Текст книги "ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №1"

Автор книги: Анри Торосов

Соавторы: Гюнтер Шпрангер,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Шельбаум опустился на стул.

– Конечно, может быть, вы и правы, – сказал он устало. – Но по всему, что мы знаем, Фридеман не относится к типу самоубийц, – заметил он. – Нет, Алоис, здесь что-то не так.

В кабинет постучали, В приоткрывшуюся дверь просунул голову Маффи и сказал:

– Господин Ланцендорф желает говорить с вами, господин обер-комиссар.

– Немного поздновато, но все же давайте его сюда, – проворчал Шельбаум. – Будет лучше, если я с ним останусь с глазу на глаз, – обратился он к Нидлу. – Послушайте из соседней комнаты, а я переключу микрофон.

Нидл покинул кабинет. Вошел Петер Ланцендорф. Он, казалось, был переполнен чувством мрачной решимости. Шельбаум предложил ему стул, а сам незаметно нажал кнопку микрофона.

– Вы были у фрейлейн Фридеман, – начал Ланцендорф, – а наутро вызываете ее сюда. Позвольте узнать причину?

– Я, правда, не подотчетен вам, – сказал обер-комиссар не без металла в голосе, – но, несмотря на это, не хочу держать вас в неведении. Хочу поговорить с ней о ее семье, знакомых, о ней самой…

– По душам? – с иронией спросил Ланцендорф.

– По-другому, пожалуй, невозможно, – ответил Шельбаум с легкой издевкой.

– Я вам не верю! Вы ее подозреваете…

– В чем же, позвольте узнать?

– Разговаривая с ней, вы утверждали, что Фридеман не убивал свою жену.

– Могу вас заверить, что я не питаю подозрений в отношении фрейлейн Фридеман. Наш завтрашний разговор будет служить лишь уяснению некоторых обстоятельств. Не понимаю, как она могла подумать нечто подобное.

Ланцендорф почувствовал, что переборщил, и стал защищать Карин.

– Она и не догадывалась. Это все я… Прошу меня извинить… – Он встал.

– Ну а какие у вас-то были причины думать, что я подозреваю фрейлейн Фридеман? – спросил Шельбаум.

Лицо Ланцендорфа приняло озабоченное выражение: Шельбаум кивнул на стул, и молодой человек вновь сел.

– Она должна сама сказать вам, – пробормотал он.

– Но не скажет, не так ли? – переспросил Шельбаум.

Ланцендорф кивнул.

– Следовательно, мы должны попросить вас, – сказал Шельбаум.

– Вы сами доберетесь, – произнес он наконец. – Я хочу лишь сказать, что Карин не принадлежит к тому же кругу людей, что ее дядя и ее тетя, а также к тем, кто с ними общался.

– Вам надо выразиться несколько яснее, – произнес обер– комиссар.

– Я имею в виду деловые отношения с клиентурой: размер процентов, условия, методы обеспечения и получения гарантий…

– Мягко говоря, он был мошенником?

– Сказать так, пожалуй, нельзя. Он все же придерживался закона. Но иметь с ним дело я бы не стал. В институте мы занимаемся экономическим анализом и ведем досье по таким фирмам. Мы как раз не рекомендуем то, что делал Фридеман,

– Это интересно, – сказал Шельбаум. – Мы должны заняться прошлым господина Фридемана. Поскольку вы не хотите, чтобы ваша невеста была причислена к его единомышленникам, то можно сделать только один вывод: ее родственники обращались с ней не так хорошо, как она сама утверждает, и о подобных вещах она не имела понятия.

Ланцендорф встал и подал руку Шельбауму.

– Когда Карин придет к вам, пожалуйста, не касайтесь ее отношений с родственниками. Она считает себя обязанной ими не желает, чтобы на них падала тень.

Обер-комиссар обещал выполнить эту просьбу и проводил его до дверей приемной. Увидев Нидла, он спросил:

– Что вы думаете, Алоис?

– Кажется, он очень любит свою девушку, – сказал Нидл.

«Он опять думает о своей жене, – отметил про себя Шельбаум. – Надо его отвлечь».

– Мы не институт по вопросам заключения брачных контрактов, – саркастически произнес он. – Я хотел бы знать, не пришло ли вам что-нибудь в голову в связи с этим убийством. Не замешан ли в нем клиент Фридемана, который совершил убийство как акт мщения.

