-то махнул Семенову: давай, мол, подсаживайся, но он даже не обратил на это внимания, тяжело прошагал в дальний угол мастерской, где стояли отдающие холодом слесарные верстаки. Зажав в тисках заготовку и машинально взяв драчевый напильник, он с хрустом, лишь бы не слышать самого себя, прошелся по железу раз, потом еще… еще… Скрежещущие звуки наполнили мастерскую. Семенову что-то крикнули от костра, но он даже головы не повернул, продолжая машинально водить напильником по заготовке. Он уже не думал о Жаркове и Митрохине – перед глазами вырос маленький районный городишко Воронежской области, где он закончил училище механизаторов, гаражные мастерские с вечной халтурой и левым приработком. А потом в отпуск с дальнего Охотского побережья приехал его сосед Иван Пахомов, завербовавшийся туда несколько лет назад. Этот-то приезд соседа, его угощения на широкую ногу с красноречивыми рассказами о длинном северном рубле и перевернули всю душу, заставили просыпаться по ночам, подсчитывать существующие только в воображении хрустящие десятки и прикидывать, что на них можно купить, «ежели повести дело с умом». Он уже не мог спокойно жить и только ждал часа, когда закончится необыкновенно длинный отпуск Ивана и они вдвоем, как и обещал сосед, сядут в удобные кресла самолета. Долгожданный день настал…

Семенов зло усмехнулся: вот он, день-то, и настал. И еще поднажал на напильник, отчего железяка, зажатая в тисках, отчаянно взвизгнула.

– Ты бы так когда надо работал, – раздалось за спиной.

Семенов вздрогнул от неожиданности, не выпуская напильника из рук, круто обернулся, тяжело посмотрел на стоящего перед ним бригадира слесарей.

– Чего, говорю, скрипишь понапрасну? Совесть, что ли, грызет?

Застилающая глаза ненависть бросила Семенова в жар. До боли закусил губу, закрыл глаза. А мозги, словно раскаленное шило, сверлил вопрос: «Что он хотел этим сказать? Что-о? Неужели догадывается о ЗИЛе Жаркова? Не-ет, это надо еще доказать. Доказать!..»

VI

Ночи, казалось, не будет конца. Сшибающий с ног буран приутих, но колючая поземка забивала дыхание, заставляла то и дело растирать немеющие щеки, нос. Хотелось выть по-волчьи, глядя на мерцающие холодным блеском звезды, безжизненную черноту тайги. Хотя бы луна выглянула, и то было бы веселей.

Где-то на левом берегу, не выдержав мороза, звонко лопнула лиственница, и эхо покатилось над заснеженной целиной реки. Жарков искоса посмотрел на Митрохина, который расчищал под машиной снег, подивился происшедшей в парне перемене: с тех пор, как они встали на прикол, Николай вроде бы успокоился и теперь методично и аккуратно делал свое дело.

Остатки теплой воды тоненькой струйкой вытекали из системы в подтаявший снег. Под передком расползлось неровное темное блюдце, которое тут же схватывалось ледяной коркой. Чтобы не разморозить машину, пришлось слить всю воду и масло. Жарков в который уже раз растер рукавицей лицо, спросил, пытаясь придать своему голосу как можно больше бодрости:

– Ты сам-то из каких мест, Николай? Вкалываем на одной стройке, а друг о дружке ничего не знаем. Непорядок это, как говорил наш прапорщик Рымов. Общаться надо, товарищ, общаться.

– Пообщаешься с тобой, – отозвался Митрохин. – Как же… На танцы ты не ходишь, после работы сразу домой бежишь, к своей Наталье. – Он замолчал, поправил сползающий с лица шарф, добавил глухо: – Тульский я, Веневского района. До армии в колхозе работал. Ну а когда отслужил, то на Север подался. Свет хотелось повидать, да и подзаработать немного.

– Я так и подумал, что в колхозе, – сказал Сергей.

– Почему? – Митрохин даже перестал отбрасывать из-под днища снег, выпрямился обидчиво.

– Да есть в тебе что-то такое… Ну-у, хватка в работе, что ли?

– А-а, – успокоился Колька и, стараясь согреться, размашисто замахал лопатой.

В мерзлой звонкой ночи было слышно, как на одной ноте, словно голодный отощавший волк в зимнюю пору, завывает ветер, перебиваемый изредка звонким треском лопнувших деревьев. Высоко в небе серебристым светом мерцали холодные звезды, и среди этой застывшей темноты тускло светились огни безжизненного ЗИЛа. Жарков досмотрел на выпирающую сгорбленную спину Митрохина, спросил первое, что пришло в голову, – лишь бы не молчать:

– В пехоте служил?

– Ага.

– А я все два года шоферил. А как дембиль настал, так сюда причалил. По комсомольской путевке. Сам-то я детдомовский, так что особо ехать некуда было.

– А у меня мать в деревне и сеструха помладше. Восьмилетку этим годом заканчивает, – отозвался Митрохин.

– А отец?

Колька еще ожесточенней заработал лопатой, потом выпрямился, сказал зло:

– Отец… Мне еще лет пятнадцать было, когда он в город рванул. С тех самых пор и поминай как звали.

– Помогает хоть?

– Не. Какое там! Да и не в этом дело.

Помолчали. Сергей виновато пожал плечами, переставил канистру с маслом в кузов, чтобы не пролить ненароком, сказал деланно бодрым тоном:

– Ты вот что, Никола. Давай-ка на берег за дровами, без костра мы здесь через полчаса околеем, а я начну поддон снимать.

Очищенная для работы площадка была надежно защищена от пронизывающего ветра толстой стеной снега. Морозцу бы еще поменьше, и можно было бы спокойно приниматься за работу. Сергей растер онемевшие щеки, нос, бросил под машину стеганку, которую постоянно возил с собой, тяжело вздохнув, полез в узкую щель.

От яркого света переносной лампы под машиной было светло и как-то неуютно. Сергей перевернулся на спину, внимательно осмотрел поддон картера. Отполированный свежим снегом, он тускло блестел маслянистыми разводами. То, что полетел какой-то из вкладышей, а может, и не один, Сергей больше не сомневался: слишком характерной была поломка. Откуда-то сверху донесся равномерный перестук – видимо, Колька уже добрался до сушняка и теперь работал топором.

Проваливаясь по пояс в снег, Митрохин обреченно карабкался по отлогому склону левого берега, пытаясь найти в темноте подходящее дерево. Злые слезы закипали на глазах. «Ну зачем он здесь?! Платить стали много?.. Ну и что? Зачем эти деньги, когда из всех развлечений – только кино да танцы? Да и не захочешь никаких денег, когда «одиннадцать месяцев зима, а остальное – лето». Да и зима не как в Веневе: меньше пятидесяти градусов не бывает. Только бы выжить на этот раз, а там… Мать писала, что шоферы в колхозе позарез нужны. Выжить… Хорошо, если машину удастся исправить, а если нет… Обратно не пойдешь – вмиг обморозишься, ветрило-то вон какой дует, да и до базы еще километров пятьдесят».

Николай без сил опустился на осевший под ним снег, обреченно посмотрел вниз, на реку, где на черном в сумерках покрывале темнел безжизненный ЗИЛ, подсвеченный снизу переносной лампой. В полосе размытого света, разливающегося из-под машины, четко виднелись Серегины валенки.

«Тоже, поди, несладко», – с каким-то удовлетворением подумал Митрохин и медленно поднялся на ноги – надо было рубить сушняк. Он примерился и с размаху вонзил острие в звонкое дерево. Из-под топора вылетел кусок щепы, потом еще… еще… А он, ожесточаясь и сбрасывая с себя нахлынувшую было слабость, рубил и рубил неподатливый звонкий ствол, пытаясь поскорее завалить его в снег. Несколько раз из-за кромешной темноты он промазывал, и тогда топорище глухо чмокалось об искореженный ствол, осушивая руки, острой болью отдаваясь в правом плече. Но он уже не обращал на это внимания и продолжал размашисто работать топором, крякая при каждом хорошем ударе. Наконец подрубленное дерево качнулось, что-то треснуло в его сердцевине, и оно начало медленно падать вдоль отлогого спуска к реке.