– Боюсь, что вы на неправильном пути, – сказал Нидл, покачивая головой. – Вы видите вещи более сложными, чем они есть на самом деле.

Прежде чем Шельбаум успел ответить, дверь распахнулась, и вбежал Маффи с листком бумаги в руках.

– Телеграмма из Мюнхена! – крикнул он. – По делу Бузенбендер с 1948 года существует решение земельного суда об аресте за пособничество и убийство после изнасилования. Суд будет настаивать на выдаче.

Шельбаум вырвал у него из рук телеграмму. Он вдруг почувствовал, насколько был измотан. Судьба Бузенбендер пробудила в нем чувство сострадания. Ответить на вопрос о ее вине было не так просто, но теперь ее путь окончательно вел в пропасть.

Зазвонил телефон. Нидл поднял трубку. Затем он доложил Шельбауму:

– Жандармский пост в Гантерне. Схвачен Деттмар. Пытался перейти границу с Италией.

Шельбаум шумно вздохнул.

– Последние дни вы, Алоис, почти не отдыхали, – сказал он, – но, к сожалению, никого другого послать нельзя. Надо выехать сегодня же ночью и забрать этого Деттмара…

Он вновь вздохнул.

– …и, возможно, там разузнать о Фридеманах. Они уроженцы Гантерна.

* * *

– Я еще раз пригласил вас к себе, дорогой Шельбаум, – сказал шеф отдела безопасности с предупредительной улыбкой. – Думаю, что господин старший. прокурор имеет сообщить вам нечто важное.

Прокурор, низкорослый плешивый мужчина, с густыми черными бровями и толстыми губами, посмотрел на обер-комиссара зло, как будто он был преступником, против которого возбуждалось судебное дело. Шельбаум склонил голову.

– Вы расследуете случай Фридемана, – сказал старший прокурор резким тоном, принесшим ему известность. – Мне не совсем ясно, что или кого вы ищете.

– Убийцу, господин старший прокурор, – сказал Шельбаум.

– Разве он не висел на суку на берегу Старого Дуная? – Голос прокурора был полон сарказма.

– Убийца? Я сомневаюсь в этом, – ответил Шельбаум.

Шеф отдела безопасности улыбался. Кто был близок с ним, тот знал, что эта улыбка ровным счетом ничего не выражала. Она была непременной официальной миной, как и раздраженный тон старшего прокурора.

– Обер-комиссар Шельбаум принадлежит к нашим самым способным криминалистам, – сказал шеф.

– Вам нет нужды напоминать мне об этом, – проворчал старший прокурор; – Мы давно знаем друг друга. Три года назад он занимался делом Гаретти, в котором был замешан некий доктор Граудек из Восточной Германии. Я представлял обвинение против Саронне.

– Он получил всего лишь шесть лет, – сказал Шельбаум.

Старший прокурор пожал плечами.

– Это было убийство в драке, а не. умышленное убийство, – возразил он. – Но вернемся к делу Фридемана. В сущности, оно меня не касается, или, вернее, пока не касается. Этим делом должен заняться судебный следователь, если у него есть желание вмешиваться… Наша встреча связана вот с этим, – сказал он, протягивая Шельбауму письмо. – Эту анонимку я получил сегодня утром.

Обер-комиссар вынул из конверта две записки. В одной на машинке было напечатано: «Процесс Занфтлебена, 8-10.1959 г., расходы на свидетельские показания через Вальтера Фридемана».

На другом листке, по-видимому, вырванном из блокнота, было написано несколько слов шариковой ручкой. Записка содержала дату встречи с некой Жозефой, бывшей, по-видимому, любовницей автора записки. Ее за что-то отблагодарили флаконом духов. Затем следовала приписка: «По поручению ХИАГ  [9]9
  ХИАГ (Сообщество взаимопомощи бывших солдат войск СС) – откровенно фашистская организация в ФРГ, объединяющая в своих рядах
  свыше 40 тысяч бывших эсэсовцев.


[Закрыть]за свидетельское показание Федербуша выплачено 1000 марок».

– Лжесвидетельство, – сказал Шельбаум. – Что поделывает сейчас этот Федербуш?

– Насколько мне известно, он умер три года назад.

– А Занфтлебен исчез из Австрии после того, как его оправдали, – задумчиво произнес Шельбаум. – Эсэсовский обер-фельдфебель выгораживал штурмбаннфюрера войск СС Занфтлебена на процессе, где дело шло об убийстве более тысячи евреев во время войны. Нечто подобное случалось и прежде, господин старший прокурор.

С натянутой улыбкой шеф отдела сказал:

– Такие вещи вы, дорогой Шельбаум, уж очень близко принимаете к сердцу. То, что мы получили, с успехом может оказаться и фальшивкой.

– Я считаю эти документы подлинными, – ответил Шельбаум. – Мы имеем достаточно сравнительных материалов. Я передам это эксперту по графической экспертизе.

– Сделайте так, – сказал старший прокурор. – Возможно, выяснится, что приговор по процессу все же был правильным. Во всяком случае, вы должны выяснить прошлое господина Фридемана. Мне это кажется самым важным…

– Мы ничего не упустим, – сказал Шельбаум, поднимаясь. – Автор письма играет, на мой взгляд, немаловажную роль. Откуда он получил материалы и какие причины побудили его послать. их господину старшему прокурору?

Когда Шельбаум вернулся в свой отдел, в приемной его уже ждала Карин Фридеман. Он отдал Маффи распоряжение – не впускать к нему других посетителей, а секретаршу Зуси попросил заварить ему крепкий кофе. Затем пригласил Карин.

Когда принесли кофе, Карин уже рассказывала о своем детстве. «Бедное дитя, – думал Шельбаум. – Выросла в детском доме без родителей, да и у Фридеманов во время каникул ее не очень баловали». Хотя она и не вдавалась в детали, обер-комиссар быстро подметил, что в доме дяди ее только терпели. Подчиняясь настояниям своих родственников, она почти не встречалась с друзьями Фридеманов. Она была бегло знакома с Деттмаром, случайно виделась с Коваловой. Единственный, с кем она была на дружеской ноге, был Фазольд. Он да Лиза Хеттерле уделяли ей немного человеческого тепла.

Шельбаум смотрел на крышку письменного стола.

– Вы знаете, что Хеттерле за пособничество в убийстве разыскивается мюнхенской полицией? – спросил он тихо.

Подняв голову, он увидел плачущую Карин. – Что вам известно о прошлом вашего дяди? – осторожно спросил он.

– Почти ничего, – ответила девушка. – Тетушка рассказывала мне кое-что, но это было давно. Думаю, она и сама не имела представления о– том, чем он занимался до 1947 года, когда они поженились.

Шельбаум кивнул. Брачное свидетельство они обнаружили в стенном сейфе вместе с другими бумагами, которые были подлинными.

– Мой дядя еще молодым человеком уехал из Гантерна и в Вене изучил граверное дело…

Она рассказала, что он, будучи членом республиканского шуцбунда, принимал участие в февральском восстании 1934 года против правительства Дольфуса. Затем он бежал в Чехословакию, боролся в Испании против Франко, а позднее был интернирован во Францию. Там он был арестован фашистами и посажен в концлагерь Заксенхаузен. Конец войны застал его в концлагере Эбензее. Возвратясь в Вену, он основал, как только прошла сумятица послевоенных лет, кредитное бюро «Деньги для каждого».

Это была та же биография, какой она могла быть воспроизведена на основе документов, найденных в стенном сейфе. Довольно четкая картина, за исключением первых послевоенных лет, относительно которых не было ясно, на какие средства Фридеман существовал.

– Все это вы узнали от своей тетушки? – еще раз спросил Шельбаум.

– Да, мой дядя об этом никогда не говорил.

– Известно ли вам о его контактах с ССА?

Карин кивнула.

– Этого я не понимаю, господин Шельбаум, – сказала она печально. – Побывать в концлагере, а потом связаться с этой публикой. Все же он был хороший человек, мой дядя. В этом вы должны мне поверить.

Шельбаум подумал о просьбе Ланцендорфа не касаться некоторых вещей и решил пока отложить некоторые вопросы. Он поблагодарил Карин за визит и проводил ее в приемную. Там он увидел Эвелин.

– Она кое-что знает о Фридемане, господин обер-комиссар, – ответил Маффи на удивленный взгляд Шельбаума. – Ей это кажется настолько важным, что она хотела бы поделиться с вами.