Митрохин оглянулся на ЗИЛ, восхищенно покрутил головой: из-под машины все так же торчали валенки Жаркова, за все это время он ни разу не выбрался погреться. Николай засунул топор за пояс, взвалил на плечо насухо выжатый морозом ствол и, глубоко проваливаясь в снег, побрёл к машине. Теперь он был почти уверен, что они вдвоем с Серегой выправят поломку и ЗИЛ опять поползет по заснеженной реке.

Где-то на полпути он споткнулся, тяжелый ствол свалился с плеча, и Колька, чтобы хоть немного отдышаться, присел на него. Часто-часто билось сердце, от тяжести ныло плечо, но уже не было того сосущего страха, и он вдруг с непонятной тревогой вспомнил, как мог полгода назад уехать со стройки.

…В тот день на строительстве прошел слух, что по случаю праздника будут давать повышенный аванс, и Николай Митрохин, плотник из комплексной бригады Геннадия Лободова, нетерпеливо стоял в очереди и вытирал о солдатские брюки вспотевшие от волнения руки. Николай давно ждал этого аванса: он написал домой матери, что вышлет ей тридцатку, да и самому надо было приодеться после армии.

– Фамилия, – кассирша подняла голову, посмотрела на парня.

– Митрохин Николай Митрофанович.

Кассирша отыскала в ведомости нужную фамилию, поставила против нее галочку.

– Пятьдесят рублей. Распишись.

Николай ошалело посмотрел на кассиршу, нерешительно взял ручку.

– Вы что?.. Пятьдесят… Может, ошиблись? – Он посмотрел на галочку – против его фамилии стояло: 50 рублей.

В коридоре толпились парни, кто-то хрустел трешницами, отдавая долг. Митрохин нахлобучил солдатскую ушанку, подошел к группе плотников. Сказал зло:

– Да-а, выслал я матери денег. – Он удивленно покрутил головой. – Это ж надо! В марте – сто пятьдесят заработок. Сейчас всего полсотни дали. И это на Севере. Да я в колхозе на тракторе…

– Валить отсюда надо. А то совсем без штанов останемся. – Высокий парень – Стасик, в щегольской серой кепочке с пуговкой на макушке, хлопнул Николая по плечу. – Давай с нами, Митроха. Компания уже сколотилась. Начальничек заявленьице подмахнет, и… прощай родная стройка. Пускай этот комбинат медведи строят. Они сильные и живут долго.

Первым в кабинет Мартынова ввалился Стасик. За ним гурьбой еще трое парней. Митрохин вошел последним. Стасик со смаком бросил на стол пять заявлений, расплылся в улыбке:

– Подписывай, начальник. Все. Наработались мы у тебя.

Мартынов взял заявления, прочел каждое в отдельности. Веером бросил на стол.

– Возьмите каждый свое.

Парни замешкались, начали подталкивать друг друга… Через пять минут в кабинете остался только Митрохин. Он робко подошел к столу, пододвинул свое заявление.

– И мне… подпишите.

Мартынов грустно посмотрел на Николая. Он запомнил этого худенького паренька в солдатском бушлате, когда вместе с бригадой Лободова работал на осевшем доме.

– Ну а ты-то что уходишь? Ты, кажется, в бригаде Лободова. У вас же не бригада – золото.

Митрохин переступил с ноги на ногу.

– Шофер я. Буду в Магадане по специальности работать.

– Ну-у… чудак. Ведь это же проще пареной репы. Поплотничай еще немного, а там дорогу отсыплем, нам сотню машин дают – посажу тебя на какую покажешь. Да и деньги будешь хорошие зарабатывать.