Шельбаум открыл дверь в свой кабинет и рукой сделал приглашающий жест. Эвелин грациозно засеменила в кабинет, что вызвало улыбку обер-комиссара. Войдя в кабинет, она села перед письменным столом.

– Вы, фрейлейн Дзура, хотели нам что-то сообщить о господине Фридемане? – спросил Шельбаум, приготовив магнитофон к записи.

– Не знаю, насколько это важно, – медленно начала девушка, – но Эдгар считает, что я должна об этом сказать. В начале июля я видела господина Фридемгна на Ирисзее. Он стоял вместе с мужчиной, фотоснимок которого был два дня спустя помещен в газете.

– Почему его фото появилось в газете?

– Его нашли застреленным в Лобау.

Шельбаум прямо-таки подскочил.

– Это мог быть только Плиссир!

Вместо Эвелин ответил Маффи:

– Да, это был господин Плиссир из французской разведки.

– Шельбаум погрузился в размышления. Не очень-то он жаждал сотрудничества с тайной полицией, которая дело об убийстве Плиссира поручила особой комиссии. С тех пор как комиссия начала работать, следствие было засекречено.

– А о другом, Эвелин, – подсказал Маффи. Эвелин потушила сигарету и продолжала рассказ.

– Это было несколько дней спустя, – сказала она. – Я лежала в шезлонге в глубине нашего сада. В это время вдоль ограды проходил господин Фридеман с мужчиной. Они остановились очень близко от меня, но мы не видели друг друга, так как между нами была живая изгородь. Мужчина сказал: «Не мешало бы вам сходить на его похороны». Он говорил с американским акцентом. А господин Фридеман ответил: «Если вы пожертвуете венок». Тогда они оба рассмеялись, а господин Фридеман сказал: «Желаю отличного полета, Каррингтон». Затем они расстались.

– Каррингтон? – не выдержал Шельбаум, – Вы сказали Каррингтон?

– Да, – подтвердила Эвелин. – Во всяком случае, так прозвучала его фамилия.

– Вам надо было рассказать нам об этом раньше, – произнес Шельбаум хриплым голосом.

– Почему? – спросила Эвелин.

Шельбаум сознавал справедливость ее вопроса. Пока Фридеман был жив, не были причины видеть во всем этом нечто подозрительное.

Когда Эвелин ушла, Маффи спросил:

– Вы считаете, что Каррингтон – тот человек, которого югославы выслали за работу на ЦРУ?

– Все возможно, – сказал Шельбаум. – Но теперь я желаю одного, чтобы это дело не висело на мне!

Маффи подумал, что при меньшем упорстве он давно бы мог покончить с этим делом сам.

* * *

Когда Нидл добрался до Гантерна, было около трех часов ночи. Он разбудил хозяина отеля «Голубая гроздь» и потребовал номер для себя и шофера, наказав разбудить его в семь утра. Когда в восьмом часу он спустился в гостиную, здесь за завтраком уже сидел инспектор Бурдан. Нидл представился ему и спросил о задержанном Деттмаре.

– Это чистая случайность, что он попался в ловушку, – сказал Бурдан. – Случайность и маленькое недоразумение.

И Бурдан рассказал, как он задержал Деттмара.

– Ои подлежит нашей компетенции, – продолжал он. – По-видимому, беглец имеет какое-то отношение к террористам.

Но пока я его еще не расколол. Когда закончите свою работу с ним, можете вновь передать его нам.

– Связи террористов, кажется, довольно широки, – заметил Нидл.

Бурдан кивнул.

– Они все время подогреваются из Западной Германии, – сказал он. – Вчера я допрашивал старика Леенштайнера. Из него не вытянешь ни одного слова. А его сын, с которым меня перепутал Деттмар, бежал. Конечно, в доме есть женщины, и если, их расшевелить, то можно многое узнать. К примеру, я теперь знаю, что у итальянцев вновь что-то затевается.

– Вы их предупредили?

– Разве это моя обязанность? – спросил Бурдан, вскинув брови. – Я сообщу в Инсбрук, оттуда передадут в Вену, а остальным займется министерство иностранных дел.

– Не будет ли тогда слишком поздно? – спросил Нидл.

– Я придерживаюсь служебного канала, – ответил Бурдан.

Нидл молчал. Даже для него, мало интересующегося политикой, стало очевидным, что столетняя вражда между Австрией и Италией не потухла, а вновь и вновь подогревается определенными силами с обеих сторон.

– Пойдемте в жандармское отделение, – сказал Бурдан. – Старика Леенштайнера я прихвачу с собой в Инсбрук. Деттмара оставляю вам вместе с протоколом.

До жандармского отделения было всего несколько шагов. Из имеющихся трех камер две находились в ремонте, так что Леенштайнер и Деттмар сидели в одной камере. Деттмар провел беспокойную ночь. Старик проклинал его на все лады и взял с него обещание – ни единым словом не выдавать связей с людьми, симпатизирующими террористам. Иначе для него все окончится плохо. Деттмар понял, что попал из огня да в полымя. Впутаться в дела террористов было еще хуже, чем оказаться в одной компании с Фридеманом.

Войдя в камеру, Нидл предъявил Деттмару приказ об аресте, в котором говорилось лишь об угоне автомашины. Затем он попросил дежурного жандарма покараулить Деттмара, пока он не покончит с другими поручениями.

Нидл направился в здание местного самоуправления, чтобы кое-что разузнать о Фридеманах. Однако молодой бургомистр общины не принадлежал к местным жителям, и Нидл решил попытать счастья у местного священника.

Его преподобие Даубенбергер срывал в саду последние груши, когда появился Нидл, и тотчас же выразил готовность поговорить с ним. Он пригласил его в дом и поставил перед ним стакан вишневой наливки. Нидл выпил, и из глаз его брызнули слезы.

– Это от моего собрата из Тоблаха, или, как говорят сегодня, из Доббиако, – сказал, улыбаясь, священник. – Так вы хотели узнать о Фридеманах?

Одним духом он выпил содержимое стакана.

– Когда я приехал в Гантерн, это было в 1925 году, Фридеманы жили в небольшом домике там, на склоне. Семья со стояла из трех лиц: лесоруба Антона, главы семьи, Иоганна, его старшего сына, работавшего на лесопилке, и Вальтера, младшего сына, только что окончившего школу. Мать умерла рано. Можете себе представить, что творилось в их доме.

Нидл решительно отказался, когда священник хотел налить ему второй стаканчик.

– Для Вальтера Фридемана – он был разбитным малым – тогда было только два пути. Или наняться на работу, вроде свого отца и брата, или покинуть Гантерн. Он предпочел последнее. – Даубенбергер вздохнул. – Его преподобие Ангеттер, тогдашний священник, старался подыскать для парня подходящее место, где бы он мог получить специальность. При его посредничестве Вальтер Фридеман уехал в Вену, изучил граверное дело и там попал в плохую компанию.

Его преподобие Даубенбергер позволил себе выпить еще один стаканчик наливки.

– Позднее мы о нем, слава богу, ничего не слыхали. Отец его умер, когда началась война. Надо признать, что он несправедливо обращался со своим старшим сыном. Или вы считаете правильным, если отец противится женитьбе своего сына, которому уже за тридцать?

– Об этом. я еще не подумал, – дипломатично ответил Нидл.

– Мария Энцингер была порядочной девушкой, но старик из-за клочка луга рассорился с ее родителями и поэтому отказался дать свое благословенна на брак. Иоганн смирился. Он женился лишь тогда, когда старик умер. Но вскоре был призван в армию, отправлен во Францию, затем в Россию. После нескольких ранений вернулся домой инвалидом. Когда крестили малышку Карин, его уже не было в живых. А Мария умерла через две недели после родов.

Его преподобие громко высморкался.

– Ребенка отдали сестрам милосердия в Инсбрук. Припоминаю, как сильно сердился на меня бургомистр Польдингер, когда общине надо было ежегодно вносить за ребенка небольшую сумму. Ведь инициатором всего этого дела был я. Польдингер – да упокой его душу всевышний – все время пытался освободиться от этих взносов. Насколько я припоминаю, это ему удалось. – Священник впал в крайнее возбуждение. – Уж не сыграл ли здесь роль младший Фридеман? Он ведь вновь объявился после войны…

Нидл пристально посмотрел на священника.

– Он вернулся в Гантерн?