Николай отвернулся.

– Не. Уеду я. Подпишите мне заявление.

Вечером Колька сидел у себя в общежитии и собирал свои нехитрые пожитки в чемодан. В комнате жили еще ребята из бригады Лободова, но сегодня в огромной столовой показывали фильм «Стоянка поезда три часа», и дома был только Лободов, огромный, с кудлатой бородой бригадир. Геннадий сидел за столом и зло крутил ручку транзистора. Приемник был старенький и едва брал первую программу, а уж о хорошей музыке и думать было нечего.

– Дурак ты, Колька! – Лободов бросил хрипящий ящичек на стол, повернулся к Митрохину. – Наслушался этих мародеров, вот они тебе мозги и запылили. Серьезно говорю: давай сходим к Мартынову, мужик он хороший, возьмет обратно.

– Не-е, я уже решил. – Митрохин аккуратно уложил в чемодан учебник шофера 2-го класса, закрыл крышку. – На фиг мне эта стройка нужна! Я на машине в любом месте по полторы сотни заработаю. А Стасик говорил, что у геологов вообще по пяти сотен выходит.

– Э-эх ты… У геологов… Хорошо там, где нас нет, а работать везде надо. Ты думаешь, я у поисковиков не пахал? Да и как ты не поймешь, деревня? Апрель месяц, зимник расползся, строительный материал только на вертолетах забрасывают, а дорогу еще не отсыпали. Откуда же заработку взяться? Да и Мартынов тебе как человеку обещал: пригонят технику – всех он вас, шоферов, на машины и пересадит.

– Не, Гена, пе-е. Не останусь я тут.

Дверь из коридора неожиданно распахнулась, в комнату влетел Сенька Ежиков. Он был гладко выбрит и размахивал своим черным флотским клешем.

– Парни, утюг есть? – Он потряс брюками. – Хотел вот стрелку навести. Завтра же Первомай. У нас демонстрация будет!

С утра лепил мокрый снег. Низкие черные тучи нависли над Красногорьем и закрыли собой островерхие макушки сопок. А к восьми часам снегопад закончился, в распадок рванул свежий ветер, над балками и первыми двухэтажными домами захлопали набитые тугим ветром флаги. Тучи залохматились, задвигались – в рваные дыры проглянуло солнце. Оно заплясало на искрящемся снегу, разноцветными иглами ударило в глаза. Первый комендант поселка, краснощекая, двухметрового роста Паша Захарова, с деревянной лопатой в руках побежала счищать снег с только что сколоченного помоста, предназначавшегося под трибуну.

Парни из бригады Лободова выпросили у девчонок еще один утюг и в порядке общей очереди разглаживали стрелки на парадных брюках. У кроватей стояли нагуталиненные кирзачи.

Митрохин валялся на неприбранной постели и делал вид, что вся эта праздничная суета его меньше всего интересует. Бригадир зло драил свои сапоги сорок шестого размера, потом, видно, не выдержал, с грохотом швырнул их на пол.

– Слушай ты, инженер-экономист, последний раз тебе говорю: давай сходим к Мартынову, он возьмет обратно. А нужны тебе деньги сейчас, так мы всей бригадой сбросимся.

– Да идите вы…

Николай натянул одеяло на голову, закрыл глаза. На душе было тоскливо. Захотелось туда, на демонстрацию, вместе с бригадой.

В полдесятого захлопали двери общежитий, на улицу вывалили приодетые парни, разнаряженные девчонки. Митрохин слышал, как его в последний раз нехорошим словом обозвал Лободов, потом хлопнула дверь – под окошком зачавкали сапоги по мокрому снегу. Он полежал под одеялом еще, прислушался: в комнате никого не было. Заскрипел панцирной сеткой, слезая с кровати. Подошел к окошку, приоткрыл форточку. Комната заполнилась музыкой, рвущейся из привешенного над магазином здоровенного репродуктора. Было видно, как маленький пятачок сбоку от сколоченной на ночь трибуны заполнили геологи. Они жили в трех километрах отсюда и пришли посмотреть на невиданное событие. Ребята-геологи тоже были приодеты во все выглаженное, и кирзачи у всех блестели под солнцем.