– Не он, а его жена. Польдингер добился того, чтобы она взяла на себя заботу о ребенке. Она забрала его от сестер милосердия. Что стало дальше с девочкой, мне неизвестно.

– Карин Фридеман была помещена в государственный интернат в Гарце. Недавно она получила аттестат зрелости и теперь намерена продолжать учебу, – ответил Нидл.

– А почему вы хотите что-то разузнать о ее родственниках? Не замешана ли Карин в чем-то греховном?

– Сохрани боже, – воскликнул Нидл. – Это связано с ее дядей и ее тетушкой. Оба они погибли при странных обстоятельствах. Разве вы не читаете газет и не слушаете радио?

– Пороки суетного мира меня не интересуют, – сказал его преподобие Даубенбергер, и Нидл непроизвольно бросил взгляд на бутылки вишневой наливки. – Что касается этого Вальтера Фридемана, то я уже тогда предрекал, что он плохо кончит.

Нидл достал из кармана фото.

– Это он?

Даубенбергер пожал плечами.

– Возможно, да, возможно, нет. Прошло много времени с тех пор, как я видел его в последний раз.

Нидл вернулся в жандармское отделение. Целая толпа любопытных глазела, как он выводил Деттмара в наручниках к автомашине. Едва устроившись в кабине, Деттмар начал канючить, что его арест простое недоразумение.

– Тогда вы по ошибке обратились и к террористам? – спросил Нидл.

Деттмар вспомнил предупреждение Старика Леенштайнера и смолк. После этого поездка протекала тихо и спокойно, и инспектор не мог пожаловаться на поведение своего пленника.

* * *

– Нам надо совершить небольшую поездку в «Черкесский бар» на Бертлгассе, – сказал после обеда Шельбаум. – Правда, немного рановато, но все равно будет интересно. Я вам обещаю.

Маффи заказал автомашину, и четверть часа спустя они остановились почти на том же самом месте, где останавливался на «фольксвагене» Деттмар. Они воспользовались тем же входом и через коридор прошли в конторку, дверь которой по их звонку открылась автоматически. Ковалова восседала за письменным столом и читала газету.

– Чему я обязана, господин обер-комиссар? – спросила она.

Фамильярность ее обращения была равносильна вызову.

Шельбаум, казалось, этого не заметил.

– Когда вы позавчера посетили фрейлейн Фридеман, вы уже знали, что Вальтер Фрпдеман мертв. Не могли бы вы еще раз повторить, кто вам об этом сообщил?

Ковалова посмотрела на него с удивлением.

– Разве вы забыли? – спросила она. – Мне позвонил господин Деттмар.

– Вы точно помните?

– Поскольку я не в зале суда, мне нет нужды клясться, – с усмешкой произнесла Ковалова. – Во всяком случае, это был Деттмар. Разве только…

– Я весь внимание, – сказал Шельбаум, когда она запнулась.

– …разве только кто-то по телефону имитировал его голос.

– Тогда он и представился под именем Деттмара, – медленно сказал Шельбаум.

– Само собой разумеется.

Обер-комиссар кивнул Маффи, и тот начал стенографировать.

– Но мужской голос от женского вы, наверное, отличить сможете? – спросил Шельбаум.

– Наверное.

Шельбаум пристально посмотрел на нее. – Следовательно, вам позвонил мужчина?

– Я уже сказала, – ответила Ковалова с нотками нетерпения в голосе.

– Определенно не фрейлейн Фридеман?

Если Ковалова разыгрывала удивление, то делала это мастерски.

– Разве я когда-нибудь это утверждала? – воскликнула она.

– Не вы, а господин Фазольд, – сказал Шельбаум.

Ковалова натянуто улыбнулась.

– Не знаю, как он додумался до этого, – сказала она. – Господин Фазольд заходил утром, приносил эскиз афиши. По-видимому, вы видели снаружи у входа, что мы вновь открываем заведение десятого октября. Если вам позволит время, то, возможно, и вы нас посетите?..

– Мы говорили о господине Фазольде, – прервал ее Шельбаум.

– С господином Фазольдом я вообще об этом не говорила. Ведь я и сама еще не знала. Господин Деттмар позвонил, когда господин Фазольд уже ушел от меня.

– Фридеман и Фазольд встречались в вашем ресторане?

– Вы угадали. Когда я открыла «Черкесский бар» – это было, позвольте вспомнить, в пятьдесят шестом году, после заключения государственного договора, – они иногда бывали и здесь…

– Вы имели деловые контакты с Фридеманом?

– Не имела никаких до получения кредита, который он мне полгода назад дал на расширение заведения.

– Под большой процент?

– Кредиты никогда дешевыми не бывают.

– Как относились друг к другу Фазольд и Фридеман?

– Они были в дружбе с давних пор. Думаю, что их дружба тянется со времени концлагеря, где они были вместе.

Шельбаум задумался. Для него явилось неожиданностью, что Фридеман и Фазольд давно знали друг друга. Если это так, то через Фазольда определенно можно кое-что узнать о прошлом Фридемана. Почему же Карин об этом ничего не сказала? Он пытался припомнить разговор с ней. Ее вины здесь не было – о чем спрашивали, о том она и говорила.

Ковалова откинулась на спинку кресла.

– Смею я, комиссар, также спросить вас кое о чем?

– Пожалуйста.

– Что вы хотите от меня?

– Выяснить некоторые противоречивые моменты.

– Какой смысл в этом? Ведь Фридеман задушил свою жену, а затем покончил с собой.

– Вы так думаете?

– Не только я.

– Все не так просто.

– Не впутывайте меня в эту историю, комиссар, – сказала Ковалова приглушенным тоном. – Я не имею с этим ничего общего. Если Фридемана кто-то убил, то я могу лишь поздравить убийцу. Фридеман был мерзким субъектом и свою смерть заслужил не однажды.

– Следовательно, вы о нем знаете?

– Ничего не знаю, но убеждена, что вы, если захотите, раскопаете предостаточно.

– Скрывая информацию, вы нарушаете закон.

– Я не могу вам сказать более того, что знаю.

Шельбаум начал закипать.

– У вас французское подданство, вы лишь гость в нашей стране. Может легко случиться, что вас лишат разрешения на жительство.

Ковалова рассмеялась.

– Вы угрожаете мне высылкой. Тем самым вы хотите принудить меня к ложным показаниям. У меня даже есть свидетель, ваш молодой человек. Я могу на вас пожаловаться.

Шельбаум впал в ярость от такой наглости, но тут же овладел собой.

– На вашем месте я был бы более осторожным. В пятьдесят восьмом году вы были очень близки к высылке. Не помните ли вы аферу с укрывательством похищенного столового серебра?

– Я была невиновна!

_ Все же та афера стоила вам двух месяцев тюрьмы и денежного штрафа.

– Я была невиновна, – повторила Ковалева. – Они вынуждены были дать мне испытательный срок…

– Это не доказательство вашей невиновности.

– Вы не имеете права обвинять меня. Один раз в жизни может не повезти…

– Один раз? – Шельбаум рассмеялся. – Вы явно не сильны в устном счете.

– То есть?

– В архивных материалах я нашел старый циркуляр, – по-деловому продолжал Шельбаум. – Я не хочу вас упрекать в том, какую жизнь вы вели в Берлине и Париже между двумя войнами. Но что произошло в Англии? Разве вы не работали переводчицей в информационном управлении министерства военно-морского флота?

На лице Коваловой не дрогнул ни единый мускул.

– Год тюрьмы за халатность в сохранении тайны информации, – продолжал Шельбаум. – Считайте, что вам тогда повезло, – суду не удалось доказать сознательную передачу материалов нацистам.

У Маффи захватило дух. То, что раскопал старик, было действительно сенсационно.

– Вы говорите о вещах, которые вас не касаются, – высокомерно произнесла Ковалева.

– Мы можем более подробно проследить ваш жизненный путь. То, чем вы занимались на черных рынках, оставило заметные следы в полицейских архивах. К ним приплюсовываются два месяца содержания под арестом. Не так мало, чтобы выдавать себя за святую невинность…

– Я вам все рассказала, что знала, – без всякого выражения произнесла Ковалева. – Есть еще вопросы?

Она держалась с внушающим уважение достоинством, и уход Шельбаума с Маффи не выглядел столь триумфально, как рассчитывал обер-комиссар.

– Деттмар сидит в камере, – сказал встретивший их Нидл. – Привести его сюда?