Николай завистливо вздохнул, посмотрел на себя в зеркало, подвешенное над умывальником, достал помазок, бритву…

А солнце припекало все сильней. Слепящий снег сразу набух, стал оседать, с крыш зазвенела капель, и Колька увидел, как ровно в десять ноль-ноль на трибуну поднялись Мартынов, Антон Старостин, приглашенные на праздник секретарь райкома партии, лучшие рабочие. Ребята-геологи сунулись было на площадь перед трибуной, по их встретила своей могучей– грудью Паша-комендант и оттеснила за невидимую черту: пятачок перед магазином предназначался для организованных демонстрантов.

Митрохин, с порезанным – от торопливого бритья лицом, затерявшийся в толпе, услышал, как за поселком в кустарнике взревел один бульдозер, затем еще, еще… Все это слилось в единый сводный хор, динамик утих, геологи вытянули шеи – показалась первая машина, украшенная плакатами и транспарантами. Она шла головной в колонне, а за ней, взрывая блестящими на солнце гусеницами снег, правильным треугольником шли бульдозеры. А потом показались люди. Николай вытянул шею – самым первым, держа древко знамени в одной руке, с развевающейся на ветру бородой, вышагивал Гена Лободов. Кто-то дернул Митрохина за рукав. Ухмыляющийся Стасик кивнул в сторону приближающейся колонны.

– Шо, кореш? Тоже посмотреть притопал? – Он лихо сплюнул в сторону трибуны, добавил: – Демонстрация…

А колонна была уже совсем рядом. Николай оглянулся, увидел, как в торжественном напряжении застыли лица людей, перевел взгляд на поравнявшуюся с ним колонну. Парии были без шапок, подстриженные доморощенными парикмахерами; девчонки что-то кричали и размахивали зелеными ветками стланика с привешенными на них красными бантами. А потом вдруг они разом подтянулись, запели «Широка страна моя родная», и только знаменосцы шли в парадном молчании.

Все остановились перед трибуной. Мартынов дождался, нежа подровняется колонна, поднял руку, успокаивая развеселившихся девчонок. Снял шляпу. Ветер подхватил его седые волосы, взлохматил прическу.

– Дорогие товарищи! Сегодня очень радостный день по всей планете, а для нас он радостен в особенности. На месте будущего города, в этих суровых местах, впервые поднят флаг Первомая.

Колька протиснулся сквозь толпу, чтобы лучше слушать Мартынова, приподнял шапку над ухом. Кто-то из геологов пихнул его в спину, чтобы не мельтешил перед глазами, и он затих. А Мартынов, в пальто нараспашку, гвоздил застывшую тишину Красногорья словами:

– Я не буду говорить о значимости для этих краев нашего будущего комбината. Я хочу сказать вот что. – Он сдвинул галстук набок, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Трудно сейчас у нас. Ой как трудно. Наша стройка существует всего лишь год – нулевой цикл. И это самое тяжелое время. Многие не выдерживают его и из-за трудностей бегут. Много, конечно, и всякой шелухи, которая не делает погоды на строительстве, но случается, что уходят и хорошие ребята.

«Обо мне ведь это…» – подумал Митрохин и оглянулся по сторонам. А Мартынов продолжал:

– И это очень горько, товарищи. Горько за то, что эти парни не до конца поверили в строительство, поддались первым же трудностям. – Он говорил что-то еще, но Колька уже не слышал, вышагивая по хлюпающему весеннему снегу.

Было стыдно. Стыдно за себя.

После демонстрации Паша-комендант, которая из-за нехватки людей работала еще и продавщицей, открыла магазин и стала отпускать по бутылке водки на руки. Сунувшемуся было Стасику она показала огромную заскорузлую фигу, и он шел злой как собака.