– Сегодня нет, – устало произнес Шельбаум. – Доложите кратко, Алоис, что вам удалось узнать. И на этом сегодня закончим.

Выслушав доклад Нидла, он сказал:

– Тайна этого Фридемана должна быть связана с его пребыванием в концлагере.

* * *

Два дня Кернер ждал появления Ритцбергера, но пока от того не было вестей. Кернер не раз спрашивал себя, было ли справедливо с его стороны требовать удвоенную сумму. Чутье подсказывало ему, что дело обещает уйму денег. Возможно, они заплатят даже и больше.

Он заметил настойчивость, с какой они хотели заполучить папку. Или он ошибается? Ритцбергер хотел его обмануть. Не лучше ли было забрать хоть эти деньги? Но Ритцбергер пытался его прижать и нарушил кодекс чести, который гласил: дал слово – держи. Нет, все, что он делал до сих пор, было правильно. Но он мог при этом и все потерять. Тогда и сто шиллингов, которые он уплатил Фердлу-Оплеухе, и те сто, которые ему обещал, также будут для него потеряны.

Ловкий взялся было за электробритву, как раздался стук, и скрипучий голос хозяйки прокричал:

– Тебе звонят, Руди!

Кернер подошел к телефонному аппарату и схватил трубку. Он вздохнул с облегчением. Это был Ритцбергер, который деловым тоном спрашивал, где может состояться встреча. Ловкий долго размышлял, как ему поступить, и наконец велел Ритцбергеру прийти к автобусному парку на Южнотирольской площади. После разговора он набрал номер и дал знать Фердлу-Оплеухе, что ему предстоит работа. Насвистывая, он вернулся к буфетной стойке и разрешил себе выпить двойную порцию коньяка.

Около половины первого Кернер сидел на остановке, там, где автобусы делали поворот к аэропорту. В это время здесь бывало почти безлюдно, зато напротив, на Виднеровском кольце, царило оживление. Кроме того, через скамейку от него занимал свой пост Фердл.

Ловкий огляделся. Мужчина в берете и кожаном пальто изучал расписание движения и делал какие-то пометки. Больше никого вблизи не было видно. Когда большая стрелка электрических часов достигла половины первого, Кернер увидел Ритцбергера, пересекавшего улицу. Он продолжал сидеть и не поднялся даже тогда, когда тот остановился перед ним.

Ритцбергер сел рядом и с подозрением спросил:

– Почему вы не захватили папку? Что-нибудь случилось?

Ловкий ухмыльнулся.

– Не буду же я эту ценную вещичку повсюду таскать с собой, – сказал он. – Не хватало еще, чтобы у меня ее украли.

Но Ритцбергер не оценил юмора.

– Где папка? – спросил он.

– В одном багажном отделении па Южном вокзале, – ответил Кернер, указав псторону вокзала позади себя.

Ритцбергер помрачнел.

– Вы мне не доверяете!

Кернер кивнул.

– Ключ при себе?

– Естественно. Вот он.

Кернер помахал ключом, но на таком расстоянии от Ритцбергера, чтобы тот не мог схватить его.

– Я должен поверить вам, что папка в багажном отделении? – спросил Ритцбергер.

– Я-то вас не обманываю, – ответил Кернер, пряча ключ в карман.

– Согласен. Вы себе не можете этого позволить, – сказал Ритцбергер. – Для вас это дорого бы обошлось.

– Хорошо, – радостно вздохнул Кернер. – Тогда можем вернуться к нашему делу. Отсчитывайте деньги, но делайте это незаметно.

Ритцбергер достал конверт из внутреннего кармана пальто. Вынув пачку денег, он на глазах Кернера начал их пересчитывать.

– Но здесь только пять тысяч, – удивился Кернер, когда тот кончил считать.

– Мы ведь договаривались о пяти тысячах, не так ли? – удивился, в свою очередь, Ритцбергер.

– Это было до того, как вы пытались меня надуть, – возмутился Кернер. – Теперь вы должны уплатить десять – тысяч. Иначе вы не увидите папки!

Ритцбергер озабоченно посмотрел на него.

– У меня нет десяти тысяч, – признался он с большим сожалением. Это сожаление, как ни странно, прозвучало искренне. – Отдайте мне папку за пять. Ведь и они для вас хороший гешефт.